Kitobni o'qish: «Дочь комедиантов»

Предисловие от издательства

Французская писательница Жозефина-Бланш Буше (Joséphine Blanche Bouchet) родилась в 1833 году. Она начала писать довольно рано, однако все ее литературные труды стали выходить в свет уже после замужества.

Выйдя замуж за писателя и иллюстратора Луи Казимира Коломба, Жозефина стала подписывать свои произведения «M-me J. Colomb» или «M-me Louis-Casimir Colomb».

Из-под пера писательницы вышло более 50 произведений, из них примерно половину составляют повести и рассказы для детей и юношества.

Книги писательницы были широко известны среди читающей публики Франции конца XIX века. Об их популярности свидетельствует уже тот факт, что Hachette, одно из старейших и самых уважаемых парижских издательств, в течение довольно долгого времени выпускало книги Жозефины Коломб в серии «Библиотека для школы и семьи».

Произведения Жозефины Коломб выгодно отличались от слащаво-сентиментальных сочинений ее современниц, описывающих надуманные переживания своих, по большей части фальшивых персонажей. Юные герои книг Коломб обладают не только чистым сердцем, но и пытливым умом, а также стремлением изменить свою жизнь к лучшему и необходимой для этого энергией. Но, двигаясь к своей цели, они не шагают «по головам». По-доброму и с участием относясь к окружающим, они зачастую вмешиваются и в чужие судьбы, привнося в них долгожданные перемены.

Повесть «Дочь комедиантов» была написана в 1874 году. Трогательная история об осиротевшей малышке и старом продавце игрушечных ветряных мельниц была переведена на многие европейские языки, в том числе и на русский.

В России книга выходила в разных переводах под названиями «Найденная дочь дедушки Карилеса», «Дедушкина внучка», «Сирота». После 1914 года повесть не переиздавалась.

В настоящем издании использован перевод Матильды Гранстрем (в литературной обработке) и оригинальные иллюстрации французского художника Адриана Мари (1848–1891), выполненные к первому изданию повести (Hachette, 1874).

Глава I
Дедушка Карилэ

Лет двадцать пять тому назад жил в Нанте¹ старик, и весь город звал его дедушкой Карилэ́.

Кто же был этот дедушка Карилэ и откуда он появился в городке? На эти вопросы он и сам не мог бы ответить. Насколько жители города помнят, он всегда вставал с солнышком и бродил по улицам.

– Мама, мама, дедушка Карилэ идет! – кричали дети, заслышав издали звуки его дудочки.

И каждая мать прекрасно понимала, что значили эти слова: ее малыш просил медную монетку, чтобы броситься навстречу старику. Ребенку надо было сильно провиниться, чтобы ему отказали в том единственном су², от которого всецело зависело сейчас детское счастье.

Дудочка умолкала, и тут же раздавалась призывная песенка:

 
Всем игрушки я крылатые
Вам на радость принесу!
Купите мельницы, ребята, –
Всего-то стоят один су!
 

Из-за угла показывался дедушка Карилэ с громадной палкой, унизанной множеством маленьких разноцветных мельниц, бумажные крылья которых быстро вертелись при малейшем дуновении ветерка. Весело было смотреть на этот огромный букет из розовых, синих, зеленых, желтых и красных мельниц. Но еще веселее было держать в руках такую мельницу, любоваться ею, дуть на нее и, посадив в цветочный горшочек, поджидать, когда ветерок завертит ее маленькие крылья. Никакая кукла, одетая в бархат и шелка, не могла доставить детям такой радости, какую доставляли эти маленькие ветряные мельницы.

На вид дедушке Карилэ было лет пятьдесят или шестьдесят. Одевался он небрежно, почти никогда не расчесывал свою длинную седую бороду и вообще мало заботился о своей внешности. Из года в год он носил все те же темно-коричневые брюки, утратившие от времени и непогоды определенность цвета. Долгополый темно-зеленый сюртук тоже выглядел полинявшим, и, по-видимому, только он и служил владельцу защитой от холода и непогоды. Вероятно, с этой ролью он вполне справлялся, а ко всему прочему дедушка Карилэ был совершенно равнодушен.

Такую же неизменную принадлежность туалета дедушки Карилэ составляла странная шапка с широкими наушниками и большим кожаным козырьком, служившим прекрасной защитой от дождя и солнца. Он состарился в этом костюме, и нельзя было представить себе продавца мельниц иначе, как в этом вытертом сюртуке и шапке с большим козырьком.

Если бы старику вздумалось в один прекрасный день показаться на улицах Нанта в другом костюме, никто из его бесчисленных друзей, наверное, не узнал бы его.

Обычно дедушка Карилэ извещал маленьких покупателей о своем приходе, негромко наигрывая на дудочке. Играл он не лучше и не хуже детей, покупавших дудочки на базаре. Да он и не воображал себя музыкантом. Ходил он, немного покачиваясь, и потому его разноцветные мельницы постоянно крутились, соблазняя малышей.

Злые языки поговаривали, что виноторговцы Нанта могли бы рассказать, откуда у старика эта нетвердая походка, но ведь известно, что слухи всегда преувеличены. Если дедушка Карилэ и любил иногда выпить, то это вовсе не значит, что он пил вина больше, чем необходимо для утоления жажды. Правда, однажды мальчишки видели, как он споткнулся и упал со всеми своими мельницами в сточную канаву, но это случилось лет десять тому назад.

Вообще же дедушка Карилэ был человек незлой – он никогда никому не причинил зла, – но и добрым его нельзя было назвать, поскольку он и добра никому не сделал. Главной чертой его характера была безграничная беспечность и безмерная лень.

А для кого ему было трудиться? Он был совсем одинок и почти ни в чем не нуждался, потому что не придавал никакого значения ни хорошей пище, ни каким-либо удобствам жизни. Он занимался изготовлением и продажей игрушечных ветряных мельниц, и когда ему удавалось продать столько, что можно было покрыть дневной расход, он возвращался домой или отправлялся гулять по окрестностям, чтобы выкурить трубочку на свежем воздухе. Сбережений у него не было никаких, но не было и долгов.

Если бы дедушка Карилэ жил в Древней Греции, то, наверное, поселился бы, подобно Диогену³, в бочке и пил бы из горсти. Но те времена миновали, и теперь ему приходилось утолять жажду в трактире и жить в каморке.

Вся мебель старика состояла из неотесанного чурбана, на котором он сидел, и старого одеяла, под которым он спал. К тому же несколько лет назад дедушка Карилэ получил в наследство от одного соседа соломенный тюфяк, табуретку и сломанный стол, служивший ему верстаком при изготовлении мельниц.

Каморка старика находилась на четвертом этаже ветхого дома, густо заселенного бедным людом. На всех лестницах и площадках можно было встретить множество играющих ребятишек, едва прикрытых тряпьем и лохмотьями, а из полуоткрытых дверей бесчисленных комнатушек постоянно неслись брань, хохот, ссоры и крики.

Но все это нисколько не беспокоило дедушку Карилэ. Он оставался безучастным к тому, что нередко его соседей обвиняли в воровстве или продаже краденых вещей, а иногда даже забирали в полицию за нарушение ночного покоя, драки и другие прегрешения. Сам старик не был замечен в таких делах, но никогда не возмущался тем, чему частенько бывал свидетелем.

Глава II
Раздел наследства

Дом, где жил дедушка Карилэ, стоял на узенькой улице, расположенной по соседству с Бретонской площадью. Эта часть города представляла собой своеобразный мирок, не похожий на другие его части. Тут не было заметно обычного оживления, царящего в городском центре; не было здесь ни красивых зданий, ни широких улиц, ни великолепных магазинов. Тем не менее и эта часть города была не лишена некоторой прелести.

Многочисленные лавочки улиц, прилегавших к площади, пестрели разнообразными товарами. Здесь можно было найти мебель всех эпох, фаянс, бронзу, бархатные и шелковые лохмотья и другие остатки былого величия, старые платья, какие в детстве носили наши бабушки, и шляпы, о происхождении которых теперь вряд ли кто вспомнит, – до того их исказило время. И все это было разбросано и перемешано в самом живописном беспорядке. В базарные дни вся эта рухлядь выносилась из подвалов и размещалась на Бретонской площади, превращаясь на ярком солнце в громадную разноцветную мозаику.

На другом конце площади располагались балаганы, стоявшие тут почти во всякое время года. Под грохот большого барабана, рев трубы и свист флейты клоуны без устали выкрикивали бойкие стишки, зазывая публику посмотреть на диковинки и чудеса, спрятанные в этих сараях.

На площадь выходили фасадами несколько гостиниц и трактиров с заманчивыми названиями: «Золотой Лев», «Золотой Шар», «Зеленый Дуб». Они гостеприимно предлагали свой стол и кров усталым и голодным посетителям.

Однажды вечером дедушка Карилэ вернулся домой с прогулки по городу. Денек выдался хороший: он сбыл почти половину своего товара и мог не только беспечно прожить весь следующий день, но и зайти к пройдохе Мишо́, хозяину трактира «Зеленый Дуб», чтобы выпить бутылочку красного.

В трактире он увидел трех мужчин, жадно утолявших голод и жажду. При них была маленькая девочка – ее бледное, болезненное личико выражало сильную усталость и горе: глаза были красны от слез, но она уже не в силах была плакать и клонила к столу свою маленькую головку, стараясь пристроить ее поудобнее на сгибе руки. Но когда малышка засыпала, ручки ее скатывались со стола, головка падала и задевала одного из едоков; тот грубо усаживал ее на скамью, и все повторялось сначала.

Наконец один из мужчин не выдержал.

– Если ты хочешь спать, то ляг тут, – сказал он, указывая на скамью у очага.

Девочка протянула к огню свои ножки, обутые в красные туфельки, и стала греться у огня. На дворе была зима, и, конечно, телесное трико и кисейная юбочка с золотыми блестками совсем не защищали ее от холода. Товарищи ее тоже были одеты в балаганные костюмы, но поверх них – в теплые шерстяные плащи.

– Ну, вот она уже и уснула! – заметил один из них, кивая на девочку, неподвижно лежавшую в углу.

– Поговорим теперь о наших делах, – сказал другой. – Со смертью хозяйки дела пошли еще хуже. Сегодня во время представления мы выручили всего лишь три франка и шесть су!.. Продолжать работать за такие гроши совершенно невозможно. Что скажешь, Вольтижер⁴?

– Я ухожу. Я уже договорился с хозяином большого балагана на той стороне площади, но сначала недурно было бы получить свою долю наследства.

– Какого наследства? – спросил Паяц⁵, потягивая вино. До сих пор он хранил молчание, не вступая в беседу.

– Глупец! Ведь хозяйка кое-что оставила, и после ее смерти все это должно перейти к нам. Теперь мы расстаемся, и надо разделить все поровну.

– В самом деле! – воскликнул Паяц. – Я беру обезьяну: мы с ней привыкли работать вместе.

– Я оставляю за собой балаган, – сказал тот, кто заговорил первым.

– У тебя, Акробат, губа не дура! Вишь, выбрал себе самую лучшую долю!

– Потому что я искуснее вас! Разве вы вдвоем сумели бы развлечь публику так, как я? Да никогда! Вы можете взять себе обезьяну, белку и всех зверей, и в придачу свои костюмы и музыкальные инструменты.

– А Крошку?

– Да! Что делать с Крошкой?

– Она ни на что не годна: отдадим ее в приют! – предложил Паяц.

– Ей можно поручить собирать деньги, – прервал его Акробат. – Она такая крошечная, что может заинтересовать публику. А если девчонку растить соответствующим образом, так нетрудно сделать из нее настоящую карлицу, и она затмит всех цирковых лилипутов на свете!

– Ну, это сомнительно! – возразил Вольтижер. – Из малютки вышла бы прекрасная акробатка, если бы ее мать в свое время позволила нам с ней заниматься, чтобы развить гибкость. Но теперь уже поздно…

– Поздно? Да ей всего шесть лет, и время еще не упущено. Давай попробуем, и если это удастся, я возьму ее воспитание на себя.

– В таком случае ты должен поделиться с нами, так как берешь себе и балаган, и Крошку.

– Сначала посмотрим, что из нее выйдет, – возразил Акробат. – Если она сорвется с каната и станет калекой, то не сможет принимать участие в представлениях…

– Ты всегда можешь отправить ее в приют.

– Но сейчас-то ее нельзя принимать в расчет!

– Хорошо, потом увидим. Паяц, подай-ка сюда вино, а то ты прибрал все к себе… Итак, нам предстоит разделить обезьяну, четырех дрессированных собак, белку, пять инструментов, костюм маркиза, костюм турка… А куда же девалась Крошка?

Паяц и Вольтижер быстро оглянулись: ребенок исчез.

– Убежала? Не может быть! – изумленно воскликнул Паяц. – Она только что была тут, когда я наливал себе последний стакан! Может быть, девчонка играет с кошкой? Минуту назад я видел, как котенок прошмыгнул в соседнюю комнату.

– Крошка, сюда! – грубо крикнул Вольтижер.

Но никто не отозвался. Напрасно циркачи бросились осматривать все углы трактира, расспрашивали хозяина, прислугу и гостей – никто не мог сказать им, куда девалась маленькая девочка: она исчезла, как блуждающий огонек.

– Ах, мерзавка девчонка! – воскликнул Паяц. – Она прикинулась спящей, подслушала наш разговор и сбежала! Но мы ее поймаем! Давайте-ка отправимся в разные стороны: она не могла уйти далеко.

И все трое выбежали на улицу.

Глава III
Неожиданная находка

Паяц ошибался, думая, что Крошка прикинулась спящей. Она действительно засыпала, когда ее слуха коснулось слово «хозяйка», и этого оказалось достаточно, чтобы она совсем очнулась.

Хозяйка, которую они похоронили в это утро и из-за наследства которой теперь ссорились комедианты, была матерью Крошки, и это было единственное существо, любившее бедную девочку. Отца она помнила смутно, он умер несколько лет назад: во время представления упал с каната. С тех пор мать всегда была грустна, часто плакала и иногда сердилась на бедную девочку по пустякам.

После смерти отца в балагане появился Вольтижер и стал вместо него ходить по канату. Сейчас Крошка вспомнила, как часто, лежа в своей кроватке, она слышала, что Вольтижер, Паяц и Акробат ссорились с ее матерью, и она смутно понимала, что они хотели что-то сделать с ней, но мать не соглашалась и защищала дочку. С тех пор девочка боялась их, особенно теперь, когда осталась совсем одна: кроме умершей матери, у нее никого не было.

Очнувшись, Крошка стала прислушиваться к разговору и поняла, что циркачи затевают против нее что-то страшное. Ею овладел ужас. Дрожа всем телом, малышка бесшумно выскользнула в полуотворенную дверь и выбежала во двор.

В конце двора она увидела фонарь, тускло светивший у конюшни, и побежала туда. В конюшне над яслями сверкнуло слуховое окошко с разбитым стеклом.

По приставленным к стене вилам девочка вскарабкалась на ясли и добралась до окна. Выглянув наружу, она увидела узкую темную улицу. Под окном стояло несколько пустых телег; одна из них, с холщовым кузовом, находилась почти у самого окна. Крошка выпрыгнула из окна и счастливо угодила в кузов телеги, затем осторожно спустилась на землю.

Очутившись на незнакомой улице, малышка бросилась бежать без оглядки. Страх все еще не оставлял ее, и при малейшем шорохе она останавливалась, затаив дыхание, прислушивалась, не преследуют ли ее, а затем снова припускалась бежать по узким улочкам, стараясь как можно дальше уйти от своих преследователей.

Между тем совсем стемнело, наступила ночь, и бедная Крошка, выбившись из сил, уже едва держалась на ногах. Несколько раз она падала, но поднималась и, напрягая последние силы, бежала дальше. У ворот большого дома она споткнулась и, падая, так сильно ударилась головой о тумбу, что потеряла сознание.

Крошка лежала на земле, не подавая признаков жизни, а комедианты искали ее поблизости от площади, понимая, что хрупкая и усталая девочка не могла убежать далеко.

Между тем дедушка Карилэ, докурив свою трубку и допив вино, вышел из трактира и отправился домой. Спасаясь от пронизывающего встречного ветра, поднявшегося после заката солнца, он ускорил шаги, миновал несколько домов и свернул в узкую улицу слева от трактира.

– Как темно! – бормотал он себе под нос. – Жаль, что моя трубка потухла: она бы посветила мне немного. Но теперь ее не раскурить при таком ветре! Ну, да все равно, мне идти недалеко, авось как-нибудь ощупью доберусь до дома.

Но едва старик сделал несколько шагов от угла, как споткнулся обо что-то мягкое. Отшатнувшись в испуге, он налетел на камень и едва не упал, но, к счастью, успел ухватиться за дверь, причем палка с мельницами выпала у него из рук, и они рассыпались по мостовой.

– Это что такое?! – воскликнул он в изумлении, нагибаясь к земле. – Узел с бельем? Нет, это маленькое живое существо!.. Кажется, ребенок? Господи, что же он делает в такую погоду у порога нашего дома? Ведь маленькие дети не должны спать на улице! Бедное дитя! Разбужу-ка я ее и подарю ей мельницу, если только не все они сломались…

Беседуя таким образом с самим собой, старик отворил дверь и, укрывшись от ветра, зажег спичку. Увидев на мостовой свои мельницы, он принялся было поспешно собирать их, но тут разглядел, наконец, Крошку, все еще лежавшую без сознания, прислонясь головой к тумбе.

– Да ведь это та самая девочка, которую я давеча видел в трактире! – произнес он в изумлении. – Как она попала сюда? Кажется, она расшиблась и лежит без чувств. Ах, бедняжка! Если бы она до утра пролежала на холоде, то вряд ли осталась бы в живых. Но что же мне теперь делать с ней?.. Разве что спросить у кого-нибудь из прохожих, куда ее отнести? Да ведь в такую позднюю пору никто не ходит по этой улице… Однако нельзя же ее оставлять здесь! Надо узнать, не согласится ли кто-нибудь из женщин в нашем доме приютить малышку хотя бы на одну ночь…

Старик осторожно взял ребенка на руки и стал подниматься по лестнице.

Глава IV
Заботы дедушки Карилэ

Все в доме уже давно спали глубоким сном. Повсюду царил мрак, и, как дедушка Карилэ ни прислушивался, до его чуткого слуха доносилось лишь мерное дыхание спящих.

Отдать Крошку на попечение какой-нибудь женщине ему не удалось, и он принес девочку в свою каморку, положил на тюфяк и зажег сальный огарок, чтобы получше разглядеть ребенка.

– Бедная малышка! – бормотал он с состраданием. – Неужели эта крошка – круглая сирота? А какая она хорошенькая! Не может быть, чтобы ей было шесть лет! Немало я видел детей на своем веку, продавая мельницы, а потому знаю лучше других, какими должны быть шестилетние дети. Но как мне привести ее в чувство?.. Малышка! Малышка!.. – позвал он тихонько. – Не слышит. Ручки холодны, как лед. Не развести ли огонь? Да, видно, придется… Хорошо, что у меня хранится запасец дров, доставшийся мне по наследству от покойного соседа.

Старик поспешно направился в угол, где у него уже четвертый год хранилась маленькая вязанка дров на случай самых страшных холодов.

Обрезки мельниц пошли на растопку, и он развел огонь. Скоро в камине весело заиграло пламя. Подняв девочку на руки, дедушка Карилэ подсел с ней к камину, погрел над огнем свои широкие ладони и стал растирать окоченевшие ручки и ножки ребенка.

Приятная теплота, разлившаяся по всему телу Крошки, привела ее в чувство.

– Пить! – прошептала она.

– Пить! – повторил в смущении Карилэ. – А у меня нет ни одной капли вина! Оно и понятно: когда я хочу пить, то захожу в кабачок, а тут в них нет недостатка. Чем же мне напоить тебя?

– Мама, воды! – умоляющим голосом просила девочка.

– Бедная малышка забыла, что ее мать умерла!.. Воды?.. Правда, ведь можно пить и воду! Говорят, это даже полезно. Погоди минутку, вода-то у меня есть!

Дедушка Карилэ достал надколотый горшочек, в котором когда-то хранилось варенье, – в него он обычно ставил готовые мельницы, – и наполнил его водой из кувшина. Вернувшись к девочке, он приподнял ее голову и поднес горшочек к губам.

Крошка с жадностью сделала несколько глотков и открыла глазки. Увидев перед собой незнакомого старика с длинной седой бородой и растрепанными волосами, она в страхе вскочила и бросилась было бежать к двери, но ноги еще не держали девочку, и она упала бы, если бы дедушка Карилэ не подхватил ее.

– Успокойся, малышка! – говорил он ласково, укладывая ее снова и гладя по голове своей широкой ладонью, как маленького котенка. – Будь умницей, иначе ушибешься. Не хочешь ли еще глоток свежей воды?.. Нет?.. Ну, так пойдем, сядем у камина. Надо обмыть твою головку, ведь она вся в крови. Ты не бойся меня: я не ем маленьких детей, предпочитаю хлеб и сыр…

Старик сам рассмеялся своей шутке. Но Крошка продолжала молчать, хотя и позволила незнакомцу взять себя на руки. Ее бледное личико с крепко стиснутыми губами и широко открытыми голубыми глазами было полно отчаяния.

Этот страшный незнакомый старик и его мрачная конура с почти тюремной обстановкой, едва освещенная пламенем камина, наводили на нее ужас. Она была убеждена, что комедианты нашли ее и поручили этому страшному человеку с седой бородой сделать ее карлицей. Сознавая свою беспомощность, девочка чувствовала себя слишком слабой и беззащитной, чтобы сопротивляться или пытаться бежать, и теперь считала свою гибель неминуемой. Но ее сердце не могло смириться с жестокостью, и она уже ненавидела доброго Карилэ, который тем временем нежно посадил ее к себе на колени и стал усердно растирать ее окоченевшие ножки.

– Послушай, малышка, – обратился он к ней, – скажи мне, как тебя зовут?.. Ты не хочешь сказать? А знаешь ли, как зовут меня? Меня все называют дедушкой Карилэ. Разве ты не слышала про дедушку Карилэ?.. Странно! Видно, ты не из Нанта. Здесь меня знают все маленькие дети, а в особенности добрые. Хочешь, я подарю тебе мельницу? Вот, возьми эту, с красными крылышками. Видишь, какая она хорошенькая? Когда ты дуешь с этой стороны, значит, ветер северный: пфу-у-у!.. А когда с другой – южный: пфу-у-у! Смотри, как быстро завертелись ее крылья! Ну, скажи, нравится тебе эта мельница?

Крошка позволила ему вложить мельницу в свою ручку, взглянула на нее и даже тихонько дунула, но затем выпустила игрушку из рук. Мельница полетела в огонь, и старик едва успел спасти ее от пламени.

– Ты не хочешь мельницу? Ты, верно, очень устала? Ну, так завтра поиграешь с ней! Вот увидишь, как весело будет смотреть, когда она завертится у тебя на окне, на солнышке! Ну, теперь пойдем, я обмою тебе кровь с головки. Скажи, тебе не больно? Ранка уже закрылась, и ты отлично заснешь, а завтра будешь опять весела, как птичка. Ну, спокойной ночи, малышка!

С этими словами Карилэ полил ранку теплой водой, промокнул каким-то тряпьем, оказавшимся под рукой, и положил Крошку на тюфяк. Приподняв один его конец вместо подушки, он накрыл ноги девочки теплой подушкой из перьев, подаренной ему одной торговкой за то, что он привел ее в трактир «Зеленый Дуб».

Затем он снял свой долгополый сюртук, заботливо укутал им девочку, а сам, накрывшись шерстяным одеялом, лег у камина.

Сначала Крошка со страхом следила за стариком, но скоро глазки усталой и измученной девочки сомкнулись, и она заснула крепким сном.