Kitobni o'qish: «Рождественские новеллы зарубежных классиков»

© ООО ТД «Никея», 2022

Жан-Жак Порша¹ (1800–1864)

Три месяца в снегу

Предисловие

Прочтя заглавие этого рассказа, наши читатели могут принять его за маловероятную выдумку. А между тем это истинное происшествие, которое не покажется нисколько невероятным людям, знакомым с условиями жизни в горах и слыхавшим о случайностях, которым подвергаются горцы.

Прежде чем приступить к самому рассказу, мы скажем несколько слов о месте действия его – Юрских горах и о жизни обитателей этих гор, полной труда и лишений.

Юра представляет собою ряд горных цепей, тянущихся почти через всю Швейцарию с северо-востока на юго-запад. В Юрских горах встречается немало долин и высоких вершин. Чем выше горы, тем холоднее на них, тем короче лето, тем скуднее растительность, тем обильнее и непроходимее снега, выпадающие зимой, и, следовательно, тем менее они обитаемы. С наступлением лета все горы Юрской цепи освобождаются от снежного покрова, и даже на самых высоких вершинах ее все же пробивается хоть скудная растительность; великолепные леса, на склонах гор, одеваются свежей зеленью, обширные пастбища покрываются ковром молодой, сочной травы, и многочисленные стада быков, коров и коз пасутся на них. Но только в продолжение пяти месяцев – от мая до октября – можно жить на этих чудных горах, в остальное время года они покрыты непроходимыми снегами.

Как только весеннее солнце растопит снега в горах и оденет вершины свежей зеленью, обитатели деревушек, расположенных в долинах или на нижних склонах гор, отправляют свои стада в горы. Этот день – праздник для всей деревни, несмотря на то что пастухи обрекают себя в течение долгих месяцев на разлуку с родной семьей и на жизнь, полную трудов и лишений. Им предстоит провести все лето на вершинах гор со своими стадами, питаться почти исключительно молоком и сыром, который они приготовляют на продажу, ничего не пить, кроме ключевой воды.

Живут они в маленьких хижинах, состоящих из трех отделений: хлева для скота, молочной для выделки сыра и кухни, служащей пастуху вместе с тем для ночлега. На крышу хижины горцы обыкновенно накладывают камни; они придавливают ее своей тяжестью и служат защитой против бурь, которые, нередко с невероятною силой разражаясь в горах, легко могут сорвать крышу с пастушьей хижины. Пастухи проводят все лето в полном одиночестве. Изредка только в горы заходят путешественники, и горцы с удовольствием делятся с ними молоком и сыром, получая взамен свежий хлеб – редкое лакомство для них.

С наступлением осени пастухи уходят с гор со своими стадами и возвращаются в деревню. Здесь их ищут другие работы: в течение зимы они изготовляют домашнюю утварь, мебель и искусно вырезывают из дерева всевозможные вещицы.

Обреченные вести однообразную, замкнутую жизнь, швейцарские горцы все же не жалуются на свою судьбу; они остаются верными привычкам своих отцов и страстно привязаны к родным горам. Снега, в изобилии выпадающие зимою в горных деревнях, нередко лишают детей возможности добраться до школы. Тогда они продолжают свое ученье дома; собравшись вокруг родителей, занятых своей работой, они читают вслух и, развлекая взрослых, сами не отстают от занятий.

Узнавши это, наши читатели поймут, что герой нашего рассказа, деревенский мальчик, заброшенный стечением обстоятельств на долгие месяцы в уединенную горную хижину, мог изо дня в день записывать в дневник все то, что ему пришлось испытать во время своего заточения. Этот бесхитростный, правдивый рассказ, написанный самим героем, его мы и предлагаем нашим читателям.

Дневник юноши

22 ноября 18…

Так как Богу угодно, чтобы мы с дедушкой были заключены в этой хижине надолго, то я буду записывать всю нашу жизнь здесь изо дня в день. Если нам суждено умереть, наши родные и друзья узнают из этих записок о наших последних днях, если же мы спасемся, то они будут служить нам воспоминанием о наших страданиях. Дедушка посоветовал мне заняться этой работой, чтобы скоротать долгие дни заключения. Я начну с того, что случилось с нами вчера.

Мы уже несколько недель ждали нашего отца с гор. Все пастухи спустились со своими стадами, а отца все еще не было. Никто не знал, что могло задержать его там. Дяди и тетки уверяли, что беспокоиться нечего: по всей вероятности, в горах еще есть корм для коров, и потому отец остался несколько дольше обыкновенного.

Несмотря на это, дедушка тревожился.

– Я пойду и узнаю сам, почему запоздал Франсуа, – сказал он. – Я не прочь еще раз повидать хижину… Может быть, мне не придется увидеть ее в будущем году! Хочешь идти со мной? – прибавил он, обращаясь ко мне.

Я только что хотел просить его взять меня с собой; мы с ним очень редко расставались.

Скоро мы были уже в пути. Медленно поднимались мы, то проходя через узкие ущелья, то карабкаясь над глубокими пропастями. Когда мы были за четверть мили от хижины, я приблизился из любопытства к крутому обрыву. Дедушка подбежал, чтобы удержать меня за руку, и оступился о камень, который подкатился ему под ноги. Тотчас же он почувствовал сильную боль в ноге; она, впрочем, через несколько минут стихла, так что он мог идти с помощью палки и опираясь на мое плечо.

Отец был очень удивлен, увидя нас.

Он уже собирался возвращаться домой, и если бы мы потерпели еще только один день, то дождались бы его.

– Батюшка, – сказал он, идя к нам навстречу, – вы, верно, думали, что со мной случилось какое-нибудь несчастие?

– Да, мы пришли узнать, почему ты не идешь домой, ведь все соседи уже вернулись.

– У меня заболели коровы и только теперь выздоровели. Сегодня вечером я хотел послать Пьера с остатками сыра, а завтра собирался идти сам со стадом.

– Ты очень устал, Луи? – спросил меня дедушка. – Я думаю, – прибавил он, обращаясь к отцу, – что было бы лучше отправить мальчика сегодня с Пьером. Ветер переменился, и я боюсь, что ночью будет дурная погода.

– Я бы хотел остаться, – сказал я, обнимая отца, – дедушке необходимо отдохнуть хоть ночь; он ушиб себе ногу по моей неосторожности.

Отец уступил моим просьбам, и было решено остаться до понедельника.

Пока мы так разговаривали, на огне варилась похлебка из кукурузы, на которую я посматривал с нетерпением. С удовольствием поел я горячей похлебки и молочной каши и спокойно лег спать.

Утром я был очень удивлен, увидя, что гора стала совершенно белою. Снег все еще шел, подгоняемый сильным ветром. Сначала мне это очень понравилось, но потом я заметил, что отец и дедушка что-то расстроены, и тоже стал беспокоиться, тем более что нога дедушки сильно разболелась и он совсем не мог ступать на нее.

– Иди, иди скорее, – торопил он отца, – иди, пока снегу не выпало еще больше. Видишь сам, что я не могу идти с вами.

– Но как же я брошу вас здесь, батюшка? – возражал отец.

– Позаботься о сыне и о стаде, потом будешь думать обо мне. Ты можешь прийти за мною с носилками.

– Но я могу донести вас на плечах, – говорил отец.

– Невозможно нести меня и смотреть в то же время за ребенком и за стадом.

Я уверял, что уже достаточно велик, что не нуждаюсь в надзоре и что я помогу отцу проводить стадо. Все наши уговоры были бесполезны, дедушка оставался при своем решении: он боялся стеснить и задержать нас в пути. Так провели мы часть дня, не решаясь идти и отчасти поджидая, что придет помощь из дома. Но никто не шел. Снег усиливался. Отец был в отчаянии; я плакал. Наконец я решился сказать отцу:

– Оставь меня в хижине с дедушкой. Без нас ты придешь скорее домой и потом вернешься за нами с народом. Дедушка все-таки будет не один. Мы будем заботиться друг о друге, а Бог позаботиться о нас обоих.

– Луи прав, – сказал дедушка, – снег и ветер так усиливаются, что для него, пожалуй, опаснее идти, чем оставаться здесь. Иди, Франсуа, возьми с собой мою палку, она крепкая и с железным наконечником, она поможет тебе спускаться, так же как помогала мне подниматься. Выгоняй коров, оставь нам только козу и провизию. Я больше беспокоюсь за тебя, чем за нас.

Отец сидел несколько минут молча, опустивши голову, потом встал, быстро обнял меня и сказал со слезами на глазах:

– Я не хочу упрекать тебя, Луи, но ты сам видишь, к чему повела твоя неосторожность. Теперь уж, конечно, ничего не поделаешь. Если бы мы могли предполагать вчера, что будем в таком затруднении, мы не отпустили бы Пьера, и он мог бы помочь дедушке.

Когда отец уходил, я отдал ему мою маленькую бутылочку с вином, которую мне подарила покойная мать, когда я в первый раз пошел к нему в горы. Он обнял меня, и мы стали выгонять стадо. Через несколько минут они скрылись из глаз, и вокруг ничего не стало видно, кроме крупных, белых хлопьев снега.

Дедушка молча сидел у окна и, не отрываясь, смотрел вслед отцу. Губы его тихо шевелились, руки были сложены. Я понял, что он молился об отце. Так сидели мы долгое время. А ветер рвал и метал все с большей яростью, большие черные облака низко спустились над нами, и стало так темно, как будто наступила внезапно ночь. А между тем на наших деревянных часах пробило только три часа.

Несмотря на тревогу и беспокойство, я был страшно голоден, так как ничего не ел целый день. В это время заблеяла наша коза.

– Бедная Белянка, – сказал дедушка, – она просит, чтобы ее подоили. Зажги лампу, подоим ее и поужинаем. Теперь отец уже, вероятно, близко к дому и только беспокоится о нас.

При свете лампы я заметил, что лицо дедушки стало спокойнее, и у меня на душе тоже стало веселее. А ветер все усиливался, балки под крышей скрипели, и мне беспрестанно казалось, что снесет крышу с хижины.

– Не бойся, – сказал дедушка, заметив мое беспокойство, – этот дом выдержал не одну бурю. Крыша укреплена слишком хорошо, чтобы устоять против такого ветра.

Затем мы пошли в хлев. Белянка, увидев нас, заблеяла еще сильнее и чуть не оборвала свою веревку, чтобы подойти к нам. С удовольствием слизала она с моей ладони всю соль до последней крупинки и дала нам большой горшок молока на ужин.

Возвратясь в кухню, дедушка сказал:

– Нам нужно очень беречь нашу Белянку. От нее зависит наша жизнь.

– Разве вы думаете, что мы долго здесь останемся? – спросил я.

– Неизвестно, но, может быть, и долго. Будем надеяться на лучшее.

После ужина я пошел к нашей кормилице, чтобы дать ей свежего сена на ночь. Я приласкал ее с большей нежностью, чем обыкновенно, и мне казалось, что она тоже больше обрадовалась моему приходу, чем прежде. Ведь она, бедняжечка, тоже осталась совсем одна в хлеву! Когда я уходил, она проводила меня жалобным блеянием.

Мы сидели в кухне у огня, но нам совсем не было так хорошо и уютно, как в нашем домике в долине. Очаг был очень велик, и отверстие на крышу было такое широкое, что ветер забирался туда, задувал огонь и завывал так сильно, что неприятно было слышать. Порой он наносил даже целые хлопья снегу в комнату.

– Нам не будет здесь так тепло, как дома, Луи, – сказал дедушка. – Будем утешать себя тем, что до нашей постели снег не доберется, а завтра мы постараемся что-нибудь сделать, чтобы он не падал и в очаг. Бог с нами здесь так же, как и в долине.

Было совершенно темно, когда я проснулся. Дедушка тихо ходил по комнате.

– Что же вы не спите, дедушка? – спросил я.

– Если мы будем дожидаться света, голубчик, то нам придется спать очень долго. Должно быть, снег завалил окно.

Я вскрикнул от ужаса и быстро вскочил с постели. Когда мы зажгли лампу, то убедились, что дедушка был прав. Окно было действительно занесено снегом.

– Окно очень низко, – сказал дедушка, – может быть, снег не засыпал еще крышу нашей хижины.

– Так нас еще могут спасти?

– Вероятно. Во всяком случае, осмотрим наши запасы и попробуем чем-нибудь заняться. День уже наступил, кукушка прокричала семь раз. Хорошо, что я завел ее вчера, все-таки веселее, когда знаешь время, и, кроме того, нам нужно аккуратно доить Белянку.

Вот как грустно начался первый день нашего заключения! Однако я устал и не могу больше держать перо в руке. Дедушка советует отложить продолжение моего рассказа до завтра.

23 ноября

Мне будет довольно трудно писать историю каждого дня. В школе меня часто хвалили за легкость и быстроту, с которой я писал наши маленькие школьные сочинения, но это вовсе не значит, что мне легко описывать все, что я думаю и чувствую. Конечно, я буду стараться. Если эти записки попадут в руки чужих людей, то они должны помнить, что нашли это в бедной хижине и что это работа школьника.

Вчера утром нам стало очень грустно, когда мы узнали, что заключены еще крепче, чем накануне, но все-таки мы позаботились о завтраке и о козе. Дедушка стал доить ее, а я внимательно присматривался к каждому его движению.

– Ты хорошо делаешь, Луи, – сказал дедушка, – что учишься доить Белянку; мне очень трудно наклоняться, и тебе придется меня заменять.

После завтрака мы стали осматривать наше имущество в хижине. В другой раз я подробно опишу его, теперь же мне еще очень много нужно сказать, и я боюсь устать и не кончить, как вчера. После осмотра провизии и посуды нам захотелось узнать, какая погода. Я влез на очаг и заглянул в единственное отверстие нашей хижины. Солнце ярко освещало снег, лежавший вокруг отверстия на крыше. Я сообщил это дедушке.

– Если бы у нас была лестница, – сказал он, – ты мог бы подняться через трубу на крышу и достать затворку, про которую мне говорил Франсуа. Он сделал ее, чтобы закрывать отверстие в трубе во время дождя и снега.

– Если бы труба не была так широка, – ответил я, – я влез бы и без лестницы, как влезают трубочисты.

Подумав немного, дедушка вспомнил, что в хлеву есть длинный сосновый шест, по которому я могу вскарабкаться вверх. Я даже захлопал в ладоши от радости.

Но, принеся шест в кухню, мы увидели, что с ним нелегко справиться. Он был очень длинен, и нам долго не удавалось провести его через очаг в трубу. Поставив наконец шест в трубу, я привязал к поясу веревку и лопату и полез вверх, цепляясь руками и ногами. Через минуту я уже был на крыше. Прежде всего мне нужно было отгрести снег лопатой, чтобы освободить себе хоть маленькое место. Хижина наша была почти совсем занесена снегом, на крыше он лежал фута на три. Кругом было все бело, только на горизонте чернели верхушки сосен в лесу. Как раз в эту минуту порыв ветра разорвал черные тучи, и солнце вдруг облило все ярким, ослепительным блеском. Мне было очень холодно. Отгребая снег на крыше, я нашел затворку для трубы и укрепил ее, привязав веревку к блоку, чтобы мы могли открывать и закрывать ее, по мере надобности. Эта работа меня согрела. Спустившись вниз, я попробовал затворку, дергая за веревку, проведенную через очаг в кухню, – она открывалась и закрывалась свободно. Платье мое все перепачкалось в саже, но у меня не было другого, и вымыть его было негде. Мы затопили камин и опустили затворку, оставив только необходимое отверстие для дыма. Так сидели мы у огня, не зажигая лампы, чтобы экономить масло, которого у нас было очень немного. Это последнее обстоятельство заставляло нас оставаться большую часть дня в темноте, отчего день казался еще томительнее и длиннее. Впрочем, может быть, мне было особенно тяжело вследствие того, что я находился в постоянном ожидании, что нас придут спасать. Дедушка говорил, что, наверное, отец благополучно пришел домой, но потом дороги так занесло снегом, что ему не было возможности прийти за нами.

Огонь в камине догорел, мы закрыли наглухо затворку и легли спать, с надеждой, что завтра, может быть, за нами придут. Но утром эта надежда исчезла. Снег, должно быть, не переставая шел всю ночь, так как мы с трудом отворили нашу затворку. Дедушка говорит, что нужно приучать себя к мысли, что мы останемся в нашей темнице до весны. Как-то дошел отец домой? Как он, вероятно, мучается за нас, если он жив!

Прошедшей весной я провел у него здесь несколько дней и принес с собой бумагу, перья и чернила, так как он не хотел, чтобы я бросал свои занятия, когда не ходил в школу. Уходя домой, я хотел взять все это с собой обратно, но он посоветовал мне спрятать здесь в шкафу, чтобы не приносить в другой раз. И вот теперь мне так пригодился этот маленький запас.

24 ноября

Я весь дрожу от ужаса при мысли о том несчастии, которое едва не случилось с нами! Погребены под снегом и чуть не погибли от пожара! Это новая опасность, о которой мы прежде не думали и от которой должны себя оберегать. Мы сидели у огня и, чтобы скоротать время, занялись с дедушкой арифметикой, причем я делал свои вычисления на золе. Огонь на очаге уже догорал, и я торопился кончить свои маленькие задачки при его скудном освещении. В это время я почувствовал, что меня обдало жаром из того угла, где у нас лежала связка соломы, приготовленная для разных работ. Она была положена слишком близко к огню и загорелась. Я хотел потушить ее, но только обжег себе руки. Дедушка поспешно схватил всю пылающую охапку и бросил ее на очаг.

– Убирай как можно дальше все, что может загореться! – закричал он мне.

Пока я исполнял его приказание, пламя разгоралось все сильнее и сильнее.

Он придерживал горящую солому кочергой, чтобы она не разлеталась и не падала на пол. Какие ужасные минуты мы переживали! Искры от сухой соломы могли разлететься всюду, попасть на постель в углу, или на загородку, отделяющую нас от хлева, или на деревянные балки на потолке… Быстро, в одну минуту, сгорела солома, но мне казалось, что этой минуте не будет конца! Со страхом поспешно затушили мы все оставшиеся искорки на очаге и вдруг очутились в полнейшей темноте, все еще опасаясь, что где-нибудь снова вспыхнет залетевшая искра. Мало-помалу дым вышел в трубу, мы зажгли лампу и увидели, что черны, как трубочисты. Слава Богу, наша хижина уцелела и мы были спасены, отделавшись легкими ожогами на руках и ногах.

Приведя в порядок комнату, мы начали рассуждать с дедушкой о том, как предохранить себя на будущее время от такой страшной опасности.

– Прежде всего, – сказал дедушка, – у нас нет ни капли воды, и мы до сих пор об этом не подумали. В сыроварне стоит пустая бочка. Выбьем с одной стороны дно и набьем ее снегом; он скоро растает, и у нас будет запас воды.

Недолго думая, мы прикатили бочку и принялись за работу. Скоро дно было выбито, бочка поставлена у двери, оставалось отворить дверь, чтобы достать снегу. Чего другого, а снегу у нас было вдоволь.

Сердце сжалось у меня, когда я, отворив дверь, увидел высокую белую стену, отделявшую нас от всего мира!

25 ноября

Снег идет и идет без конца. Все труднее и труднее открывать затворку в трубе. Я вылезаю на крышу и сгребаю с нее снег, оставляя небольшой слой, чтобы защитить нас от холода. Эта работа служит мне большим развлечением: приятно выйти хоть ненадолго из нашей темницы, несмотря на то что кругом тоже невесело. Ничего, кроме необозримого белого поля и черного неба; даже верхушки сосен, которые я еще недавно видел на горизонте, исчезли под массой снега.

Когда я был в школе, мне приходилось читать о путешествиях по Ледовитому океану или в полярных странах, и мне кажется теперь, что мы такие же путешественники.

Но ведь большая часть несчастных путешественников, страдавших от холода, спасались от больших опасностей и возвращались в конце концов на родину. Может быть, и мы еще увидим отца и родную деревню.

Осматривая нашу хижину, мы нашли кое-какие запасы, которые нас весьма порадовали. Так, например, сена и соломы хватит для нашей Белянки на целый год. Нам нужно очень заботиться о ней, чтобы она не перестала давать молоко – наше единственное питание. Нашли мы еще картофель, который спрятали в солому, чтобы он не замерз. Дров было тоже порядочно сложено в хлеву, но все-таки их может не хватить на длинную зиму, потому мы начали экономить и дрова, заменяя их иногда сосновыми шишками, которых я набрал очень много еще весной. У нас не холодно – снег хорошо защищает нас от холода и ветра; немало помогает в этом отношении и затворка на трубе. Из утвари многое было уже унесено в деревню. Особенно жалели мы о большом котле, в котором делали сыр. У нас осталось несколько кухонных принадлежностей и, кроме того, топор, старый и весь зазубренный, да такая же старая пила. У нас обоих есть еще карманные ножи.

Из съестных припасов нам не хватало главного – хлеба, мы нашли его очень немного, и он оказался совершенно засохший. В старом стенном шкафу мы нашли соль, немного молотого кофе, масла и свиного сала.

– Вот это кстати, – сказал я, увидев сало.

– Да, – ответил дедушка, – но только мы его не будем употреблять для кушанья, а лучше побережем для лампы, когда у нас выйдет масло. Ведь тебе приятнее будет поесть похуже, но иметь огонь, чем сидеть в темноте?

– Конечно, – воскликнул я, – особенно когда сидишь в потемках с утра до вечера!

Постель у нас одна, но она очень широкая, и мы прекрасно помещаемся на ней вдвоем. На ней нет ничего, кроме соломенного тюфяка и одеяла. Я бы желал более удобной и мягкой постели для моего бедного, старого дедушки. Мне же не раз приходилось спать крепким сном на голой земле и на сеновале. И теперь я жалею только об одном: что не могу, как сурок, проспать всю зиму и проснуться только весной.