Kitobni o'qish: «Легион ужастиков»

Mualliflar jamoasi

Shrift:

Над составлением работали:

Аня Тэ

Артем Виноградов

Виктория Радионова

Маргарита Эннс

Алексей Талаев

Ярослав Хотеев

Игорь Хотеев

Выражаем огромную благодарность художнице Лев Елене за замечательную обложку книги.

Иллюстрации к рассказам сборника нарисованы при помощи нейросети.

Спасибо издательству «Перископ-Волга» за корректуру и верстку сборника.

* * *

Осыпанный перьями

Всеволод Старолесьев

«Я золотой орел среди червей».

Эта мысль заставила Арсула улыбнуться.

Да и как не улыбаться, глядя с вершины трона на замерший в предвкушении пира и зрелищ зал? Золото и мрамор, поделочная кость и эбеновое дерево, серебро и гранит сплетались в узоры орнаментов, вились спиралями колонн, застывали арочными изгибами и мозаикой на полу.

«Я много беру у мира, но отдаю куда больше. Красоту, порядок, знания! Моя библиотека тянется к небу, а тень ее покроет любой стольный град!»

Гости давно расселись за столами. Щербеты, медовая сдоба, истекающее соком мясо… Кушаний было так много, что визирь распорядился раздать следующим утром на площади объедки.

Танцовщицы и танцоры, словно сотканные из огня и воды, извивались между столами, собирая полные похоти взгляды.

– Третья смена блюд, великий властитель! – Визирь неслышно появился из тени и склонился над плечом Арсула. – Птицелов здесь.

– Да трижды плевал я птицелову в лицо, а он всякий раз благодарил меня и не утирался! Я жду лишь ее.

– Тогда четвертой смены блюд не будет. Все мы ждем лишь Ильшару.

«Мудрый человек. Побольше таких, и моя власть простиралась бы куда дальше. Но на то и редки самородки, чтобы видеть изъяны сора на их фоне».

В его роду были правители и воины. Интриганы, что переворачивали государства. Служители тайных культов и колдуны. Лишь ученых пока не было. Но сегодня его единственное дитя, сиятельная Ильшара, познавшая за десятки лет десятки наук, предстанет перед цветом знати.

Для того, чтобы обучить Ильшару последнему таинству, верные слуги отыскали в недавно подчиненных воле Арсула землях удивительного колдуна-птицелова.

То был сухопарый мужчина в простых дорожных одеяниях. Лицо его сморщилось от ветров и солнца. Столько убогий облик казался кощунственным среди богатства и чистоты дворца.

Птицелов шел медленно, не решаясь глядеть на правителя. Как мул он тащил большую клетку, накрытую шелком. И покорность колдуна радовала Арсула.

– Ваши птицы здесь, властитель, – проговорил птицелов, опускаясь на колени.

Он чуть приподнял шелковое покрывало и отпер дверцу.

В зал выпорхнула птаха в оперении цвета льда.

Следом под своды поднялась огненная птица. Она полыхала, разгоняя тени и внушая трепет.

Третья оказалась ярко-зеленой и напоминала змею.

– Мои любимицы, – проговорил птицелов. – И ваша славная дочь обучена ими управлять.

Он сорвал шелк с клетки.

В зале воцарилась тишина.

Арсул вмерз в трон.

Существо, распятое на прутьях, не имело ничего общего с прекрасной Ильшарой… так хотелось думать правителю. Но чем дольше он глядел на нее, тем больше узнавал.

– Нож и нити, – проговорил птичник, – искроили ее плоть, как ты искроил мои родные земли. Перья, что я вгонял в мясо, подобны стрелам, отнимавшим жизни моих близких. Я забрал ее язык, погрузив в рот раскаленные угли, взятые с пепелищ наших городов. Но Ильшара живет подобно тому, как живут захваченные тобою земли.

– Стража! – завопил визирь, но ни один из охраняющих зал воинов не шелохнулся. Существо в клетке пленило их взоры и одурманило разум.

– Бесполезно кричать. Я дам правителю то, чего они достоин. Ильшара, это твой пир!

Рот существа, превращенный в жуткую пародию костяного клюва, раскрылся, и булькающий клекот разнесся над залом.

Синяя птица расправила крылья, и огни погасли. Холод, что она источала, резал острее бритвы.

Красная заметалась под потолком, роняя огненные перья. Они плавили золото и мрамор.

Зеленая сочилась ядом, оставляющим на телах гостей гноящиеся язвы.

– Жри, Ильшара, покуда твое брюхо, подобно ненасытной воле отца, не раздуется и не лопнет.

Хорошо одетый господин

Анастасия Астерова

Джил приютила Джереми на время болезни мамы. Юноше нравилось про себя звать старуху по имени. Будто от этого серый хлеб на завтрак становился менее унылым, дом – менее затхлым, а её странный каркающий смех – менее безумным.

Джереми приходилось торговать цветами, с которыми старуха возилась на заднем дворе. В октябре, когда по утрам вот-вот на траву выпадет иней вместо росы, цвели только хризантемы.

Покупателей было мало, но зато каждый день ровно в шесть из тумана являлся хорошо одетый господин. Джереми отдавал ему цветок со словами «Госпожа Джил кланяется». «Благодарю, Джереми», – отвечал господин и уходил.

Очередное промозглое утро началось с охапки хризантем в лицо.

– Придержи одну! – каркнула Джил.

Он только кивнул, собираясь на рынок.

По дороге заглянул в витрину кондитерской, и леденцы там смотрелись не хуже, чем те, что он видел в Манчестере.

День тянулся как обычно, пока после четырёх вдруг не явилась девица в яркой шляпке. Увидев Джереми, она припустила к нему.

– Какое счастье, – воскликнула она, хватая цветы. – А есть ещё? Я дам тебе шиллинг и ещё по пенсу за каждую хризантему.

Пенсы зазвенели у Джереми в голове, и он вспомнил, что Джил всегда оставляла вазу с цветами в нетопленой столовой.

– Деньги вперёд, – сказал он.

И припустил домой, сжимая в руке монеты. В столовой и впрямь стоял букет. А потом Джереми вышел на задний двор и срезал всё, что нашёл, не пощадив даже бутоны. С добычей он вернулся на рынок, забрал у девицы деньги и отправился набивать карманы сладостями.

Только когда пробило шесть, Джереми вспомнил о господине.

«Но цветов всё равно больше не осталось», – подумал он.

Гулял он, пока улицы совсем не опустели, а потом прокрался домой. По пути он заметил что-то белое в траве. Хризантема.

«Эх, простофиля, мог бы заработать ещё один пенс!»

Джереми поднял цветок, на цыпочках дошёл до чулана за той самой столовой и затаился. Вдруг старуха ещё не спит и думает невесть что. Просидев несколько часов, он решил подняться, но тут раздался стук в дверь.

Затрещала лестница, заскрипели половицы в коридоре, и потом Джереми расслышал два голоса – старухи и того самого господина-в-шесть.

– Дрянной мальчишка! – сказала громко Джил.

Джереми насупился. Вот гадкая старуха.

Шаги приближались. Джил вошла в тёмную столовую, а господин следом за ней.

– Как же так! – воскликнула она, увидев пустую вазу из-под цветов.

– Плата, – напомнил господин.

– Секунду, да, да, – Джил выбежала на задний двор, и оттуда послышались её восклицания.

Господин ничуть не удивился, а спокойно ждал, покуда часы в гостиной не пробили полночь. Тогда он стукнул тростью об пол, и старуха медленно, бессильно шаркая промокшими домашними туфлями, вернулась с заднего двора.

– Цветов нет, – каким-то тусклым, надтреснутым голосом сказала старуха, потом вдруг затараторила. – Но завтра я найду ещё! Сколько угодно!

– Один цветок в день, не больше и не меньше. Договор нарушен.

– Нет, нет!

Джил закричала исступлённо, отчаянно. Под ногами её вдруг разгорелось пламя, охватило её всю. Корчась в огне, старуха упала на пол и провалилась будто сквозь него. От ужаса Джереми не устоял на ногах. Господин повернулся к чулану, сделал пару шагов и распахнул дверцу. Джереми уставился на него во все глаза и задрожал.

– С ведьмами такое случается, не переживай, – успокоил его мужчина.

Посмотрел на хризантему в руках Джереми и добавил:

– Но ты мог отдать цветок, когда Джил его искала, верно?

Господин усмехнулся, и в глазах его юноша узрел нечто такое, что не давало ему потом спать долгие годы, и добавил:

– Значит, свидимся, Джереми.

И исчез, словно его не бывало.

Не смотри ерунду

Роман Цай

– Ты куда билеты убрал? – спохватилась Настя.

– В чемодан, – отвечаю, – во внутренний карман. К паспортам.

На кухне гудит чайник, пахнет горелым.

– А как мы на досмотре будем? За документами в чемодан лезть?

Не подумал. А точно в чемодан убрал? Или…

– Ты маме позвонил, чтобы кота забрала?

– Она приходить будет.

– Она хоть знает, что приходить надо? Какой корм насыпать, как лоток менять?

– Сейчас позвоню. У тебя горит что-то.

– Ой!

Настя убежала на кухню. Я смотрю на собранные вещи и не могу вспомнить, куда спрятал документы. Придётся разбирать всё, но начну с чемодана. Так, какой там код?

– Гы! – улыбается Мишка. Один зуб уже выпал, второй шатается. Лишь бы во время отпуска не возникли проблемы с его зубами. Чёрт его знает, куда там обращаться.

– Банан будешь? – спрашиваю.

Мишка довольно кивает, не выпуская из рук планшет с мультиками. Краем глаза подмечаю Дим Димыча. Хоть не всякую ерунду смотрит. Не до него сейчас.

– Слава, а термос где? – кричит Настя.

– В верхнем ящике посмотри.

– Посмотрела, там нет.

Рассержено встаю, иду на кухню. Открываю дверцу и вспоминаю, что последний раз убирал термос в шкаф в гостиной. Чертыхаюсь. Возвращаюсь в комнату.

– Пап, а где банан? – возмущается Мишка.

Чертыхаюсь вслух. Достаю термос, иду за бананом. Из динамика планшета звучит писклявый Машин смех – опять медведя мучает. Успел переключить мультик – ни на чём сосредоточиться не может! Надо будет с ним поговорить.

– Нашёл билеты? – говорит Настя, принимая у меня термос.

– Ищу. А где у нас бананы?

– Кончились. В магазин надо идти.

– А что есть?

– Слива, яблоко.

Беру и то и другое, возвращаюсь к сыну, протягиваю фрукты. Мишка берёт, не отрываясь от экрана.

– Спасибо.

Вижу, листает фотографии. Всяко лучше мультиков.

Кладу чемодан на пол и мучаюсь с замком.

– Настя, а какой код, не помнишь?

– Мишкин день рождения.

Точно!

Щёлкает замок, и я поднимаю крышку. Вещи врассыпную на пол. Чёрт!

– Смотри, что у меня есть! – звучит из динамика Мишкин голос.

Поднимаю глаза: сын смотрит видео с собой же, играющимся с какой-то ерундой. Сгребаю вещи, думаю, как попрочнее закрепить лямки. Так, стоп. Не помню, чтобы мы что-то снимали с ним последние полгода.

Сажусь рядом с Мишкой. Бледный какой-то. На экране Мишка тоже какой-то не такой.

Вот он сидит за столом (не помню у нас такого стола), глядит в камеру. Руки испачканы чем-то красным, пальцами ковыряется в непонятной гадости, увлечённо так ковыряется.

Судорожно вспоминаю, чем эта гадость может быть: пластилин, краски? Нет, не похоже.

– Настя, иди сюда.

– Что такое?

Настя заходит с полотенцем в руках (вытирает руки), озадаченно смотрит на нас.

– Не ты снимала? – киваю на планшет.

– Не помню.

– Папа, мне страшно, – лопочет Мишка. Тревога поднимается и у меня, необъяснимая такая, странная.

Вглядываюсь в картинку и понимаю: тот Мишка держит в руках пульсирующее сердце. Пальцами отрывает кусок – с четверть – и ехидно смотрит на нас.

Настя берёт ребёнка на руки, отбрасывает планшет.

– Что за шутки, Слава?

Смотрю на неё непонимающе. Перевожу взгляд на отброшенный планшет.

У тамошнего Мишки в руках ещё бьётся сердце, а оторванный кусок он кладёт в рот.

И тут изувеченное сердце останавливается.

– Мама, мама, сердечко болит, – жалуется Мишка.

* * *

Жену с сыном увезла скорая, а я ковыряюсь в планшете. История просмотров, файлы на карте – ничего! Откуда видео взялось?

Звонок среди ночи. Я не сплю.

В трубке рыдающий Настин голос.

– Слава, наш Мишка, он…

Кладу трубку. Сердца не чувствую. Ничего не чувствую.

Даже не заметил, как включился телевизор. Разве он работал?

Вот на экране я, сижу за каким-то столом. В руках что-то красное…

Скрипы

>Всеволод Старолесьев

Лес был жадным. Отнял всё. Вначале – мечты. Потом – семью, уложив кого в густой ракитник, кого в реку бросил, а кого и волкам в пасти.

Теперь затребовал Петра, но не всего разом – лишь стопу. Взял с куском голени, оставив обессиленного человека скрести влажную от рос и осевших туманов землю, рыть, как червь, ходы в грудах листьев.

Боли было много, как опавших ветвей и сучков в старой промоине, по которой полз к смерти изувеченный человек. Ему говорили, что ловчих и охотников здесь нет. Зато были ямы на зверя. На какого? Двуногого. Потому что лес не терпел чужаков, рьяно охраняя тайны.

Пётр уткнулся пламенеющим от жара и боли лицом в грязную лужу и замер, прощаясь с миром. Кругом виноватый, больной оттого, что родных не уберёг и сам стухнет в промоине. Просил у леса уже не богатства или излечения, как раньше, а простой смерти.

Такую и бог раздаёт в охотку. Но…

– Глаза открыл? – спустя вереницу чёрных дней послышался незнакомый голос. – Цепляйся ими за балки. За паутину. За сажу цепляйся, они удержат.

Пётр зацепился. Словно якорь бросил, и потоки смерти оставили его в покое. А боль, ставшая его спутницей давно, вдруг исчезла.

Он лежал на полатях голый, целя срамом в чёрный потолок.

– О, и червячка уже прикрыл? Жить будешь, раз наготы стыдишься! – расхохоталась его спасительница.

Так смеяться мог бы мох, забитый в щели на чердаке, и так смеялась старуха, сидевшая на полу кривой избы.

Пётр едва шевелил языком, опухшим от жажды и укусов, и еле смог спросить, где он, почему жив.

– В избе моей, я отсюда с миром толкую, слушаю его, пою для него, а он поёт мне! – старуха поднялась. Жёлтая её кожа обтянула кости, а ветхая одежда держалась, не иначе, на жировых и грязных пятнах – иначе давно бы распалась на волокна. – Дождь мне поёт, ветер, волк, покойник. А я пою им, как умею. Только не песни им нужны, а музыка. Её сыграешь ты.

Пётр вдруг заметил, что стены избы увешаны сопилками, свирелями, дудками. Костяными и деревянными, глиняными, выточенными из ракушек. И изба гудела страшную музыку, рождённую сквозняками.

Он поднялся, боязливо глядя на культю…

– Мать моя, – пролепетал он, увидав деревянную лапу, слившуюся с костями и плотью. – Как же так…

– Лягушкой тебе уже не быть, но под солнцем ещё походишь, – ответила старуха, пристально глядя на него бесцветными глазами. – Я тебя спасла, но вот мой зарок – земля тебя будет носить, покуда слова моего не ослушаешься. А слово такое – топчи погост, скудельницу, курган, заходи на всякое пепелище и руины, коли повстречаются. Иди в чащобу – тебя ни зверь, ни злой дух не тронет. Вот и весь зарок.

Пётр медленно кивнул, с трудом соображая, чего хочет безумная бабка.

– Награда тебе будет и помимо ноги. Получишь, едва за околицу выйдешь. Ты ж в лес за дарами моими пришёл когда-то? Вот тебя они и повстречают.

Старуха помогла ему спуститься по сходням и вывела к едва заметной стёжке.

– Иди – и слушай. Помни зарок.

И Пётр пошёл, будто вела его неведомая сила.

Нога заскрипела, словно разом сотни душ застонали от боли. Каждый шаг был словом, что лилось из сухого дерева. Пётр слышал мелодию, рассказывающую о владычице леса. Была она тут до старых богов, изгнала и их, и бога нового. А из креста и пня, которым поклоны били, смастерила ногу, изувечив всё доброе, что было в них.

Нога пела для тех, кто ушёл в землю, и звала их за собой.

Пётр рассмеялся, когда увидел, как из лесу к нему идут родные. Пусть плоть их черна, пусть глазницы пусты и полны личинок, но семья снова вместе! И так будет всегда, покуда несёт он страшную музыку лесной старухи в большой мир.

Идеал

>Ксения Еленец

Автобус тряхнуло на ухабе. Выдернутый из дрёмы Сеня выругался и тут же сжался, ожидая мамкиного ора. Лишь пару секунд спустя он осознал, что мамы рядом нет.

– Арсений, не стоит употреблять такие слова, – Толя держал спину прямо, словно проглотил железный прут.

Сеня окинул взглядом поджатые губы, прилизанные волосы, ворот отутюженной рубахи, торчащий из-под пальто, и с трудом подавил желание сплюнуть.

– Чё-то не нравится, вали, – буркнул он, надвигая замусоленный козырек кепки на глаза.

Сеня уже сто раз пожалел, что решил бежать, не дождавшись, пока мамина подруга с сыночком свалят. Кто ж знал, что этот тюфяк, увидев Сенины сборы, увяжется следом.

– Ты обещал найти нам место для ночлега.

Толя нудел как заведённый всю дорогу. Ему не нравилось, что Сеня забрал и выключил его телефон, не нравился автобус, не нравились чипсы, которые Сеня взял на перекус.

– Задрал! – получилось слишком громко.

Водитель нахмурился. Он с начала поездки подозрительно косил на двух подростков без сопровождения на междугороднем рейсе.

– На, – Сеня с раздражением швырнул Толе телефон и несколько мятых купюр. – Бабла больше нет. Ма карту заблочила.

– Я подыщу что-то по финансам, – заверил Толя, зажимая кнопку включения телефона.

Сеня упёрся носками кед в спинку переднего сидения и прикрыл глаза.

* * *

Кнопка смыва не работала. Сеня раздражённо пнул унитаз.

Гостиницу Толя нашёл шикарную – на городском отшибе, посреди промзоны. За окном грохотало, в комнате воняло так, словно под кроватью что-то сдохло. Лампа мигала как припадочная. Зато тётка на вахте не спросила у них документов.

Мелькнула малодушная мысль написать отцу, но Сеня её отогнал. Узнав, что сын на пути к нему, отец сразу же начнёт названивать матери. Нужно явиться неожиданно.

В кармане висящего на вешалке пальто зажужжало. Толя – дурень – не вырубил мобильник.

Сеня вытащил телефон, тронул кнопку выключения, но пляшущее на экране название контакта заставило остановиться: «Заказчик».

По хребту поползли колючие мурашки. Лампа в очередной раз затрещала и мигнула. Стало жутко. Он дёрнул ручку двери, и сердце тревожно замерло. Уходя в магазин, Толя запер его в номере.

Сеня попятился и полетел на пол, споткнувшись о брошенный у порога рюкзак. Тот – чистенький и серенький, как его хозяин, – странно зашуршал. Потирая ушибленный зад, Сеня открыл самое большое отделение и бесцеремонно перевернул рюкзак вверх тормашками.

На пол посыпались толстые свечи, огромный кусок мела, банка с густой бурой жидкостью, неаккуратно свёрнутый шмат полиэтилена. Последним выпал огроменный нож.

Негнущимися пальцами Сеня разблокировал экран чужого телефона. Отцовский номер никак не вспоминался. Сеня уже запаниковал, но в памяти всплыли мамины цифры. Закончить набор он не успел.

Мамин номер оказался забит в Толином телефоне под именем «Заказчик».

Щёлкнул замок. Сеня попятился вглубь комнаты.

Толя оглядел гору вещей на полу.

– Не волнуйся, – сказал он. – Один ритуал, и ты станешь идеальным ребёнком. Как я.

Сеня закричал, но звук утонул в грохоте промзоны за окном.

Чай гибискуса

Соня Эль

– Это хороший щай, полесный, гибискус, – говорила Ира, слегка шепелявя. И слегка выпучивая глаза. Жидкие волосы обтягивали её череп; застиранный халат давно потерял цвет.

Эдик говорил спасибо, обречённо смотрел на чашку с кровавым напитком и каждый раз вспоминал лужу крови…

Он говорил себе, что был молодой, глупый, что произошла трагическая случайность, несчастный случай, но в глубине души знал. Они поссорились с Севой из-за другой девчонки. Он даже не помнил, как и почему. Помнил берег, опушку леса, что много выпили тогда на пикнике, помнил, как все начали разъезжаться. Что они остались вдвоём. Допили последнее. А дальше очнулся, увидев Севу у своих ног. Их одежда залита кровью, а в руках у себя увидел нож. Помнил жуткий крик и не сразу понял, что это кричит он сам – так тонко и страшно. Помнил, как Ира вернулась и улыбнулась своей чуть безумной улыбкой. И сказала, шепелявя неправильным прикусом:

– Всё будет хорошо, пойдём со мной. Я отвес-су тебя домой.

Серая мышка Ира, которую никто на курсе никогда не замечал, постирала его одежду, накормила, уложила спать. В свою постель. А когда через несколько дней пришёл следователь, сказала, что ушли вместе, провели ночь вместе. Ничего не слышали, ничего не знаем. Кажется, Сева оставался с кем-то, но не помним, кто это был. Темнело, знаете ли.

И никто не нашёл тот нож, никто не нашёл и убийцу.

Так и осталась Ира в его жизни, охраняя его, как серая скала. Как страшный ангел… Как демон с выпученными глазами.

К счастью, у них не было детей. Зато была рутина. Эдик торчал до ночи на работе, чтобы устать, как чёрт, и вернуться поздно. Она приносила ему чай и печенье, которое пекла сама. Он тысячи раз говорил, что ненавидит и то и другое. Она смотрела на него оловянными глазами навыкате и отвечала, что это «очень полес-сно».

Особенно страшно было, когда она улыбалась.

Эдик вырабатывался до дна, чтобы вернуться и сразу заснуть, чтобы не видеть её, но тогда она приходила во сне и приносила ему кровавый чай. Зачерпывала его из трупа Севы, прямо из его груди, ставила перед Эдиком и говорила, чуть присвистывая:

– Это так поле-с-с-но!

И в темноте горели только её круглые выпученные глаза, в которых, казалось, навеки застыл ужас. А под ними – безумная улыбка.

Однажды ночью он проснулся от тонкого крика. Долго не мог понять, что происходит, но когда пришёл в себя, то понял, что это воет кран. Эдик поднялся выпить воды, покрутил кран, наклонился под раковину и в темноте увидел, что что-то блеснуло. Это был тот самый нож. Ещё в засохшей крови.

У Эдика затряслись руки. Он не знал, как и почему, но вдруг увидел, что заносит нож над спящим телом. И закричал тонко, как кран, вонзая его в тело снова и снова.

Пока она не открыла глаза и не улыбнулась:

– Тебе принес-сти щаю, дорогой?