Kitobni o'qish: «Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу»

Mualliflar jamoasi

Shrift:

Предисловие

В год 400-летия династии Романовых было проведено много научных симпозиумов, выставок, юбилейных мероприятий. Мы избрали для конференции тему «Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу», объединив, таким образом, две актуальные в последнее десятилетие исследовательские проблемы: анализ путешествий как концепта и жанра и историю царской (императорской) династии Романовых. В сборнике представлены статьи участников конференции, проведенной в Институте славяноведения 12–14 ноября 2013 г. в рамках II Всероссийского совещания славистов¹, а также работы специально приглашенных авторов. В результате исследователи представляют пять стран (Россию, Австрию, Венгрию, Германию и Сербию) и четыре российских города: Москву, Санкт-Петербург, Казань и Саратов.

В новейшей отечественной историографии, обращающейся к изучению феномена имперского российского самодержавия, его идеологического толкования, значительную роль сыграла книга американского историка-русиста, профессора Колумбийского университета США Ричарда Уортмана «Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии», переведенная на русский язык в 2002–2004 гг.² Она не только вызвала широкий резонанс в среде историков и культурологов, но и открыла новую страницу в изучении имперского периода российской истории с точки зрения реализации символических и мифологических функций власти и различных (вербальных, визуальных, коммуникативных) способов ее репрезентации. Можно по-разному оценивать значимость исследования Уортмана для российской историографии³ – пишут как о «уортмановском повороте»⁴ в исторических дисциплинах, так и о неоправданной «уортмании» отечественных гуманитариев⁵. Но так или иначе оно повлияло на целое междисциплинарное направление, в котором своеобразие российского самодержавия как политической формы и социокультурной модели реконструируется через его средства идентификации. Таковыми можно считать идеологию и метафорику Царской / Императорской власти, которая представляет особенную значимость на этапе формирования имперского и «народного» самосознания периода «строительства» современных наций.

Одним из аспектов взаимодействия патримониальной монархии в лице «отца» народа (народов) и «детей»-подданных становится путешествие в широком значении слова – как целенаправленное и ставшее объектом описания или рефлексии перемещение в пространстве⁶. В высочайших путешествиях (даже к месту последнего упокоения) важна именно архаическая связь властителя, сакрализуемого актом помазания, и пространства, им «окормляемого»; личности, олицетворяющей государство, со всеми своими подданными, цельный образ которых воплощен в представителях каждого из слоев социума. Известно, что в раннесредневековых европейских и азиатских монархиях поездки правителей по подвластным им территориям реализовывали несколько задач одновременно, однако важнейшей из них была собственно символическая функция единоначальной власти – ее зримое присутствие среди подданных, появление монарха перед ними, позволяющее им видеть и признавать своего реального властителя. Освоение территорий государства через путешествие должно было означать присвоение их, оно закрепляло эту реально-экономическую и символическую связь. И в раннее Новое время, и в начале ХХ в. (как убедительно показано в статьях сборника) актуальным в период путешествия оставалось «знакомство» монарха с народом и узнавание, «опознание» государя подданными. Мало что менялось и в сфере ожиданий: правитель должен был реализовать свои сакральные функции, в том числе и через одаривание – как вещественное (подарки, деньги и т. д.), так и через «милости»: награждения, принятие прошений, участие в судьбах конкретных людей и т. д. В имперскую эпоху путешествия цесаревичей и других детей самодержца выполняли кроме этого важную образовательно-педагогическую задачу – независимо от того, по России или за границей они совершались.

Неизменным результатом (предполагаемым или реализованным) любого венценосного путешествия по своей стране или за ее пределами следует считать создание идеального образа – Царя, Власти, Отечества, Народа, а также идеи их гармоничного сосуществования. В общении с представителями разных социальных, этнокультурных и конфессиональных групп полиэтнической и поликонфессиональной Российской империи Государь выступал воплощением регулятора сбалансированных отношений всех сословий, племен, вероисповеданий, – и во время прямого или делегируемого контакта эту модель возможно было представить ярко и впечатляюще. Поездки за границу, введенные Петром I, помимо репрезентативной функции нередко имели познавательную компоненту: государи и наследники знакомились с церемониалом и нравами принимающих дворов, учились сравнивать, грамотно перенимать опыт, достойно представлять свое Отечество перед союзниками. Не случайно, что часто такие вояжи осуществлялись под вымышленными именами, что освобождало от необходимости соблюдать лишние условности и гостей, и хозяев.

По материалам исследований можно проследить и изменение церемониалов, сопровождавших официальные и неофициальные выходы императоров, которые пришлось разрабатывать хотя и довольно поздно по европейским меркам, но все же не «с нуля» (как полагают некоторые исследователи), а в очевидной опоре на предшествующие традиции русских князей и царей. Отчетливо прослеживается тенденция, особенно ясно сформулированная в период правления Александра III (ее символическим заключительным аккордом можно считать знаменитый костюмированный бал «в русском стиле» в феврале 1903 г.), – к воссозданию исторических традиций и внешних форм доимперской «русскости», в том числе и в церемониалах, ритуалах приветствий, подношений, дворцовом этикете и т. п. Однако это касалось главным образом «внутрироссийского» стиля и образа жизни. В общении с венценосными европейскими родственниками, иностранными дипломатами и т. д. реализовывалась иная модель поведения.

Важную роль играл и сам язык описаний высочайших травелогов – ведь основная масса сохранившихся свидетельств оставлена наблюдателями, придворными, участниками и организаторами поездок. Именно их вербальные и визуальные репрезентации становились главными информационными источниками и долгое время рассматривались современниками и потомками как «высочайше утвержденные». В них, как показано в некоторых статьях сборника, формируются те речевые лексические стандарты и нормы «политкорректности», которые определяют способы и формы изложения деяний царственных властителей России и обстоятельств их личной жизни для «простых людей» – т. е. в официальных отчетах и «журналах», в средствах массовой информации, популярной литературе «для народа» и т. п.

Обращаются исследователи и к источникам личного происхождения, анализ которых позволяет во многом преодолеть складывавшиеся на протяжении длительного времени не только в российской (советской), но и зарубежной историографии ХХ в. стереотипные взгляды на членов правящей династии Романовых как на представителей «правящей верхушки» (разница проявлялась лишь в оценках). Дневники путешествий, переписка, индивидуальные впечатления конкретных людей, облеченных властью, дают возможность осветить не столько «репрезентационные стратегии», сколько личностное восприятие, понимание долга и ответственности, отношение к собственному народу и его судьбе – в границах, определяемых целями поездки и маршрутом.

Авторы коллективного сборника рассмотрели сюжеты, относящиеся не только к трем столетиям романовской Империи (1721–1918), но и более ранние, включая период правления царя Алексея Михайловича. Композиция книги обусловлена не хронологическим, а проблемным принципом: открывается она статьями, в которых реконструируются путешествия и поездки как часть придворного церемониала (экскурсии Петра I, ритуалы прощания с покойными членами царской семьи и их погребения, «встречи с народом» и коронации). Затем следует раздел, авторы статей которого подробно анализируют отдельные индивидуальные поездки государей Петра I, Павла I, Александра I, будущего Александра II, Александра III и Николая II. Третья часть посвящена организации подготовки и аргументации (в том числе и риторической) различных перемещений императоров и членов их семей, включая официальные и неофициальные визиты и встречи с родственниками. В двух статьях представлена реконструкция символики монарших путешествий, как создаваемая и реализуемая их организаторами и участниками, так и не рефлексируемая современниками. Завершает ряд исследований «Приложение», в котором публикуются статьи о путешествиях супружеской четы – Альберта Саксен-Тешенского и эрцгерцогини Марии Кристины Габсбургской, и поездках по своим обширным владениям двух императоров – Иосифа II и Франца II (I). Читатель найдет в них немало тематических перекличек с основными статьями, познакомится с методикой изучения сходного круга проблем на примере других стран.

Место путешествий в придворном церемониале

К. Штеппан. Романовы как «экскурсоводы»: поездки с австрийскими дипломатами к достопримечательностям молодой Российской империи (20-e годы XVIII в.)¹

В начале 20-х годов XVIII в. австрийско-русские отношения вышли из серьезного межгосударственного кризиса. Причиной напряженности был конфликт, вызванный бегством царевича Алексея в 1716 г. в Вену, что привело к временному прекращению дипломатических отношений между императором Священной Римской империи Карлом VI (1711–1740 гг.) и русским царем. Только при дипломатическом посредничестве генерала Иоганна Вейсбаха и графа Павла Ивановича Ягужинского при венском дворе межгосударственные отношения сдвинулись с мертвой точки. Русским представителям удалось убедить цесаря (императора) в необходимости «восстановления дружеских отношений» между двумя дворами⁷.

Обстоятельства, при которых это примирение должно было быть достигнуто, звучат для современного наблюдателя довольно странно. В начале 1720 г. Петр I отправил Ягужинского в Вену с предложением, чтобы обе стороны посредством договора «стерли» и «забыли» все прежние «недопонимания» и «разногласия» и больше об этом не вспоминали. Венские министры ответили в таком же духе и написали в своем отзыве, что установление «постоянной дружбы» и вероятное заключение союза возможны в случае, если они забудут «все прошедшие смуты». Эти взаимные обещания не были пустыми словами. Уже в следующем году император отправил графа Штефана Вильгельма Кинского (1679–1749) в Россию с целью заключения союзного договора⁸.

Сразу после его приезда в Санкт-Петербург и последовавших церемониальных приемов в начале октября 1721 г. Петр I выказал готовность к возобновлению дружеских отношений и уже в том же месяце пригласил посланника Священной Римской империи на совместную экскурсию в Кронштадт. Это приглашение можно назвать хорошим примером неформального общения русского государя с иностранными послами. Не зная об этих характерных чертах Петра I, Кинский расценил царский жест как необычное доказательство благосклонности. Мнение Кинского об уникальности этого события только подтвердилось в ходе самого мероприятия⁹.

В день отъезда из Санкт-Петербурга Петр отправил цесарскому дипломату «красивую шлюпку» для самостоятельной переправы в Кронштадт. Прибыв в главный порт русского флота, Кинский увидел уже находившегося там государя вместе с Ягужинским. Они пригласили его на прогулочный кораблик царя, и тот лично показал гостю не только весь порт, но провел через корабли флота, фортификации и другие достопримечательности города. Подробные описания императорского посла содержат ценную информацию о состоянии русского флота в Кронштадте в начале 20-х годов XVIII в. По словам дипломата, там находилось более двадцати кораблей, большинство из которых было вооружено 60 пушками. Некоторые из них имели на вооружении даже 100 пушек. С точки зрения Кинского, сама фортификация была очень красиво построена и хорошо укреплена. Таким образом, вражеским кораблям предстояло бы преодолеть двойной ряд более чем из ста пушек, чтобы продвинуться внутрь крепости. Несмотря на то, что морская болезнь царского спутника, Ягужинского, омрачила совместную экскурсию, Петр I остался доволен очевидным восторгом Кинского и несколько раз справлялся у дипломата о его впечатлениях¹⁰. Продолжая дружеский тон разговора с царем, Кинский ответил на эти вопросы шуткой: «Хотя я не водяной, но ничего не имею против этих мероприятий в присутствии столь великого государя»¹¹.

После морской экскурсии австрийского посла пригласили на маскарад в дом князя А. Д. Меншикова, где царь в присутствии всех русских министров продолжил расспрашивать дипломата о его впечатлениях: «Вы можете себе представить, что все это было построено во время тяжелой войны?» На этот раз представитель императора решил польстить самодержцу, сказав, что со дня своего приезда в Россию только и замечал такие военные достижения. По мнению Кинского, эти слова также понравились Петру, и довольный царь пожал послу руку. Все эти выражения почета и особенно тот факт, что царь оставил всех остальных иностранных дипломатов в Петербурге, убедили Кинского: эта экскурсия была организована исключительно в его честь. Кроме того, после совместного путешествия государь изволил дать Кинскому совет – всегда находиться подле его особы¹².

Неудивительно, что австрийский эмиссар был этим весьма польщен и в очередной реляции истолковал это приглашение как очевидный знак сближения с русским государем¹³. Однако от чувства превосходства не осталось и следа, когда в том же месяце царь устроил такую же экскурсию для французского посла Жан-Жака Кампредона, который прибыл в Санкт-Петербург через пару недель после Кинского. Доклад Кампредона о совместном путешествии с царем свидетельствует о том, что программа осмотра достопримечательностей оказалась подозрительно похожей на экскурсию для цесарского посланника. Роль экскурсовода во время водной прогулки с французским представителем опять взял на себя сам Петр. Он показал гостю не только корабли русского флота, но и провел по другим достопримечательностям Кронштадта. В конце экскурсии государь выпил рюмку водки за здоровье Кампредона и велел французу вернуться в столицу самостоятельно¹⁴. Узнав о реакции на экскурсии с царем среди иностранных послов в Петербурге, Кампредон писал в приписке к своему донесению: «Капитан фрегата приехал сюда, так что я могу прибавить (к предыдущему), что, вернувшись вчера вечером, узнал, как Кинский встревожен моим прибытием и почестями, оказанными мне Царем. Он [цесарский дипломат] сильно хлопочет о самом тесном союзе между своим государем и Царем, который, однако, не так-то скоро решится на это»¹⁵.

Злорадные слова французского дипломата служили намеком на то, что они с Кинским были соперниками. Это впечатление усиливается при рассмотрении целей французской миссии. Кампредон приехал в Санкт-Петербург в качестве первого постоянного посланника и полномочного министра при петербургском дворе после того, как Франция с успехом выступила в роли посредника между Россией и Швецией в рамках Ништадтского мира (1721). При таком характере межгосударственных отношений французский представитель старался с самого первого дня добиться от новой великой державы подписания союзного договора. Русско-французский союзный договор был заключен в Амстердаме в августе 1717 г., но касался в первую очередь налаживания широких торговых связей между двумя странами и французского посредничества на заключительном этапе Северной войны. Все попытки Петра, направленные на дальнейшее сближение с Францией были, однако, отвергнуты в Версале. Главным препятствием были отказ французов от брачного проекта с Россией, их нежелание признать императорский титул Петра I и разделить сферы влияния в Польше. Несмотря на это, Кампредон старался добиться дальнейшего политического сближения с Россией, так как являлся горячим сторонником крепкого политического союза с русским двором. Между тем, смерть герцога Орлеанского в 1723 г. и воцарение достигшего совершеннолетия Людовика XV имели следствием утрату в Версале всякого интереса к России. 1721–1726 годы – это время упущенных возможностей в русско-французских отношениях¹⁶.

Петр был готов к серьезному сближению с французским двором, но в данный момент, видимо, хотел оставить двери открытыми. Экскурсии с обоими претендентами на его дружбу прекрасно служили цели публично показать временную равноудаленность Кампредона и Кинского. Таким образом, царь дал иностранным представителям понять, что он в принципе готов к сотрудничеству с обоими дворами. Но он также показал дипломатам, что им придется соревноваться за его дружбу.

Что касается Кинского, он выбыл из борьбы довольно скоро. Причина заключалась в том, что в конце 1721 г. Петр I принял императорский титул. Этот его шаг сделал сотрудничество с венским двором практически невозможным. Несмотря на то, что Кинский и в дальнейшем стремился к сближению с Россией, из-за конфликта о титулатуре Петра I император Священной Римской империи велел своему эмиссару покинуть миссию в Санкт-Петербурге. Уже во второй половине 1722 г. Кинский, ссылаясь на мнимые проблемы со здоровьем, простился с российским императором. В столице новой Империи в качестве официального представителя Карла VI и информатора для венского двора остался секретарь посольства Себастиан Гохгольцер¹⁷.

Несмотря на отъезд посланника императора Священной Римской империи, Гохгольцер сумел заменить Кинского при русском дворе, в том числе в качестве гостя на придворных мероприятиях и торжествах. Так, российский император пригласил его в августе 1723 г. на совместную экскурсию со всеми иностранными представителями в Петергоф. В докладе о приглашении, поступившем от русского государя, Гохгольцер подчеркнул, что Петр хотел бы показать этот замок лично¹⁸. О значении Петергофа как архитектурной гордости молодой Российской империи рассказывается в одном из более ранних донесений. В мае 1723 г. Гохгольцер сообщал, что Петр I лично наблюдал за строительными работами в летнем дворце. В отчете о приглашении на совместные экскурсии секретарь посольства констатировал: «Это здание, наверное, является одним из самых известных в Европе»¹⁹.

В донесении для французского двора Кампредон отзывался о дворце в сходных выражениях, причем его описания оказались гораздо подробнее, чем у Гохгольцера. Он начинал с детального описания системы каналов от моря до дворцового фонтана. При этом дипломат упоминал даже технические особенности, которые касались, например, подачи воды в канал через шлюз. Сам дворец он называл сравнительно маленьким и еще недостроенным, но отмечал художественное оформление интерьеров голландскими, итальянскими и китайскими картинами. Именно эту коллекцию он хвалил в своем докладе, хотя дворец в целом показался ему не более чем «маленьким и уютным». За подробным описанием здания следовало впечатление француза о дворцовом саде. Особое внимание он уделил большому фонтану, находившемуся в самом центре парка. По словам Кампредона, вода производила приятный шум, что делало прогулку особенным удовольствием. Реляция француза не оставляет сомнений в репрезентативном характере групповой экскурсии для иностранных дипломатов, проведенной самим русским государем. Так, Петр I спросил у Кампредона, поскольку французы всегда славились безупречным чувством прекрасного, что тот думает обо всем увиденном. Государь хотел знать, нашел ли он в Петергофе что-либо примечательное. Кампредон предпочел дать дипломатичный ответ: все, что было построено во время долгой войны и при таком климате, заслуживает внимания как «великолепный объект»²⁰. В целом донесения Гохгольцера и Кампредона показывают, что европейские дипломаты не только следили за политическими событиями при иностранном дворе, но и вели работу в сфере культурного посредничества.

Экскурсия в Петергоф нашла живой отклик в европейской прессе. Основываясь на разных дипломатических донесениях и статьях из других газет, немецкий журнал «Europäische Fama» (можно перевести как «Европейская молва») опубликовал большую статью о совместной экскурсии российского самодержца с иностранными посланниками. Петр I прекрасно знал инструкции, даваемые европейским дипломатам по поводу содержания их реляций своим дворам. По этой причине экскурсия имела прежде всего репрезентативный характер, направленный на повышение престижа молодой Российской империи в глазах западноевропейских дворов. И этой цели российский государь, несомненно, достиг. В заключительном сравнении дворцовых культур России и Запада «Europäische Fama» констатировал, что показанные новые достопримечательности Российской империи не только хорошо продуманы, но и построены с чрезвычайным вкусом²¹.

Кроме подробностей статьи о совместном путешествии Петра I с дипломатами любопытным аспектом репортажа являются оценки, данные журналом культуре при русском дворе. В то же время у издателей нашлись и нелицеприятные слова о придворной культуре России. Это находилось в тесной связи с общей тенденцией обсуждения русского двора в этом журнале, который издавался с 1702 по 1735 гг. в Лейпциге и отличался от обычных ежедневных газет того времени тем, что не только комментировал, но и критиковал важные события на континенте. Основными источниками для журнала служили ежедневные немецкоязычные газеты, издававшиеся под патронатом разных немецких дворов, и неофициальные источники информации. Этот печатный орган можно по праву назвать одним из немногих «критических голосов» европейской прессы XVIII века. Современные исследователи не случайно называют его «историко-политическим печатным органом»²².

Главной тенденцией его информационной политики было положительное отношение к Петру I, который, с точки зрения журнала, своими реформами заложил основу для превращения страны из «варварской Московии» в «цивилизованную Российскую империю». По мнению «Europäische Fama», главным препятствием для курса реформ являлся отсталый русский народ, который для завершения цивилизационного процесса нуждался в жестком управлении²³.

Эта тенденция прослеживается и в статье об экскурсии Петра I с иностранными дипломатами в Петергоф. После подробного описания дворца и программы экскурсии по дворцовым покоям следовала общая оценка культурных достижений русского двора. В ней во всей полноте проявилась суть информационной политики «Europäische Fama». Несмотря на то, что журнал писал о наличии «каких-то развлечений» и «великокняжеских увеселений» в России, эти мероприятия, по мнению автора, не были так хорошо оформлены и подготовлены, как при дворах иных христианских государей. С одной стороны, констатировалось, что даже при русском дворе существует традиция отмечать не только дни рождения и тезоименитств монархов, но и праздники в честь святых покровителей царских орденов или в память о ратных победах и заключении мирных договоров. Кроме того, журнал уделял особое внимание страсти царя к придворным маскарадам²⁴. Все события, которые в течение первых двух десятилетий XVIII в. стали важными элементами придворной жизни в России, причислялись к приметам европеизации русского двора в целом и праздничного календаря в частности. В этом, кстати, с наблюдателями XVIII в. согласны авторы современных научных трудов²⁵. С другой стороны, несмотря на положительную характеристику русской придворной культуры, «Europäische Fama» не мог поставить эту высокую оценку без унизительного комментария об отсутствии культуры в русском народе в целом. В конце концов, авторы приходили к выводу, что во всех помпезных мероприятиях находят отражение и прежние вкусы, которые, конечно, не могли считаться европейцами изысканными. Здесь журнал возлагал надежду на Петра I: его понимание европейской культуры было не только хорошей основой для ее восприятия в среде простого народа, но и являлось отправной точкой для дальнейшего развития стиля придворной жизни в России²⁶.

Реляции европейских дипломатов со всей очевидностью повлияли и на общественное мнение о России на Западе. Последующие отчеты императорских эмиссаров свидетельствуют о том, что именно эти первые экскурсии с русским государем произвели неизгладимое впечатление на венский двор. Когда посол граф Амадей Рабутин в 1726 г. по приглашению Екатерины I побывал в Кронштадте и Петергофе, он отослал читателей своего отчета к более ранним донесениям Кинского и Гохгольцера. Несмотря на подробное описание, уже данное предшественником, Рабутин еще раз упомянул военно-стратегическое значение Кронштадта. Императорский посол назвал положение порта особенно выгодным, так как небольшая глубина моря и окружающие скалы делали его практически недоступным для врага. Кроме того, узкий вход в порт был настолько хорошо защищен от возможного захватчика, что русскому флоту там было нечего бояться. Помимо удачного укрепления порта он отметил хорошее качество конструкции и снаряжение русских кораблей, которые удивили не только его, но и всех присутствовавших шведских офицеров – более опытных экспертов в морском деле. Что касается Петергофа, Рабутин похвалил только «водопады» как самую впечатляющую достопримечательность дворцового парка²⁷.

Краткость описания Рабутина не должна удивлять, так как во время пребывания в Петергофе произошли еще и другие важные события, которые легли в основу серьезных политических изменений в рамках системы международных отношений в Европе. Когда австрийский дипломат вместе с другими путешественниками уже сидел за столом, пришло сообщение о заключении в Вене союза между его государем и Екатериной I²⁸. По словам Рабутина, российская императрица оказалась «тем более довольна» этой новостью, что теперь она могла «без всяких сомнений доверять дружбе цесаря», и ей не нужно было более «сомневаться в тесной связи» между двумя империями²⁹. После такой явной демонстрации дружбы со стороны Екатерины I враги сближения между двумя дворами выразили в своих донесениях недовольство этим событием. Француз Жан Маньян, например, утверждал, что русский и голштинский дворы пришли в большой восторг по поводу заключения союза, потому что ожидали больших выгод от этого альянса³⁰. Итак, совместная экскурсия Екатерины с иностранными дипломатами стала сценой публичного сближения дворов Вены и Санкт-Петербурга.

Приведенные примеры дипломатических путешествий показали, что Романовы по разным причинам брали на себя роль экскурсоводов при иностранных посланниках. Таким дипломатическим путешествиям придавалась функция индикатора взаимоотношений между приглашающим монархом и двором приглашенного дипломата. В то же время, экскурсии были призваны предъявить дипломатическому корпусу достопримечательности Российской империи, что свидетельствует о политическом характере культурных мероприятий при дворах раннего Нового времени. Поскольку эти события долгое время незаслуженно рассматривались как мелочи на фоне масштабных дипломатических событий, их подробный анализ помогает глубже проникнуть в суть политической культуры и коммуникации в XVIII столетии.

1.С тезисами докладов, прозвучавших на конференции, можно ознакомиться по адресу: http://www.inslav.ru/images/stories/pdf/2013_Romanovy_v_doroge.pdf (дата последнего посещения 31.III.2015). Обзор конференции см.: Клопова М. Э. Конференция «Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу» // Славяноведение. 2014. № 4. С. 121–124.

2.Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Princeton Univ. Press, 1995–2000. Vol. 1–2. В русском переводе см.: Уортман Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: в 2 т. М., 2002–2004.

3.Укажем некоторые отклики российских рецензентов: Домнина И. И. Рец. на: Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy.Vol. 1. Princeton Univ. Press, 1995 // Вопросы истории. 1997. № 12. С. 161–162; Долбилов М. Д. Рец на: Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy.Vol. 1. Princeton Univ. Press, 1995 // Отечественная история. 1998. № 6. С. 177–181; Он же. Рец на: Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 2. Princeton University Press, 2000 // Отечественная история. 2001. № 5. С. 178–181.

4.«Как сделана история». Обсуждение книги Р. Уортмана «Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии». Т. 1. М., 2002 // Новое литературное обозрение. 2002. № 56. С. 42–66.

5.Эрлих С. Э. Уортмания. Восприятие идей Р. Уортмана в России // Эрлих С. Э. «Россия колдунов». СПб., 2006. С. 225–244.

6.В последнее десятилетие концепт пути и дефиниция путешествия находятся в центре внимания ученых-гуманитариев, но к общему и единому определению исследователи не пришли. См., в частности: Культурное пространство путешествий. Тезисы форума 8–10 апреля 2003. СПб., 2003; Путешествие как историко-культурный феномен // Одиссей. 2009. М., 2010. С. 5–266. Теоретическое введение в: Толстиков А. В., Кошелева О. Е. Предисловие // Homo viator. Путешествие как феномен культуры. М., 2010. С. 5–10; Власть Маршрута: путешествие как предмет историко-культурного и философского анализа. Конференция РГГУ и Крымского геополитического клуба (Москва, 2012). С материалами конференции можно ознакомиться по адресу: http://kogni.ru/news/annotacii_k_konferencii_vlast_marshruta/2012-11-10-1573 (дата последнего посещения – 31.III.2015). О ней см.: Сид И. «Власть маршрута». Постановка проблемы (http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Vlast-Marshruta-.-Postanovka-problemy – дата последнего посещения 31.III.2015); Х Конгресс этнологов и антропологов России. Москва, 2–5 июля 2013. Тезисы. Секция «Феномен путешествий». М., 2013. Конференция «Литература путешествий в свете компаративности. РГГУ, «Белые чтения». 17–19 октября 2013 г. Программу см.: ruthenia.ru/konf/belye_chtenija_2013.docx (дата последнего посещения 31.III.2015). См. также: Золотой век Grand Tour. Путешествие как феномен культуры / Сост. и общая редакция В. П. Шестакова. СПб., 2012.

1.Статья написана при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 15-31-01003а1.

7.Подробнее см.: Никифоров Л. А. Внешняя политика России в последние годы Северной войны. Ништадтский мир. М., 1959. С. 214–250; Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого: в 8 т. СПб., 1858–1863. Т. 6. Царевич Алексей Петрович. СПб., 1859. С. 118–235; Флоровский А. В. Русско-австрийские отношения в эпоху Петра Великого. Прага, 1955. С. 24–30; Pilss F. Die Beziehungen des kaiserlichen Hofes unter Karl VI. zu Russland bis zum Nystädter Frieden (1711–1721). Phil. Diss. Wien, 1949 (рукопись).

8.Подробнее см.: Höfler C. Fragmente zur Geschichte Kaiser Karl’s VI. Nach geheimen brandenburgischen Archivalien und Aufzeichnungen des Grafen Stefan Kinsky bearbeitet // Sitzungsberichte der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-Historische Classe. 1868. Bd. 60. S. 417–453; Steppan Ch. Akteure am fremden Hof. Politische Kommunikation und Repräsentation kaiserlicher Gesandter im Jahrzehnt des Wandels am russischen Hof (1720–1730). Phil. Diss. Innsbruck; Bologna, 2014. S. 130–166 (рукопись).

9.Steppan Ch. Akteure. S. 166–174.

10.Ш. В. Кинский – Карлу VI, Санкт-Петербург, 20.X.1721, см.: ÖStA. HHStA. StA. Russland. RU. I. Kt. 26. Russica 1719–1721. Fol. 267r–267v.

11.Ш. В. Кинский – Карлу VI, Санкт-Петербург, 20.X.1721, см.: ÖStA. HHStA. StA. Russland. RU. I. Kt. 26. Russica 1719–1721. Fol. 267v.

12.Ш. В. Кинский – Карлу VI, Санкт-Петербург, 20.X.1721, см.: ÖStA. HHStA. StA. Russland. RU. I. Kt. 26. Russica 1719–1721. Fol. 267v–268r.

13.Ш. В. Кинский – Карлу VI, Санкт-Петербург, 20.X.1721, см.: ÖStA. HHStA. StA. Russland. RU. I. Kt. 26. Russica 1719–1721. Fol. 269r.

14.Ж. Кампредон – Г. Дюбуа, Санкт-Петербург, 29.Х.1721 // Сб. РИО. СПб., 1884. Т. 40: Дипломатическая переписка французских послов и посланников при русском дворе (годы с 1719 по 1723). Ч. 2. С. 285–287. Текст доступен по адресу: https://archive.org/stream/sbornik54obshgoog#page/n15/mode/2up (дата последнего посещения 31.III.2015)

15.Ж. Кампредон – Г. Дюбуа, Санкт-Петербург, 29.Х.1721 // Сб. РИО. СПб., 1884. Т. 40: Дипломатическая переписка французских послов и посланников при русском дворе (годы с 1719 по 1723). Ч. 2. С. 288–289.

16.Черкасов П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношений в XVIII веке. 1700–1775. М., 1995. С. 22–23.

17.Подробнее см.: Steppan Ch. Akteure. S. 192–232.

18.С. Гохгольцер – Карлу VI, Санкт-Петербург, 16.VIII.1723, см.: ÖStA. HHStA. StA. RU I. Kt. 28. Russica 1723. Fol. 193r–193v.

19.С. Гохгольцер – Карлу VI, Санкт-Петербург, 10.V.1723, см.: ÖStA. HHStA. StA. RU I. Kt. 28. Russica 1723. Fol. 79r.

20.Ж. Кампредон – Ш. Ж.-Б. Флёрио графу Морвиллю, Санкт-Петербург, 3.IX.1723 // Сб. РИО. СПб., 1885. Т. 49: Дипломатическая переписка французских послов и посланников при русском дворе. Ч. 3. C. 370–374.

21.Europäische Fama, welche den gegenwärtigen Zustand der vornehmsten Höfe entdecket (далее – Europäische Fama). 1723. Theil. 270. S. 498–499.

22.Подробнее см.: Gestrich A. Absolutismus und Öffentlichkeit. Politische Kommunikation in Deutschland zu Beginn des 18. Jahrhunderts. Göttingen, 1994. S. 183–193 (Kritische Studien zur Geschichtswissenschaft. Bd. 103); Kirchner J. Das deutsche Zeitschriftenwesen. Seine Geschichte und seine Probleme. Teil 1. Von den Anfängen bis zum Zeitalter der Romantik, Wiesbaden, 1958². S. 32–33; Wilke J. Grundzüge der Medien- und Kommunikationsgeschichte. Von den Anfängen bis ins 20. Jahrhundert. Köln; Weimar; Wien, 2000. S. 94–114; Würgler A. Medien in der Frühen Neuzeit. München, 2009. S. 43–49.

23.Подробнее см.: Blome A. Das deutsche Rußlandbild im frühen 18. Jahrhundert. Untersuchungen zur zeitgenössischen Presseberichterstattung über Rußland unter Peter I. Wiesbaden, 2000. S. 121–122 (Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Bd. 57); Fissahn B. Faszination und Erschrecken: Die Russlandberichterstattung der «Europäischen Fama» in der nachpetrinischen Ära // Russen und Rußland aus deutscher Sicht. 18. Jahrhundert: Aufklärung / Hrsg. von M. Keller. München, 1987. S. 136–152 (West-östliche Spiegelungen. Bd. 2); Korzun S. Heinrich von Huyssen (1666–1739). Prinzerzieher, Diplomat und Publizist in den Diensten Zar Peters I, des Großen. Wiesbaden, 2013. S. 57–58 (Jabloniana. Quellen und Forschungen zur europäischen Kulturgeschichte der Frühen Neuzeit. Bd. 3).

24.Europäische Fama. 1723. Theil 270. S. 495–498.

25.Подробнее см.: Агеева О. Г. Европейские образцы и церемониалы русского императорского двора XVIII в. // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия / Под ред. А. В. Голубева: в 5 т. М., 2000–2008. Т. 3. М., 2006. C. 249–269; она же. Императорский двор России. 1700–1796 годы. М., 2008. C. 19–51; Hughes L. The Courts of Moscow and St. Petersburg, c. 1547–1725 // The Princely Courts of Europe. Rituals, Politics and Culture under the Ancien Régime 1500–1750 / Ed. by J. Adamson. London, 1999. P. 295–338.

26.Europäische Fama. 1723. Theil 270. S. 498–499.

27.А. Рабутин – Ф. К. Шёнборну, Санкт-Петербург, 31.VIII.1726, см.: ÖStA. HHStA. StA. RU II. Kt. 2. Berichte 1726 VII–XII. Fol. 183r–183v.

28.Подробнее см.: Некрасов Г. А. Роль России в европейской международной политике 1725–1739 гг. М., 1976. С. 82–104; Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский альянс второй четверти XVIII в. М., 2010. C. 21–33; Kliwar J. Der österreichisch-russische Bündnisvertrag des Jahres 1726. Phil. Diss. Wien, 1921 (рукопись); Leitsch W. Der Wandel der österreichischen Rußlandpolitik in den Jahren 1724–1726 // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Neue Folge. 1958/1959. Jg. 6. S. 33–91.

29.А. Рабутин – Ф. К. Шёнборну, Санкт-Петербург, 31.VIII.1726, см.: ÖStA. HHStA. StA. RU II. Kt. 2. Berichte 1726 VII–XII. Fol. 183v–184v; Брикнер А. Австрийские дипломаты в России. По документам венского архива // Вестник Европы. 1893. Т. 28. № 12. С. 512.

30.Ж. Маньян – Ш. Ж.-Б. Флёрио графу Морвиллю, Санкт-Петербург, 31.VIII.1726 // Сб. РИО. СПб., 1888. Т. 64: Донесения французских посланников и поверенных в делах при русском дворе. Ч. 6. С. 401.