Kitobni o'qish: «Стихотворения и поэмы. Том 2. Неизданное при жизни»

Тихон Чурилин

Shrift:

Тихон Чурилин. Рисунок Марии Синяковой. 1940 год

Март младенец
(1915)

Благослови Весть Весны
Благостью Твоею, Господи!

1 марта

Благодарность

Тебе, молодая, младенец март
Послал посылку – любовь мою.
Венчаюсь весною и вести карт:
– Ты будешь внове – пою, пою.

И я благодарен, в жилище – жив,
Тебя целую сквозь смерть, сквозь темь.
Лучится льдистый мой прежний срыв.
И звёзды утренние – светильник – семь!..

Март младенец

Живая жизнь – ещё зимы снеженье
И не сошло, а кровь кипит ключом.
Младенец март, роскошное роженье, —
Уж солнце в боль, светя, сечёт мечём.

А мёртвый март! – кругом вся жизнь сверкала,
Гремела жизнь: железо, камень, звон.
И рядом рёв – река, струясь, рыкала,
Из льда летя, стремясь на воздух – вон.

Два года гонг, глухой и грознозвучный,
Я слышал въявь, лежа, упавши в дрейф.
Да, тот же я, – и вот, собственноручный,
Я правлю путь в роскошный редкий рейд.

О, милый март, – веселье жаркой жизни
И светлый смех и явь ярчайших уст!
Мерцай мне март, над жизнию повисни,
Как миртов, в мир весной взлетевший, куст.

5 марта

Предапрельский подзеркальник

Мой стол под зеркалом пока ещё в тени
И серебро стекла зеркального – покойно.
Кругом огонь от голубых ланит —
Младенец март миротворящий знойно.

О столик тёмный, радуйся в тени —
Ещё в пергаменте покоятся покойно
Контуры крошечных красивейших ланит —
Младенец март животворящий знойно.

И здравствуй радостно, мертвейшая маца́.
И здравствуй, книга, мёртвой поднесёна.
Лазурь ланит сверкает: – явь лица —
Младенец март, о сын какого Зоона!

Укромный ужин

Пришёл, умылся, светлый свёрток взял,
Достал кусочки, близкие ужасно.
Вложил в уста – и стал апрельски ал,
Взволнован тихо, тёплый ежечасно.

И мёртвый март, я чую, снова жив,
Но жив желанно, рост роскошный возле.
Я плачу светло – я уже не миф,
Впервые в темь огонь апрельский розлив.

Чудо в чайной

В чудесный час я в чайной денной:
Сижу и подруга спит на правом плече.
Златеет у ней нежнотёмный, родной,
Волос низкий нимб – чернь на светлом мече.

О чудо чудес – я не мёртвый, мил!
Скоро стану ей жаркожданный жених.
Долго дерзкий смерть смертью тело знобил.
О младенец март, я и вправду жених.

Золоти, злати злое солнце, добрый.
Простри, протяни нежносветлый меч.
И ярчайшую масть – чёрный волос – добрей
На лиловом лице, чтобы свежесть сберечь.

Предапрельский подзеркальник

Мой стол под зеркалом пока ещё в тени
И серебро стекла зеркального – покойно.
Кругом огонь от голубых ланит —
Младенец март миротворящий знойно.

О столик тёмный, радуйся в тени —
Ещё в пергаменте покоятся покойно
Контуры крошечных красивейших ланит —
Младенец март животворящий знойно.

И здравствуй радостно, мертвейшая маца́.
И здравствуй, книга, мёртвой поднесёна.
Лазурь ланит сверкает: – явь лица —
Младенец март, о сын какого Зоона!

Укромный ужин

Пришёл, умылся, светлый свёрток взял,
Достал кусочки, близкие ужасно.
Вложил в уста – и стал апрельски ал,
Взволнован тихо, тёплый ежечасно.

И мёртвый март, я чую, снова жив,
Но жив желанно, рост роскошный возле.
Я плачу светло – я уже не миф,
Впервые в темь огонь апрельский розлив.

Чудо в чайной

В чудесный час я в чайной денной:
Сижу и подруга спит на правом плече.
Златеет у ней нежнотёмный, родной,
Волос низкий нимб – чернь на светлом мече.

О чудо чудес – я не мёртвый, мил!
Скоро стану ей жаркожданный жених.
Долго дерзкий смерть смертью тело знобил.
О младенец март, я и вправду жених.

Золоти, злати злое солнце, добрый.
Простри, протяни нежносветлый меч.
И ярчайшую масть – чёрный волос – добрей
На лиловом лице, чтобы свежесть сберечь.

12 марта

Брату

Льву Мазаракию

Братец благой – и ты оживи:
Радостно резко ожгёшься о солнце,
Бросишь ты думать что кроешь в крови,
Тронную твердь ты увидишь в оконце.

Светлый стакан будет полон в руке,
Жизнь жаркоогненно вдруг ты поглотишь.
В лёгком лазурном пальто, налегке,
Страхи в ларец ледяной заколотишь.

12 марта

Сестре

Елене Мазаракий

Сестра, сестра! – сверкай, святыня,
И оживай и будь блага.
Пришла, прешла: глядишь – пустыня,
Где в светлом солнце сны – стога,

Стога цветов полузабытых,
О, древних детских, голубых,
Алейшей альфой утр умытых,
И на которых солнце – пых!

Портрет прекрасный, сон старинный, —
Червлю чудесные черты,
Стелю цветы – тебе перины,
Чтоб сладко спать могла и ты.

12 марта

Светлый день

Льву Мазаракию

Насвистываю светлый вальс
Веселоогненновесенне.
Легко последний льдистый смальц
Течёт по камням. Воскресенье!

И верб весёлый вешний лёт
Неторопливым мановеньем,
И яркоцветный спешный слёт
Игрушек-игор – откровеньем

Открытым всем – и старикам
И юношам, детям, и девам.
И сам я, как висант, векам
Лью ало кровь своим напевом.

15 марта
Вербное

Весна

Елене Мазаракий

               Обои чертога
Как зелень июньского сада.
И тень порога
Вся в солнце – веселья засада.
               Веселья пчельник
               Жужжит, золотой.
Весь белый сочельник,
Февраль, в тени святой.
А небо, а небо – отрада:
Как голубь мир голубой!

15 марта

Живая жизнь

Виктору Мозалевскому

Лазурный лёд старинных сенец
И тьма в углах кустами роз.
Алеет: – солнце! – март младенец,
Который здесь роскошно рос.

О, красный дом, ты перестроен,
Окрашен ало в роз цвета.
И скрип железа звучен, строен,
И фуга флюгера – не та.

И арфа ало стала, мило,
Лететь легко: – аооо…эооо!
В саду зовут лёгкой: Людмила…
И шорох – шёпот – зов: Леон.

Пора, пора, – с утра младенец
Пылает, пышет, въявь цветёт.
И месяц, алый заусенец,
В ночи небесный красит грот.

Борьба

Тело, тело, – ты мумия
Грозная – гром в тебе.
Краска гробов – мумия —
Плащ престрашный тебе.

Дух дорогой – ты голубь,
Мир весь весной – ты.
Алая тёплая прорубь
Здесь – погружайся ты.

Ложь! – легковейная башня!
Мумия – тело моё.
– Нет, – пресветлая пашня!..
Голубь, гуртуя, поёт.

Тело, тело, – ты тёплое!
Март младенец и я.
Ноги – вы новые тополи,
Сердце сверкать, лия

Кровь новую, вечную,
Плащ тлеет, тот.
Жизнь, о март, человечную
Вижу, как новый живот.

Первый грех

Первый грех против марта – мертвею.
О, маца́ мертвородная, страшно…
Светлый свет позабывчиво вею
Снова, снова, – на новые брашна.

Миртом март, помертвев, покрываю.
Милый мирт мой – ты лавр жестколистый.
Знает сердце: (скрывает) – срываю
Я последний аканф нелучистый.

Печаль

Печаль, печаль, – что лёд лазурный?
Что флюгер, – фуга – весь финал?
Что скрип заржавленный ажурный
И черночермный мой аннал? —

Нет, алость ты, – ведь кровь струится
Из сердца светло и темно,
Где рой пурпуровый роится,
Где я берёг своё вино.

Ты – март, ты радостью была бы,
От солнца свой начавши путь.
Из каменного сердца бабы
Тебя я вынул – миг сверкнуть.

Великий вечер
Стемнела твердь – и нет трамваев.

Притихла тишь: с земли зовут.
И караваны караваев
Пасхальных, светлых, вдоль плывут.

Вода во льдах лелееносна.
Темнеет, тихая, – жива.
Вот скоро, громко, живоносно
Вселенная взгремит: нова!

Пасха

Виктору Мозалевскому

В монастыре встречаем ночь
Пасхальную. Темнеют толпы;
Чернеют стены; вскачь и вскочь
Резвятся дети – будят ночь.

Вверху, как огненные колбы,
Иллюминованные стены
Церковных башен светят в ночь.
А мы, как изгнанные дети,
Ютимся в мраке. Вот, воочь
И вслух, о, радость перемены.

Не смерть, а жизнь воскликнул хор!
И шёпот жаркий двинул толпы.
И алый, благостный, кагор
Лиёт напев. Прекрасно колбы
Струят свой свет – и разговор
Вселенский, звучный, слышат стены
Под перезвонов хмельный хор.

Благовещенье на Пасхе

Всеволоду и Борису Шманкевичам

Открытое окно – весной.
(Не то зимой, не то весной)
И ладан будто бы росной:
Дымят деревья новый зной
Невидный, нежный, – пред весной
Предвестье – благость – Бог со мной.

Свеча – пурпуровой красой
Окрашена – передо мной.
И холод, в форточку, лесной,
И, всё-таки, тот, вешний, зной
Невидный, нежный, – пред весной
Благовещанье – Бог со мной.
Благовещанье, Пасха, март,
И книга та же: blanc-noire.

Мартовский дождь

Снимаю шляпу – капают впервые
Дождинки дробные, хваля и веселя
Весну весёлую – и голубую выйю
Поднял весь мир, светя, сеня, тепля.

Летят, как голуби, внизу велосипеды…
И голубеет свет сверкающих колёс.
Победы новые, весенние победы,
Несу, как розовый роскошный редкий гросс!

Звон ночью

Н.В. Синезубову

Лазурной льдиною стеснённый
(Плыла, плыла – и приплыла)
Иду открытый, полусонный,
Не вижу: ночь уже бела.

И, вдруг, державною рукою
Колоколов в ночи разлив!!..
Конец тиши, конец покою,
Виденью алому олив.

Не утреня и не вечерня,
И не обедня благовесть.
Вон камни, брошенные зернью.
Вот кончилась мужская месть.

И, се, предутренней порою
Въезжает в град митрополит
Навстречу радостному рою,
Который звоном веселит.

28 марта

Нине – сакс

Нине Мозалевской

Ты фа́рфор – сакс теплонежнейший.
Ты в голубом как голубь алый.
И мать твоя – в одежде гейши.
А ты младенец, агнец малый.

И март младенец – братец родный
Тебе, о Нина – им святится.
Звенишь ты золотом природным
Моим приходам: – Тися, Тися…

Просила куклу ты – другое
Даю тебе в подарок звучный.
Вот песнопенье дорогое
Всё в буквах чёрных – список скучный.

Но я клянусь – у колыбели
Его, младенца марта, – ярко
Горю, пою: – о лель мой, лели!..
Пою всей жизнью светложаркой.

«Цепочку ценнозолотую…»

Цепочку ценнозолотую
Я дал, отдал – и ты взяла,
Реликвию мою святую.
Единственной она была.

И возвратила. Здравствуй, альфа,
Прощай, омега, – ты была,
Единственная моя арфа
Запела в марте – и прошла.

Но ты жива. Жива со мною,
Поёшь везде: в ветрах, в цветах.
Ожив, умру, опять весною,
С твоею песней на устах.

29 марта
День скорби

Неторжественный гимн

Младенец март возрос – ручей ломает лёд,
Апрельски алый день темнеет нежно в небе.
Благослови, Господь, венец весны – Твой год
Идёт и наступил, конец моей амебе.

И вот мечта моя: красивый яркий Крым,
Лазурное пальто, веселье, смех, и девы.
Младенец март возрос – иду, любуюсь им,
Забыл на миг свой гроб, безумие, издевы.

И только ты не там. Мой мирт, мой март, взлетел,
Взлетел весною ввысь – и облачко на небе.
Благослови, Господь, веселье юных тел,
И жизнь и март и мысль о золотистом хлебе.

30 марта
Конец марта

Третья книга стихов (1920–1921)

Тебе, Бронислава,
5 июля 1920
во веки аминь

Посмертье

Голубой липе подобен добитый.
И ты бы упала на малую траву
У врат, и у врат – голубей-ка до битвы.
И ты бы пила оли́пье с утра – для уст.

Студя, постонала бы час Сочась частицами былей.
И серый смерд встал бы для тебя, подбочась.
И ахнул бы в далях аминь милый.

Тихо хоти, ходи По травам рая правя,
И в раю сухо-один
Бок о бок с богом Авель.

1918 г. 16/V.
Ночь

Ождань дождя

И травы рта утра
Утерять ни за что не хотят
Русые росы ждут: будет рай.
И на них наглядеться – хоть я.

Я – тихоольховый скрип
Пирски пируем с ветром мы.
И силён её свисторазгуловый скреп
Наш – и ждём мы с ветками мир.

Со светлыми ветками!
Ткём мы скрипя пиры.

И дождя дожидаемся, деева с детками.
Со огнём и горомом пеньтесь пары
               – Оооблака!
               Локоны, локоны седые.
               Садись на темя огнянное яблоко,

Не пали – сады – святые.

1918 г. 14/V
Ночь

«Ирисы, ибисы – и бесы себе…»

Ирисы, ибисы – и бесы себе.
Развалинка розы, завалинка зелени,
И свет какой-то в сонном серпе
И тени торо́пные, еле оне.

О нём и меною обменян
И снег со свистом, мотивом, пью…
На лёгкую лань обменял оленя
О лель, лодь, день, – ффффьюю!

               Кутью мою из риса – рыси
               И сердце – сладостнохилой серне.
               И вниз, вниз, ночь! рысью,
               К лучистольющейся люцерне!

Цедру ценную из трав
В недра наши осторожно вложим
И от ночей и до утра
Вольёмся лельеносно в ложе

Dies vestra orbis est

– ДВОЕ!

Июнь 1918 г.

Рождению Серны

Гром в гряде гробов – телег,
Телесное, но и ленное путешествие.
Рождение твоё, СЕРНА, – в сердце; те, ЛЕВ,
СЕРНЕ, серпом утром шерсть свиет.

И вместо шерсти – шелка,
О как луннорунно средь струн!
Ласкают, ласкают шесть капель
Львинокрови, как старый пестун.

ЛЕВ – старый, но ярый,
Громоподобен боданьем.
И СЕРНА верная – наяра
Освобождённая надгробным рыданьем.

Рождайся
СЕРНА.
Бодайся
ЛЕВ – рычаньем сердца.

И день рождения СЕРНЫ се гром,
Роды – а в гряде телег грядёт гробовой дом.

1918. 5/VII

Излияние любви

Утром кут тусклый в у́зи

Узывает к узам – заутро к зуду.

И ударом мировым по дорогам яровым – узник
Свобождается от ждания, льнёт язык зыбко к зубу.

У! Буран! Баран снеговой
С воем с визгом из зги рога
Оказывает – и сказка – нега – двое
Тянется к низу – (гири – гады!).

Ад

Ал.

Ла, любовь! Ла, сад!

Изливаю в снег, в узь, в згу, в буран пупу́ранный сантал.

1918 г. II/VII

Приморье

При море, о редкостная река! —
Окатит волною водою всю долю.
О любовь, овод золотой, спой яре в висках,
Спой яре! – и в море и маре и в юдоли.

Родолитый родовитый овод,
Золотой приморский редкостный живот,

Вот и не летишь – в тишь, ишь-шёлковый нёвод
Забросали рыбаки – водяниты – ядовитый невод неживой.

1918 г. 13/IX.
Ялта

«Дых худа, дым дива…»

Дых худа, дым дива,
И доха охальника Дида,
И дар себе, соболей голубых мниво
В простоте со тем течёт и кадит.

Кади – один в дому мук Украдкой в раю крадусь
                              Радость,
               Рядом с тенями мух
               Тенью, худой от нети
               Теку, Дид, леденеть.

Февраль 1919 г.
Бахчисарай

Зима

Застыли тылы и стулья погнулись
И огонь в ульях покрыт крышкой
Пёрышки распределил бог на улице,
На улье утром виднея крылышком.

И я и ты – в тылах – в телах —
В делах раскрошились кромешных
Летели к тебе Аллах.

И своими-сваями забиты
Погребаемся безбайно, всеми позабыты.

Январь 1919 Бахчисарай

«Необрученником, безперстник…»

Необрученником, безперстник.
И перстах хрустит смерть уистити.
Уясните, проснитесь: без перстней песни,
Ояснитесь!

И на досках, оскаливши кости под кожей,
Худой дож ожидает дождя.
И рядом на грядке, ничтожном ложе,
Двойник на войлоке воет: дож-я!
А утро
Ау – поёт.
Поэты, пэоты – без перстней песни
Ясните, ясните в предлоге болезни.

13 Декабря 1918 г.
Бахчисарай

От Севера

Павлу Новицкому

Угрозен красный воз – детей
От севера с верой везущий —
Всех суше костей ручки, воздеты.
Воз детский, угроза без у́щади.

И взрослые рослые о́ступью
(О, стук колотящихся рёбер!!!)
Идут, утверждая хвост трупов.
И трубы рокочут робкое: бррр —

– Бррредите бросая себя в брод
Народ за народ, барабаньте в гроба:
– Судьба-братьям-для братьев-брать
В бреду бредуще к бездне города.

19/6 Июня 1919 г.
г. Бахчисарай

Предслух

Утром треска северного
Деревянных растений-теней
Плеск всеверный тонее.
То ей в тьму о трон.

Возликованное возлияние.
Воск ликов, воск сияние —
Все – я нет.

19–20/Х 19 г. Симферополь

Рождество в Крыму

Бронке

Зелёная зима
И мать-Лань у стланного ложа.
Закачивай больного дожа
И с мозга серый дождь снимай.

– Каплю за каплей – брр!
Добрый декабрь —
Долбят те капли брызги
Смятую смутой сумку
Сердца мать-Лани,
Мочат думку
И голову дожа и длани.

И зелёный лёд и отселённый леса вздох
В слезоточивой крымской мятели
Взмятут утварь, русский ездок:
Сани и сень тех е́лей

Которые торопливо тропарь провизжали
Когда дож и Лань в Ислам уезжали.

24–26/ XII
1919
Симферополь

«И свежесть вежд ожигает и варит…»

И свежесть вежд ожигает и варит
Тихую кровь и ковёр вен
Невесто! северный твой товарищ
Варит тогда отдар северен.

От дара жара́ рождает
Не рож, не раж а плавучую рожь
И алая малость сил дорожает
И смерко бежит – от чего же?

Жарую сладость
С ладой в длани вдлим.
И вдали лань богоматерь слабо
Взмелькнёт в а́длаке тли.

11–12/VI – 920

Моцарт и Пила

У двери четыре руки
Играли Моцарта арс, —
Пылом золотой муки
Грелись лев, лань и барс.

И ласково оскаливая пыл,
Пила оздушную пыль пила.
И лай ласковой стали пел
И музыка стоокрас была.

Бела, как горозный зор
И розовый и жёлтый лик
Колебал бал – и лебедь зари
Отплёскивал перья великие.

И Моцарт оцарённый пилой
Переливался в лязг, в язвы стали —
Пел так впервой
Из зияющей дали.

24–25 июня 1920

Утро вслед

Льву Аренсу

О небо овен невесёлый
Вселясь за облак, ударил.
Уд-Царь – стволом в новосёло,
И в небо и в небыль – звук дарит.

И потекло стекло денное
Вечернюю речь чересчур очурая.
И дево ведёт хозяйство стенное
Дочерь земного чу! края.

Дерева, дерева вередят и поют.
И росы серые от утра
Утеряют огнь ночной, дают
Тогда оусушь мудро.

1920. VII
День, у Льва

Звери в море

Льву Аренсу и Б. Корвин-Каменской

Льву – увело ливень великий
От гол-Голубого охапа —
Седых, худых волн ликов.
И вспрянь в ветрян, о хата,
Охахатывай вед-ветер,
Ведь тёрн вечерний в свете
Моолний мола – левее!!

Илань наливает груди,
О рудяным железом леса!
И барс взрывает груды
Мозга и мзги завесовой

– Лев, лань, барс
В арсенале морского арса.

1920. 28/VI

Поветрие мора

И дош и марш и гром-моровая пора
               Хворь лета телегою гей! по древней округе.
               И кругом жа́ро желтее – пыло: пора!
               А робко теснится толпа о лоб упругий

                              По́лдня – полдня.
               И донял тебя, толпа, потолка колпак голубой,
               Оглохла земля, серый пол дня.
– И мотает моро над всем с середины, седой головой.

1920

Предночь один

никому

Грозовой звук – и зноя знаки ина́че.
В ночи́ и дым медо́вый и русская трусь.
С трубой о бое небо = инок без ризы зряче
Через бор и робь стучит —
отопрусь ли…

С листьями лодь и дол.
Леденится скукой голубой куколь.
И старый деревянный идол
Бредёт среди дерьма кукол.

Руки и тело
Летают в покое.
О койка и стены
По кола́м и канда́лам поколе?!

15./28/ – VII – 920 г.
Ночь

К спаду ада

– Простыни! И бестеньные нити денные,
Канаты жары и раж жировой жирщецов
О цок птиц и тики листьев льдяные
В неть пропадут – и в утварь горы над щекой.

Щеко́тно и в новой овее
О вере ревёт ветер подзе́мь.
Ездок доконает цок-цок и совсем к сове
Ей, ночь, подъедет, подседет.

Четырёх мироточных сердец
Очедивших прохладу от схлама
Не печалит вечный серп-жнец.
И целуют листья и лани.

И звери в резвый взрыв-миг,
В холод луны-семьи.

17.30 – VII – 920

Оутро трезвое

Десная сед садится о ствол
И вол левой весёлой скрипит.
Топи, потоп, седой стол.
Лотос и снег – оутра скреп видно.

И золото худое тонет.
И топнет свет ногой о негу.
Меловидная инея синяя стонет.
Пошёл леший пней гуд.

—– Оутро
Трубит тебе
Зевс или Свет – гутор
Листа и старых ветвей – вей о тепле.

18–31/VII. 1920

Обручения круг мучеников

I

И обруч об руку – указ на казнь.
А зной – на зиму и муку мука.
У каждого жажда простая, – Икар, знай:
Растоп воску! И броско на камни.

               На камение! о меня
               Разбрызгаешься частями.
И стянутся новые сугробы, обменять
               Век на час с костями.

               А двое
Овеют веером зо́рю.
               Ад воет
Из недр деревянного горя.

Август 1918 г.

II. Обручение (бай о небытье)

Раисе Б. Н.

В вечер и речи и речки
И о́здух вошли и липы и ели.
В уме ли дети? Сияние стари́чки.
Без год и мы: в меду лепо летали.

Мёд! дымок самоварий промок в хохоту
И охотно сладило диво в соту.
Отуманивал ладан холода
Только детей – низоту.

Яввилась.
Вилась и лилась хоховитая лента.
Лёд и ты. Но яво о всех билось —
Звон золотыыыыых рублей там.

Мати! не ты ли и дева (липа) сладкия длани.
Жжено! О не́жи, нежи неживую остлань!

И оутро в утробе лебедя: лёд.
И свет весенний строится: лёт.
И тело и лето, о лепо: смех!
И тино и те́ни и нете: смерть.

Обручаемся о, рубли золотые,
Идем на гору – на гроба.
О, бай боя, бед – и твои святые
Лежат тяжело в своих коробах.

Ушли. И в уши уж мудрый Вползает золотым оутром.

19–20.23/V А. 4/VIII. Утро у Льва

III. Морское

Еринне

Полундра! А, рдяная глыбо!!!
И бог и губа бытия.
Смирилось – и в серые и русые хлыби
Текут иззвёздные пития.

Быт я. И мужняя дево до вен
Никакого ни вздоха ни хода.
И тихий озев-овен
Исходит из морского находа.

Ручей, одопад, ад освежая
Жадно поит вслух,
И худо и счастья вещая.

А руки украду к веслу
Дымят – и дой земли
Пояй, дево – внемли.

19.20 30/VII – 12/VIII.
Евпатория

Рождению Браата – Спас

Спас! Сапу, а постепной буре
У редкого огоромного моря.
О, рей! Ерошься песок в горе
И гори орностаевым сором.

И растения остепных песков
Скованы нежною дланей.
Долони, доливайте сков
Счастьем быта светлани.

Жив, визжу: брааат родился во Спасе!!!
Лик колива светл, светл!
лань и лев в ипостаси.

1920. 1–14 август. Евпатория

Ро́вни – сравни

Брониславе

Диакон конный – на конь!
И белый столб о солнце остроен!
Неороённый крик киркой не о кон
Стучит: текуще ты в мозг встроен.

Вы с Тройкою нашей
Лесные, иснидите звери.
И рёв верёвок над чащей —
Над морем – на судне, как
сверен.

А просто – на минарете монах
Оутром поёт хвалу.
Улови, о видь: она,
Лань, мелькнула в ха —
лупу.

А просто: лев и барс
С работой в когтях и взоре.
Жуют – голубые хлеба
С гор сверкая на море!

5–6–17.12 VIII 920