Kitobni o'qish: «Новогодние и рождественские рассказы будущих русских классиков»

Mualliflar jamoasi

Shrift:

Составители Майя Кучерская, Ирина Жукова

Редактор Татьяна Стрыгина

* * *

Рождественский снег

В этой книге с неба летят крупные, мохнатые снежинки, а жестокая вьюга, пошумев и повыв, неизменно смолкает. Ветер слабеет, стихия сворачивается в клубок, как послушный котик. Пахнет хвоей и мандаринами, все обиды оказываются прощены, душевные раны исцелены, зло рассеивается, словно дым, и жизнь жительствует. Почему? Да потому, что дело происходит под Новый год и под Рождество. В то время, когда встретиться с судьбой и получить небесные милости особенно легко. Вот отчего невероятных кульбитов, кувырков судьбы и неслучайных встреч, счастливых совпадений здесь ничуть не меньше, чем снежинок в небе.

В этот сборник вошли тексты выпускников магистерской программы НИУ ВШЭ «Литературное мастерство» и литературных мастерских Creative Writing School, школы «Бэнд» и Литературного клуба Союза российских писателей, но, несмотря на пестроту тем, разнообразие стилей и даже уровня авторов, в диапазоне от начинающих до зрелых, герои их неизменно выныривают из всех невзгод живыми и невредимыми. Так и должно быть, это требование святочного жанра. Никто не остается здесь без награды, без своего подарка под елочкой. Дальнобойщику Сереже удается раздобыть для дочки новогодний подарок, курьеру Гоше – вовремя доставить нужную деталь, кассиру – получить премию к Новому году, а сломанную машину вовремя починить, ну а единственный на этот рассказ злюка управляющий получает по заслугам (рассказ Ирины Жуковой «Затишье»). И очевидная глупость, которую совершает растяпа герой, доверившийся мошеннице, оказывается прощена, потому что не в деньгах счастье (Татьяна Кокусева. «Сигнализатор „Стриж“»). Младенец, спавший в кроватке, остается жив в обрушившемся доме (Надежда Толстоухова. «Ваня, который выжил»). Девочка, провалившаяся в колодец, выздоравливает как раз под Рождество (Анна Ханен. «Про девочку, которая выросла на границе»). Внезапная гостья спасает попавшего в беду врача (Ирина Нильсен. «Чайная коробка»). Отец возвращается в семью, это и есть его главный подарок близким, а совсем не те дорогие игрушки, которыми он пытался откупиться от сына (Елена Тулушева. «Подарок»). Вот на этом и настаивают авторы вошедших в этот сборник рождественских рассказов: счастье – нематериально, а чудо возможно. В любой семье, в любой квартире многоэтажного городского дома, больнице, школе, доме престарелых, поле, лесу.

Топливо этого чуда – прощение, милосердие, нежность. И их в этом сборнике тоже в избытке. Авторы его напоминают нам и о том, что мир любви, исполненных желаний и волшебства совсем рядом, и порталом в него может стать сновидение, заброшенная зерносушилка (Наталья Мелехина. «Волшебный сюрикэн») или даже нелепая игрушка из пластилина, сделанная «особенным» ребенком (Галина Маркус. «Синяя кнопка»). Тем не менее нащупать вход в этот мир не так просто. Но под Новый год и Рождество возможно всё.

Уже более полутора веков новогодние, рождественские или святочные рассказы, эти сказки для взрослых, собственно, для того и пишутся: чтобы напомнить читателям о достижимости радости и чуда и о коротком пути к ним. Довольно лишь проявить сочувствие к тем, кто рядом, не быть жадиной, как мистер Скрудж в «Рождественской песни в прозе» Чарльза Диккенса, положившей начало святочному жанру. Иногда для начала можно просто хорошо, профессионально исполнить свое дело (Ксения Туркова. «Клатч»). И все сдвинется с мертвой точки, пойдет, поедет, полетит.

Движение навстречу другому оборачивается движением навстречу собственному счастью. В темном зимнем небе загорается рождественская звезда, а на земле – человечность и милость.

Майя Кучерская

Йана Бориз
Императорская чашка

Чашка действительно заслуживала внимания: настоящий императорский фарфор – глубокий ультрамарин с золотой короной вкруговую, а по центру медальон, где старательно растопырила хвост царь-птица. Несколько непослушных перышек не влезли в овал и кокетливо выглядывали за ободок. Красиво. Умели мастерить царские ремесленники. Блюдечко тоже сплошь из кобальтового ажура в белой каемке. Баба Вася берегла реликвию с дремучих времен. Какая-то романтичная история украшала фарфоровый шедевр: то ли кого-то из предков Государь Император наградил, то ли в приданое досталась. В общем, сызмальства Лина постановила для себя: если случится конец света, в первую очередь надо спасать чашку. Все свои двенадцать лет с маленьким хвостиком она держалась этой заповеди, не дышала лишний раз на чудо и смотрела только из-под опущенных ресниц.

И в тот злополучный раз она ничего плохого не планировала – только показать Женьке неземную красоту. Любопытная эта Женька, все время хватается за чужое, вертит так и сяк. Вот и чашку безгрешную не оставила в покое: протянула руки загребущие. Лина, конечно, отреагировала, схлынула назад всем телом, не выпуская сокровище из рук, и с размаху впечатала драгоценную жар-птицу в угол серванта. Тонкий печальный звон прозвучал вражеской канонадой. Чашка распалась на части, как спелый арбуз, ополовиненная жар-птица ехидно косила уцелевшим глазом, как будто издевалась.

– Ой! – пропищала гадина Женька. – Какая ты неосторожная!

Губам стало мокро и солоно. Сквозь пелену Лина видела, как синие осколки крупными фарфоровыми слезами стеклись в золотое решето блюдца, только затейливая тонкая ручка острым крючком оскалилась в преступной ладошке.

– Можно я теперь у тебя поживу? – спросила у Женьки, заранее зная ответ.

– Дурочка…

Лина безнадежно махнула рукой, спрятала останки былого великолепия в шкатулку, а ту – в недра дивана по соседству с полузабытыми куклами, подружками детских игр. Она молча кинула Женьке толстый красный шарф, мол, проваливай, собрала злые рыжие кудряшки под синюю шапку, влезла в куртку и потопала на Невский, в самую большую антикварную лавку. Народу там перед новогодними праздниками оказалось не продохнуть: все выбирали подарки, листали пыльные книжицы, придирчиво осматривали серебряные подсвечники, едва не пробовали на зуб. Понятно, люд отправился на охоту. Навстречу ей протопал озадаченный Дед Мороз в синем бархатном тулупе и бороде набекрень. Обмотанный мишурой посох грузно клацал по брусчатке, тоже, видать, устал творить чудеса.

Конечно, ни в первой, ни во второй, ни в пятой лавке таких чашек не нашлось. Продавцы восхищенно цокали, глядя на фотографию в телефоне, и пожимали плечами. В последней усатый толстяк за прилавком расщедрился и дал адрес коллекционера, мол, если кто и сможет подсказать, то только он, Илья Валентинович. Лина вчиталась: недалеко, на Васильевском. Слякотный день мало походил на предновогодний: под ногами серая кашица, прохожие с озабоченными лицами, спящие незаметные гирлянды. Где-то в очереди стояла баба Вася и не знала, что ее сокровище разбито.

Ба вырастила маму одна, дед где-то сгинул, или его вовсе не было. До этой страницы семейной истории Лина никогда не долистывала. Сколько она себя помнила, родители держались за бабу Васю, как за палочку-выручалочку: весь дом на ней, детеныша и накормит, и выгуляет, и уроки проверит, мама с папой могут не беспокоиться. Даже внешне Лина походила на бабушку: такие же дерзкие голубые глаза и курносый нос. Наверное, та раньше тоже была рыжей, это теперь она припушилась благообразным серебром. Все радости и горести внучка привыкла делить с ба, и надо же было ее угораздить – именно самому близкому человеку разбить сердце, то есть чашку.

В невеселых думах она нашла неприметный серый дом-буханку, в котором проживал Илья Валентинович, взбежала по широкой, пахнущей хлоркой лестнице (не могла дождаться лифта) на пятый этаж и позвонила. В карманах куртки судорожно сжались кулаки: а вдруг его дома нет? Еще раз позвонила. На глаза уже почти навернулась новая порция слез, когда за дверью послышались шаги. Хозяин отворил без спроса: дряхлый дед в шерстяной кофте и допотопных очках с толстенными линзами.

– Только не прогоняйте меня, Илья Валентинович, у меня горе, – взмолилась Лина вместо того, чтобы просто поздороваться.

– Ну, заходи, дитя.

Хозяин посторонился, пропуская Лину в прихожую вместе с кусочком голубого подъездного сумрака.

– Я на консультацию и… и за помощью. Сказали, что только вы можете помочь моему горю. – Она полезла в карман за телефоном.

– Дитя, у меня самого горе, – вздохнул хозяин, – пропала собака – Филя, Филька, Филимонище, единственное родное существо. – Он сгорбился и поковылял вглубь квартиры, приглашая гостью за собой.

– Как так? Что значит пропала?

– Я зашел в магазин, привязал к крыльцу, выхожу – нет. Каждый день он меня дожидался… кто-то отвязал, значит.

Лина уже цапнула неравнодушным девчачьим глазом фотку на письменном столе: Илья Валентинович обнимал добродушного лабрадора и счастливо смеялся. Оказывается, улыбка делала его моложе. Или это счастье?

– Вот такую вещь требуется найти… – начала она, поднося телефон с фотографией к самому его носу.

– Это редкая, интересная вещь, их еще до революции выпускала парцелиновая фабрика, – взгляд заядлого антиквара чуть-чуть потеплел, – такую днем с огнем не сыскать. Я повспоминаю своих знакомых, но даже если у кого есть, то тебе, дитя, не продаст.

– Я сумею уговорить, вы только подскажите, к кому обратиться. – Ее глазенки выпрыгивали из-под шапки и горели жалобными свечечками.

– Я целый день по приютам собачьим ездил, устал, ноги еле передвигаю. Не могу сейчас рыться в записях. Дитя, давай увидимся после Нового года.

– Простите меня, но моя беда… тоже…

Лина сквозь слезы поведала про императорскую чашку, про бабушку, про семейную историю, хранившуюся в этой посудине незримым чародейским зельем.

– Ладно, дитя, повспоминаю, но не сегодня. Я страшно устал и расстроен. – Он всем видом демонстрировал, что визит завершен.

Лина вышла на улицу. Кобальтовые сумерки в цвет разбитой чашки замигали задорными гирляндами, будто царь-птица распустила хвост и плескала волшебством в темноту. Ноги не шли домой, как ни заставляла, в голове прочно поселился пропавший Филька. Потерять единственную родную душу, да еще и на Новый год! Как же коротать самую важную ночь в одиночестве? Кого обнимать? Кому шептать на ухо заветные желания? Еще есть пара часов, она может проверить: вдруг да выгорит?!

Лина прыгнула в метро и покатила в ближайший собачий приют. Конечно, никакого лабрадора там не видели: Новый год на носу, у всех на уме только закуски и десерты. Неудачница побродила вдоль вольеров, потрепала за ухом каких-то беспородных милах, оставила сторожу приметы пропавшего Фили и опять нырнула в густой поток шуршащих пакетов.

Ноги отчаянно промокли, сырой питерский сквозняк пробрался в рукава и расшалился, грозил покусать за локти, плечи, сожрать всю целиком. В следующем приюте ее снова постигло разочарование. А чего ждать? Ведь Илья Валентинович сказал, что уже объездил их днем. Сумерки превратились в полноценный вечер, с обязательными «Джингл белс» и подвыпившими ухарями. Точно пора домой. Она вышла на «Гостином дворе», чтобы в последний раз заглянуть в витрины антикварок. На крыльце снова мялся давешний Дед Мороз в синем тулупе, но уже без посоха. У его ног напуганной поземкой суетился лабрадор.

– Это ваш? – Лина не верила в чудеса, но ведь нынче не простой вечер, а канун самого волшебного праздника.

– Нет, – он внимательно заглянул под ее кудряшки, – приблудился.

Шальная надежда прострелила черепушку, аж в ушах зазвенело.

– Можно мне его забрать?

– Бери, конечно. – Дед Мороз обрадовался, полез в пустой мешок. – А вот тебе, девочка, и… – Он разочарованно развел руками.

– Не надо ничего, я уже большая, – великодушно отмахнулась Лина.

Она взяла лабрадора за ошейник и испугалась. А вдруг это не тот? На Новый год, конечно, чудеса случаются, но сегодня у нее явно невезучий день.

Илья Валентинович снова долго не открывал, наверное, заснул. В конце концов дверь медленно отворилась, но Лина уже поняла по Филиному поведению, что не ошиблась. Едва завидев серый дом-буханку, пес начал счастливо повизгивать, в подъезде нетерпеливо перепрыгивал через ступеньки и с ликованием кружился вокруг своей спасительницы, как будто водил хоровод. Ладно, хоть одно доброе дело ей зачтется, не так жутко будет перед бабой Васей ответ держать.

– А я тебе адресок нашел, – сказал Илья Валентинович, отбиваясь от бурных ласк любимца. – Вот, Марк Саныч, мой добрый приятель. У него есть такая же чашка, только, боюсь, не уступит. С ней связана какая-то любовная история, так что особливо не мечтай.

– Поняла-поняла, буду ползать на коленях, пока не уломаю!

Она схватила адрес и помчалась вниз по лестнице под доброжелательный лай и брошенное вдогонку: «Я ему позвоню, предупрежу».

Нежданно-негаданно небеса расщедрились на снег. Праздничные фонари снисходительно позволяли снежинкам кружиться в неоновых шатрах: мол, ладно, сегодня праздник, сегодня всем можно помечтать. Лина залюбовалась, ее мысли плясали в снежной кадрили, не желали угомониться. Домой или все-таки к Марку Санычу? Ма и ба обрывали телефон, надо домой. Но ведь сегодня самый подходящий вечер для чудес, теперь Лина точно это знала.

К Марку Санычу она нагрянула запорошенная и разрумянившаяся. Он открыл сразу, наверное, ждал гостей. Синяя кофта с замшевыми плечами и большим накладным карманом на груди не скрывала военную выправку, наоборот, подчеркивала. Седые усики и тонкий профиль с маленькой аристократичной горбинкой на сухом носу придавали ему сходство с белым офицером из старых советских фильмов про революцию. Он распахнул дверь. Лина без страха вступила в светлую прихожую, состроила жалобную мину. Глубоко посаженные серые глаза пару секунд внимательно оглядывали непрошеную гостью, потом хозяин квартиры изменился в лице, схватился за сердце и прошептал ее имя:

– Василина? Какими судьбами ты такая… опять?.. Или я уже умер?

– Нет, вы не умерли. Я насчет чашки, императорской…

А дома перед осиротевшим сервантом нервничала баба Вася, подправляя блюда с румяной уткой и непременным оливье. Уже пора за стол садиться, а внучка пропала. Времена неспокойные, нечего малой шебуршить по темнякам под Новый год. Она, разумеется, сразу заметила пустующее место, где почти сорок лет стояла заветная чашка кобальтового фарфора. Это была когда-то пара. Василина с детства мечтала, что из этих чашек всю жизнь будет распивать чаи со своей любовью – единственной, еще со школьной скамьи. Друг напротив друга каждый вечер до самой старости. Это он подарил ей чайную пару на шестнадцатилетие в придачу к своему сердцу. Ничего красивее босоногая челябинская девчонка до этого не видела. И когда он поехал поступать в военное училище, она положила ему одну чашку, заботливо завернула в домовязаный свитер. Так и положено, чтобы одна – ей, а другая – ему.

Потом были тысячи шпал, гудящие дымные поезда, редкие встречи и долгие разлуки. Она навещала его в Ульяновске, он приезжал на каникулы домой, каждую встречу они все подробнее и подробнее мечтали о свадьбе, составляли списки гостей, выбирали угощенья. А потом пришла его мать, залитая слезами, неверно стоящая на ногах, как подтаявшее в жару мороженое – влажное и грозящее опрокинуться навзничь, на грязный асфальт, забрызгать ни в чем не повинных прохожих своим горем. Она все повторяла, как заклятье, страшное слово «Афганистан». Больше Василина его не видела. Школьная любовь пропала, осталась только императорская чашка и Линина мама, родившаяся через восемь месяцев после самых сладких каникул молодого курсанта.

Сначала Вася искала его, писала, плакала, потом боль затерлась, спряталась в хлопотах, осталась только нарядная кобальтовая чашка с райской птицей, обещающей счастье, но, наверное, не в этой жизни. Переехала в Питер вслед за дочей, притащила с собой сервант и чашку. Да, жалко фарфоровой памяти – сокровища всей жизни, но сейчас бабушку больше тревожило отсутствие внучки-егозы.

Когда в двери заворочался ключ, в груди у бабы Васи потеплело. Наконец-то! Родной голосок пролепетал из прихожей:

– А я не одна, ба.

Василина Андреевна подняла глаза и обомлела: в дверях стоял Марк – ее первая и единственная любовь. Постаревший, но все еще импозантный. Она последний раз видела его на вокзале, в очередной раз провожая на учебу. И вот теперь, спустя целую жизнь, он стоял в дверях рядом с поникшей Линой и держал в руках фарфоровую чашку с жар-птицей и золотым ободком.

– Где ты был? – Она спросила так, будто он вышел за хлебом, а вернулся спустя неделю.

– Так вышло: ранение, плен, очнулся в американском госпитале, перевезли в США, долго лечили. Потом работал… на них, не мог отказаться после того, как меня спасли и из-под обстрела вынесли. Потом нельзя было возвращаться. Просто жил на пособие, преподавал русский язык. Так прошло тридцать лет, и тогда я решил вернуться. Тебя искал в Челябинске, знакомых расспрашивал. Потом перестал, думал, ты давно замужем и счастлива. В Питер переехал пять лет назад, квартиру в наследство получил. Теперь… – Он беспомощно развел руками.

– А как ты… почему… где… как?

Баба Вася маленькими шажочками приблизилась к Марку Санычу, показала глазами на Лину, снова перевела взгляд на него и протянула руку, как будто хотела потрогать, убедиться, что настоящий.

– Так ведь Новый год. А значит – любые чудеса случаются. – Он улыбнулся и неуверенно раскрыл объятия.

Лина внутренним чутьем поняла, что сейчас можно, и тоненько пропищала:

– Баб Вася, прости, я чашку твою разбила, но деда тебе свою отдаст.

Она сама испугалась, что назвала Марка Саныча домашним прозвищем «деда», оно само вылетело, невзначай, но никто, кажется, так и не обратил на это внимания.

Игорь Быков
Ватный человечек
Новогодний рассказ

Тяжеленный «бентли» внезапно смолк, медленно подкатился к обочине и замер. В салоне стало так тихо, что слышалось напряженное дыхание пассажира, который тут же грубо возмутился:

– Эй, ты что делаешь?

Водитель побледнел, но, пересилив себя, тихо ответил:

– Аркадий Петрович, сигнализация тестирует двигатель. Две минуты.

– Я вижу, что двигатель! – Возглас перешел в злобный шепот. – Если опоздаю, ты у меня остаток жизни телегу водить будешь, понял? Понял?!

– Да.

– Так делай что-нибудь! Не сиди.

Аркадий Петрович мельком глянул на циферблат «ролекса», схватил дубленку и с досадой толкнул дверь. Под лакированными туфлями заскрипел снег. Он оделся, нетерпеливо прошелся туда-сюда, прислушиваясь, как водитель суетится с фонариком под капотом, сплюнул и достал сигареты. И, уже щелкнув зажигалкой, вдруг заметил, что рядом из сугроба на обочине торчит странная палка. Рука остановилась. «Новогодние сюрпризы, едрена мать! – пронеслось в голове. – Давно пора быть в Цюрихе, а я, как последний лох, застрял на Шереметьевской трассе».

– Скоро там? – резко крикнул он.

– Минута!

Шоссе темной полосой скрывалось в морозной дымке. Небо, усеянное звездами, казалось удивительно черным. Щелкнув зажигалкой еще раз, Аркадий Петрович прикурил и, подняв огонек повыше, шагнул вперед, разглядывая палку. Она напоминала посох из дорогого полированного дерева с резным навершием, инкрустированным крупным граненым камнем. В камне этом свет зажигалки откликнулся, заплясал десятком ярких искр.

– Что за?.. – Аркадий Петрович ухватился…

Сознание его помутилось, будто густая тень пронеслась в глазах, и, не успев даже сообразить, что произошло, Аркадий Петрович увидел перед собой подъезд пятиэтажки. Самый обычный подъезд с засыпанным снегом бетонным козырьком, обледенелыми ступенями и железной дверью. А в голове почему-то закружились цифры: 1812, 1812, 18…

– Что за черт!

Окна в доме горели, слышались приглушенные голоса, мимо со смехом и громкими возгласами: «С Новым годом, дедушка! С наступающим!» – прошла шумная, подвыпившая компания парней и девчонок. В груди у Аркадия Петровича екнуло и похолодело. Ни трассы, ни машины, ни… Посох! Вот он – в руке. Рука! Меховой отворот, красный атласный рукав… Да что же это? Аркадий глянул вниз и увидел, что действительно стоит… одетый в какой-то широченный красный халат с меховой оторочкой, а с подбородка свисает огромная белая борода. И нащупал под носом усы, которых в жизни не носил, а на макушке шапку. Крепко выругался еще раз. И еще. И… обмер. Это же… его дом. Все прочее мигом вылетело из головы. Его родной дом, где… Ну да. Вон на стене надпись: «Ленка дура». Это же он рядом стоял, пока Коська Цыпкин царапал тогда, чтобы соседку позлить… Точно. И фонарь, вечно сломанный, и ступенька отколотая… тогда… тридцать лет назад… Рука Аркадия Петровича до боли сжала ручку посоха, а ноги каким-то неведомым образом сами понесли к двери… «1812». Это ж код домофона! Только-только поставили новомодную штуку. Только-только… Он все же не решился открыть сам и нажал номер квартиры. Перед глазами опять помутилось, а в груди больно кольнуло, когда послышался голос мамы:

– Здравствуйте. Кто там?

В горле пересохло так, что губы не могли пошевелиться. Не владея собой, Аркадий промычал что-то невнятное.

– Кто? Кто там? – повторила мама.

– Я, – наконец выдавил гость.

И услышал тихий голос отца:

– Да это, наверное, Дед Мороз. Катя, дай я скажу. – И уже громче: – Это вы по заказу?

Аркадий опять оглядел себя в странном красном халате, зачем-то поправил дурацкую бороду и неожиданно согласился:

– Я.

– Заходите.

Тихо щелкнул замок, и в динамике вновь послышался глухой голос матери:

– Аркаша, милый, готовься, к тебе Дедушка Мороз пришел.

И все стихло.

Аркадий Петрович, чувствуя, как сердце бешено колотится, с трудом сглотнул комок в горле и, постепенно-постепенно осознавая происходящее, перекинул посох в левую руку, а правой осторожно потянул дверь на себя…

Батарея, на которой сидели соседские ребята по вечерам, голые перила с остатками срезанного покрытия… На втором – огромная белая кнопка звонка Перулевых, а это звонок Коськи… Дома, наверное… Дома? Как он тут очутился? А ведь вот оно все – перед глазами. Аркадий Петрович, нерешительно стуча посохом, поднялся на свою площадку и застыл. До ужаса знакомая, обитая дерматином дверь. Зажмурился, помотал головой. Легонько пахнет краской – Дороховы на четвертом сделали ремонт. Открыл глаза. Но как же… как оказаться в одеянии Деда Мороза перед дверью собственной квартиры… тридцать лет спустя или… тридцать лет назад? За дверью тихо.

А ведь он знал. Да, знал, почему так тихо за этой дверью, и кого с нетерпением там ждут, и как многое зависит от этой встречи.

У Аркадия Петровича по-особому остро захолонуло в душе, как-то тепло-тепло и одновременно горько, а на глазах выступили слезы. Отчетливо вспомнился давний Новый год… когда он, пятилетний мальчуган, так надеялся, так ждал и верил, что придет Дед Мороз, которому вместе с мамой было написано письмо… и то жуткое отчаяние, ужасное разочарование и обман, что засели в памяти острой мстительной иглой. Чуда не случилось! Дед Мороз так и не появился. Остались только ненависть к волшебству, и праздникам, и взрослым… И вот поэтому он знал теперь, что должен сделать.

Аркашка, словно мячик, подпрыгнул на стуле, услышав голос мамы. Он пулей вылетел в коридор и, задыхаясь, выпалил:

– Дедушко Мороз? Мама, он правда пришел?

– Тихо, тихо. – Отец положил руку ему на плечо. – Не «Дедушко», а Дедушка. Пришел.

– Через минуту. – Мама погладила сына по голове, ласково улыбаясь.

– А подарок? – возбужденно зашептал мальчик. – Он принес подарок?

– Сейчас увидим.

Все трое замолчали, стоя в коридоре и ожидая желанного гостя. И разом вздрогнули – Аркаша этот миг хорошо запомнил! – когда раздался звонок.

Открыл отец, и на пороге появился он, самый настоящий Дед Мороз, бородатый, в красном халате и шапке – как на картинке. Пришел! Аркашка не удержался, кинулся к нему, ухватил за рукав и закричал так искренне, так восторженно, как могут кричать только малыши, впервые увидевшие чудо:

– Дедуш… ка Мороз! Это ты! Ты получил мое письмо? Получил?

Дед Мороз почему-то сначала молчал, потом откашлялся и поднял мальчишку на руки. Голос его слегка дрожал:

– Ну, здравствуй, Аркаша. Вот ты какой. Рад тебя видеть. Письмо я, конечно, получил.

Он сунул руку в карман и вынул тот самый конверт.

Мальчик притих и завороженно смотрел Деду Морозу прямо в глаза.

– Дедушко… Дедушка Мороз, а почему ты плачешь?

– Это не слезы, Аркаша, это снег тает. Снег.

Тут мать с отцом воскликнули хором:

– Проходите, пожалуйста, в комнату. Аркаша, приглашай Дедушку к столу.

– Идем к столу, – прошептал мальчик, – там елка. Я сам наряжал. И гирлянду клеил.

Дед Мороз сбросил туфли и во главе праздничной процессии вошел в комнату.

Все кружилось в голове Аркаши, как в тумане. К удивлению своему, он, ужасно волнуясь, но без единой запинки отчеканил стишок и едва сдерживался, чтобы не напомнить о подарке. Пока Дед Мороз задержался посреди комнаты с бокалом шампанского и поздравлял маму и папу, убежал в спальню, чтобы вытащить из шкафа ватного человечка – свою собственную первую поделку. У человечка, обернутого клочком красной ткани, были огромные глаза и роскошная борода. Точно такая, как у Деда Мороза. Мальчик вернулся и протянул игрушку гостю:

– Дедушка, это тебе.

Дед Мороз передал бокал отцу, присел на корточки, хитро подмигнул:

– Спасибо! И у меня есть для тебя подарок, малыш.

И, словно по волшебству, вытащил из кармана – прямо из кармана! – паровоз. Настоящий паровоз с колесами, трубой и машинистом внутри. Как и было написано в письме. Аркаша, затаив дыхание, без единого звука принял долгожданный подарок, бережно прижал к груди, еще раз взглянул на Деда Мороза и… расплакался. Вот прямо разревелся от всей души.

– Ну что ты, что ты! – Мама обняла его, прижала к себе. – Не плачь, хороший мой. Это же твой…

Всхлипывая, малыш едва промолвил:

– А Дедушко Мороз тоже плачет, вот и я…

Все трое смотрели на гостя. Из глаз Деда Мороза в его белые усы лились крупные-крупные слезы. Он тут же, явно смущаясь, неловко шмыгнул носом, прошептал:

– Светлого праздника, родные мои! – и поспешно направился к двери.

А мальчик кинулся за ним, обхватил колено и почти беззвучно произнес:

– Приходи еще. Приходи.

Как только щелкнул замок, перед Аркадием Петровичем опять возник придорожный сугроб, все такая же темная Шереметьевская трасса, а за спиной глухо заурчал автомобиль.

– Аркадий Петрович, пора.

– Да, да.

Он медленно-медленно отпустил гладкую ручку загадочного посоха, по-прежнему торчавшего в снегу, выбросил потухшую сигарету и сел в машину.

– Паша…

– Да, Аркадий Петрович.

– Поворачивай в город.

– Аркадий Петрович, но самолет через полчаса.

– Поворачивай, поворачивай.

Он достал телефон и набрал номер.

– Алло, мама. Это я. Прости, что раньше не позвонил. Посмотри, пожалуйста, мой ватный человечек… помнишь? Да-да, тот самый, с бородой. Он в серванте?

Прошла минута.

– Исчез куда-то? Хорошо. Люблю тебя. Ты не против, если я сейчас приеду? – Аркадий, точно зная, чему именно, улыбался во весь рот. – Чай? Да, конечно, с малиной будет в самый раз.