Kitobni o'qish: «Над условной чертой горизонта»

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга

© Авторы, 2015

© «Геликон Плюс», 2015

Галина Гампер

Галина Сергеевна Гампер (1940–2015) родилась в г. Павловске. Окончила ЛГУ им. А. А. Жданова. Автор одиннадцати поэтических сборников, книги «Дух сам себе отчизна» (1996, романизированная биография Перси Б. Шелли), переводов с английского Перси Б. Шелли, Йетса, Бёрнса, Дж. Китса, современных английских и американских поэтов.

Была удостоена многочисленных наград, в том числе: премия Санкт-Петербургского ПЕН-клуба в номинации «Поэзия» (1998), звание «Женщина года» (2002, Оксфорд, Великобритания), премия им. А. Ахматовой (2004), медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени (2009), грамота губернатора Санкт-Петербурга «За большой личный вклад в развитие культуры и искусства Санкт-Петербурга и яркую творческую индивидуальность» (2010), премия Правительства Санкт-Петербурга (2011). Более десяти лет руководила литобъединением молодых поэтов при Союзе писателей СПб, состояла в ПЕН-клубе, Союзе писателей СПб и Союзе российских писателей, в СПб отделении мемориала «Знак искупления».

Натюрморт

 
Одинокое яблоко,
                    фон в амбразуре окна —
Грязно-снежный, глухой,
                    жестяное дворовое донце.
Приближенье Адама,
                    рывок, натянулась блесна,
Под условной чертой горизонта
                    затеплилось солнце.
Ожиданье, начало,
                    высоко натянутый трос…
Ожиданье. Лишь им
                    и держусь на плаву да на взлёте,
Напряженьем его —
                    в амплитуде от смеха до слёз —
На предельной
                    ликующей или отчаянной ноте.
Было яблоко, вырос,
                    я и не заметила, сад
И зацвёл и отцвёл…
                    Я очнулась, пройдя переплавку.
Кисти мою и краски ищу,
                    возвращаюсь назад,
Ставлю яблоко. Так.
                    И на яблоко делаю ставку.
 

«Болью выдолблена так душа моя…»

 
Болью выдолблена
                    так душа моя,
Будто лёгкая пирога
                    из ствола.
Захочу – и уплыву я
                    в те края,
Где не надо мне
                    ни крова, ни стола,
Ни постели,
                    ни любимого в постель,
Ничего, как в чистом поле,
                    ничего…
Только стружкой
                    завивается метель
Где-то прямо
                    возле сердца моего.
Длинно, длинно,
                    длинно тянется строка,
И слова
                    острее лезвий ножевых!
Сквозь меня теперь
                    проходят облака,
Столько перистых
                    и столько кучевых.
 

«Талант поэта лишь загромождает…»

 
Талант поэта
                    лишь загромождает
Семейный дом
                    и раздражает близких
Нелепой неуместностью в быту.
Многоугольно-хрупкое
                    созданье —
Ни в угол ни поставишь,
                    никуда.
И всё ему чего-то надо, надо —
То тишины, то шума,
                    то любви…
Но нет пророка
                    в собственном дому.
Ни мать родная,
                    ни сестра, ни муж —
Пенсионер,
                    заслуженный бухгалтер,
Зам, зав – чего неведомо. Никто
Собою не поступится,
                    а после —
Дантес, интриги,
                    Натали, Судьба,
Эпоха, царь —
                    не всё ли нам равно,
Как это будет после называться.
 

«Кружение сердца – вот танец, доступный и мне…»

Валерию Бассу

 
Кружение сердца —
                    вот танец, доступный и мне.
120 в минуту…
                    шажка, поворота, удара,
Ну что же, как йоги
                    станцуем на голом огне,
Уйдём в невесомость
                    весёлыми кольцами пара.
 
 
Да, лишь невесомость
                    кружению сердца сродни.
Я в танце,
                    о чудо, я в самой его сердцевине.
Ты перышко времени
                    сдуй с меня, милый, стряхни,
И сбросим тела,
                    что когда-то исполнены в глине.
 

«Пусть забыли нас, пусть обидели…»

 
Пусть забыли нас, пусть обидели,
Пусть шуршит под берегом спелый лёд,
В храме снег идёт, вы же видели,
В храме медленно снег идёт.
 
 
Хлопья виснут здесь, как заклятые,
А иконы в инее, как в гробу,
Души маются незачатые,
Хоть какую бы да судьбу
 
 
Каждой, жаждущей воплощения
На неведомом ей пути,
В храме – снежное опустение,
Нас за это, Господь, прости.
 

«Смеркалось день переходил в сиянье…»

 
Смеркалось,
                    день переходил в сиянье
Луны
           сквозь воздух хрупкий, как стекло.
Веками обжитое мира зданье
Не торопило возвращать тепло.
Не ведая про скорую разлуку,
Мы спали,
                    не уняв счастливых слёз…
И вот, как в воду, погружаюсь в муку.
И мыслей не собрать —
                    все врозь, вразброс.
Боль сатанеет, забирает круче,
Взлетает ввысь,
                    под купол голубой.
Сама с собою говорю как будто,
А кажется,
                     что говорю с тобой…
 

Калерия Соколова

Родилась в 1992 году в Санкт-Петербурге. Публиковалась в журналах «Звезда», «Нева», «Северная Аврора», «Аврора», в серии сборников «Четверг. Вечер» и других. Лауреат многих поэтических премий. Член СП Санкт-Петербурга.

«Ещё раз подумай: зачем я тебе нужна?..»

 
Ещё раз подумай:
                     зачем я
                               тебе
                                         нужна?
Я буду плохая мать, плохая жена,
Целованная не одним десятком губ,
Не любящая – рубящая: не люб.
Подумай: привычная клятвам моя рука
Трофеи брала – слёзы лётчика, моряка
Затем, чтобы лучшие души нести в горсти
И чувствами этими лучшими мир спасти.
 
 
Но если однажды без ног приползу, без рук,
Без рта, что был нежен, без стана, что был упруг,
Без локонов этих, без совести, без крыла
К тебе – ты один не скажешь:
           зачем
                       пришла?
 

«Ни с чем не сравнимое чувство начала…»

 
Ни с чем не сравнимое чувство начала влюблённости:
Ты в мыслях рисуешь все чёрточки, мелочи, тонкости,
 
 
Всё хочешь представить его поцелуи, объятия,
Не помнишь, о чём только что сообщили по радио,
 
 
Примеришь то платье, то кофту, не глядя, а впору ли,
С улыбкой бредёшь, чуть ли не попадая под «скорую»,
 
 
Желаешь здоровья всегда хамоватой уборщице,
Кладёшь ложку соли в свой чай, залпом пьёшь
                                          и не морщишься,
 
 
И, главное, не замечаешь ни в чём монотонности.
Любви грандиозней порою начало влюблённости.
 

«Пока ты вернёшься, я выучу три языка…»

 
Пока ты вернёшься, я выучу три языка,
Плутарха дочту, философией нос запылю,
Я Грига всего разыграю и весь ХТК,
Я стану умнее тебя – и тогда разлюблю.
 
 
Пока ты вернёшься, я восемь десятков подряд
Отжаться от пола на пальцах однажды смогу,
Бежать марафонскую так, словно чёрт мне не брат,
Я буду сильней – и от этой любви убегу.
 
 
Пока ты вернёшься, я стану добрей и мудрей,
Я нищенкой сделаюсь в наинищайшей стране —
Пока ты придёшь из-за трижды проклятых морей.
Я стану пророком, пока ты вернёшься ко мне.
 
 
Пока ты вернёшься, я даже, пожалуй, умру.
Когда же вернёшься, в наш Зеленогорск загляни,
Ты незачем мне, но постой пять минут на ветру —
Кудрявую ель на могиле плечом заслони.
 

К чёрту

 
Нет смысла ждать, и догонять – нет смысла.
Я больше не готовлюсь к февралю.
С другими провожу
                              семнадцатые числа.
Целую всех: пусть думают – люблю.
 
 
По-холостяцки запросто милуюсь,
Беснуюсь без ветрил и без руля,
Шлю к бесу профиль твой
                              и лица наших улиц,
Семнадцатое – к бесу – февраля.
 
 
Не жду, не догоняю, не надеюсь,
Не бьюсь в божбе, не верю ворожбе.
Я думала послать
                              всё к чёрту, а на деле —
Ты дьявол сам. Пошли меня к себе.
 

Красавице

 
Тебе под силу жизни их ломать —
Тех, что в сердцах оружием бряцали.
Но ты, как бессердечный дипломат,
Жонглируешь сражёнными сердцами.
 
 
И каждый ходит лёгок и лучист
И празднует своё единовластье.
А ты, жестокий логик и логист,
Для всякого найдёшь и час, и счастье.
 
 
Как бабочек, прокалываешь, жжёшь
И сушишь. Без возможности реванша
Играешь с ними в длительную ложь,
Азартная скупая донжуанша.
 
 
А бабочки слетелись на ловца
И сохнут на игле в лучах светила.
Зачем тебе их мёртвые тельца,
Когда ты и живых-то не любила?
 

«Поссорились так глупо – из-за быта…»

 
Поссорились так глупо – из-за быта.
И будь неладна – раз неладно сшита —
Моя с тобою жизнь! Гнездо не свито —
Течёт, как сито,
 
 
Сырым осенним днём. А что – в метели?
В другую жизнь из птичьей мы влетели,
Где вместе нам не выжить в чёрном теле.
Скажи, не все ли
 
 
Я способы создания уюта
Перебрала, но стынет почему-то
Очаг наш, и сквозит ночами люто.
И я бегу.
 
 
С седьмого неба – до седьмого пота.
Не спеться птицам разного полёта:
Тебе бы лебединого кого-то,
А мне – ку-ку.
 

Песенка

 
В том краю далёком
Буду тебе сестрой.
 

Народная песня

 
Хочешь, буду тебе сестрой
В том краю на краю земли.
Лишь бы мы с тобой – так устрой —
Целоваться бы не могли.
 
 
Хочешь, буду тебе чужой
В той стране, где и враг – родня.
Но, смотри, не криви душой:
Не люби, не ревнуй меня.
 
 
Только песня как мир стара
И заношена, как мошна.
Миленький! Я ничья сестра
И кому не нужна – жена.
 

Прозрачен наш осенний Петергоф

 
Прозрачен наш осенний Петергоф.
Английской речи, сутолоки, плеска,
Шутих не слышно, шороха шагов.
А мы шумим безудержно и дерзко.
 
 
Что осень нам? Прищурившись слегка,
Играя и любуясь этим светом,
Жить так светло и весело поэтам!
И вместе нам не больше сорока,
Когда бы мы задумались об этом.
 

Июньская девочка

Надежде Июневой, девочке, найденной в кусте сирени, приёмной дочери Александра Штиглица и супруге Александра Половцова

 
Июньская девочка, что весела и нежна, —
Надежда июньская. Из-под отцовского крова
Была по наследству, бесценная, передана
Из рук одного Александра ты в руки другого.
 
 
Надёжные руки, которым поддержка одна
Потребна: твой взгляд, твой кивок,
                                                   одобрительный возглас.
Ты только люби их, ты будь весела и нежна,
Храни эти души, куда ты нечаянно вторглась.
 
 
И два Александра сияют десятками лет,
Могучи, что скалы, и ты – лучезарная – между,
И строят, и жертвуют, веря в твой нежный привет,
Надеясь: хотя бы твою оправдают надежду.
 

Боре, капитану волейбольной команды

 
Ты был так нескладно высок и не в меру смешлив.
Не верю, что даже и смех этот канул в залив.
 
 
Не верю, что властен над Борей балтийский борей,
Схватившийся вдруг с капитаном командных морей.
 
 
Из той черноты чёрным глазом мигни, не молчи:
Какие там в моде – всё те же ли? – нынче мячи,
 
 
Всё так же ль боятся подачи твоей, как огня?
И кто там пасует на «взлёт» тебе вместо меня?
 
 
А пятеро нас по-сиротски остались играть,
А в зал на пылинках спускается солнце опять,
 
 
В беззвучной безмерной улыбке спускается вниз —
На то, на пустое, блестящее место, Борис.
 
 
Едва оттолкнувшись от пола, возносится ввысь.
Уже улетаешь? За нас, за земных, помолись.
 
 
И скоро ты снова сумеешь команду собрать:
Полвека – не больше – и будем все вместе опять.
 

Романс

 
Поздно. Порознь. Проще – брось же
Притворяться: мы не любим.
За мои романсы больше
Не бросай монеты в бубен.
 
 
Будет. Будущие будни
Без тебя уже маячат.
Из своих паучьих пут не
Отпускаешь – жаден, значит?
 
 
Сжалься. Новым следуй устьем,
Словно ялик – независим.
Только всё же вечер грустен
Без твоих обидных писем.
 

Крепость

 
В детстве снега было много, много.
В декабре мы вылепили крепость.
Рассудили: на крутой горе пусть
Высится – огромна, круглобока.
 
 
Каждый день мы думали с тревогой:
Как там крепость? Каждый день мы шли к ней.
И она от новогодних ливней
Весь апрель не делалась пологой.
 
 
Всё никак не выбраться в тот лес нам,
Всё не выбрать день, погоду, повод.
– И зачем? – подсказывает опыт.
 
 
Каждый занят нужным и полезным.
Главное, что снега стало мало,
Кажется, почти совсем не стало.
 

Юрий Романов

Родился 4 декабря 1970 г. в Санкт-Петербурге.

Первая публикация в 1997 г. в книге стихов «Ноктюрн». Параллельно посещал другие литобъединения.

В 2003 г. вышла отдельная книга стихов «Самка богомола».

Публиковался в альманахе «Изящная словесность».

Запятые

I

 
Корми, корми свою голубку
зерном чернильных запятых.
Забей, забей словами трубку.
Связь телефонную,
Святых
                     всех призови, моля о встрече.
Чертить по городу круги —
шаги по правой части речи
от лево-бережной руки.
 

II

 
Дождь доживает до камней —
Им так нужна его прохлада,
Что он становится сильней,
Как будто он спешит куда-то.
Стою под куполом зонта
Под запятые стих толкая,
Но рифма всё-таки не та.
И не со мною та, другая.
 

III

 
«Ты в городе, где вместо голубей»
Зерно чернил расклёвывают звезды.
Морскую милю впитывают версты,
И тишина становится грубей
           на ощупь.
И полшага не пройти,
Чтоб не задеть соленость океана.
Здесь не рассчитывай на вежливость
           тумана.
И словом SOS от боли не спасти.
 

Усталые рифмы

 
Не читаю теперь, не считаю
Я бумаги желтеющей строк,
Я кораблики с дочкой пускаю
По курсиву апрельскому вод.
 
 
И не складно теперь, и не ладно,
И кораблик – не Ноев ковчег:
Тонет, тонет, и рифмой усталой
Тает, тает чернеющий снег.
 

«Надломились слова. Застыли…»

 
«Надломились слова. Застыли…»¹
Между нами молчанье вьюжит,
В горле голос сдавило или
От обиды всё стало уже:
И пространство, и тень любимой,
Эсэмэсок озябших почерк.
В нашей связи – теперь мобильной —
В каждой букве хватает точек…
 

Мёртвая царевна

Екатерине Романовой

I

 
Не вытянув и строчки из меня,
Рассорились бумага и чернила.
Не оседлав крылатого коня,
Я удила́ меняю на уди́ла.
 
 
Но рыбка промолчала. Уплыла.
И сети рвет акула-каракула.
И яблоко виной или игла,
Но муза умерла или…
                               уснула.
 

II

 
А ты сейчас, наверно, у семи.
У ветра я выспрашивал дорогу.
Да, прав он, прав, и – чёрт его возьми! —
Кого теперь кричать мне на подмогу?
Ведь это не Яга и не Кощей,
И заяц в сундуке мне не поможет
От взгляда, что молчания
           сильней,
От скорби, проступающей на коже.
 

III

 
Никому. Ничего.
В тесноте хрусталя
Я лица твоего
Не узнаю. Скуля
Под иглой граммофона
Еле слышно: «Мертва».
Только губ целованье
Здесь поможет едва.
 
 
И бежал бы отсюда
До живой красоты,
Раз ни веры, ни чуда
В отголосках беды.
 
 
Но не вырвать молчанье
Из твоей белизны.
Только гроба качанье,
Только звенья вины.
 

«Февраль. Достать чернил забуду…»

К. Г.

 
Февраль. Достать чернил забуду.
Всё на местах своих оставлю.
Бумаг бледнеющую груду
Кусками льда оставлю Каю.
 
 
Пусть посылает оригами
Воздушно-капельные Герде,
Испишет небо журавлями
Без адресата на конверте.
 

«Пружины вылетающие нот…»

 
Пружины вылетающие нот,
Удар ключом скрипичным об асфальт.
И затуманил фугами фагот
Разбрызганный по тротуару альт.
 
 
И где искать мне нотную тетрадь —
Ту, из которой выдраны листы?
И нот не досчитаться – только пять,
И где теперь две ноты – «Я» и «Ты»?
 
 
Разбросаны, не попадают в такт,
Синкопы и октава из разлук,
И пауза, затянутая так,
Что не почувствовать
                               ни губ твоих, ни рук.
 

«Не муж, не любовник…»

 
Не муж, не любовник,
Маратель бумаг.
Но сей треугольник
Не впишешь никак
Ни в круг, ни в квадраты
Домов и квартир,
Ни в соты-палаты
Больницы. До дыр
Стирай его грани,
Вершины дели.
Мы зацеловали
Июльские дни.
 

«Не нужен день, и ночи мне не надо…»

Губы-ямбы, глаза-рефрены.

Мария Агапова

 
Не нужен день, и ночи мне не надо,
И голоса отчаянного хрип,
Чтобы понять, и ни при чем досада,
В какую же историю я влип.
В ней губы-ямбы, а глаза – рефрены,
Распахнутая дольниками речь,
И поцелуи-рифмы впились в вены —
Ни верности, ни веры не сберечь.
 

Алёна Малиновских

Родилась в г. Новгороде (ныне Новгород Великий). В 2006 г. переехала в г. Санкт-Петербург. Закончила Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения по специальности «Продюсерство».

Публикации в газете «Вечерний Петербург», журнале «Юность», «Невском альманахе» и др.

Зверь

 
Стол, кровать и дверь
да углов квартет…
Словно битый зверь
в клетке много лет.
Каждый новый день,
каждый долгий час,
ненавижу тень,
Что пустилась в пляс.
Солнце полный круг
завершит – и спать.
Ночью воздух туг,
не уснуть опять.
Тень исчезнет. Вновь
утром я начну,
как ни прекословь,
нашу с ней войну.
Я, как битый зверь,
в этой клетке мру —
не открыть мне дверь,
не сломать игру.
 

«Стекло дрожит под каплями дождя…»

 
Стекло дрожит под каплями дождя,
окно – как выход в параллельный мир
из этой страшной чехарды квартир,
в которых умираешь, приходя.
 
 
Дрожит рука, и кажется, что нет
Ни грамма смысла верить в чудеса.
С восторгом забываю адреса
Рассыпавшихся в прах чужих планет.
 
 
И с проседью волна моих волос…
Таить её. Не видеть бы самой!
Железной птицей тороплюсь домой,
но не найти подсвеченных полос…
 

«Немыслимо. Невыносимо. Страшно…»

 
Немыслимо. Невыносимо. Страшно.
Как отсвет догорающего дома,
в котором было всё тебе знакомо
и жизнь твоя сверкала днём вчерашним.
 
 
В ладонях греешь ты остатки пепла,
но он упрямо сыплется сквозь пальцы.
А ты теперь бездомным стал скитальцем,
И, кажется, твои глаза ослепли.
 
 
На паперти ты проклинаешь лихо
мироустройство, и судьбу, и случай,
но голос твой неслышен, он беззвучен.
Он растворился в городе безликом.
 

Метро

 
В тоннелях метрополитена
отрывками мерцают голоса,
несутся поезда в подземных венах
и разъедает темнота глаза.
 
 
И сбитое дыханье ритмом
стучит в висках под тяжестью глубин,
а рельсы-полосы опасной бритвой
кромсают желоба колёсных спин.
 
 
И мнимой силой награждая
подкожный мир центральных городов,
метро, вдыхая жизнь в них, ожидает,
не в силах вырваться из проводов.
 

«Как марку, в свой альбом я вклею этот день…»

 
Как марку, в свой альбом я вклею этот день,
событий небоскрёбы строя в город.
За ним идёт другой. Он – новая ступень.
На карте происшествий снова повод
отметить область обходных дорог,
что открывается по дням пред нами.
Но каждая ступень выводит на порог,
а каждый город может смыть цунами…
 

«В подсвеченных окнах чьи-то жизни идут по кругу…»

 
В подсвеченных окнах чьи-то жизни идут по кругу.
А я шуршу страницей с ненужным текстом,
и в этом городе порой становится слишком тесно.
Настолько, что чуешь на горле чужую руку.
 

Николай Неронов

Родился в Ленинграде в 1970 г.

Микросхема

 
Хотя бы что-нибудь большое
или тяжёлое, а то —
наваливаешься Левшою
и впаиваешь в решето
какую-то мадам Петрову
под бок такому же Петру
под грохот этот, шум портовый,
кровоточащий поутру.
Безрезультатно жалом тычешь
в расхлябанную колею —
вот так и слепнут сотни тысяч,
цепляясь к инобытию.
 
 
Но ей, мятежной, нет покоя —
пока отсутствует уют,
ничтожной капелькой припоя
опять к земле не прикуют.
 

«Мне так понравилось, что можно…»

 
Мне так понравилось, что можно
тебя в себе нарисовать,
отождествить неосторожно
и в губы так поцеловать,
что абсолютно не удастся
единый организм опять
на независимые царства
усильем воли разорвать.
 

«На таком плато широком…»

 
На таком плато широком
горизонт – неисчерпаем,
так широк, что ненароком
глубину его пронзаем
и выхватываем взглядом
исчезающие крохи,
кажется – настолько рядом,
что порежешься на вдохе.
 

Сталкер

С. Н.

 
Всю ночь ходил вокруг палатки
и ветки мелкие ломал,
под утро чай готовил сладкий
и сетовал: рюкзак твой мал.
Взвалив на плечи свой, огромный,
шёл через чащу напролом
и этим кабана напомнил
с обломанным в боку копьём,
которого хотели греки
от Калидона отогнать —
и получила на орехи
от вепря греческая знать.
 

Ольга Аникеева

Окончила ГУ Санкт-Петербурга по специальности «экономист». Работаю менеджером. Печаталась в альманахах «Зелёная среда», издаваемых издательством «Любавич» в Санкт Петербурге, а также в альманахах «Окно», «Ижорские берега», «Невский альманах».