Kitobni o'qish: «Альманах современной русской прозы и поэзии «Литературные встречи» №3»

Mualliflar jamoasi

Shrift:

Художники:

Дарья Герасимова, Ирина Гринберг, Татьяна Никольская, Наталья Сорокина, Елена Митяева, Рената Филимонова, VALERIUS

В оформлении обложки использована иллюстрация Игоря Разживина «Ночная гроза гремит над Москвой»

Проза

Анаит Григорян
г. Санкт-Петербург

Оттепель

Девочка, низко опустив голову, шмыгнула носом, втягивая показавшуюся из него каплю, и переступила с ноги на ногу.

Ботиночки на ней были зимние, но уже давно не новые: краска на них повытерлась, и искусственный мех, видневшийся на отогнутых язычках, был уже весь свалявшийся и заляпанный мартовской слякотью. Начало весны в этом году выдалось холодным. С обложенного тучами неба сыпал мелкий снег вперемешку с противным то ли дождём, то ли туманом, и под голыми ещё кустами кисли ноздреватые сугробы, представлявшиеся Тамаре похожими на громадных грязно-белых собак, прилёгших на стылую землю и замерших в ожидании, чтобы вдруг облаять ничего не подозревающего прохожего. В широких конусах света под фонарями мельтешили снежинки. Снег под ногами у девочки был растоптан в водянистую грязь – видимо, она уже давно здесь стояла, а в почтовое отделение зайти боялась. В прошлый раз уставшая и издёрганная под конец рабочего дня начальница шуганула её, решив, что та хочет украсть упаковку хлебных палочек. Потом, впрочем, засовестилась и выскочила следом на улицу, чтобы завести её внутрь и чем-нибудь угостить, но девочки уже и след простыл. Пуховик на ней был застёгнут не доверху, и в вороте белела шея, кое-как обмотанная тонким вязаным шарфом.

Иллюстрация Натальи Сорокиной

– Ну-ка, – Тамара наклонилась, взялась за шарф, поправила его, чтобы получше закрывал горло, и дёрнула вверх бегунок молнии. – Получишь воспаление лёгких – в школе на второй год оставят.

Девочка коротко глянула на неё исподлобья и снова уставилась в землю. Тамара успела заметить на её левой щеке небольшой синяк, черневший в мартовских сумерках.

– Это кто тебя так, Настя?

– Кыця, – хлюпнула девочка и мотнула головой.

«Шапки-то у ней нет, вот беда», – спохватилась Тамара, стащила с головы свою – ярко-малиновую, с большой вязаной розой – и нахлобучила на девочку. Шапка оказалась сильно велика и сползла ей чуть ли не на нос.

– Кыса, говоришь?

– Кыця, – повторила девочка.

– Кыса так не могла, – сердито возразила Тамара. – Это мать тебя, да? Признавайся, мать опять вас побила? Побила, да?

Она схватила её за рукав замызганного пуховика и потормошила. Та совсем не упиралась и, неловко придерживая всё время сползавшую шапку, снова отрицательно помотала головой, как большая тряпичная кукла, которую взяли в руки и хорошенько встряхнули.

– Нет, это меня Вика ударила. Мы с ней просто в куклы играли. Вика случайно и ударила.

«В куклы? Какие там у них куклы, врёт ведь и не краснеет», – подумала Тамара. Правда, краснеть Насте было уже некуда – её лицо и так было красным от холода.

– Вика – это малая ваша, что ли? Что ты такое говоришь, как Вика могла тебя так ударить? Ну-ка, – она заставила девочку запрокинуть голову и внимательно всмотрелась в её лицо, освещённое горевшей над дверью отделения лампой.

Синяку было на вид не меньше суток – густо-багровый посередине, по краям он уже цвёл фиолетовыми и зеленовато-жёлтыми разводами, как будто по коже щедро размазали краску. «Хорошо приложила», – без злости, с каким-то тоскливым равнодушием отметила про себя Тамара. В дополнение к синяку на подбородке виднелся небольшой кровоподтёк, а на носу – тонкая, почти уже зажившая царапина – это, должно быть, её и вправду цапнула подвальная кошка Пуговка, не любившая, когда дети совали носы в продух, куда для кошек сердобольные жильцы ставили пластиковые блюдечки с кормом. Тамаре вспомнилось, как однажды Настя пропала и её искали по всему району с участковым, пока дворник Фарид не признался, что пустил зарёванную девочку в подвал, и там её нашли наутро свернувшейся калачиком возле труб центрального отопления. Пуговка сидела рядом и таращилась на неё злыми зелёными глазами: Настя съела поставленный для кошек корм.

– Это тебя что, тоже Вика ударила? – Тамара показала пальцем на подбородок девочки.

– Вика, – тихо ответила Настя и снова шмыгнула носом, втягивая упрямо вытекавшую из него каплю.

– Ладно, пойдём давай, а то совсем замёрзнешь, хорош соплю гонять, – Тамара слегка потянула её за рукав. – Пойдём-пойдём. Покормлю хоть тебя, что ли.

Девочка послушно потопала за ней.

От почтового отделения до дома Тамары идти было всего ничего: семь минут напрямую, а по дворам можно срезать до пяти. Когда накатывала грусть, Тамара говорила себе, что запросто могла бы устроиться на другую работу, где платят раза в два больше, хоть бы даже в хлебный возле автобусной остановки, но туда идти почти полчаса, а почта – вот она, рукой подать, особенно если через дворы. Летом и осенью тихие пешеходные улочки между домами были настоящим заглядением, но теперь аккуратные клумбы, на которых в тёплое время цвели ароматные петунии, яркие анютины глазки и бархатцы, чьи лепестки казались вырезанными из плотной накрахмаленной ткани, всё ещё были укрыты чёрной плёнкой, засыпанной снегом, и на голых кустах ещё только начинали набухать почти незаметные глазу весенние почки. Теплом ещё не пахло и даже не чувствовалось, что вот-вот наступит утро, когда вдруг отчётливо повеет короткой питерской весной и катящимся за ней пыльным и душным летом. Под ногами хлюпала ледяная каша, и промозглый холод лез Тамаре под тёплое шерстяное пальто, которое она купила только в конце прошлого сезона по скидке, возлагая на него большие надежды, под старую, верой и правдой служившую вязаную кофту, под свободную, чтобы не стесняла движений, сиреневую хлопковую блузку и поддетую под неё футболку, больно щипал тело, как будто не было всех этих слоёв одежды, из-за которых, оглядывая себя утром перед выходом из дома, Тамара вспоминала, как мама в детстве провожала её в школу в такие же холодные дни и всякий раз говорила с улыбкой: «Ну вырядилась, как капуста!»

По пути, вспомнив, что дома в холодильнике у неё только щи, которые ещё нужно проверить, вдруг скисли, Тамара решила зайти в «Пятёрочку» – слава Богу, крюк был небольшой. В этой «Пятёрочке» она всегда отоваривалась по вторникам и четвергам, когда работала до четырёх. Охраннику входа, неприязненно посмотрев на неё и особенно на девочку, буркнул:

– Через пятнадцать минут закрываемся, давайте там побыстрее.

Тамара ответила было грубо, но вовремя сдержалась – ещё и правда выгонит, она тут не в своём праве, а такой ведь не посовестится. Бывают же люди…

– Мы быстро, – постаралась она сказать без вызова и сразу направилась к стеллажам с молочными продуктами, чтобы взять Насте творожной массы с изюмом, которую девочка очень любила и ела, сперва выковыривая пальцами изюм, а потом уже добирая творог как полагается – чайной ложкой. Тамара, заметив это, попыталась было её отучить, а потом махнула рукой – пускай ест как хочет, главное, чтобы ей самой было вкусно. Она наклонилась, выискивая, нет ли творожной массы по акции. По акции не оказалось, была дешёвая по 24 рубля 70 копеек, какая-то новая «Ростовская» по 47 рублей 30 копеек и дорогущая «Изюминка» 18 % жирности, 48 рублей за сто граммов. «У них там что, коровы из лучших домов Голливуда?» — начальница их на почте любила так приговаривать, когда к чаю в обеденный перерыв было что-нибудь этакое – мол, накрыли стол, как в лучших домах Голливуда. Тамара взяла разные упаковки, повертела их в руках, раздумывая, вспомнила слова охранника, вздохнула, взяла две «Изюминки» и окликнула Настю:

– Настюша, пойдём ещё сосисок возьмём, с макарошками отварим. Будешь сосиски с макарошками?

«Может, хоть сосиски у них какие по акции», – Тамара ещё раз поглядела на аккуратно упакованные в пластик брусочки творожной массы – взять, что ли, только одну? – но всё-таки взяла обе. «Контейнеры тоже хорошие, можно помыть и под что-нибудь приспособить, хотя бы под рассаду. А ребёнку всё радость».

Девочка, не сказав ни слова, снова покорно пошла за ней.

Взяв сосисок (по акции тоже не нашлось) и стоя на кассе, Тамара делала вид, что не замечает, как Настя рассматривает шоколадные батончики и киндер-сюрпризы. «Вот тоже придумали: ни шоколада, ни игрушки нормальной, а продают за такие бешеные деньги». Настя, правда, ничего не просила – только смотрела, и не понять было даже, хочет она всего этого обёрнутого в яркие бумажки и фольгу великолепия или так только, скучает, но Тамара точно знала, что хочет – и леденцы чупа-чупс на палочке, и шоколадный батончик, и особенно киндер-сюрприз с дурацкой игрушкой внутри, потому что это для них, взрослых, она дурацкая, а для Насти раскрашенный кусочек пластика из далёкого Китая – это осколок сказочного мира, в который она обязательно попадёт, когда вырастет. Однажды, придя в магазин с матерью, Настя не выдержала, стащила у кассы шоколадное яйцо и потянула было в карман пуховика, но охранник это заметил, остановил и потребовал вывернуть все пакеты и карманы, даже подкладку материного пальто придирчиво прощупал пальцами. Мать взбеленилась и принялась таскать Настю за волосы прямо в магазине.

Иллюстрация Натальи Сорокиной

Тамара вздохнула. Когда соседка проспится, сразу сообразит, где искать дочку, заявится и начнёт орать. Хорошо бы, чтобы вечером очнулась и пришла «в гости», а не в почтовое отделение, чтобы осрамить Тамару перед посетителями. Ей дети что – только пособие на них получать. Так и так, Настя у Тамары, скорее всего, задержится на пару дней, а то, может, и на неделю. Если выйдет надолго, придётся выкручиваться, можно будет у начальницы занять, она женщина хоть и строгая, но понимающая – не откажет. И спрашивать о долге не станет, дождётся, когда появится возможность отдать. На работе главное – коллектив хороший. С хорошим коллективом можно и маленькую зарплату потерпеть. Тамара сдержала очередной вздох. Девочка, не отрываясь, разглядывала киндер-сюрпризы с диснеевскими принцессами. «А можно её, интересно, как-нибудь насовсем забрать?» — бесцеремонно, как какая-нибудь бабулька, явившаяся в неположенный день за пенсией, растолкав её привычные мысли и переживания, пришла в голову Тамары идея настолько неожиданная, что она аж вздрогнула, как в тот раз, когда больно прищемила себе палец кассовым аппаратом. Своих детей у неё не было: сделала, дура, по молодости химический аборт, после которого началось сильное кровотечение, а потом месячные взяли и пропали совсем. Когда спохватилась, врачи только руками развели, мол, медицина бессильна, раньше соображать нужно было.

– Шоколадку ещё, «Алёнку», маленькую, – сказала Тамара, протягивая кассирше узкий прямоугольник в жёлтой обёртке, чтобы не класть его на грязную ленту.

Кассирша забрала шоколадку, сама положила её на ленту, потом сразу же взяла с ленты и пробила цену. Правило у них, видите ли, такое – товар брать только с ленты. А то, что на ней, может быть, до этого сырая курица лежала в протекающем пакете, а теперь шоколадка, которую будет ребёнок есть, – это в их правилах не прописано.

Алёнка с её пухлыми щеками, трогательной улыбкой и наивно распахнутыми голубыми глазами казалась полной противоположностью стоявшей подле Тамары Насти.

– С вас ещё шестнадцать рублей.

Тамара полезла в кошелёк за мелочью.

Ночью Настя, которую Тамара, покормив и искупав, уложила с собой в кровать, вдруг заворочалась и жалобно застонала. «Щами отравилась, что ли? – испуганно подумала Тамара, прикладывая ладонь ко лбу девочки. – Скисли всё-таки, сволочи такие… вот же… ценники, небось, на товарах переклеивают, а людям потом приготовленную еду выбрасывать. Столько трудов – и всё кошке под хвост».

Лоб у Насти был сухой и горячий, тут и без градусника нетрудно было догадаться, что у неё сильный жар. Она снова застонала, не просыпаясь.

– Ох, и врача тебе не вызвать, документов-то у меня на тебя нет, Настюша, – вслух сказала Тамара. – Беда мне с тобой.

Девочка открыла глаза и непонимающе на неё посмотрела.

– Ну где у тебя болит-то? Живот болит? – спросила Тамара. – Щами ты у меня, что ли, отравилась? Пойду завтра в магазин ругаться.

Пытаясь убедить себя, что ей продали несвежее мясо, из-за которого раньше времени испортился суп, которому бы ещё стоять и стоять, Тамара тщетно пыталась заглушить голос собственной совести, укорявший её за то, что она пожадничала и не накормила ребёнка как следует.

Но девочка отрицательно покачала головой.

– Живот не болит, тёть Тома.

– И не тошнит? – робко уточнила Тамара.

Настя снова покачала головой.

– Не тошнит, тёть Тома.

– Стало быть, всё-таки простудилась. Не дай Бог грипп, – сказала Тамара с облегчением, сама испугалась своих слов, обняла Настю, и ей показалось, что она прижала к себе шпарящую во всю силу батарею.

«Температурища под тридцать девять, не меньше».

– Вот же беда мне с тобой, – повторила Тамара.

Всю ночь напролёт она провозилась с девочкой: дала ей две таблетки цитрамона, чтобы сбить жар – после него температура у Насти и вправду, кажется, немного подспала. Градусника, чтобы померить, у Тамары не было: когда все побежали сдавать ртутные, она сдуру тоже отдала свой в переработку, а нового не купила, так и осталась без градусника. Да и на что он был ей: сама Тамара никогда ничем серьёзным не болела, кроме как один-единственный роковой раз по женской части, да иногда зимой бывали у неё головные боли, на случай которых и лежал в аптечке крошащийся от времени цитрамон. От еды – даже от творожной массы – Настя отказалась, так что Тамара заварила крепкого сладкого чая, принесла две чашки в спальню и сидела рядом с девочкой, заставляя ту время от времени делать по несколько глотков.

К семи утра, как раз когда Тамаре пора было собираться на работу, у Насти снова поднялась температура. Тамара уговорила её съесть сосиску с отварными макаронами, щедро сдобренными сливочным маслом, и дала ещё одну таблетку цитрамона, но оставлять девочку дома одну побоялась и позвонила начальнице, чтобы отпроситься.

– …Не оставлять же больного ребёнка, Светлана Кирилловна, – закончила Тамара своё недолгое объяснение. В целом та давно была в курсе ситуации с Настей.

Начальница помолчала, раздумывая.

– Ты понимаешь, Тома, что сегодня пятница? – когда она наконец ответила, голос её звучал устало. – Они все сегодня припрутся – кто за пенсией, кто посылки получать, кто письма отправить. Четыре дня сидят, на пятый спохватываются, чтобы не оставлять на следующую неделю. Народищу под вечер будет как на Страшном суде.

Когда начальница упоминала Страшный суд, это означало, что уговорить её будет непросто.

– Светлана Кирилловна, да как же я ребёнка одного оставлю? – не сдавалась Тамара.

– Матери её родной отдай, пусть с ней родная мать сидит, – настаивала начальница. – Это что, твой ребёнок, что ли? А если с ней что случится? Кто тогда отвечать будет? Соседка на тебя ещё и заявление напишет, затаскает по всем инстанциям. Это сейчас ей наплевать, где она и что с ней, а как что случится – сразу примется искать виноватых. Тебе оно надо?

– Да типун тебе на язык, Светлана Кирилловна! Что ты такое говоришь!

– Да мало ли что у неё, – гнула своё Светлана. – Может быть, у неё грипп или вообще… этот, новый… ну как его там… коронавирус. Нам что, в таком случае всё отделение на карантин закрывать придётся? Люди куда пойдут получать, на Кима? Вот нам там спасибо скажут. Особую благодарность тебе выпишут.

– Нет у неё никакого коронавируса, Светлана Кирилловна, – урезонивала Тамара. – Ну откуда он у неё возьмётся, ты сама подумай. Да и никто сейчас по нему на карантин не закрывает, плюнули уже все. Застудился ребёнок, ходит в пуховике на рыбьем меху и старых ботиночках по мартовской слякоти. Одёжку её на помойку уже давно пора. Ноги промочила и простыла, долго ли умеючи…

– Я тебе как есть, так и говорю, – отрезала начальница. – О тебе же беспокоюсь, Тома. С ней что случится не дай Бог, а тебе потом отвечать – скажут, что ты ребёнка у законной матери выкрала. А это, между прочим, уголовная статья, и никто не посмотрит, что её мать алкашка, она для суда – в праве, а ты никто. Ты об этом своей умной головой не подумала? Ладно бы во вторник или в среду отпрашиваться приспичило, а тут – в самом конце недели. Нам с этим столпотворением одним разбираться. Я понимаю, если бы у тебя собственный ребёнок заболел, а тут-то что…

– А я её насовсем к себе забираю, – секунду назад собиравшаяся сказать что-то совсем другое, отчаянно соврала Тамара и тут же подумала: это решено окончательно, девочку она заберёт к себе, тут и думать больше нечего. Напишет на соседку заявление, чтобы прав лишили. Подписей, если нужно, от жильцов насобирает. Соседи её уважают, заступятся. И мелкую, Вику, тоже к себе возьмёт. А если соседка упрётся или опека откажет, тогда она письмо напишет хоть бы и в передачу на Первый канал, они уж точно помогут.

– А как же… – удивлённо начала начальница. – Мать-то её как же?

– Отказалась она от неё, – уверенно сказала Тамара.

– То есть как это – отказалась? Да разве же по нашему законодательству так можно? Вот бесстыжая, – всё ещё не до конца поверив в услышанное, протянула начальница. – А ты, значит, к себе её взять вознамерилась?

Тамара промолчала. А что тут ещё скажешь… начнёшь врать – и вконец заврёшься.

– Насовсем, что ли?

– Насовсем.

– Ну ты даёшь, Тома, вот не ожидала, – проговорила начальница и тут же скороговоркой добавила: – А и правильно, давно так нужно было, с тобой ей всяко лучше будет. Ты о ней всё равно как родная мать заботишься, родить ведь ещё полдела, ты попробуй-ка их вырасти. У меня вон мальчишки выросли, никакой жизни ради них не видела, зато теперь не нарадуюсь. Нет, ну ничего себе – отказалась! А ты, значит, вот как решила… Ладно, оставайся тогда сегодня дома, как-нибудь без тебя справимся.

– Так что, можно, Светлана Кирилловна? – обрадовалась Тамара.

– Сиди уж, – повторила начальница, – раз у тебя ребёнок заболел.

– Спасибо тебе, Светлана Кирилловна! Я отработаю!

Иллюстрация Натальи Сорокиной

Но в трубке уже едва слышно звенела тишина – начальница, как обычно, не попрощалась, отключилась и побежала по своим делам. В отделение она приходила раньше всех, уходила позже всех и жаловалась, что времени совершенно ни на что не хватает, и никакой жизни она из-за них из-за всех не видит, и глаза бы её никого не видели.

Тамара положила телефон на стол и пошла в спальню – проведать Настю.

Намаявшись за ночь, девочка крепко спала. Тамара присела рядом и осторожно, чтобы не разбудить её, провела ладонью по одеялу. В комнате было тихо, только слышалось доносившееся из кухни уютное гудение старого холодильника да наверху о чём-то приглушённо спорили соседи. Девочка засопела и заворочалась, пытаясь получше укутаться. Из-за высокой температуры её знобило.

– Ничего, Настя, я вас к себе заберу, будете со мной жить, как-нибудь справимся, в тесноте, да не в обиде, – прошептала Тамара. – Куплю вам кукол, будете играть. И злую кошку Пуговку из подвала тоже к себе возьмём. Может, как блох ей выведем, она и подобреет. Ты только выздоравливай у меня поскорее.

Она облокотилась на спинку кровати и прикрыла глаза, чувствуя, как на неё тоже наползает дрёма. Всё теперь представлялось уже делом решённым, как будто придут они с соседкой-алкашкой в «Мои документы», без очереди подпишут все нужные бумаги, и сразу же после этого Тамаре отдадут Настю и маленькую Вику и в придачу сразу и подвальную кошку Пуговку, и соседка уже не будет иметь никакого права заявляться к Тамаре в квартиру или в почтовое отделение и скандалить, чтобы Тамара вернула ей детей. Потому что это будут уже не её дети, а Тамары. Так-то вот. А как жить дальше – Тамара что-нибудь придумает. За окном занимался мутный рассвет, в котором кружились крупные мокрые хлопья, предвещающие скорую оттепель.

Артём Гуларян
г. Орёл

Жезл пророка

– Что за глупая шутка, Али? Я не это мечтал увидеть!

– Я привёл тебя, ас-сайед Джонс, туда, куда ты хотел попасть. К той священной реликвии, что ты, ас-сайед Джонс, хотел увидеть, – отрешённо ответил проводник.

– Но… Я представлял это совсем иначе… Это точно посох Моисея?

Передо мной возвышалась сучковатая палка с надетым на навершие черепом… М-да… Долгие поиски в архивах и библиотеках, утомительный разбор зашифрованного текста. Потом путешествие с материка на материк, долгие переговоры с племенем хашимитов, пока они не согласились дать мне проводника. Тяжёлый двухнедельный путь

по пескам Аравии. Ради чего?! Чтобы увидеть палку с венчающим её черепом? Да таких палок здесь, у не замутнённых цивилизованными обычаями бедуинов, двенадцать на дюжину!

Иллюстрация Ирины Гринберг

– Это жезл пророка Мусы, мир ему, – внушительно произнёс Али. – Ты лицезришь то, что хотел увидеть, сайед.

– А череп! Почему на нём череп?

Али улыбнулся и покачал головой:

– Никто этого не знает, кроме Аллаха, Милостивого и Милосердного… Некоторые считают, что это череп самого Мусы. Некоторые – что это череп грешника, возжелавшего присвоить посох…

– Но ты можешь поклясться, что этот посох держал в руках Моисей?

– Кто ты такой, чужеземец, чтобы я тебе клялся хоть в чём-то?! – теперь в речи проводника слышалось раздражение. – Ты показал нашим старейшинам, что знаешь о великой тайне. Ты попросил сопроводить тебя к этой тайне.

Ты дал нам хорошие деньги. Но я тебе ничего не должен!

– Хорошо. Тогда я забираю эту штуку, и возвращаемся назад. По дороге я разберусь…

Громкий хохот прервал мою речь. Отсмеявшись, проводник покачал головой:

– Ты сошёл с ума, чужеземец. Этот жезл был здесь всегда и пребудет всегда. Он не может принадлежать никому, кроме своего владельца и Аллаха.

– Ноя пришёл сюда, чтобы забрать его!

Лицо проводника на миг исказилось гневом. И тут же сделалось вновь бесстрастным. Он посмотрел сначала на меня, потом на палку с черепом и произнёс:

– Аллах не допустит такого святотатства… Поедем назад, сайед. Ты видел. Ты убедился. Большего уже ты сделать не сможешь: посох оставил здесь сам Муса, и потому отсюда он не уйдёт…

– Ты не понимаешь, Али. Мы заберём этот посох, и если это действительно посох Моисея, мы покажем его всем людям! Люди будут платить большие деньги, чтобы увидеть реликвию…

– Тогда ты оставайся, я уезжаю.

– Али!

Дуло винтовки уставилось в меня своим зрачком. Я вскинул было свою, ну тут же опустил: вернись я без проводника – хашимиты изрежут меня на куски… Пустыня большая и позволяет разминуться с любой опасностью, если только эта опасность не хозяева пустыни, бедуины…

– Делай что хочешь, чужеземец, – мягко, слишком мягко сказал Али, – только выполни одну просьбу. Делай это после того, как я отъеду на фарсангот этого места…

Тон у него такой мягкий, что мне стало ясно: это всё, предел. Дальше только кровь. Но я попытался его удержать:

– Али, я заплачу втрое больше!

– Яне беру денег с сумасшедших…

– В пять раз!

– Прощай.

– Али, не оставляй меня!

Гнев, отчаяние и… облегчение. Вот что испытал я, смотря на удаляющуюся спину своего проводника. Да, облегчение. Если бы меня пытались водить за нос, проводник не сбежал бы сейчас сломя голову, а, подхихикивая, разрешил бы забрать с собой и палку, и череп. Значит, за моей спиной возвышается цель многолетних поисков. И именно это удержало меня от того, чтобы тронуть своего верблюда вслед за Али. Я не сдамся в шаге от величайшей исторической загадки! Или величайшего своего заблуждения…

Всё началось со случайно попавшего в мои руки манускрипта. Произошло это в Каире. В лавочке антиквара я увидел рукопись на совершенно незнакомом языке. Только после выяснилось, что это белейбелен – тайный язык, созданный суфиями. Вернее, одним из них – Фазлаллахом Астарабади. Этот почтенный муж возглавлял секту, называвшуюся «хуруфи» («буквенники»), и был казнён эмиром Миран-шахом, сыном Тимура… Да, у суфиев были серьёзные мотивы создавать свой тайный язык: они попеременно то восходили к подножиям тронов, то бежали, гонимые всеми… Но всего этого я тогда не знал, я покупал рукопись как забавное недоразумение. Знать бы, куда это меня заведёт…

Завело в пустыню. В пески. Верблюд и два бурдюка не очень свежей воды… Ладно, выберусь. И не из таких передряг выходил.

Я слез с верблюда и обошёл посох вокруг. Суковатая палка, впрочем, хорошо отполированная, воткнута прямо в песок. Как не упала, почему не засыпана песком? И этот череп… Естественно, мумифицировавшийся, вон, даже волосы торчат. Хотя по понятиям рациональной науки пески давно должны были очистить его от всякой плоти и отполировать до белизны… Или я ничего не понимаю?

Рукопись тоже оставалась совершенно непонятной. Произведённый частотный анализ показал, что таинственные письмена всё-таки письмена: слова – это слова, а предложения – именно предложения. Но какой это язык? Грамматика… если она была… напоминала сразу и турецкий, и персидский, и арабский языки: образование слов за счёт присоединения к корням разнообразных суффиксов и префиксов. Этакое эсперанто для Османской империи… Это и подтолкнуло меня обратиться за советом к опытным востоковедам, которые и вывели меня на библиотеку манускриптов Пристонского университета, где хранится единственный в мире рукописный словарь белейбелена.

Первые же попытки перевода дали ошеломительный результат. Рукопись начиналась так: «Славен будь, Господь, сотворивший вещи, будучи в форме Света, и Который поднимается изо рта того, кто превозносит Его чудеса, когда они проявляют себя…» Да. У хуруфи были основания прятаться и шифроваться и от сильных мира сего, и от простого народа: ведь они считали человеческую речь одной из манифестаций Бога: «Имя Господа есть сам Господь, но Господь не есть имя…» А в доказательство своей правоты они перетолковали предание об Исходе иудеев из Египта. С точки зрения хуруфи, Моисей получил от Бога посох, способный претворять слова своего хозяина в жизнь. Именно посох по приказу своего господина пожрал обернувшиеся змеями посохи египетских жрецов, наслал на страну «казни египетские» и заставил расступиться воды Красного моря. Но в конце своей поистине долгой жизни Моисей задумался о том, что произойдёт, если посох попадёт в недостойные руки. А достойных вокруг себя он не видел… Поэтому, отослав иудеев покорять Ханаан, сам он отошёл вглубь пустыни, где, «… утвердив посох в земле, повелел ему пребывать тут до скончания времён». И хуруфи перечислили географические ориентиры, по которым можно было определить это место. Дальнейшее ясно без слов: я стал собираться в дорогу.

Хашимитов убедила моя осведомлённость, ведь я перечислил выученные назубок ориентиры. И решили, по-видимому, что я хочу поклониться великой святыне. Но почему Али не попытался убить меня, а просто сбежал, едва узнав, что я хочу её присвоить? Может быть, посох действительно нельзя трогать? Мы, американцы, убеждённые позитивисты и рационалисты. Для нас мистики не существует. И всё же… «Повелел ему пребывать тут до скончания времён». И вот передо мной палка, которая за тысячи лет не упала, не занесена барханом и не унесена в безвестность песчаной бурей… Может, не трогать её, а, взгромоздившись на верблюда, последовать за Али, пока его можно догнать? Что ты выберешь, Индиана Джонс?

Облизав сухие губы, я потянулся к дереву…