Kitobni o'qish: ««Жить в двух мирах»: переосмысляя транснационализм и транслокальность»

ОТ РЕДАКТОРОВ

Замысел сборника, как это часто бывает, вырос из общего исследовательского проекта, проводившегося на базе Европейского университета в Санкт-Петербурге в 2015–2017 годах. Проект назывался «Транснациональные и транслокальные аспекты миграции в современной России» и проходил под руководством С. Н. Абашина¹. В фокусе исследования – мигранты из стран Средней Азии (Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана), прибывшие в Россию с целью заработков.

Нам представляется, что проект в определенном смысле был уникальным, и уникален он прежде всего своей теоретической рамкой – концепцией транснационализма. Транснационализм – уже далеко не новая концепция, ее появление принято связывать с коллективной публикацией Нины Глик Шиллер, Линды Баш и Кристины Бланк-Зантон, вышедшей в начале 1990‐х годов². Несмотря на тот факт, что концепция вызвала столь значительный отклик во всех миграционных исследованиях, что речь шла даже о так называемом транснациональном повороте, в российском дебате она почти никак не прозвучала. В рамках нашего проекта концепция была фактически впервые глубоко проработана на материалах исследования российских и среднеазиатских реалий.

Вообще, следует заметить, что понятие транснационализма довольно многозначное. Прежде всего им обозначают теоретический подход в миграционных исследованиях, предлагающий рассматривать миграцию не как одностороннее движение с пунктом конечного назначения, но как процесс, который не заканчивается. Даже переехав, люди продолжают жить одновременно в двух и более местах, поддерживая экономические, социальные, символические, политические, культурные и прочие связи с теми местами, из которых они уехали. Они расширяют свое жизненное пространство поверх государственных границ и выстраивают свои жизненные стратегии, ориентируясь и на место исхода, и на новое место жительства. Кроме того, под транснационализмом зачастую понимают сам феномен расширения социального пространства.

Исследование собрало команду специалистов, давно и глубоко занимающихся миграционной тематикой. Эти исследователи представляют разные российские институции Санкт-Петербурга и Москвы, а также научные и экспертные сообщества стран Средней Азии. Они являются представителями разных дисциплин – этнографии, антропологии и социологии, что сделало наш проект еще и трансдисциплинарным. Включение в команду представителей российского академического пространства и исследователей из Средней Азии, их совместная работа, на наш взгляд, не только помогает преодолеть своего рода академический колониализм, но и включает транснациональную перспективу анализа. Двухсторонний взгляд на один и тот же феномен, связывающий две и более страны, совместные дискуссии и фактически двойная работа по интерпретации материала позволили глубже понять его, преодолеть субъективность и предвзятость.

Выбор теоретической рамки предопределил и выбор оригинальной для миграционного исследования методологии. Так, признание того факта, что миграция – это процесс, который имеет глубокие двусторонние эффекты как в принимающем, так и в отправляющем сообществе, обусловил и двусторонний характер исследования. Логика работы была следующая. В странах исходной миграции (Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане) местные исследователи вели рекрутинг среди семей, в которых родственники уехали на заработки в Россию. Поскольку в России были два основных кейса – Москва и Санкт-Петербург, для исследования выбирались семьи, чьи представители уехали именно в эти российские мегаполисы. При этом в фокусе исследования были как сами мигранты, так и члены их семей, оставшиеся дома. Как правило, это были либо супруги (абсолютное большинство – жены), либо родители мигранта. В России с мигрантами работали российские исследователи, с членами их семей – исследователи из соответствующих стран Средней Азии. При этом логика проекта была такова, что исследователи имели возможность сами приезжать в место исхода или место миграции и дополнительно разговаривать с информантами. Всего в фокусе внимания оказалось на начальном этапе 45, а потом 30 двусторонних кейсов, поровну разделенных между Кыргызстаном, Таджикистаном и Узбекистаном. В качестве основного метода сбора информации были выбраны интервью, однако, безусловно, этим методом никто не ограничивался. Параллельно с интервью велись неформальные беседы с другими родственниками или мигрантами, оказавшимися поблизости и входящими в ближний круг. Собирались этнографические данные, говорящие об организации повседневности или о миграции вещей, велись наблюдения за взаимодействиями, сопровождающими жизнь информантов и прочее.

Исследование транснационализма предполагает не только «двухполюсную» фокусировку, когда исследование проводится в стране исхода и в принимающей стране. Не менее важным оказывается исследование «связок», а именно тех отношений, сетей и практик, которые связывают страны и людей. Поэтому в нашем исследовании было значительно расширено объектное поле, и исследовалось движение не только людей, но и вещей, денег, информации, идей, представлений, моды и прочего. Кроме того, в фокусе оказалась инфраструктура, обеспечивающая это движение.

Продолжительность проекта позволила проводить исследование в логике лонгитюда. Нам удалось проследить за изменениями в жизни мигрантов и их семей в течение нескольких лет. Такой подход дал поистине богатый материал, ибо изменений происходит действительно много. Утверждение, что мигранты очень мобильны, звучит как тавтология, но по сути оно истинно. Исследователи, как правило, встречались с информантами раз в полгода, и за этот период жизнь информантов могла поменяться кардинально несколько раз – мигранты легко меняли место работы и жительства, привозили и увозили своих родных вместе с собой, меняли сексуальных партнеров, уезжали «навсегда» домой и возвращались обратно и так далее. Все трансформации были вызваны, с одной стороны, подвижными структурными условиями, изменениями в миграционном законодательстве или изменениями общей экономической ситуации в странах исхода или принимающей стране. С другой стороны, высокая мобильность в жизни мигрантов связана с их жизненными стратегиями, краткосрочностью планирования, «неукорененным» образом жизни и нормализованностью передвижения в принципе. Лонгитюдный характер исследования позволил зафиксировать и проанализировать такую подвижность.

В качестве развития теоретических оснований концепции транснационализма можно рассматривать специфику российского контекста. Быстрые и зачастую кардинальные трансформации экономических, социальных и политических условий, безусловно, значительно влияют на изменение исследуемого феномена. Так, экономический кризис и падение курса рубля, изменение миграционной политики, в частности массовые депортации мигрантов и запреты на въезд, введение новой патентной системы, рост бытовой ксенофобии значительно перекраивают описываемый феномен буквально на наших глазах: сокращаются масштабы миграции, часть мигрантов опять уходят в теневую экономику и вынуждены нарушать правила пребывания в РФ в связи с высокой стоимостью патента. Нестабильность феномена в нестабильном обществе специфицирует его, что в итоге должно вызывать больший академический интерес. Адаптация мигрантов к новым условиям и массовое возвращение домой, которое мы наблюдали пару лет назад, на наш взгляд, могут способствовать развитию концепции транснационализма, наполнять ее новыми смыслами и открывать в ней новый интерпретационный потенциал.

Наконец, в сборнике получает критическое развитие еще одна важная категория для современных миграционных исследований – транслокальность. Эта категория не только позволяет рассматривать феномен «крупными мазками» – в (транс)национальных масштабах, но и помещает читателей в другой масштаб, в рамках которого анализируются связи и взаимозависимости двух и более локальностей, которые реализуют мигранты, практикуя сетевые перемещения (а этот феномен как раз демонстрируют наши кейсы).

На стадии написания статей команда расширилась. Мы пригласили принять участие в сборнике наших коллег и единомышленников, работающих в той же парадигме, в тех же теоретических и методологических рамках и с теми же объектами исследования. Мы полагаем, что участие этих авторов обогатило сборник новыми исследовательскими темами. Кроме того, объединение работ российских, среднеазиатских и западных исследователей под одной обложкой в некотором роде создает триангуляцию исследовательских перспектив. Такая триангуляция тоже, по сути, представляет собой транснационализм академического поля, что является, на наш взгляд, его отличительной особенностью.

Книга построена следующим образом. Концептуальное введение включает обзор теоретической дискуссии о концепции транснационализма (Е. Капустина и Е. Борисова) и общий анализ постсоветской трудовой миграции из стран Средней Азии в Россию (С. Абашин). Эти тексты фактически закладывают основу более глубокого понимания исследований, представленных далее, в частности раскрывают их теоретические основания и общие контексты развития исследуемого феномена.

Первый раздел сборника называется «Жить „в двух мирах“». В нем представлены две достаточно разноплановые статьи М. Ривс и О. Бредниковой, тем не менее они объединены темой повседневного транснационализма, когда мигранты в рамках постоянно меняющихся структурных условий и враждебного окружения вынуждены играть своими идентичностями и постоянно изменяться сами, существуя в двойных рамках референций, реагируя на вызовы и принимающего, и отправляющего сообщества.

Две статьи следующего раздела посвящены транснациональным семьям. М. Айтиева в своей работе рассматривает финансовую политику семьи, оказавшейся в миграции, и описывает распространенную дилемму трудовых мигрантов – откладывать деньги «на будущее» или финансово поддерживать своих родственников, оставшихся на родине. Даже уехав в миграцию в полном составе, нуклеарная семья испытывает транснациональное влияние и вынуждена участвовать в поддержке родственников. Статья Е. Борисовой посвящена детям мигрантов. Даже не будучи мобильными, оставаясь дома, они оказываются вовлечены в транснациональные отношения. По-своему воспринимая рассказы родителей об опыте миграции, дети транслируют вовне и тиражируют свои представления о России, нормализуя общий паттерн мобильности.

Третий раздел сборника посвящен транснациональным идентичностям. Статья Э. Насритдинова и Р. Рахимова посвящена особенностям формирования гражданской идентичности среди кыргызских мигрантов. По мнению авторов, политическое участие и отношение государства к своим мигрантам оказывают разрушительное влияние на их гражданские идентичности, что в итоге изменяет общее значение дома для мигрантов. В работе А. Алексеевой представлен интересный анализ проектов будущего среди мигрантов – памирских таджиков. Вопросы прошлого и памяти изучены довольно подробно, в то время как тема будущего нова для миграционных исследований. Анализ проектов и планов на будущее позволяет лучше понять идентичности мигрантов и их позиционирование себя в отношении двух стран.

Следующий раздел представлен статьями С. Абашина и В. Пешковой. В фокусе их работ – миграции вещей. Акторно-сетевая теория Бруно Латура и его коллег позволила обнаружить субъектность вещей в современном обществе. Передвижение вещей (или идей о вещах) оказывается не менее важным фактом современного мира, нежели миграции людей. Такое передвижение демонстрирует тесную взаимосвязь мигрантов с домом и, более широко, – взаимосвязанность обществ, ибо вместе с вещами передвигаются образы жизни, паттерны поведения и прочие социальные образцы. При этом нельзя отрицать важность локальных контекстов, переопределяющих значение и статусы вещей, по сути преобразующих их.

Пятый раздел сборника посвящен транснациональной/транслокальной инфраструктуре. В статье Е. Деминцевой и Д. Кашницкого анализируется феномен так называемых киргизских клиник в Москве, чья работа ориентирована прежде всего на мигрантов. Сами клиники представляют собой транснациональные институты, которые возникли с учетом потребностей и запросов мигрантов. Исследование Е. Капустиной несколько выбивается из общей логики сборника. В нем меняется масштаб и речь идет о внутрироссийских миграциях (переезды из Дагестана «на Север» и обратно). При этом феномен транслокальности сопряжен с феноменом транснационализма. В этом исследовании мы видим тесную связь двух и более локальностей и то, как люди действительно умудряются жить в нескольких местах одновременно и выстраивать непротиворечивые идентичности и системы лояльности. Особое внимание в статье уделяется транснациональным «связкам» – инфраструктуре, обеспечивающей тесную связь двух российских регионов и позволяющую людям жить «и там, и там».

И, наконец, последние две статьи, помещенные в разделе «Транснационализм и новые коммуникативные технологии», посвящены мобильной телефонии и другим технологиям, обеспечивающим связь между двумя обществами. Такие технологии фактически позволяют «схлопнуть» пространство и соединить мигрантов и их близких в родной стране. Так, по мнению Р. Уринбоева, мобильная телефония расширяет узбекский махалля до Москвы. И в московском сообществе мигрантов действуют те же правила и механизмы контроля, что и в узбекском кишлаке. Статья С. Касымовой посвящена телефонным переговорам между мигрантами из Таджикистана и членами их семей, оставшимися дома. Такие переговоры не только представляют собой простой обмен информацией, но и воспроизводят эффект «распределенной повседневности», становятся техниками преодоления расстояния и включения мигрантов в жизнь семьи.

И в заключение мы хотели бы отдельно поблагодарить всех наших информантов, с которыми мы работали продолжительное время, кто открылся и доверился, чьи судьбы стали близки нам. Эти люди, по сути, выступают соавторами всех текстов.

Введение

ОБЗОР ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ДИСКУССИИ О КОНЦЕПЦИИ ТРАНСНАЦИОНАЛИЗМА

Екатерина Капустина, Елена Борисова

Основная концептуальная рамка сборника, объединившего статьи разных авторов, – транснационализм. Эта концепция в последние два десятилетия стала одной из наиболее популярных теоретических рамок в междисциплинарных миграционных исследованиях. Сформулированный в начале 1990‐х годов, этот подход стал настолько распространенным, что уже к началу 2000‐х количество публикаций, апеллирующих к феномену транснациональности, возросло в сотни раз, а транснационализм как методологический подход стал мейнстримом³. Эта концепция, как и любая другая призванная объяснять те или иные социальные феномены, пережила несколько этапов своего развития, пройдя путь от новаторской и эвристичной до популярной и фактически универсальной интерпретативной схемы, что впоследствии вызвало волну критики и постепенного отрицания ее глобального объяснительного потенциала.

Впервые постулаты теории транснационализма были сформулированы коллективом исследователей в лице Нины Глик Шиллер, Кристины Бланк-Зантон и Линды Баш в начале 1990‐х годов. Эти авторы выступили с критикой классических миграционных исследований, согласно которым сообщества обязательно должны были быть где-то локализованы и обладать связанной с местом локальной культурой. В свою очередь, мигрантам, чтобы стать частью принимающего сообщества, следовало приспосабливаться или ассимилироваться в местную культуру. Вместо этого авторы предлагаемой программной работы предложили понятия «трансмигранты» (transmigrants) и «транснационализм» (transnationalism) как базовые для новой концепции в исследованиях международной миграции. В рамках новой парадигмы транснационализм определяется как социальный процесс, в котором мигранты создают социальные поля, пересекающие географическую, культурную и политическую границы. Мигранты становятся трансмигрантами в том случае, когда развивают и поддерживают множественные семейные, экономические, социальные, организационные, религиозные и политические отношения, пересекающие государственные границы, а их публичные идентичности формируются во взаимодействии с более чем одним национальным государством. В принимающем обществе они не временные жители, потому что поселились и начали инкорпорироваться в экономику и политические институты, локальности и паттерны повседневной жизни страны, где живут в настоящий момент. Однако в то же самое время они сохраняют связи, строят институты, управляют транзакциями и влияют на локальные и национальные события в странах, откуда эмигрировали⁴.

Транснациональная парадигма связана с отказом от методологического национализма, под которым понимается тенденция воспринимать национальные государства и их границы как нечто заданное и само собой разумеющееся для исследователя, который «упаковывает» свои изыскания в эти же рамки. Осмысление социального сугубо в границах национальных государств ограничивает понимание многообразия социальных миров, поскольку территориальные границы и границы социальных пространств в современном мире, как правило, не совпадают⁵. Более того, транснациональный подход даже ставит под сомнение актуальность национальной границы для мигранта. Например, мигрант может принадлежать к мусульманской умме и в своих действиях ориентироваться на это транснациональное сообщество, особенно если передвижение через границу не сопряжено для него с какими-либо существенными трудностями. Таким образом, транснационализм изменил направления и масштабы исследований, перенаправив исследовательскую оптику с групп, обладающих четкой локализованностью, на группы, чьи члены вовлечены в кросс-граничные и мультилокальные процессы и практики⁶.

Понятие транснационализма подразумевало отказ от понимания миграции как однонаправленного процесса. Таким образом, транснационализм фактически связал отправляющее и принимающее сообщества, предложив исследователям обращать внимание на тот факт, что, даже уехав, мигранты тем или иным образом остаются на прежнем месте жительства.

Стоит подчеркнуть, что концепция транснационализма представляет собой скорее корпус теорий. Одним исследователям транснационализм дал возможность отказаться от методологического национализма, для других стал способом связать принимающее и отправляющее сообщества в единое социальное пространство, для третьих – выявить специфические транснациональные зоны и так далее.

Следует отметить, что вопрос о том, насколько новым является феномен транснационализма, предстает ли транснационализм просто характеристикой первого поколения современных мигрантов или подобные варианты миграций существовали и раньше, остается дискуссионным. Людвиг Прис отмечает, что мультилокальные интегрированные контексты социального взаимодействия не новы в исторической перспективе: например, сквозь пространственные и государственные границы простираются многие церкви и конфессии, феодальные структуры, письменные языки и т. д.⁷ Однако большое число исследователей говорят о транснационализме как о принципиально новом феномене, в частности, считая его продуктом позднего капитализма⁸. В XX веке мобильность становится ожидаемой и нормализованной частью жизненных траекторий для многих людей, в мире возникает и распространяется специфическая культура миграции⁹. Так, например, антропологи, изучающие миграцию из Мексики в США, обнаружили, что транснациональная миграция уже настолько тесно вплетена в жизнь мексиканских сообществ, что стала рассматриваться их членами как неотъемлемый элемент жизненного пути в качестве практики инициации в определенный период жизненного цикла¹⁰.

Нина Глик Шиллер и ее коллеги видят причины появления феномена транснационализма в смене структуры экономической активности, когда новые формы аккумуляции капитала ведут к детерриторизации социальных и экономических условий и в отправляющих, и в принимающих странах.

Концепция транснационализма хотя и была сформулирована лишь в начале 1990‐х годов, тем не менее тесно связана с предшествующими разработками в антропологии сообществ и миграции. Так, корни транснационализма можно найти в ранних работах о возвратной миграции, которые обращают внимание на связи с родиной и замечают, что эмиграция не обязательно означает окончательный отъезд в сознании самих мигрантов. Например, исследования в южной части Центральной Африки в 1960‐х годах продемонстрировали, что миграция там носила скорее циркулирующий, а не однонаправленный характер¹¹. В исследованиях маятниковых миграций также можно вычленить идею стирания границы между сельским и городским образом жизни в соответствующих локальностях.

Появление транснационализма немыслимо без концепта воображаемого сообщества Бенедикта Андерсона¹² и рассуждений Арджуна Аппадурая о детерриториализации мира и соотношении между локальным и глобальным. Аппадурай показал, что необходимо определить «причину локальности как жизненного опыта в глобальном и детерриториализированном мире» и что нужно реконцептуализировать ландшафты групповой идентичности, в которых группы больше не строго территориализированы, пространственно ограничены или культурно гомогенны¹³.

Следует заметить, что термин «транснациональный» не принадлежит всецело социологии и антропологии. В экономике и международных отношениях он связывается с исследованиями транснациональных корпораций, владеющих производственными подразделениями в нескольких странах. При этом есть некоторые связи между изучением транснациональных корпораций и банков и социальными сюжетами, которыми интересуются социологи и антропологи. Так, С. Сассен, исследуя глобальные города, являющиеся средоточием международных сетей институтов (например, банков и юридических фирм) и людей (например, международных экспертов), обращается к термину «транснациональность» прежде всего для того, чтобы акцентировать пространственное измерение и масштаб экономических, социальных и политических процессов и связей в условиях глобализации¹⁴.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТРАНСНАЦИОНАЛИЗМА

Транснационализм как теоретическая линза подразумевает весьма широкий диапазон тем и объектов исследования. Тем не менее можно выделить основные идеи, объединяющие большую часть работ, опирающихся на эту концепцию:

– транснационализм как новая стратегия развития национальных государств

Национальные государства модифицируют политику по отношению к своим эмигрантам: в некоторых странах исхода разрабатываются транснациональные модели существования мигрантов, например двойное гражданство, позволяющее существовать в качестве гражданина в более чем одном государстве.

Хотя транснационализм во многом использовался для отрицания акцента на национальном государстве, транснациональная миграция может работать и на национализм – в этом случае принято говорить об удаленных националистах, которые живут и работают далеко от своей родины¹⁵. Транснациональные мигранты могут быть вовлечены в национальные проекты, их специфический образ жизни может выступать «разменной монетой» для политических лидеров отправляющей или принимающей страны.

– семья как основная единица анализа

Антропологи обратили внимание на тот факт, что миграционные стратегии чаще выстраивает не отдельный индивид, а нуклеарная и, чаще, расширенная семья. Решения принимаются таким образом, чтобы все члены семьи в итоге получили какую-то выгоду и поддержку. Осознание этого факта сместило фокус в рассмотрении транснациональных потоков с отдельных индивидов или целых сообществ на транснациональные семьи, которые были определены как основная транснациональная единица¹⁶. Под транснациональными семьями понимаются такие семьи, члены которых разделены и проживают в разных государствах, зачастую довольно продолжительное время, однако несмотря на это поддерживают контакты и создают чувство семейного единства, общности и эмоциональной сопричастности. В силу того, что семьи разделены, их границы на протяжении всего жизненного цикла постоянно переопределяются, а индивидам приходится переосмысливать и переопределять гендерные роли и свое место в межпоколенных иерархиях и семейных сетях¹⁷. В изучении транснациональной семьи интерес представляют: жизненные циклы и межпоколенные изменения, анализ принятия решений, многомерность семейных связей, транснациональное родительство и забота и т. д.

– смещение исследовательской оптики с принимающего общества в сторону пропорционально равного изучения и принимающего, и отправляющего общества

В рамках предлагаемой перспективы отправляющее общество и его члены, напрямую не участвующие в миграции, не менее важны для понимания феномена, нежели сами мигранты или представители принимающего общества. Те, кто никогда не покидал родные места, становится частью транснациональной социальной системы и играют в ней свою определенную роль. При этом статус мигранта может быть общим для принимающего и отправляющего сообществ, а может в значительной мере и отличаться. Зачастую трансмигранты одновременно становятся «своими» и «чужими», «законными» и «незаконными», «семейными» и «несемейными», «бедными» и «богатыми» и т. д., переключаясь из одного регистра в другой по необходимости¹⁸.

Отправляющее государство также может учитывать существование транснациональных мигрантов и порой выстраивает свою политику, ориентируясь на этот факт. Саттон и Макески-Барроу назвали такое положение дел «транснациональной социокультурной и политической системой»¹⁹.

– транснациональное социальное пространство

Пегги Левитт и Надя Яворски писали, что «миграция никогда не была однонаправленным процессом ассимиляции по типу либо „плавильного котла“, либо „миски салата“, но представляла собой процесс, при котором мигранты в разной степени одновременно вовлечены в многочисленные сферы на разных уровнях транснациональных социальных пространств, в которых они пребывают»²⁰.

Понятие «социальное пространство трансмигрантов» впервые появилось в работах идеологов транснационализма Л. Приса и Т. Фэйста²¹. Согласно определению последнего, транснациональное социальное пространство – это комбинация социальных и символических связей, позиций в сетях, организациях и сетях организаций, которые могут быть найдены по крайней мере в двух географических местах. При этом такие пространства состоят из различных форм ресурсов или капиталов как мигрантов, так и тех, кто не мигрирует, с одной стороны, и правил, налагаемых национальными государствами и другими различными акторами и обстоятельствами – с другой²². Важно, что транснациональное пространство включает в себя несколько различных, подчас весьма удаленных друг от друга географических пространств.

Транснационализм дает понимание того, что, как только число мигрантов из одного места в другое увеличивается, эти два места, а также все промежуточные остановки между ними уже не могут быть несвязанными «локальностями», но становятся частью комплексной сети определенного порядка и институтов²³, а для мигрантов и отправляющее, и принимающее общество становятся «единой ареной социального действия»²⁴. Международные мигранты в этом случае формируют качественно новую социальную группу в новых социальных «полях». Эти новые социальные поля строятся и на основе нового, и на основе старого региона, связывают их друг с другом, в результате формируется специфическое пространство, большее, чем просто сумма двух исходных.

Таким образом, само миграционное пространство, «открытое или создаваемое между местами жительства (или местами, где человек часто присутствует), превращается в один из главных исследовательских интересов»²⁵.

– транснациональное сообщество

Транснационализм как концептуальная рамка позволяет работать в различных масштабах, не только на глобальном, но и на локальном уровне, в частности проводить исследования повседневности сообществ, реализующих транснациональный образ жизни.

Одни исследователи рассматривают транснациональные сообщества как сообщества, в которых локальные отношения распространяются через границы²⁶. Другие относят этот термин к специфической региональной мигрантской идентичности с транснациональным контекстом, как, например, в некоторых районах Мексики, где миграция в США является важнейшим и неотъемлемым элементом экономической, социальной и политической жизни²⁷. Некоторые исследователи расширяют этот термин, говоря о транснациональном сообществе как о группе людей, происходящих из одного государства и вовлеченных в транснациональные действия, например «суданское транснациональное сообщество Каира» или мексиканские мигрантские сообщества в США²⁸.

Нина Глик Шиллер, однако, предостерегает от использования именно этого термина, отмечая, что он порождает ложное впечатление, что иммигранты создают свое собственное автономное культурное пространство за пределами и принимающего, и отправляющего сообщества, акцентирует внимание на близости, солидарности и культурной гомогенности, но оставляет незамеченными эксплуататорские классовые отношения, имущественные и статусные разделения, которые стратифицируют население²⁹.

– транснационализм vs диаспора

Понятие «транснационализм» пересекается с привычным и прочно обосновавшимся в социальных науках и общественном дискурсе понятием «диаспора». Для некоторых исследователей эти термины фактически тождественны (например, Тололян называет диаспору образцовым транснациональным сообществом³⁰, однако большинство, рассматривая эти понятия, склонны выделять их принципиальные различия). Фэйст сравнил диаспору и традиционализм с неуклюжими партнерами в танце: по его мнению, диаспора может выступать как некая глобальная дисперсная совокупность сообществ и используется для обозначения религиозной или этнической группы за пределами (возможно, воображаемой) родины, тогда как транснационализм – это процесс конструирования социальных полей, которые объединяют вместе сообщества в двух и более национальных государствах. Исследователь рассматривает все транснационально активные сети, группы и организации. Также важным является то, что термин «диаспора» относится к сообществу или группе, а транснационализм, оперирующий конкретными практиками мигрантов, скорее предполагает процесс, выходящий за рамки национальных границ. Транснационализм обращает внимание на функционирование сетей и различные взаимодействия через границу, а диаспоральное сообщество и те, кто остался дома, нередко живут в разных социальных мирах, преследуют разные цели и по-разному воспринимают родину как коллективную идентичность и ресурс культурной репродуктивности³¹.