Политическая наука №4 / 2013. Старые и новые идеологии перед вызовами политического развития

Теория речевых актов изменила основной исследовательский фокус традиционной англоязычной истории политической мысли, рассматривавшей идеологии как более или менее систематизированные идейные конструкции с высокой степенью преемственности. Новый подход был сосредоточен на изучении взаимодействия политической риторики и политического действия. Можно сказать, что в теории речевых актов политическая мысль стала политическим действием, тогда как традиционные подходы изучали способы, посредством которых общефилософские идеи приспосабливались к политике, приобретая характер идеологий.

В русле этого нового подхода работает Майкл Фриден, разрабатывая теорию идеологической морфологии [Freeden, 1996]. Особенно ярко это прослеживается в его анализе трансформаций либерализма в условиях обострения социального вопроса и возникновения новых теорий благосостояния в XX в. [Freeden, 1986]. В своем исследовании британского нового либерализма он рассматривал, каким образом создавались новые концептуальные механизмы из того «сырья» смыслов и политических практик, которые были под рукой у либеральных доктринеров. Систематизируя смыслы и значения, включенные или исключенные из теории и практики либерализма, он создал своеобразную культурно-политическую карту, демонстрирующую виртуальную бесконечность возможностей логического концептуализирования. Либерализм понимается не как монолит постулатов и ценностей, но как комбинация концептуальных кластеров и актуальных общественных благ.

В центре внимания исследователей оказывается проблема связи политической риторики с политическим действием в конкретном историческом, политическом, экономическом и иных контекстах. Предметом изучения отныне оказывается то, каким образом язык идеологии используется в процессе выработки и осуществления политики.

Рассматривая достижения школы Begriffsgeschichte, прежде всего следует отметить работы Рейнхарта Козеллека. За отправную точку своего анализа он взял допущение о непрерывном состоянии политического кризиса, свойственном Современности. В связи с этим он посмотрел на становление социализма и либерализма не в терминах «триумфального шествия» или «исторического прогресса», а в категориях перманентного кризиса либеральной идеи, начиная с эпохи Просвещения. Именно Просвещение сделало возможной социальную критику, зафиксировав через критику негативных проявлений Абсолютизма само понятие социального кризиса и одновременно обусловив перманентность последнего. В результате то, что Французская революция провозглашала как единое понятийное целое (свобода и равенство), во второй половине XX в. поставило мир на грань физического уничтожения под знаменами двух соперничающих идеологий [см. об этом: Koselleck, 1954, S. 69–71; Koselleck, 1979; Koselleck, 2002].

В связи с этим Козеллек проблематизирует понятие «модернизация» как эволюционный процесс, связанный с рациональным пониманием развития. Он утверждает, что со времен Французской революции фундаментальное представление о связи между прошлым, настоящим и будущим претерпело существенные изменения. Классическое рациональное понимание настоящего на основе опыта в результате перманентной социальной критики было дополнено горизонтами ожиданий. Тем самым истории было дано направление, которого у нее не было до эпохи Просвещения.

Из-за иллюзорности линии горизонта историческое время стало «ускоряться» по отношению к времени физическому. Вследствие этого основным признаком Современности стало непрерывное умножение новых неизвестных проблем, и это повлекло за собой убеждение, что опыт обладает ограниченными возможностями. Ускорение исторического времени вело к тому, что социальные и политические действия на основе опыта и идеологических ценностей попали в жесткий цейтнот, вследствие чего Современность переставала быть понятной. Поэтому именно горизонты ожиданий (а не опыт) стали тем способом, с помощью которого пытались «справиться» с Современностью. Неудивительно, что данные горизонты формировались на основе политически пристрастных идей и понятий, изучение которых приобретало центральное значение.

Таким образом, происходило формирование новых (или трансформация старых) понятий, сопряженных с меняющимися значениями, которые пытались предвосхитить будущее и были неспособны понять настоящее на основе анализа прошлого опыта. Однако политики уверенно пользовались этими понятиями в актуальной политической борьбе, наделяя их разными (зачастую несовместимыми) значениями. По сути дела публичная политическая дискуссия стала спором об интерпретации значений.

Изменение исследовательской перспективы, вызванное успехами школ речевых актов и Begriffsgeschichte, способствовало переключению внимания исследователей идеологий на изучение того, каким образом категории класса, свободы, солидарности, равенства и др. представлены в ключевых политических дискурсах. Такое видение исследовательской перспективы не оставляет места для унифицированной концепции идеологии и истории как телеологии, здесь предполагается взгляд на идеологию как на исследовательское поле, где соседствуют разные смыслы.

При этом результат конкуренции политических понятий не предопределен. Столкновение между различными политическими силами в борьбе за интерпретацию политических смыслов всегда имеет открытый сценарий и не может быть описан только с использованием причинно-следственного механизма. Хотя язык сам по себе не является причиной исторических перемен, он делает изменения возможными благодаря формированию специфических перспектив потенциальных политических действий.

Школы теории речевых актов и Begriffsgeschiche оказали большое влияние на исследовательское сообщество. Одним из побочных результатов этого влияния стала попытка разработать Metaphergeschichte (историю метафор), которая позволяет рассматривать историю интеллекта и историю литературы в тесной взаимосвязи [Begriffsgeschichte, 2002]. Однако подобный культурологический акцент в исследовании взаимодействия идеологии и истории уязвим со стороны критики тех, кто укажет на ограниченность перспективы только культурного и социального контекстов политических дискуссий. Взаимодействие политической и экономической реальности в условиях постфордистского капитализма превращает само человеческое сознание в производящую (а следовательно, эксплуатируемую и отчуждаемую) субстанцию. Можно сказать, что марксистское «проклятие политэкономии» вновь настигает идеологию. Попыткой преодолеть это «проклятие», не вернувшись в объятия «линейного» рационализма, стал антропологический подход к идеологиям.

Антропологическая культура в исследовании идеологий⁶

Диалектический подход, предложенный для исследования взаимодействия культуры и идеологии Эрнстом Блохом, предполагает отказ от «стерильных» оппозиций, заданных традициями просвещенческого рационализма. Эрнст Блох, пожалуй, наиболее последовательно рассуждал о диалектическом характере идеологий в их культурном проявлении, посвятив свое творчество демистификации культурной гегемонии капитализма и нацизма, а также возможности идеологического противостояния силам фанатизма и террора. С этой целью он предложил свою известную «философию надежды», которая имела в его интерпретации как идеологические, так и антропологические черты, что свидетельствовало о непреодолимой двойственности «культурного производства». По мнению Блоха, идеология имеет не только негативное значение ложного сознания, мистифицирующего гегемонистские системы, но и положительный компенсаторный смысл, который состоит в проектировании альтернативной реальности освобожденного будущего [Bloch, 1985]. Благодаря такому подходу Блох смог увидеть идеологический след не только в «высокой культуре», но и в массовой литературе, архитектуре, спорте или одежде.

Это была попытка обращения к закономерностям действия человеческого сознания, проявляющимся в создании идеологий, – закономерностям, которые не связаны с каким-либо конкретным классом или исторической эпохой. Такой антропологический (а не политико-теоретический) подход видит в культуре и идеологии универсальные элементы в эмпирическом исследовании человеческих социумов.

Диалектический антропологический подход пытается преодолеть противоречия марксистского (ложное сознание) и нормативно-либерального (универсально-индивидуалистические принципы гуманизма) отношения к идеологиям, представляя механизм выработки идеологического знания как стремление к лучшему будущему.

Антропологический взгляд на идеологию пытается преодолеть характерную для западной теоретической мысли традицию логоцентризма, фрагментация которого породила универсальную идею этноцентризма. Тем самым фрагментирующаяся западная культура стала мыслиться как единственно универсально значимая. По мнению Ж. Дерриды, в качестве одного из последствий логоцентризма можно рассматривать тенденцию игнорировать идеологическое значение семиотического, но не вербального поведения [см. об этом: Derrida, 1998]. Ее значение было выявлено в ходе исследования особенностей фашизма. Оказалось, что именно невербальные проявления идеологии фашизма (политическая хореография, символика, ритуалы) дают возможность выявить многие специфические черты данной идеологии, позволявшей ей овладевать массами [Griffin, 2002, p. 21–43]. Антропологический подход к фашизму смог интерпретировать его как своеобразную светскую религию со своей литургией, культом и священными местами. Это позволило показать, что его целью была не власть как таковая, а «антропологическая революция», направленная на создание нового человека в новом культурном контексте [Gentile, 2004].

Справедливости ради следует отметить, что значение семиотического невербального поведения в современном обществе (и в нетоталитарных идеологиях) не столь сильно и очевидно в сравнении с традиционными обществами. Фрагментация культурного мира Модерна требует огромных (по сути – тоталитарных) усилий, чтобы отстроить единое символическое пространство, узнаваемое за рамками речевых конструкций.

Следует особо подчеркнуть, что антропологический подход пытается быть «над схваткой», объединяя материализм и идеализм на иных основаниях. При этом амбиции антропологов простираются гораздо дальше анализа несемантических образцов культуры и их идеологического наполнения. В последнее время предпринимаются попытки проследить взаимосвязь между культурой и геномом человека, делая предположение, что генетический потенциал человеческой психологии способен проявиться только в созданных для этого культурных условиях [Ridley, 2003].

«Очарование» генетики настолько велико, что породило уже ставшую знаменитой теорию мемов как когнитивного эквивалента биологических генов, при этом концепт мема одновременно получил развитие как в эволюционной теории, так и в теории познания [Blackmore, 1999]. Делается предположение, что бесконечная репликация мемов позволяет человеку приспосабливаться к любым культурным трансформациям так же, как генетический код сохраняет живучесть организма в меняющихся физических условиях.

Все это открывает захватывающие перспективы сравнительного анализа генетической и мемотической сущности человека, который может поднять на новый уровень дискуссию о человеке как биологическом существе, наделенном сознанием, в рамках которой проблема соотношения культуры и идеологии является важным, но частным вопросом.

***

Последовательное углубление теоретической рефлексии идеологий привело к тому, что в начале XXI в. идеологии стали мыслиться едва ли не как полноправные элементы политической теории как таковой.

Признание неизбежности идеологии сопровождается отказом от автоматических обвинений в ее «ложности». Во всех сколько-нибудь влиятельных направлениях современной политической теории обнаруживается тот или иной идеологический след. Последний не является результатом некоторой сознательной запрограммированной тенденциозности, а, скорее, отражает очень широкий контекст теоретической политической рефлексии: философский, методологический, культурный, политический, социальный, экономический и т.д. Более того, понимание идеологического воздействия на политическую теорию позволило последней овладеть более изощренными способами рефлексии, которые дают возможность по-новому проблематизировать политическую реальность.

В свою очередь развитие теоретической мысли способствовало возникновению теории идеологии. Морфологический анализ позволил лучше понять логику развития идеологического знания, выявил определенные механизмы в «нормативной комбинаторике», поддерживающей идеологическую сферу политики. Изучение идеологии становится отправной точкой анализа природы политического мышления, состоящего из идеологических «кластеров смысла», формирующих политическую реальность.

Изучение идеологий предполагает переосмысление взаимоотношений политической мысли с политической наукой. Конфронтация политической теории и анализа политических сил и процессов с точки зрения значимости идеологий может трактоваться как ложная альтернатива. Очевидно, что в современном гипертехнологизированном мире контроль над политической мыслью предполагает очевидное влияние на политическое действие. Тем самым идеологии становятся «социальным фактом», а не просто мыслительной конструкцией, подлежащей той или иной этической интерпретации.

В связи с этим необходимо пересмотреть стереотип политической науки о политических партиях как основных носителях (и даже создателях) идеологий. Безусловно, политические партии опираются в своей деятельности на идеологию, но последняя в партийных программах носит зачатую выхолощенный и упрощенный характер, что продиктовано логикой актуальной политической ситуации. Поэтому политическая теория может помочь исследователям политики бороться с искушением отождествления современных идеологий с партийными программами и практиками. Идеологии в современном мире являются сложными образованиями, носители и творцы которых могут находиться далеко за рамками политических партий.

Современные идеологии могут иметь разнообразные и форму, и размер: они могут быть пафосными и сдержанными, тотализующими и фрагментарными, доктринальными и нечеткими. Они могут возникнуть (быть переформулированными) в центральных политических и государственных институтах или в недрах университетских кафедр, выкристаллизоваться в ходе рафинированной политико-теоретической дискуссии или возникнуть из устойчивой комбинации массовых стереотипов. Они могут быть этически доброкачественными или вредоносными. То есть идеологии являются творческим соединением факторов, каждый из которых сам по себе может быть оспорен. Они коллективно производятся и коллективно потребляются, но и то и другое может иметь непреднамеренный характер. Очевидно, что понимаемые таким образом идеологии сложно фиксировать и изучать, однако сложность не есть синоним невозможности.

Литература

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Пер. с нем. Добронравова И. и Лахути Д.; Общ. ред. и предисл. Асмуса В.Ф. – М.: Наука, 2009. – 133 с.

Гаврилова М.В. Экспликация идеологических представлений политика: лингвокогнитивный подход // Полис. – М., 2010. – № 3. – С. 80–89.

Капустин Б.Г. Что такое «политическая философия». Часть 1: Введение // Полис. – М., 1996. – № 6. – С. 83–96.

Капустин Б.Г. Что такое «политическая философия». Часть 2: О «методе» политической философии. Проблема артукуляции // Полис. – М., 1997 a. – № 1. – С. 145–156.

Капустин Б.Г. Что такое «политическая философия». Часть 3: Типы политической философии // Полис. – М., 1997 b. – № 2. – С. 148–158.

Малинова О.Ю. Концепт идеологии в современных политических исследованиях // Политическая наука: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки., Рос. ассоц. полит. науки; Ред. и сост. вып. Малинова О.Ю. – М., 2003. – № 4: Политическая идеология в современном мире. – С. 8–29.

Мусихин Г.И. Дискурсивный анализ идеологий: возможности и ограничения // Полис. – М., 2011. – № 5. – С. 128–144.

Мусихин Г.И. Идеология и история // Общественные науки и современность. – М., 2012 a. – № 1. – С. 134–146.

Мусихин Г.И. Идеология и культура // Полис. – М., 2012 b. – № 1. – С. 53–62.

Тузиков А.Р. Западная теория идеологии: от критики «ложного сознания» к анализу дискурса массмедиа. – М.: Социально-гуманитарные знания, 2002. – 369 с.

Austin J.L. How to do things with words: The William James lectures, delivered at Harvard univ. in 1955. – Oxford: Clarendon press, 1975. – 168 p.

Begriffsgeschichte, Diskursgeschichte, Metapherngeschichte / Ed. by M. Bevir, H.E. Bödeker; et al. – Göttingen: Wallstein, 2002. – 421 p.

Blackmore S. The meme machine. – Oxford: Oxford univ. press, 1999. – 264 p.

Bloch E. Das Prinzip Hoffnung. – Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1985. – 518 S.

Brand M. Intending and acting: Toward a naturalized action theory. – Cambridge, Mass.: MIT Press, 1984. – xiii, 296 p.

Converse P. The nature of belief systems in mass publics // Ideology and discontent / Еd. D. Apter. – N.Y.: Free Press, 1964. – P. 206–261.

Dijk T.A. van. Communicating racism: Ethnic prejudice in thought and talk. – Newbury Park, CA: Sage Publications, 1987. – 437 p.

Dijk T.A. van. Context models in discourse processing // The construction of mental representations during reading / Ed.by H. van Oostendorp, S.R. Goldman. – Mahwah, NJ: Law-rence Erlbaum Associates, 1999. – P. 123–148.

Dijk T.A. van. Discourse semantics and ideology // Discourse & society. – L., 1995. – Vol. 6(2). – P. 243–289.

Dijk T.A. van. Elite discourse and racism. – Newbury Park, CA: Sage Publications, 1993. – xii, 320 p.

Dijk T.A. van. Prejudice in discourse: An analysis of ethnic prejudice in cognition and conversation. – Amsterdam, Philadelphia: J. Benjamins Co., 1984. – 170 p.

Dijk T.A. van, KintschW. Strategies of discourse comprehension. – N.Y.: Academic press, 1983. – xi, 418 p.

Delli Carpini M., Keeter S. What Americans know about politics and why it matters. – New Haven: Yale univ. press. 1996. – 397 p.

Derrida J. Of grammatology. – Baltimore, MD: John Hopkins univ., 1998. – 360 p.

Edwards D., Potter J. Discursive psychology. – L.: Sage, 1992. – 200 p.

Fairclough N.L. Critical discourse analysis: The critical study of language. – L.: Longman, 1995. – xiii, 265 p.

Fowler R. Language in the news: Discourse and ideology in the British press. – L.: Routledge, 1991. – 254 p.

Freeden M. Ideologies and political theory: A conceptual approach. – Oxford: Clarendon press, 1996. – 592 p.

Freeden M. Liberalism divided: A study in British political thought, 1914–1939. – Oxford: Clarendon press, 1986. – 399 p.

Gentile E. Fascism, totalitarianism and political religion: Definitions and critical reflections on the critiques of a theory // Totalitarian movements and political religions. – L., 2004. – Vol. 5, N 3. – P. 326–375.

Gerring J. Ideology: A definitional analysis // Political research quarterly. – Salt Lake City, UT, 1997. – Vol. 50, N 4. – P. 957–994.

Griffin R. The primacy of culture. The current growth (or manufacture) of consensus within Fascist studies // Journal of contemporary history. – L., 2002. – Vol. 37, N 1. – P. 21–43.

Johnson-Laird P.N. Mental models: Towards a cognitive science of language, inference, and consciousness. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1983. – 513 p.

Koselleck R. Kritik und Krise: Eine Studie zur Pathogenesis der buergerlichen Welt. – Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1954. – 247 S.

Koselleck R. The practice of conceptual history: Timing history, spacing concepts (cultural memory in the pre-sent). – Stanford, Calif.: Stanford univ. press, 2002. – 363 p.

Koselleck R. Vergangene Zukunft: zur Semantik geschichtlicher Zeiten. – Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979. – 388 S.

Kuklinski J.H. Belief systems and political decision making // The Oxford handbook of political behavior. – Oxford: Oxford univ. press, 2007. – P. 55–61.

McLellan D. Ideology. – Minneapolis, MN: Univ. Minneapolis press, 1986. – 99 p.

Nadeau R., Levine J. Innumeracy about minority populations // Public opinion Quarterly. – Oxford, 1993. – Vol. 57. – P. 332–347.

Nadeau R., Niemi R. Educated guesses: the process of answering factual knowledge questions in surveys // Public opinion quarterly. – Oxford, 1995. – Vol. 59. – P. 322–346.

Palonen K. Die Entzauberung der Begriffe. Das Umschreiben der politischen Begriffe bei Quentin Skinner und Reinhart Koselleck. – Muenster: LIT Verlag, 2004. – 368 S.

Ridley M. Nature via nurture: Genes, experience, and what makes us human. – L.: Fourth Estate, 2003. – 326 p.

Skinner Q. Liberty before liberalism. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1998. – xiv, 142 p.

Skinner Q. The foundations of modern political thought. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1978. – Vol. 1: The renaissance. – 305 p.

Skinner Q. Visions of politics. – Cambridge: CUP, 2002. – Vol. 1: Regarding method. – 227 p.

Wodak R. Language, power, & ideology: Studies in political discourse. –Amsterdam: Walter Benjamins, 1989. – 288 p.

Zaller J. The nature and origins of mass opinion. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1992. – 367 p.