Kitobni o'qish: «Северный ветер. Норвежские народные сказки»

Xalq ijodiyoti (Folklor)

Shrift:

* * *

Сказочная кухня

Не выветрилась мудрость из крепко сложенной фразы «Cherchez la femme!» Ищите женщину, она «виновница» многих замыслов и дел.

Когда-то мне, начинающей переводчице с норвежского, Любовь Григорьевна Горлина, награждённая за переводческие заслуги норвежской медалью Святого Улава, предложила перевести повесть Осты Холт «Поваренная книга бедняка, или Малоземельного хутора летопись»¹. Автор поставила в центр повествования женщину, молодую норвежку Аннетту, наделённую неуёмной энергией и стойкостью духа. Любовь к родной земле дала Аннетте силы возродить фамильный хутор, брошенный семьёй во время последней мировой войны. И уже вслед за Аннеттой вернулись в Стурему отец, мать, муж, а хутор превратился в землю обетованную.

Среди обитателей хутора, опекаемых молодой хозяйкой, мне встретились на страницах повести два неразлучных ягнёнка: белый и серый с тёмным пятном – пежиной. Они стали у меня Белашкой и Пятнашкой. Может быть, и не самые удачные прозвища для ягнят, по-норвежски – Ютуль и Блессом. Лучших не нашла, но, проясняя для себя ономастические загадки, добралась до трёхтомного собрания норвежских народных сказок Асбьёрнсена и Му, выпущенного издательством «Гюльдендаль», и в первом томе обнаружила сказку «Ютуль и Юханнес Блессом».

Вот так Аннетта и стоявшая за ней Оста Холт, две женщины – ценительницы фольклорной традиции – вложили в мои руки книги Асбьёрнсена и Му, к которым норвежцы относятся с таким же пиететом, с каким русские – к изданиям сказок Афанасьева. С тех пор мысль перевести норвежские народные сказки уже не покидала меня.

Впервые собрание сказок Асбьёрнсена и Му вышло в Норвегии в 1841–1844 гг. Это был итог многолетнего труда двух подвижников, двух ярких представителей национального романтизма. Асбьёрнсен, будущий естествоиспытатель, и Му, ещё не получивший степень кандидата теологии, познакомились школярами в 1826 г. и подружились, скрепив дружеский союз на древний норвежский лад – кровью. Именно всепоглощающий интерес к фольклору сблизил Асбьёрнсена, который родился и вырос в столице – в Кристиании (ныне Осло), и Му, проведшего детские годы в глубинке. Уже в родном доме каждый из них наслушался сказок и саг, но с 1837 г., приняв решение издать книгу сказок, друзья неоднократно совершали поездки в разные области Норвегии, чтобы собирать и записывать фольклорный материал. Так норвежские народные сказки попали к читателям переложенными на литературный язык, однако сохранившими яркие диалектизмы и народные интонации в целом.

Ещё перелистывая гюльдендалевский трёхтомник, я испытала приятное удивление: мне попадались сюжеты, знакомые по Афанасьеву, по сборникам украинских народных сказок, которые я, по счастью, могла читать на украинском. Бродячие сюжеты! Одно дело знать о них из книг учёных-фольклористов, и совсем другое – следить за тем, как норвежский братец русского и украинского Колобка, Паннекакен (Pannekaken), катится по дороге и дерзит до поры до времени встречным.

За изучением трёхтомника у меня сложился замысел перевести сказки и составить сборник, взяв за основу «бродячие сюжеты», то есть заимствованные одним народом у другого, с тем чтобы русскоязычные читатели могли сравнивать, видеть общее и особенное у народов-соседей, постигать душу норвежского народа. Так наполняется конкретным смыслом ещё один научный термин – «национальный менталитет».

Череда подвигов, совершаемых норвежским петухом во спасение курицы («Петух и курица в орешнике»), напомнила мне о русской сказочной чете куриных, трогательно заботившихся друг о друге. Норвежская сказка начинается так же, как и наше «Бобовое зёрнышко», но страдает в ней курица.

Героиня другой норвежской сказки, разлучённая с молодым мужем, ищет его «к востоку от солнца, к западу от луны», а это примерно то же «измерение», что «за тридевять земель, в тридевятом царстве», где находит потерянного ею молодого мужа Марьюшка, героиня параллельной русской сказки. Норвежская путница спрашивает дорогу у трёх старух, одна другой древнее, и получает от них волшебные золотое яблоко, золотое веретёнце, золотую прялку, которыми позже подкупит разлучницу из «нечистой» породы, вознамерившуюся женить на себе её мужа. У Марьюшки в руках оказываются серебряное блюдечко с золотым яичком, серебряные пяльцы с золотой иголочкой и серебряное донце, золотое веретёнце, которые героиня русской сказки использует с той же целью, что и героиня норвежской. Марьюшке помогают три «бабушки», как она их ласково называет, выспрашивая дорогу к любимому. А вообще-то, что ни бабушка, то «баба-яга – костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос»². (Кстати, этот живописный и устрашающий образ из русских сказок, думается, в своём малопонятном названии увековечил корень норвежского (древненорвежского) глагола «jage» («яге») с его значениями «охотиться», «преследовать», «нестись». Помимо этого примера лингвист увидит множество скандинавских корней в сказочной русской и украинской лексике, что служит доказательством давних – эпохи Киевской Руси – связей варягов и славян.) В открытой всем ветрам Норвегии молодой путнице, конечно же, сократят дорогу сочувствующие ей Восточный, Западный, Южный и Северный ветры. А Марьюшку в пути подбадривают кот, собака и несёт на себе серый волк – когда она, одолевая чистые поля, тёмные леса, высокие горы, трое башмаков железных износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных порвала. Читатели наверняка уже вспомнили, что Марьюшке в тридевятом царстве на третью ночь удалось добудиться своего опоённого зельем Финиста – ясна сокола, по имени которого названа русская сказка. То же удалось и норвежской сестре Марьюшки из сказки «К востоку от солнца, к западу от луны».

В норвежской сказке «Про Пéпеленя и его добрых помощников» русские сразу же узнают свою сказку «Летучий корабль», а украинцы – «Летун-корабль». Фольклористы возводят этот сюжет к древним индийским и санскритско-тибетским сборникам. Иными словами, сюжет и для норвежцев, и для русских, и для украинцев заимствованный. Тем интереснее их сравнивать.

В норвежской волшебной сказке «Королевна с хрустальной горы» и параллельной русской сказке «Сивка-бурка» главных героев – Пепеленя (такое имя, соединив русские слова «пепел» и «лень», я дала норвежскому Аскеладду – буквально Пепельному парню) и его двойника Иванушку-дурачка – теснит «культовый герой» доавтомобильной эпохи – конь. «Портреты» коней в этих сказках выписаны самыми яркими фольклорными красками. В норвежской – он ещё не явился пред наши читательские очи – Пепелень слышит приближение богатыря-коня: «Вдруг загремело-загрохотало – прямо страх! ‹…› Вот опять загремело-загрохотало. Земля дрожит, сеновал ходуном ходит. ‹…› В третий раз загремело-загрохотало, сеновал затрещал, едва удержалась крыша». А вот и конь, увиденный восхищённым Пепеленем: «Рослый, откормленный, холить – не выхолить лучшего». «Портрет» Сивки-бурки чем-то напоминает огнедышащих змеев, драконов, в родословной которых числятся реальные обитатели земли, динозавры, а может быть, за этим «портретом» стоят прозрения футурологического свойства, относящиеся уже к эпохе парового двигателя: «…одна шерстинка золотая, другая – серебряная; бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет»³.

В ряд отобранных для настоящего сборника норвежских сказок, в том числе имеющих русские и украинские параллели, я постаралась включить почти все известные фольклористам типы сказок: анималистическую («Петух, кукушка и тетерев» и др.); кумулятивную («Блин комом», «Петух и курица в орешнике» и др.); волшебную («Про Пепеленя и его добрых помощников» и др.); социально-бытовую («Как муж за жену хозяйничал»); сказку-побасёнку, или анекдот («Доврская кошка», «Ларчик, который не прост» и др.).

Удовольствие находить узнаваемые сюжеты для читателей норвежских сказок будет соседствовать с восторгом «чистого познания», не замутнённого дежавю. В сборник включено несколько не имеющих, по-видимому, русских и украинских параллелей сюжетов. Среди них особенно выделяются своей архаикой сказки «Косматка» и «Седьмой – в доме хозяин». «Косматка» – реликт матриархата, в ней присутствует идея непорочного зачатия, излагаемая в дохристианском ключе. Забавно-жутковатая сказка «Седьмой – в доме хозяин» – это патриархальный взгляд в глубь веков, поиск начала рода и начала времён. Информационная ёмкость двух последних сказок сближает их с мифом как способом познания мира и его законов посредством символа.

Достаточно взглянуть на карту мира, чтобы убедиться: Норвегия – до крайности северная страна, почти треть её территории находится за Полярным кругом. Тон климату, даже на побережье, где благодаря Северо-Атлантическому течению он довольно мягкий, норовят задавать ветры. Неудивительно, что и в норвежских сказках часто появляется Северный ветер. Он сильнее своих сказочных собратьев – Южного, Восточного, Западного ветров; он мудр, суров, но справедлив. Сила его – очищающая, избавляющая от всякой скверны. Северный ветер наказывает провинившихся, злобных сказочных антигероев.

А вот столь же частые персонажи норвежских сказок – тролли – заставят нас вспомнить русскую пословицу «Сила есть – ума не надо». Они – обычно это великаны, обитающие в горах, лесах, – тоже непомерно сильны, но из породы нечисти и к тому же глупы. Их, как чертей, известных по русским сказкам (например, фольклорный сюжет, ставший у А. С. Пушкина «Сказкой о попе и работнике его Балде») удалому герою удаётся одурачить.

Уже переводя «Поваренную книгу бедняка…» (а эта книга – настоящее пиршество для лингвиста), я осваивала диалектизмы, просторечия, архаизмы. В сказках Асбьёрнсена и Му без подобных средств выразительности просто не обойтись. Эти сказки я переводила, не выпуская словаря Даля из рук, в надежде воссоздать красочность народного языка. Мне хотелось реконструировать ту форму, в которой сказки существовали в изустной традиции. Мой перевод – отчасти стилизация сказа. Устный текст, что совершенно очевидно, проще запоминать и передавать из поколения в поколение, если он ритмизирован, зарифмован. Именно такой текст, насыщенный ритмом и рифмой, был моей целью.

Мне также хотелось сохранить и подчеркнуть близость сказочной интонации к стилистике иных фольклорных жанров, таких как, скороговорка, присказка, песня. Почему? Теория бродячих сказочных сюжетов не считается у фольклористов неоспоримой. Существует теория самозарождения сказочных сюжетов. Я отдала ей дань благодаря ещё одной женщине – в подтверждение всё той же французской поговорки «Cherchez la femme!» В журнале «Иностранная литература» я прочла удивительную, надолго запомнившуюся мне статью Ларисы Васильевой о Петере Сёке – выдающемся венгерском учёном-орнитомузыковеде. Ещё в 80-е годы прошлого века он указывал на примеры поразительного сходства в музыкальной структуре песен у народов, географически и исторически весьма удалённых друг от друга. К подобным выводам учёный пришёл, изучая «биологическую музыку» – пение птиц. «Сёке удалось открыть в птичьем голосе музыкальные формы, напоминающие по структуре и звучанию народные мелодии»⁴. Сходство фольклорной музыки с «биологической» учёный объяснял филогенезом птиц и человека как вида. И если норвежские сказки у меня порой напоминают причудливую мелодию птичьего пения – плавная закруглённая интонация перебивается резкой «трелью», – то это потому, что я «пою» с голоса Сёке.

Когда женские хлопоты на моей творческой кухне были завершены, явился мужчина. Художник. Именно художнику предстояло насытить всех желающих приготовленным угощением. Иллюстрации Александра Дудина к норвежским народным сказкам наверняка вызовут «аппетит» у любого, кто возьмёт в руки эту книгу. Одни будут смаковать краски, рисунок. Другим по вкусу придутся ирония, юмор, добрая шутка, которыми художник смягчил суровый колорит северного фольклора. Вряд ли кто-то не отдаст должное забавной самопародии, если узнает, что тролля о девяти головах из сказки «Замок Сория-Мория» (ближайшего родственника Змея Горыныча, Чуда-Юда и многоглавых огнедышащих славянских змеев) Александр писал с себя: корчил рожи у зеркала… Главное, Александр Дудин сделал наглядным сказочное мировидение, согласно которому в каше можно утонуть, а море – выхлебать, и можно построить корабль, что ходит по траве, как по воде. В этой сказочной вседозволенности кроется неиссякаемая энергия творчества и творческого отношения к жизни.

Задолго до Александра Дудина народные сказки родной Норвегии иллюстрировал великолепный художник Теодор С. Киттельсен. У него была по-детски безграничная вера в то, что на свете всё возможно.

А такая вера везде и всегда ведёт к чудесам.

Наталия Падалко

Доврская кошка

Однажды в Финнмарке⁵ поймал охотник здоровенного белого медведя и королю в подарок надумал его отвести. Вышло, что к Доврефьеллю⁶ подошёл охотник как раз рождественским вечером. Постучал в избёнку. А там жил человек по имени Хáлвор.

Вот просит охотник пустить его с белым медведем на ночь.

– Боже сохрани! – отвечает человек. – Что ни Рождество – тут столько троллей объявляется! Сами из родного дома бежим…

– Да пустите уж, – уговаривает охотник, – мишка мой за печкой ляжет, а я в чуланчике схоронюсь.

И так упрашивал, что пустили. Ну, хозяева из дому вон – глядь, стол для троллей сам накрылся. И каша со сливками на столе, и рыба вяленая, и колбаса, и другие яства, какими дорогого гостя встречают.

Тролли – тут как тут: большущие и махонькие, хвостатые и бесхвостые, с носами длинными-предлинными. Давай есть-объедаться, пить-упиваться!

Вдруг один тролльчонок заприметил за печкой живность, ткнул колбасу вилкой – в огонь её и, не остудив, под нос медведю:

– На, кошка, колбаски отведай!

А медведь – палёный нос – как вскинется да встанет во весь свой рост, да как заревёт, да как ухватит троллей всех разом, большущих и махоньких!

На другой год под Рождество Халвор в лесу задержался. Боялся – опять тролли в дом пожалуют.

Слышит, голос из лесу его окликает:

– Халвор, а Халвор!

– Что такое?

– Кошка твоя здоровенная где?

– Где ей быть, дома за печкой лежит, – отвечает Халвор. – Семь котят у неё. Самóй кошки громадней да злей.

– Так мы к тебе не придём! – прокричали тролли из лесу. И с тех пор рождественской каши у Халвора из Дóвре⁷ тролли не едали.

Про Пéпеленя и его добрых помощников

Жил король, прослышал он о корабле: ходит, мол, что по воде, что по земле. Пожелал и король этакий корабль. Кто построил бы – тому дочку в жёны обещал да ещё полкоролевства. Так с церковного холма на все стороны и возвестили. Многие построить брались: полкоролевства – это награда, ещё ж и королевна в придачу! Да только брались – не справились.

А в лесном краю жили три брата. Старшего звали Пер, среднего – Пол, младшего – Пéпеленем прозывали, потому как сидел он да только в золе и пепле копался. В ту ж субботу, когда королевский указ огласили, случилось, что Пепелень возле церкви стоял. Пришёл он домой, рассказал новость. Тут Пер, старший в доме сын, – к матери: давай ему дорожную снедь, охота с кораблём поспеть, королевну и полкоролевства заиметь.

Взял снедь, закинул суму за спину и прочь со двора подался. Встречает по дороге старика, калеку убогого.

– Куда идёшь? – старик спрашивает.

– В лес иду. Отцу корыто выдолблю, а то с нами за столом как его и держать! – хмыкнул Пер.

– Будет тебе корыто! – старик на это. – Что в суме несёшь? – опять спрашивает.

– Сума – навозу полна!

– Будет тебе и навоз! – старик говорит.

Пришёл Пер в лес, принялся дубы валить да плотничать – к работе не привыкать. А сколько ни рубит, всё выходит корыто. В полдень вздумал он подкрепиться, раскрыл суму. А в суме-то и не снедь! Делать нечего – схватил он топор, закинул суму за спину и поплёлся домой, к матери.

Пол теперь желает счастья попытать, за корабль королевну и полкоролевства взять. Потребовал у матери снедь в дорогу. Закинул суму за спину и прочь со двора подался.

Встречает Пол старика, калеку убогого.

– Куда идёшь? – старик спрашивает.

– В лес иду, младшему братцу поросячье корытце выдолблю!

– Будет тебе корытце! – старик на это. – Что в суме несёшь? – опять спрашивает.

– Сума – навозу полна!

– Будет тебе и навоз! – старик говорит.

Пришёл Пол в лес, давай деревья валить да плотничать – силушки не занимать. Как ни рубит – всё выходит поросячье корытце. А он знай себе рубит. Далеко за полдень вздумал перекусить. Он – к суме, открывает, а там хоть бы крошка! Разозлился же Пол, под пень суму зашвырнул, схватил топор – и домой.

Воротился Пол. Теперь Пепелень в дорогу собирается, у матери о снеди справляется.

– Может, корабль смастерю, королевну покорю и полкоролевства добуду, – говорит Пепелень.

– Как же, – мать отвечает. – Тебе лень на ноги подняться – только бы в пепле копаться! Ничего не получишь.

Пепелень так упрашивал, что упросил. Хоть и дали ему в дорогу две овсяные лепёшки да слабого пива чуток. С тем и отправился.

Вот встречает он старика, калеку убогого.

– Куда путь держишь? – старик спрашивает.

– Может, в лес попаду, может, корабль смастерю – чтоб ходил по земле, как по воде, – отвечает Пепелень. – Тому, кто корабль построит, король обещал дочку свою в жёны и полкоролевства в придачу.

– Что в суме несёшь? – старик спрашивает.

– И сказать нечего, не то что нести!

– Хоть тем угости, а я тебе помогу, – говорит старик.

– Ладно, – согласился Пепелень. – У меня две овсяные лепёшки да слабого пива чуток.

Что есть, то и съесть. А там старик помощь сулит.

Пришли они в лес, у могучих дубов встали. Старик и говорит Пепеленю:

– Щепочку отколи, на то ж место возверни, управишься – спать ложись.

Пепелень сделал, как велено, и спать улёгся. А во сне ему чудилось: рубят, валят лес да распиливают, там столярничают, тут плотничают. Пока старик не разбудил, Пепелень и не проснулся. А тогда глядит – глазам не верит: корабль – готовёхонек, с дубами вровень высится.

– На корабль подымайся, в путь отправляйся, – говорит старик. – И всех, кого ни встретишь, с собой бери.

Пепелень поблагодарил старика и отправился.

Вот идёт он на всех парусах, идёт, глядь – кто-то долгущий худущий гору обхватил, камень грызёт.

– Ты что камень глодаешь? – Пепелень спрашивает.

А тот отвечает: сколько мяса ни ест – не наедается. Чем голодать, лучше камень глодать. И просится к Пепеленю на корабль.

– Подымайся, коль охота, – говорит ему Пепелень.

Забрался тот и камней с собой прихватил здоровенных – снедь дорожную.

Идут они на всех парусах, идут и видят: ещё один чудак – затычку к бочке обсасывает.

– Ты что присосался к затычке? – Пепелень спрашивает.

– Сколько пива, вина ни пью – не напиваюсь, а раз в бочке пусто, то и от затычки густо, – отвечает тот и просится на корабль.