Kitobni o'qish: «Мир японских волшебных сказок»

Сказки народов мира

Shrift:

Предисловие

Тридцать четыре истории, включенные в этот сборник, не содержат кровавых и безнравственных сцен, а также эпизодов, связанных с мщением, которыми перенасыщена японская литература для юношества. Я очень старательно избегал их.

Кроме того, эти истории показаны в большей степени с художественной, чем с литературной точки зрения: при отборе меня интересовало именно творчество, плоды японской фантазии. С самого первого момента знакомства с японской молодежью (а он состоялся двенадцать лет назад) я страстно полюбил слушать устные истории, которые рассказывают у очага. Позже, когда я жил почти четыре года среди японцев, я воочию увидел в японском искусстве невиданное изобилие фантазии, богатство литературных, исторических и прочих аллюзий, каламбуров, мифов и загадок, героики, чудес и легенд; и я сразу же начал искать источник идей, выраженных в бронзе и фарфоре, запечатленных на лакированных шкафчиках, веерах и даже на салфетках из гофрированной бумаги и на мешочках для всякой всячины. Иногда мне удавалось обнаружить источники фантазии художников в книгах, а иной раз – в устных историях обычных людей или профессиональных сказителей. Некоторые из сказок я сначала «прочитал» в татуировках на ногах, руках или торсах местных бегунов, другие я впервые заметил на табличках-картинках уличных выставок цветов в Токио. В этом сборнике читатель найдет как переводы, выжимки из больших книг, огромных романов, так и несколько зарисовок самого автора, воплощающих японские мысли, верования и суеверия. Мне кажется, я обращался с этим материалом ничуть не более вольно, чем это делает современный сказатель из Токио, рассказывая свои истории в американской гостиной, а не с возвышения, увешанного бамбуковыми занавесками, в Янаги Чо (Ивовая улица) в столице Микадо.

Некоторые из историй были известны в Англии и раньше, но большая их часть печатается в первый раз. И лишь немногие появлялись в газете «Индепендент» (The Independent) и других периодических изданиях.

В надежде, что эти безобидные истории, будящие воображение японских детей на протяжении бессчетного количества поколений, порадуют также взрослых и маленьких американцев, писатель приглашает читателей словами хозяина-японца, когда тот указывает на палочки и затем на стол: «O agari nasai» («Пожалуйста, заходите»).

У. Э. Г.,
г. Скенектади, штат Нью-Йорк, 28 сентября 1880.

Встреча звездных влюбленных

Одной из величайших дат календаря Древней Японии было седьмое июля, или, как говорили японцы, «седьмой день седьмого месяца». Этот день помечался ярко-красным, и у каждого ребенка в ожидании его горели глаза, он хлопал в ладоши и считал, загибая пальцы: ведь каждый вечер приближал этот день. И вот в доме уже приготовлены все фрукты и овощи, испечены все пироги. Мальчики нарезали бамбуковые стебли и привязали к ним яркие ленты, звонкие колокольчики и длинные полоски бумаги с написанными на них стихами. Этой ночью матери просят, чтобы их дети были богатыми, счастливыми и добрыми, а также мудрыми. Девочки же часто высказывают пожелание стать искусными швеями. Но в год можно загадать лишь одно желание. А потому, если кто-то хочет много: здоровья, богатства, мастерства в шитье, мудрости и т. д., – то ему придется ждать долгие годы, прежде чем он получит все задуманное. А еще в этот день лучше бы не было дождя. Хорошим знаком считалось, если паук сплел свою паутину на поверхности дыни, или, будучи помещенным в коробку, он выткал там круглое «полотно». А причиной всех этих приготовлений являлось то, что седьмого июля юноша-звезда Пастух и девушка-звезда Ткачиха пересекают Млечный Путь, чтобы встретиться друг с другом. Мы называем эти звезды Козерог и Альфа из созвездия Лиры. Сияя высоко-высоко, они похожи на молодого человека с быком и девушку с челноком. В сказке так говорится о них:

* * *

На берегах Серебряной Небесной Реки (мы называем ее Млечный Путь) жила-была прекрасная девушка – дочь солнца. Ее звали Сокуйо (Танабата). В отличие от подружек она не интересовалась играми и развлечениями и, не думая о пустых нарядах, носила лишь самые простые платья. Однако, будучи очень трудолюбивой, она шила множество одежд для других. Она была так занята все время, что все называли ее Ткачихой или Принцессой-пряхой.

Король-солнце знал о серьезности и необычном характере дочери и потому пытался как-то развлечь ее. Наконец он решил выдать ее замуж. Поскольку о браках в звездной стране обычно договариваются родители, а не глупые влюбленные парни и девушки, он, не посоветовавшись с дочерью, сделал все необходимые приготовления сам. Молодого человека, которому король-солнце решил отдать руку своей дочери, звали Кингин; он владел стадом коров, пасшихся на берегах небесного ручья. Живя на той же стороне реки, он всегда был хорошим соседом, и потому отец считал, что юноша станет ему добрым зятем, а время смягчит нрав и привычки его дочери.

Однако не успела девушка стать женой, как ее нрав и привычки сильно изменились к худшему, и отцу пришлось столкнуться с тем, что называется tadashiku suguru (тадасику сугуру – «через край»). Молодая жена сделалась не просто живой и веселой, но еще и совершенно забросила нитки и иголку. Целыми днями и ночами она развлекалась и бездельничала, и ни один глупый влюбленный не смог бы сравниться с ней в сумасбродстве.

От всего этого король-солнце пришел в страшное раздражение, начал во всем винить ее мужа и задумал разлучить супругов. Так, он приказал зятю переехать на другую сторону реки звезд и сказал, что отныне мужчина будет видеться с женой только раз в год, в седьмую ночь седьмого месяца. Чтобы построить мост над морем звезд, король-солнце созвал тучи сорок; они прилетели на его зов и образовали мост из своих крыльев и спинок, будто это была настоящая дорога на твердой земле. И вот, помахав плачущей жене на прощание, любящий муж печально направился на другую сторону Небесной Реки. Но не успел он ступить на противоположный берег, как сороки разлетелись – лишь их болтовня слышалась в небесах. Долго-долго любящий муж и плачущая жена стояли и с тоской глядели друг на друга издали. Затем они разошлись: он – пасти своего быка, а она – долгими часами прилежно шить, склонившись над работой. Так проходил день за днем, и король-солнце снова радовался трудолюбию дочери.

Но когда опускалась ночь и зажигались небесные светила, влюбленные приходили на берег звездной реки и долго стояли там, не отрывая глаз друг от друга и ожидая седьмой ночи седьмого месяца.

Назначенное время приближалось, и любящая жена боялась лишь одного. Всякий раз, когда она думала об этом, ее сердце начинало биться все быстрее и быстрее. А что если будет дождь? Ведь Небесная Река и так полна до краев: еще одна капля – и начнется наводнение, которое смоет птичий мост.

Но ни одной капли не пролилось. Наступил седьмой месяц и седьмая ночь, и небо было ясным. Мириады сорок с радостными криками слетелись к реке и выстроили узенький мостик – только для крошечной женской ступни. Дрожа от радости и слыша, как громкие удары ее сердца заглушают даже птичий гомон, она перешла через Небесную Реку и оказалась в объятиях мужа. И так повторялось из года в год. Любящий муж стоял на своем берегу реки, а жена шла к нему по мостику из сорок, боясь, как бы не случилось дождя. И вот так каждый год люди надеются на хорошую погоду, а праздник счастья отмечается и старым и малым.

Путешествие двух лягушек

На расстоянии сорока миль (64 км), которые пролетают журавли, стоят два великих города – Осака и Киото. Один из них – город каналов и мостов. На его улицах идет оживленная торговля, а по водным путям туда-сюда снуют лодки, словно деревянные челноки в ткацком станке. Второй же является священным городом империи Микадо; он опоясан зелеными холмами и девятью кругами цветов. На его тихих чистых улицах, разложенных, будто шахматная доска, гуляют выбритые монахи и одетые в мантии студенты. Ах, как красив Киото с его прекрасными девушками, храмовыми садами, замковыми стенами, башнями и крепостными рвами, в которых цветут белые лотосы.

Давным-давно, в старые добрые времена, еще до того, как мужчины с волосатыми лицами и бледными щеками пришли из-за Моря Великого Мира (Тихого океана) в Японию; еще до того, как грохочущий двигатель, испускающий черный угольный дым, начал пугать белоснежных цапель на рисовых полях; еще до того, как черные вороны и драчливые воробьи, не боясь человека, уселись на телеграфные провода; еще до того, как люди впервые только подумали о железной дороге, жили-были две лягушки: одна – в колодце в Киото, а другая в лотосовом пруду в Осаке.

На Земле Богов (в Японии) все знают поговорку о том, что «лягушке в колодце неведом великий океан»; и киотская лягушка так часто слышала эти обидные слова от девушек, которые приходили к колодцу с ведрами, висящими на бамбуковой палке, чтобы набрать воды, что решила поехать за границу и повидать мир, особенно tai kai (тай кай – «великий океан»).

– Увижу своими глазами, – сказал мистер Ляг, проверяя бумажник и протирая очки, – что это за великий океан, о котором все говорят. Держу пари, что он и вполовину не такой глубокий и широкий, как мой колодец, где я даже днем вижу звезды.

А правда состояла в том, что недавнее землетрясение изрядно уменьшило глубину колодца, и он сильно обмелел. Мистер Ляг сообщил семье о своих намерениях. Миссис Ляг сначала разрыдалась, но затем, промокнув глаза бумажным платочком, объявила, что будет на пальцах считать часы до возвращения супруга и всякий раз во время завтрака и ужина ставить на стол тарелку и приборы и для него – будто он дома. Она наполнила маленькую лакированную коробочку вареным рисом и улитками – ему в дорогу – и завернула ее в шелковую салфетку; положила запас одежды в узелок и повесила его мужу на спину. Завязав веревочку от узелка на шее, он схватил вещи и приготовился отправиться в путь.

– Sayonara (Сайонара – «До свидания»)! – воскликнул он со слезами на глазах и ушел прочь.

– Sayonara. Oshidzukani (Сайонара. Осидзукани – «До свидания. Не беги»), – проквакала миссис Ляг, и вся лягушачья семья хором поддержала ее.

Два лягушонка были еще малышами, головастиками с хвостиками в полдюйма, и, конечно, их пока что для переноски привязывали на спины к старшим братьям.

Выбравшись из колодца на землю, мистер Ляг заметил, что другие животные не прыгают, а ходят ногами. И, не желая показаться чудаком, он тоже начал бодро передвигаться либо прямо, либо опираясь на все четыре конечности.

Между тем случилось так, что в то же самое время отец семейства, лягушка из Осаки, вдруг ощутил какое-то беспокойство и неудовлетворенность своей жизнью на краю лотосового рва. И он решил «вывести львенка в долину».

– Ничего себе! Какое хвастовство для лягушки! – воскликнет читатель. – Что это значит?

Я должен сказать вам, что осакская лягушка была философом. Прямо на берегу лотосового пруда располагался монастырь, где жили буддийские монахи, которые каждый день изучали священные свитки и погружались в чтение книг Конфуция, желая выучить их. Наша лягушка слышала эти тексты так часто, что могла (конечно, на лягушачьем языке) повторить мудрые изречения и исполняемые речитативом ответы на вечерние молитвы от имени великого идола бога Амида. Действительно, отец-лягушка так часто был свидетелем споров о тех или иных отрывках из классики, что и сам сделался мудрецом и философом. Однако, как гласит поговорка, «мудрец не бывает счастливым».

А почему? Несмотря на бережок из мягкой грязи, обилие зеленой ряски и застоявшейся воды, тенистые листья лотоса, упитанную жену и многочисленную семью – словом, все то, что делает лягушку счастливой, лоб, а скорее – живот отца-лягушки покрывался морщинами из-за того, что он долгое время бился над решением таких запутанных проблем, как, например:

Монахи часто приходят на берег пруда, чтобы посмотреть на розово-белый лотос. Однажды в летний день, когда маленький лягушонок, только-только миновавший стадию головастика, когда у него еще оставался небольшой кусочек хвостика, сидел, наслаждаясь теплом, на огромном круглом листе, один монах сказал другому:

– На какие мысли он тебя наводит?

– Лягушонок не может стать никем, кроме лягушки, – сказала, рассмеявшись, бритая макушка.

– А ты как думаешь?

– Белые цветы лотоса проклевываются из черной грязи, – важно ответил другой, когда они оба уходили.

Старая лягушка, сидящая поблизости, подслушала их разговор и начала философствовать:

– Г-м-м! Лягушонок не может стать никем, кроме лягушки, да? Но если грязь становится лотосом, почему лягушка не может стать человеком? Почему? Мне вот интересно, если мой любимый сынок поедет за границу и повидает мир – отправится в Киото, например, – почему бы ему не сделаться таким мудрым, как эти бритоголовые люди? В любом случае надо попробовать. Отправлю-ка я своего сыночка в путешествие в Киото. «Выведу львенка в долину» (то есть пошлю любимого сына в путешествие – повидать мир и поучиться) поскорее. Пожертвую собой ради отпрыска.

«Плюх! Клюх!» – разнеслось в воде, и пара перепончатых лапок исчезла. «Львенок», выслушав множество отцовских наставлений и советов о том, что нельзя попадаться в клюв длинноногому аисту и что нужно обходить невежливых людей и мальчишек, так и норовящих пришибить тебя камнем, был готов отправиться в путь.

– Kio ni no inaka (Кио ни но инака – «Даже в столице есть невежды и грубияны»), – сказал отец-лягушка.

Вот как получилось, что старый лягух из Киото, и «львенок» из Осаки вышли каждый из своего дома в одно и то же время. Ничего примечательного с ними не произошло, и удача сопутствовала им до тех пор, пока они не встретились на холме у Хашимото, что как раз на полпути между двумя городами. Оба натерли лапки и перепонки, оба устали и особенно натрудили бедра, поскольку пытались не прыгать, как положено лягушке и как они это делали раньше, а двигаться в несвойственной им манере.

– Ohio gozarimasu (Охио гозаримаси – «Доброе утро»), – сказал «львенок», опустившись на четыре конечности и трижды наклонив голову к земле, стараясь при этом, скосив левый глаз, посмотреть, отвечает ли другая лягушка должным образом на его приветствие.

– He, konnichi wa (Хе, конничи ва – «Да, здравствуйте»), – произнесла в ответ лягушка из Киото.

– O tenki (О тенки – «Сегодня славный денек»), – заметил лягушонок.

– He, yoi tenki gozence (Хе, йои тенки гозенс – «Да, очень славный»), – ответил взрослый лягух.

– Я Гаматаро из Осаки, старший сын Хики Дона, сэнсэя Но Ками (Лорда Лягушки-быка, принца Лотосовой канавы).

– Ваша Светлость, вы, должно быть, утомились в путешествии. Я Кайеру-сан Идомитцу (сэр Ляг из Колодца) в Киото. Я отправился посмотреть на «великий океан» из Осаки, но должен вам сказать, что мои бедра так смертельно устали, что мне уже хочется оставить эту затею и удовлетвориться видом с этого холма.

На самом деле, чтобы посмотреть на Осаку, взрослой лягушке пришлось бы встать не просто на задние лапки, а на какие-нибудь высокие ходули, но лягушонок так устал, что поверил бы чему угодно. Между тем мистер Ляг, вытерев лицо, произнес:

– Давайте избежим проблем, связанных с дальнейшей дорогой. Этот холм расположен на половине пути между двумя городами, и если я вижу Осаку и море, значит, вы можете взглянуть на Кио (то есть столицу, или Киото).

– Отличная мысль! – заметил лягушонок из Осаки.

Они оба поднялись на задние лапки и даже встали на цыпочки – тельце к тельцу, шея к шее, стараясь смотреть поверх голов друг друга, пуча глаза и пристально глядя туда, где, по их предположениям, находилось то место, которое каждый из них хотел увидеть. Всем известно, что глаза у лягушки оказываются в передней части головы, когда она садится, и в задней, когда она встает. Ну точно компас на подвесе.

Они долго вглядывались вдаль, пока, наконец, не устали кончики лапок – и лягушки не опустились на четыре конечности.

– Хочу заявить, – сказал старый yaze (яазе – «папаша»), – что Осака выглядит точь-в-точь как Киото. А что касается «великого океана», о котором толковали глупые девицы, то я не вижу ничего, если они, конечно, не имели в виду ту тоненькую полоску реки, похожую на Йодо [главная река префектуры Осака. – Прим. переводчика]. Не верю я ни в какой «великий океан»!

– А я, со своей стороны, – заявил «львенок», – считаю дальнейшее путешествие большой глупостью, поскольку Киото и Осака похожи, как зернышки риса. – И затем он пробормотал себе под нос: – Старый Тотцу-сан, мой отец, со всей своей философией – просто дурак.

На сем они поздравили друг друга со счастливым завершением трудной экспедиции, которую представляли в мыслях долгим путешествием, полным трудностей и опасностей. Обменявшись многочисленными комплиментами, они расстались и, перейдя опять на лягушачьи прыжки, поспешили снова преодолеть свои полпути: один – к своему колодцу, а другой – к пруду. Каждый из них рассказал о том, что оба города совершенно одинаковы, и это наглядно доказывает глупость тех, кого называют людьми. А что до старого джентльмена из лотосового пруда, так он был так рад возвращению «львенка», что больше никогда не пытался разобраться в философских проблемах. И до наших дней лягушка в колодце не знает никакого «великого океана» и не верит в его существование. И до сих пор лягушата не становятся никем, кроме как лягушками. Все же это напрасный труд – учить земноводных философии, поскольку это то же самое, что «плескать воду в лягушачью физиономию». Однако из черной грязи проклевываются великолепные белые лотосы; небесно-чистые, они раскрывают свои лепестки – без единого пятнышка – и подставляют их улыбающимся небесам, будучи символом жизни и возрождения.

Сын бога грома

Среди холмов Этидзен, откуда видно заснеженную гору под названием Хакусан, жил-был крестьянин по имени Бимбо. Он был очень бедным, но бережливым и трудолюбивым человеком. Он любил детей, хотя и не имел своих собственных. Ему сильно хотелось усыновить ребенка и дать ему свое имя, о чем он частенько говорил со своей немолодой женой. Но, будучи ужасно бедными, они оба понимали, что было бы лучше не брать детей до тех пор, пока они не улучшат свое положение и не расширят свой земельный надел. Несмотря на бедность, Бимбо владел землей в маленьком овражке, на которой сам и работал. Крохотный ручеек, берущий начало в горах, расположенных выше, сочился сквозь валуны и спускался в овражек, чтобы там присоединиться к речке в находящейся ниже большой долине. В течение многих лет Бимбо усердно трудился, стараясь сделать каменные террасы пригодными для земледелия: он брал плодородный грунт со склонов горы, но чаще всего они с женой приносили его в корзинах из нижней долины на собственных спинах. Эта тяжелая работа длилась многие годы, и в итоге образовался маленький клочок земли, на котором можно было выращивать рис. Крохотный ручеек доставлял туда необходимую воду: ведь рис – ежедневная пища для работников и крестьян – может расти только в мягкой почве, покрытой водой. Крохотный ручеек, прыгающий через скалы и поющий свою песенку в долине, тихо струился по каменным террасам, преодолевая дюжину спусков, прежде чем достигал полей внизу.

Однако, прилагая множество усилий в течение долгих лет и каждый день приступая к работе с первым карканьем ворона и заканчивая ее, когда появляются звезды на небе, Бимбо и его жена владели всего лишь тремя танами (³/4 акра) земли в горах. Иногда за все лето здесь не выпадало и капли дождя. Тогда ручеек пересыхал, и урожай погибал. Казалось, напрасно они гнули свои спины и вытирали пот с морщинистых лбов. Бимбо трудился не покладая рук, а налоги иногда были больше, чем половина его урожая. Много раз он, качая головой, вспоминал печальную для крестьянина поговорку: «Не жди от нового поля богатого урожая». А еще была и другая мудрость: «Человеческий век – пятьдесят лет».

Однажды солнечным днем после долгой засухи, когда молодые побеги риса, только проклюнувшись, уже начали желтеть, вдруг собрались тучи, а вскоре на землю полился благодатный дождь, засверкала молния, и по холмам прокатилось эхо грома. Но Бимбо, державший в руках мотыгу, был так рад видеть дождь и ощущать прохладные и свежие капли на лице, что продолжал работать, стараясь устроить на своей террасе небольшую запруду.

Вскоре совсем близко уже бушевала настоящая буря, и он решил, что нужно поискать укрытия, чтобы гром не настиг и не убил его. Бимбо, как и все его соседи, часто слышал истории о Райдзине – боге громовых ударов, который живет на небесах и выезжает в шторм покататься. Иногда он убивает людей, бросая на них с облаков какое-нибудь ужасное существо вроде волосатой кошки с железными когтями.

И вот как только Бимбо закинул мотыгу на плечо и собрался идти, его ослепила страшная вспышка молнии. За ней тут же последовал оглушающий удар, и что-то будто упало прямо перед ним. Он закрыл глаза руками, но понял, что с ним ничего не случилось, и потому начал бормотать молитвы Будде, благодаря его за спасение. Он убрал руки от лица и посмотрел вниз, на свои ноги.

Там лежал маленький мальчик – розовенький и теплый; он бодро агукал, не обращая ни малейшего внимания на дождь. Глаза крестьянина широко открылись от счастья и удивления; и, не веря в такую удачу, он аккуратно взял малыша на руки и понес его домой, к своей старухе жене.

– А это подарок от Райдзина, – сказал Бимбо. – Мы будем растить малыша как собственного сына и назовем его Рай-таро (первенец, дарованный громом).

Мальчик подрос и стал очень прилежным и любящим ребенком. Он был таким добрым к приемным родителям и таким послушным, будто родился в их доме. Ему не нравилось играть с другими детьми, он все дни проводил в поле с отцом, разговаривая с ручейком и глядя на небо и облака. Даже когда в деревню приходили бродячие актеры и играли «Дай Кагура» (эта комедия и богов заставляет смеяться) и «Корейского льва», а все мальчишки и девчонки, няньки и женщины веселились, дитя грома оставался в поле или взбирался на высокие скалы, чтобы посмотреть на летающих птиц и текущие далеко внизу воды реки.

В семью крестьянина пришел большой достаток, и он ничего не жалел для ребенка, которого сбросили ему с облаков. Интересно, но теперь над полем Бимбо часто шел дождь, в то время как больше его нигде не было. Бимбо разбогател и стал зваться Канемочи. Он верил, что мальчик Райтаро умел заклинать облака – и те изливались дождем для него.

Миновали года и Рейтаро стал высоким и красивым парнем – уже почти мужчиной в свои восемнадцать лет. Старый крестьянин и его добрая жена устроили праздник в день рождения приемного сына. Они ели, пили и говорили о буре, во время которой родился Рейтаро.

Наконец молодой человек торжественно объявил:

– Мои дорогие родители, я очень благодарен вам за вашу доброту, но сейчас я должен попрощаться с вами. Я надеюсь, что счастье никогда не оставит вас.

И в ту же минуту человеческие черты его лица исчезли, растворились в воздухе, и старики увидели крошечного белого дракона, который недолго покружил над ними и улетел. Супруги вышли из дома, чтобы увидеть, как он, становясь все больше и больше, взмывает над холмами, где собрались белые облака, которые в этот летний день приняли очертания башен и замков из серебра. К одному из замков и летел дракон, который, пока они наблюдали за ним, невероятно увеличился в размерах и затем пропал из вида.

После этого Канемочи и его жена, уже совсем старые и поседевшие, оставили тяжелую работу и счастливо доживали свои дни. Когда они умерли и их тела превратились в горстку белых угольков в каменной печи, где в деревне сжигают умерших, их пепел смешали и поместили в один сосуд, который захоронили на кладбище при храме. На их могиле вырезали белого дракона, которого и сегодня, несмотря на мох и лишайники, можно увидеть среди древних надгробных плит маленького селения.