Kitobni o'qish: «Культура Древней и Средневековой Руси»

© Якеменко Б.Г., 2024

© ООО «Яуза-каталог», 2024

* * *

Предисловие

ДАННАЯ КНИГА ПОСВЯЩЕНА феномену культуры. Культуры в ее самом широком проявлении – от форм гостеприимства и быта до литературы, архитектуры и иконописи, – поскольку культура – это не набор памятников, а система взаимоотношений человека и окружающего мира. Не случайно мы говорим «культура поведения», «культура общения» или «культура питания». То есть именно культура помогает нам устанавливать связи с другими людьми, с вещами, с пространством, с языком, с едой. Последнее не должно удивлять – в русском языке существует термин «есть» (в Древней Руси «ясти»), то есть вкушать пищу благоговейно, культурно, с соблюдением правил и традиций, себе во благо. И есть термин «жрать» (есть грубо, неприлично, без благоговения), происходящий от славянского слова «жрети» – приносить жертву идолу, совершать жертвоприношение. То есть культура создает из процесса питания приношение Богу, способ поддержания традиций, поддерживает в человеке образ Божий, а ее отсутствие превращает процесс вкушения пищи в жертвоприношение идолу, питаясь без культуры, человек словно отдает еду кому-то другому, худшему, вредит себе и другим. И это касается не только еды.

Культуру часто сводят к собранию искусств и традиций, в то время как её стоит рассматривать прежде всего как механизм компенсации того, что отнято у человека самыми разными обстоятельствами. Начать следует с того, что культура есть нарушение второго закона термодинамики через отрицание хаоса, это внесение в окружающую среду порядка и смысла. Культура – это система выживания, экспансия в чуждое, непостижимое пространство с целью сделать это пространство понятным и создать из него инструмент личностного развития. При этом культура являет себя не в качестве добавления к жизни, а как замещение нынешнего существования на нечто иное, более высокое и совершенное, красота преходящая меняется на непреходящую, на то, что остается после человека. Так, портрет не есть добавление к живому, реальному человеку – это то, что остается надолго или навсегда взамен бренного человека, утверждая его бессмертие, его неотменяемость.

Культура в известном смысле противопоставляет себя реальности, всякое явление подлинной культуры есть проект иного, иначе организованного, бытия, противоположного существующему порядку. Погружение в культуру (а не просто пользование ей, как часто бывает) предполагает обмен своего собственного существования на созданную культурой совершенную модель. При этом данная модель и те, кто ее создает, становится важнее собственного существования. И. Бродский точно заметил, что для людей его круга «судьба Джотто и Мандельштама насущнее собственных судеб».

Из чего складывается культура? Из фактических, рациональных знаний, соединённых между собой иллюзиями, метафорами, фантазиями, мечтами и предрассудками. Материальные элементы культуры – храмы, дома, машины, картины, книги, встроенные как отдельные части в систему разнообразных эпох, образуют целостную картину мира, в которой человеку становится понятным, как себя вести, зачем жить, что делать, чего бояться, о чем мечтать и к чему стремиться. Культура – это проекция мечтаний человека на идеал.

То есть культура создает дополненную реальность, придает плоскости объем, а взгляду стереоскопичность. Человек очень многое получает от окружающей жизни, но далеко не всегда понимает, откуда это берется, ибо мир намного сложнее наших представлений о нем, он всегда, на любом этапе обгоняет наш уровень его понимания. Поэтому реальные явления, вещи дополняются представлениями, идеями, мифами, метафорами, домыслами, фантазиями, чудесами. Так создается пространство культуры, возникает связанность реального, духовного и откровенно вымышленного мира.

Культура как иная реальность, дополняющая реальность существующую, исключительно важна. Без идеи «Града Китежа», «Опоньского царства», «Царства попа Ивана» не было бы освоения Сибири и других дальних земель (то есть не было бы реального государства), не сложился бы масштаб национального характера. Без фантастических мечтаний и проектов Н. Федорова, К. Циолковского, В. Татлина, авангардистов и биокосмистов не было бы (или они были бы совсем иными) ни идеологии Советского государства, ни космонавтики, ни попыток создать общество всеобщего равенства и справедливости. Культурная, духовная параллельная реальность в той или иной степени влияла и влияет на поведение людей и государств, эта фантасмагорическая реальность, всегда находящая свое место среди трезвых расчетов, есть движущая сила любого жизненного процесса. Именно она дает веру в то, что то, что происходит, имеет смысл и предназначение, работает как катализатор действия и как инструмент, являющий Истину. Движение к мечте, оформленной в рамках культуры и обратно от неё, этой мечты, и есть процесс реального движения по спирали истории, культура задает масштаб любому замыслу, почему ее необходимо включать в любые процессы.

Логика цивилизации в значительной степени основана на повторах, рефренах, цикличности, возвращении к утраченным идеалам и ценностям – достаточно вспомнить Ренессанс, неоготику, классицизм или модерн. Ощущение непременного возврата заставляет иначе относиться к потерям и утратам. Важно понимать, что возвращение, цикличность как понятные человеку метафоры вечности и бесконечности есть один из главных кодов цивилизации. Человек не может представить бесконечную прямую, но может представить окружность, движение по которой так же бесконечно. Но ощущение бега по кругу вызывает тоску, скептицизм, ощущение бессмысленности происходящего. Ю. Лотман писал: «Все, что не имеет конца, не имеет и смысла». И здесь на помощь приходит культура. Она превращает круг, повтор, рефрен из формы создания бессмыслицы в инструмент встраивания человека в вечность (связывание циклического круговращения с природными циклами – это упрощение). Культура ищет из цикличности, замкнутости выход, ищет прямую, по которой человек двинется к небу, за пределы повседневности.

Град Китеж. Рис. И.Я. Билибина

Именно так христианство, предложив линейную концепцию времени, имеющую начало и конец, вырвало человечество из мира Античности, для которого было характерно языческое, циклическое понимание времени, не имевшего ни начала, ни конца. Основа культуры – это вечное контрнаступление, разрыв цикличности, отвоевание мира, захваченного смертью, которой все в мире заканчивается. Культура призвана вдохновлять человека на сопротивление распаду, гибели, утратам. А для этого надо стать сильнее, выше, чище мира. И если рядом искусство, технологии, идеи, образы, то нам есть куда двигаться, мы можем быть уверены в завтрашнем дне и в себе завтрашних.

Указанная выше цикличность не может не вызвать вопрос: зачем создавать что-то новое, когда есть старое, которое зачастую невозможно превзойти? Ведь нельзя повторить Софию Константинопольскую, Покровский собор на Красной площади (хотя попытки, лишний раз доказывающие, что это невозможно, были), неужели можно написать нечто более полное и совершенное в агиографии, чем Acta Sanctorum, создать более полную и выразительную картину той или иной эпохи в литературе, нежели «Война и мир» или «Доктор Живаго», сделать более невесомой и совершенной мраморную вуаль, нежели у «Весталок» Рафаэля Монти? Нельзя. Но это и не нужно. Каждое поколение творит уже сотворенную культуру, пишет книги по предметам, уже описанным предшественниками, картины на сюжеты, уже зафиксированными в живописи, заново. И именно с высоты новых произведений становится, по словам М. Зощенко, «заметно, что хорошо, что плохо, а что посредственно».

Любое произведение культуры уникально, если создается именно ради служения культуре, человеку, Богу. Поэтому в каждой эпохе книги и картины пишутся, здания строятся и создается еще много всего именно изнутри своего времени, включая в него времена прошедшие, эти произведения задают прошлому вопросы, возникшие в их время, отражают новые смыслы и образы. Поэтому если в том или ином времени (как, например, в России 1990-х) нет своих, современных времени книг, картин, зданий, симфоний, то и их предмет в этом времени не ощущается, становится отсутствующим. Именно этим объясняется бедность, убогость, вторичность времен сплошного заимствования, когда чужое полностью вытесняет и подавляет свое, когда мысль о том, «зачем писать и творить, когда уже все написано и сотворено за нас», лишает творческой энергии, превращает культуру или в хранителя старья или в беспомощного подражателя, чья задача как можно точнее и тщательнее воспроизводить чужое.

Созданные произведения культуры всегда проходят один и тот же путь. Сначала самое главное в них – новизна и свежесть, потом новизна выветривается, выцветает, они становятся старыми, и вот здесь уже отчетливо видно, нужны они или нет. Что-то занимает место милого напоминания о прошлом, а что-то ненужного хлама. И наконец, они делаются старинными, то есть ценными, все больше сближаясь с теми образцами, которые были прежде, образцами, породившими их, уже все более принадлежа неизменной вечности, где на равных все самое дорогое и ценное, созданное историей.

В сфере культуры работают совершенно иные механизмы, нежели в сфере научно-технического прогресса. В процессе последнего одно изобретение продолжает и развивает другое, становится более совершенным на каждом этапе, отталкивается от прошлого. Автомат Калашникова или ракетная установка по сравнению с каменным топором или аркебузой являют собой наглядную демонстрацию движения по пути прогресса, который идет снизу вверх, по вертикали, от простого к сложному, от несовершенного к совершенному. Каждое новое изобретение сменяет предыдущее, пищаль вытесняет лук и арбалет и в свою очередь побеждается винтовкой и пулеметом. Телега как транспортное средство хуже, чем машина, а устройство для прослушивания компакт-дисков удобнее и совершеннее граммофона или радиолы.

В культуре же вообще не существует понятия «прогресс», культура развивается по горизонтали, одно произведение не вытесняет, а дополняет другое, культура идет путем накопления, а не вытеснения. Пушкин не прогрессивнее Гомера, а Репин не совершеннее Леонардо, хотя между ними сотни лет истории. Культура отрицает популярный тезис: «Чем новее – тем современнее». Поэтому в культуре не работает формула «незаменимых людей нет» – в ней все люди незаменимы. Технический прогресс идет таким образом, что то, если условный калькулятор не изобретен в одной стране, он будет изобретен в другой – его необходимость вызвана общими причинами развития общества и необходимостью удобства и комфорта людей. Технический прогресс движется непосредственно потребностями людей, общества в целом, он отвечает уровню благосостояния и технических возможностей цивилизации.

В культуре то, что не создано одним, не может быть создано другим, не написанное Пушкиным, Чеховым, Мопассаном, Прустом не может быть написано больше никем и никогда. Культура нередко развивается вопреки социально политической ситуации: время феодальной раздробленности на Руси, пагубных междоусобных войн, кануна монгольского нашествия отмечено выдающейся культурой Владимиро-Суздальской и Новгородской Руси, тревожное и очень непродолжительное время Бориса Годунова оставило ряд уникальных реализованных (колокольня Ивана Великого, храм Бориса и Глеба в Борисовом Городке и др.) и нереализованных (комплекс храма Гроба Господня в Кремле) памятников архитектуры, первая четверть прошлого столетия в России (три революции, война мировая и Гражданская, разруха, голод и болезни) дали плеяду блестящих имен поэтов, художников, писателей, изобретателей, архитекторов от Маяковского и Мельникова до Соллертинского и Есенина. Культура чаще всего расцетает в условиях трагедий и катастроф и чахнет в благополучии и комфорте. Как точно замечал Орсон Уэллс в роли Гарри Лайма в фильме «Третий человек»: «30 лет при Борджиа принесли Италии войны, террор, убийства и массовые кровопролития, но произвели на свет Микеланджело, Леонардо да Винчи и эпоху Возрождения. В Швейцарии мы имеем братскую любовь, 500 лет демократии и мира – и что они произвели на свет? Часы с кукушкой».

Культура – это то, что создает непредсказуемость. Культура экспериментирует с миром, никогда не зная конечного результата. Поэтому культура не может существовать в мире, где все предсказуемо. С этой точки зрения поп-культура, китч не могут считаться культурой – они штампованы и оттого предсказуемы, они не способны к развитию, всегда вторичны. Настоящая культура всегда на распутье. При этом она не знает, по какой дороге пойдет – все определяется не рациональным мышлением, расчетами, заранее обрисованными перспективами, а теми вещами, которые при всем желании не могут быть инструментализированы. Вдохновением. Страданием. Восторгом. Прозрением. Культура выбирает один путь, теряя другие, но те средства, которыми она пользуется, в которых она воплощена (музыка, живопись, архитектура, литература и пр.), дают возможность понять, как бы все было, если бы мы пошли другими путями. Ю.М. Лотман точно писал: «Искусство дает опыт прохождения непройденных дорог – не только того, что случилось, но и того, что не случилось. А история неслучившегося – это великая и очень важная история». Культура – это возможность видеть то, что не высказано. Флобер точно заметил: «Как зримы эти дороги Испании, нигде не описанные Сервантесом».

То есть культура – это возможность испытать неиспытанное, почувствовать то, что казалось невозможным, культура – это параллельный опыт, порой кардинально расходящийся с повседневным опытом. Автору средневековых западных хроник или русским летописцам казалось нелепым описывать обычный, повседневный порядок вещей. Исландские саги рассказывают только о конфликтах и распрях, в русских летописях в моменты спокойствия можно видеть короткую фразу «тишина/тихо бысть». То есть предметом интереса, занесенного в летописи и хроники, могло быть только событие, выходящее за рамки повседневности и традиции. Обычная, «обывательская» жизнь протекала вне истории и не нуждалась в фиксации, ее не замечало искусство и литература.

Таким образом, культура вносит в повседневную жизнь удивительное, необъяснимое, но вполне реальное чувство, что где-то есть светлая и благодатная жизнь. Или не светлая и не благодатная – просто жизнь, возможно, тяжкая, суровая, грубая, грязная, но настоящая. Тоска по ней, настоящей, таинственная жажда постижения тайного смысла вещей и событий, смысла, который есть лишь в подлинном, живом, проистекают из ощущения близости этой тайны, этого смысла. Поэтому когда любой человек подходит к нему, этому смыслу, очень близко – он порой вдруг начинает писать, рисовать, мастерить. Так возникают шедевры. А потом это ощущение уходит, культура отступает – и приходят мучения и тоска от невозможности повторить чудесные минуты вдохновения. И рисунок, скульптура, музыка, созданные в минуты этой необыкновенной близости – творца и ее – становятся свидетельством того, что жизнь настоящая есть, и смысл в ней есть, и они зовут за собой. Вот почему всегда и во все времена скульпторы разбивали свои лучшие творения, в печах горели страницы великих рукописей, а картины безжалостно резались, рвались в клочья, заливались краской и кислотой, чтобы не было этой вечной памяти о смысле, о правде, о лучшей и светлой жизни. Культура дает возможность «дожить до себя».

Культура – это всегда пауза в повседневной жизни, она дает возможность остановиться и задуматься. Поэтому культурой нельзя заниматься «на ходу» – невозможно между делом написать серьезную картину, глубокую книгу, создать на бегу, «на коленке» настоящую музыку. Потому что культура заставляет думать, а думать по-настоящему можно, только остановившись, оставшись одному. Любой процесс в жизни состоит из «точек» и «тире» – действия и паузы, которые необходимы друг другу. Это особенно хорошо видно в искусстве. Можно обратить внимание, какое значение имеют паузы в музыке. Вспомним «тему судьбы» из первой части пятой симфонии Бетховена, некоторые песнопения хора Троице-Сергиевой лавры под управлением архимандрита Матфея (Мормыля) из цикла «Память их в род и род», посвященного 600-летию Куликовской битвы (например, «Утоли болезни» Львовского), композицию или мелодию романса «Средь шумного бала» Чайковского.

Страница с нотами романса П.И. Чайковского

Искусство паузы великолепно видно на примере старинных усадебных парков. Самые красивые места парка, где хотелось остановиться, задуматься, побыть наедине с собой, украшались «хижинами сердечных утех» и «храмами уединения», беседками и павильонами, откуда можно было полюбоваться окрестностями, помечтать и просто посидеть в тишине. Любая дорожка шла так, чтобы не только направить идущего, но ускорить или замедлить шаги, направить ход мыслей, придать настроению самые различные оттенки. Пауза, которую создает культура, необходима, чтобы полученное впечатление можно было осмыслить, осознать, уложить в память и сердце. В повседневной жизни паузы необходимы для отдыха, обдумывания, ожидания, осмысления, принятия решения. Они создают расстояние между средой и нами, чтобы обнаружился смысл.

При этом важно понимать, что культура – это не форма самообразования. Так часто воспринимают культуру те, кто привык потреблять всё, что их окружает, – вещи, время, людей, деньги. Х. Арендт точно указывает, что «как только бессмертные произведения прошлого становятся для индивида и общества средством саморазвития и приобретения соответствующего статуса, они теряют своё важнейшее и фундаментальнейшее свойство, а именно захватывать читателя или зрителя и перемещать его через века». Использование культуры для образования превращает ее в прикладной, инструментальный предмет, лишенный всякого духовного, нравственного содержания, за ним видят предназначение, которое ему никогда не было присуще. Человек, ищущий в Шекспире, Шиллере, Гоголе, Васнецове, Бахе образования, ищущий нового, того, что он раньше не знал, загоняет все их произведения в прикладные рамки, лишает себя возможности узнать нечто большее, уникальное, то, что ему могут рассказать только эти люди.

Привычка искать дидактику в культуре формирует потребителей «с запросами», которым хочется чего-то «умного» и «сложного», поскольку это существует для того, чтобы помочь решить те или иные проблемы. Объяснить, что такое красота, как жили люди раньше, почему происходили те или иные события, столкнуть с чем-то непривычным. При этом главный принцип потребителя культуры – увиденное, услышанное, прочитанное должно быть знакомым и вызывать мысль «Это очень похоже на то, что я думал», радость узнавания себя. То есть быть примитивным и понятным с первого раза, ибо человек «идет в культуру» не за трудностями. В ходе такого потребления культура начинает рождать не смыслы, а «ценности». «Ценности культуры», то есть товар, имеющий цену, который нужно пускать в оборот и обменивать на другие «ценности» цивилизации. Именно отсюда традиционное и очень распространенное, хотя и чудовищное представление о том, что чем выше цена картины (книги), чем больше у фильма, музыкальной композиции просмотров и лайков, тем они лучше как художественное произведение, хотя это совсем не так.

Переживаемое время, к сожалению, есть время тотального кризиса культуры. В своё время постмодерн устами М. Фуко провозгласил «смерть человека». Апологеты постмодерна начали «деконструировать реальность», разрушать, устранять автора и человека в целом из художественного процесса, продвигать концептуализм, так и не выдвинувший ни одной концепции. Очень многим тотальная отмена традиционного классического искусства, автора, художника, мольберта, палитры, метода, стиля, формы показалась революционной, передовой, актуальной. Но в итоге вместо всего этого, доступного немногим, не родилось ничего фундаментального, а осталось только «самовыражение», доступное всем, ибо последнее не было стеснено этими устарелыми категориями.

Так территории культуры превратились в глухариный ток, где каждый токовал на своем языке и о своем, не обращая внимания на соседей. Токовища стали восприниматься как места, где раздают свободу, как источник нового мира, как очень удобное место для формирования демократии и прав… Итогом стал не прорыв в новую неведомую реальность, а скатывание в кризис. Постмодерна больше нет, но осталось главное, что он сделал, – упразднил высокий гуманистический язык, способный формулировать ценности, строить человека, язык, бывший сравнительно недавно общей кровеносной системой европейской цивилизации.

В результате сначала разучились договариваться между собой научные дисциплины: в центре одной теперь научные правила, в центре другой – корпоративная этика, третьей – деньги, четвертой – функциональность. За отсутствием общего языка возникло конкретное личное или групповое самовыражение в узких дисциплинарных рамках. А сегодня между собой не могут договориться уже лидеры государств, огромные социумы. Потребность в договоренностях есть – общего языка нет. Нет гуманистического наднационального, внеидеологического, надгосударственного языка, над которым столетиями работали художники, мыслители, писатели, визионеры, поэты, богословы. Нет языка культуры, который бы все корректировал, предъявлял главное, напоминал о том, что есть вещи более ценные, чем котировки и курс. Искусство, которое должно было удержать этот язык, сформулировать главное, сохранить истину, было ослаблено, разжаловано и в результате не выполнило общечеловеческую задачу, которую оно обязано было выполнить. Оно молчит.

А каждый участник процесса говорит на своем языке и о своем, не заботясь о том, понимают ли его или нет. А когда тебя не понимают, надо поднимать градус, говорить громче, перекрикивать, скандалить, кривляться в надежде на то, что если не понимают смысл, то поймут интонацию, обратят внимание на необычную, эпатажную форму высказывания. В итоге насилие, диктат, война стали последней, отчаянной попыткой перекричать другого, передавить его, победить, но не убедить.

Тем временем искусство, культура, говорящие тоже на своем языке, но все реже вспоминающие, что когда-то именно они помогали людям объединяться, шаманят. Произносят мантры, бормочут заклинания, говорят знаками, как глухонемые (образ в искусстве давно сменился знаком, лицо кляксой). Мир в ужасном состоянии, он болен, идет война, а искусство и культура заклинают мир, изъясняются чепухой, не родив за это время ни своего Ремарка с его «Западным фронтом», ни своего Пикассо с «Герникой». То есть искусство и культура просто развлекают обывателя и прячут от человека сложные вопросы…

Вместе с этим в среде культуры возникает конфликт нескольких направлений. Такие конфликты не являются чем-то уникальным – ими отмечены все переломные эпохи человечества. Можно вспомнить 1920-е годы, когда был конфликт новой (обобщенно называемой «футуристической») и старой классической культуры. Футуристы развенчивали старую культуру и сбрасывали Пушкина с парохода современности. Однако сбрасывавшие очень хорошо знали, кто такой Пушкин (можно вспомнить, как глубоко и подробно тот же Маяковский знал не только Пушкина, но и книжную культуру его эпохи), и борьба с последним была в значительной степени борьбой с собой прежним. Пушкин и классическая культура для ниспровергателей существовала, и существовала со всей очевидностью, им приходилось доказывать ее устарелость и неактуальность – вспомним дискуссии, которые кипели тогда на всех углах. У антагонистов был эстетический, стилистический, образный язык, на котором они общались.

Сегодня ситуация принципиально иная. Для носителей поп-культуры (назовем ее так), включающей в себя самые разные жанры, высокая классическая культура не существует в принципе. Поэтому представители поп-культуры изначально ведут себя так, словно вокруг ничего нет, а есть только они, язык их культуры не имеет ничего общего с языком культуры предшествующей, они не хотят никого и ничего ниспровергать – они просто постоянно расширяют сферы своего влияния, не воспринимая как существующих никого за пределами круга подписчиков. Поэтому представитель поп-культуры везде видит только пространство развлечения и приспосабливает это пространство к уровню своего восприятия – упрощает, осмеивает или передергивает.

Представители поп-культуры существуют в режиме избалованного подростка, живущего словно в самом начале формирования личности: ведь взрослый человек и обычный, нормальный подросток не станут делать то, что делается на акциях, перформансах, в Тиктоке – раздеваться на людях, кусаться, портить вещи, гадить и т. д. Все эти форматы «творчества» являют собой зачаточный этап развития интеллекта и человеческой культуры, чрезвычайно далекий от разума и мысли, но обеспечивающий жизнеспособность инфантильных людей и их тотальную невосприимчивость к любым формам высокой культуры. Она сразу же утомляет их непонятностью и сложностью, а оттого воспринимается как дискомфорт, от которого надо быстро освободиться. Классическая культура начинает восприниматься как репрессивная, как угроза, требующая без рассуждений снести ее и двигаться дальше. Именно так, машинально, человек отбрасывает ногой палку с дороги и идет вперед.

Разница поп-культуры и культуры классической принципиальна. Вторая возделывает человека (слово «культура» и происходит от слова «возделывать») включает человека в социальную систему, систему культуры, первая, по точному замечанию О. Седаковой, «разделывает» человека (образ разнообразных расчленений и вивисекций часто встречается в «актуальной» культуре), отключает от нее. Опыт такого рода регулярных отключений приводит к тотальной деформации и в итоге атрофии органов восприятия, они привыкают к положению «выкл.». И даже если человек поп-культуры захочет вдруг включиться, быстро выяснится, что включать ему уже нечего и воспринимать настоящую культуру он уже не может. После чего ему ничего не останется, как утверждать, что никакой великой, настоящей, классической культуры нет, и уйти окончательно в свой герметичный мир, за пределами которого бесконечная пустота.

То есть опять же мы возвращаемся к тому, что если классическая, настоящая культура противостоит энтропии, распаду, гибели, то поп-культура стремится все привести именно к ней. «Деструкция», оставленная в наследство постмодерном, становится главным инструментом такой культуры. Убрав из человека дух, веру в личную вечность, изгнав из сердца ощущение бесконечности, протяженности человека, поп-культура утверждает свой главный постулат: смерть есть необходимость, в то время как культура классическая есть, как говорилось выше, преодоление смерти. Именно поэтому в поп-культуре такое внимание уделяется маргинальным явлениям – распаду, насилию, крови, извращениям.

Культура – это форма, в рамках которой человек самоатрибутируется, отвечает на вопрос «Кто он?». Вопрос «Кто я?» на протяжении столетий был одним из главных вопросов человеческого бытия. Этот вопрос решала именно и только культура – философия, искусство, литература, живопись, религия, психология, театральная сцена. По сути дела, все интеллектуальные и духовные поиски человечества были направлены на обнаружение ответа на этот вопрос.

 
Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Перстень счастья ищущий во мгле,
Эту жизнь живу я словно кстати,
Заодно с другими на земле.
 

От ответа на этот вопрос зависели ответы на другие вопросы: «Что делать?», «Зачем делать?», «Как делать?», «Куда идти?», «Как жить?», «Для чего жить?». Однако сейчас культура перестала отвечать на этот вопрос. Образ в искусстве сменился знаком, «постмодернизм» объявил о смерти автора, читателя, зрителя, человека в целом и деконструкции смыслов. Философия превратилась в обслугу политических трендов, гадалку и хранительницу отживших, устарелых идей. Сложных вопросов стали бояться, от них начали бежать. Но вопрос «Кто я?» остался. И встал даже острее.

И ответ на него закономерно дают «гендерные теории». Теперь этот вопрос решается через секс, пол, гендер, телесные ощущения, самоатрибуцию в рамках тела. Кто ты? Бигендер? Агендер? Андрогин? Цисгендерный гендерфлюид? Демигендер? Интерсексуал? Гендерквир? Гендерно-неконформный? Демибой? Демигёрл? Омнисексуал? Ответов «тела» столько же, сколько раньше было ответов философии и искусства, и они все время множатся. Тем более что самоатрибуция через тело довольно проста: тело – это то, что всегда «под рукой», всегда с тобой, ближе всего к тебе, в отличие от ума, веры и интеллекта, в наличии которых еще надо убедиться.

Именно поэтому за самоатрибуцию в рамках гендера так сражаются, так держатся за нее. Потому что это больше чем гендер – это ты целиком. И как католики били гугенотов, как большевики уничтожали буржуазию, как Болконский спорил с Безуховым, Базаров с Кирсановым, Лютов с Гедали, гендерквиры бьются сегодня с цисгендерами, ЛГБТ-сообщество с приверженцами традиционных отношений. Поскольку это не вопрос форм физических отношений, а вопрос самоатрибуции в целом, ответ на вопрос «Кто я?». То есть самоатрибуция в указанных категориях наглядно свидетельствует о том, что культура для этих категорий людей становится неважна, она приобретает декоративный или развлекательный характер.

Распад культуры приобрел в итоге такой масштаб, что сегодня встал вопрос о дальнейшем существовании человека как человека, то есть носителя культуры. Но это не повод для пессимизма. Исторический опыт подсказывает, что «темные века», отступавшие от гуманистических, высоких ценностей и идеалов, всегда сменялись культурным подъемом, основанным на возвращении к лучшим творениям прошлого. На арабское завоевание и темные века раннего Средневековья Европа ответила эпохой Возрождения, а Русь на разорение монголов – XIV веком, веком русского предвозрождения, веком исихазма, светящихся нетварным светом из глубин сумрачных храмов легких, чистых, сплетенных из разноцветных небесных лучей икон, десятками монастырей, именами Дмитрия Донского, Владимира Храброго, Феофана Грека, Андрея Рублева, Сергия Радонежского, Дмитрия Прилуцкого, Кирилла Белозерского, Стефана Пермского, белокаменным Московским Кремлем, переводами с греческого и сказаниями о Донском побоище. Галломанский, пришлый, офранцузившийся и онемеченный XVIII век в конце концов разрешился от исторической немоты русским старчеством, Серафимом Саровским, Александром Пушкиным, Михаилом Лермонтовым, Николаем Гоголем, высек на скрижалях вечности множество лиц, которые не стереть ни тюрьмой, ни сумой, не растоптать и не выжечь ничем. ХХ век принес миру величайшие трагедии и унес больше людей, чем погибло за всю предыдущую историю человечества, и это значит, что мир ответит на произошедшее новым Ренессансом.