Kitobni o'qish: «Финист – Ясный сокол. Русские народные сказки»
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
«В некотором царстве…»
Волшебные сказки
Финист – Ясный сокол
Старик-вдовец жил с тремя дочерьми: большая и средняя щеголихи были, а меньшая только о хозяйстве радела, хоть и была собой такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Раз собрался старик в город на ярмарку и говорит: «Ну, дочери мои любезные, приказывайте, чего вам купить на ярмарке». Старшая просит: «Купи мне, батюшка, платье новое». Средняя говорит: «Купи мне, батюшка, шёлковый платочек». А меньшая просит: «Купи мне, батюшка, аленький цветик». Поехал старик на ярмарку, купил старшей дочери платье новое, средней – шёлковый платочек, а цветика аленького во всем городе не нашёл. Уж на самом выезде попадается ему незнакомый старичок, несёт в руках аленький цветик. Обрадовался наш старик, просит встречного: «Продай мне, старинушка, твой аленький цветик!» Отвечает ему встречный старик: «Цветик у меня не продажный, а заветный: цены ему нет и не положено – и я тебе его даром отдам, коли ты мне младшую дочь за моего сына высватаешь».
– А кто же твой сын-то, старинушка? – А сын мой удал добрый молодец, Финист – Ясный сокол, днём под облаками в небе витает, ночью на землю красавцем слетает.
Призадумался наш мужик: не взять цветика – дочку огорчить, а взять – Бог весть за кого придётся замуж отдать! Подумал, подумал, да таки взял цветик; пришло ему в голову, что коли присватается к его дочке Финист – Ясный сокол, да не хорош покажется, так и отказать можно. И только подал ему встречный старик свой аленький цветик, так и пропал у него из глаз, словно и навстречу ему не попадался.
Почесал старик в голове и ещё крепче задумался: «Нечисто дело!» И как приехал домой, отдал старшим дочерям обновы, а меньшой отдаёт аленький цветик и говорит: «Не люб мне твой цветочек, доченька милая, больно не люб!»
– Чем он тебя прогневал, батюшка?
А отец и шепчет ей на ухо: «Цветочек-то этот заветный, цены ему нет, и на деньги его не купить было мне – просватал я тебя встречному старику за его сына, Финиста – Ясна сокола». И рассказал ей всё, что старик о своём сыне ему говорил.
– Не печалься, батюшка! – говорит дочка. – Не суди за глаза моего суженого, авось прилетит – нам полюбится.
И заперлась дочка-красавица в своей светёлке, опустила в воду аленький цветик, отворила окно да и смотрит в синюю даль. Чуть солнце за лес село, откуда ни возьмись взвился перед её окошечком Финист – Ясный сокол, цветные пёрышки, опустился на причилинку, впорхнул в окошечко, ударился об пол и стал добрым молодцем. Испугалась было девушка, чуть-чуть не вскрикнула… да доб-рый молодец ласково взял её за руку, ласково глянул ей в очи, и говорит: «Не бойся меня, моя суженая! Я к тебе до свадьбы каждый вечер летать стану: как ты поставишь на окно аленький цветик, так я и буду к тебе являться. Да вот тебе пёрышко из моего крылышка: чего бы ты ни пожелала, только вый-ди на крылечко да махни перышком – вмиг всё перед тобою явится!»
Поцеловал Финист – Ясный сокол свою невесту и опять в окно выпорхнул. И больно он девушке приглянулся, и стала она с той поры каждый вечер ставить на окно аленький цветик – и, бывало, только поставит, тотчас и спустится к ней удал добрый молодец, Финист – Ясный сокол.
Так прошла вся неделя, пришло воскресенье. Старшие сёстры стали к обедне сбираться, в свои обновы наряжаться и смеются над младшей: «А ты что наденешь? У тебя и обновок-то нету!» Та отвечает: «Ничего, я нынче и дома останусь!»
А сама выждала время, вышла на крылечко, махнула цветным пёрышком в правую сторону, и – откуда ни возьмись – явилась перед ней и карета хрустальная, и кони заводские, и прислуга в галунах золотых, и на ней самой парчовое платье и уборы камней самоцветных. Села в карету красная девица, поехала к церкви.
Как вошла в церковь, так все на неё засмотрелись – и её красоте, и нарядам бесценным дивуются. «Видно, царевна какая-нибудь к нам в церковь пожаловала», – между собой говорят люди добрые.
Как обедня к концу – красавица наша села в карету и домой укатила, подъехала к крылечку, махнула цветным пёрышком в левую сторону: вмиг и карета с прислугой, и наряды богатые – всё из глаз пропало. Пришли домой сёстры, видят, она сидит под окошком, как прежде.
– Ну, сестрица, – говорят они, – что-за красавица нынче была у обедни – просто загляденье, ни в сказке сказать, ни пером написать!
Прошло ещё две недели, ещё два воскресенья – красная девица знай морочит по-прежнему всех: и сестёр, и отца, и весь люд православный! Да в последний раз, как стала она с себя наряды снимать, позабыла вынуть из косы алмазную булавку. Приходят из церкви старшие сёстры, стали ей сказывать про царевну-красавицу, да как взглянули к ней на косу, так в один голос и вскрикнули: «Ах, сестрица! Что это у тебя?»
Красная девица ахнула и убежала в свою светёлку. И стали с той поры за девицей сёстры присматривать, стали у её светёлки по ночам подслушивать, и выследили, высмотрели, как на заре с её окошечка вспорхнул Финист – Ясный сокол, цветные пёрышки, и скрылся за тёмным лесом. И задумали сёстры недоброе: под вечер насыпали они на окно сестриной светёлки битых стёкол, натыкали острых игл и ножей, чтобы Финист – Ясный сокол, как станет на то окно спускаться, накололся о те ножи… И прилетел ночью Финист – Ясный сокол, бился, бился, не мог опуститься на окошечко, только ноженьки себе поколол да крылышки порезал. И запечалился Ясный сокол, вспорхнул и вскричал красной девице: «Прощай, красная девица, прощай, моя суженая! Не видать тебе меня больше в твоей светёлке! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве. Далёк туда путь: башмаки железные износишь, посох чугунный изломаешь, каменную просфору1 изгложешь прежде, чем найдёшь меня, доб-ра молодца!»
А на девицу тем временем тяжкий сон напал: слышит она сквозь сон эти речи, не может пробудиться. Проснулась под утро, смотрит – на окне ножи да иглы натыканы, а с них кровь так и капает. Всплеснула бедняжка руками, заплакала: «Знать, сестрицы сгубили моего друга милого!» В тот же час собралась она и ушла из дому – искать по белу свету своего друга милого, Финиста – Ясна сокола.
Шла-шла девица частым дремучим лесом, шла болотами ржавыми, шла пустынями бесплодными, наконец пришла к какой-то избушечке. Постучалась в окошечко, примолвила: «Хозяин с хозяюшкой! Укройте меня, девицу, от тёмной ночи!» Вышла на порог старушка: «Милости просим, красная девица! Куда идёшь, голубушка?»
– Ах, бабушка, ищу своего милого, Финиста – Ясна сокола! Не укажешь ли мне, где его найти?
– Нет, я этого и сама не знаю, а вот ступай-ка ты к моей средней сестре: она тебя добру научит. А чтобы ты с пути не сбивалась, так вот тебе клубочек – куда он покатится, туда путь держи!
Ночевала у старушки красна-девица, а наутро, как ей уходить, подарила ей старуха подарочек: вот, говорит, тебе серебряное донце, золотое веретёнце, станешь кудель прясть, золотая нитка потянется, придёт время, мой подарочек пригодится тебе. Сказала ей девица «спасибо» и пошла за клубочком.
Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к другой избушке. Постучалась девица, впустила её другая старушка, опросила девицу и сказала ей: «Далеко же тебе, милая, идти остаётся, да нелегко и сыскать твоего суженого будет. Да вот, как придёшь к старшей сестре, та тебе лучше моего скажет. А от меня вот тебе на дорогу подарочек: серебряное блюдечко да золотое яблочко. Придёт время – пригодятся тебе».
Опять ночь ночевала девица и пошла дальше за клубочком. Идёт лесом всё дальше и дальше, а лес-то всё чернее и гуще, верхушками в самое небо вьётся. Прикатился клубочек к третьей избушке, вышла к девице на порог старушка, вызвалась красную девицу от тёмной ночи укрыть. Рассказала ей девица, куда она идёт и чего ищет.
– Плохо твоё дело, дитятко! – сказала ей старушка. – Твой Финист – Ясный сокол присватался к заморской царевне, скоро жениться собирается… Как выйдешь ты из лесу на берег синя моря, сядь на камешек, возьми серебряное донце, золотое веретёнце, сиди да пряди, выйдет к тебе невеста Финиста – Ясна сокола, станет у тебя то веретёнце покупать – ты за него никаких денег не бери, только проси повидать Финиста – Ясна сокола, цветные пёрышки.
Пошла девица дальше, а лес-то всё реже да реже – а вот и синее море – широкое-раздольное – разлилось перед нею, а там вдали, над взморьем, как жар, загорелись маковки золочёные на теремах белокаменных. «Знать, это и есть царство моего суженого, что там далеко виднеется!» – подумала девица красная, села на камешек, взяла серебряное донце, золотое веретёнце, стала на нём кудель прясть – золотую нитку из неё вытягивать.
И вдруг видит она, идёт к ней но берегу какая-то царевна, с мамками, с няньками, с верными служанками, подошла к ней, на работу её загляделась, и ну торговать у ней серебряное донце с золотым веретёнцем.
– Я тебе, царевна, даром свою работу отдам, только дай мне посмотреть на твоего суженого, на Финиста – Ясна сокола!
Долго не соглашалась царевна, а потом и сказала: «Ну, да вот как он ляжет отдыхать после обеда, так, пожалуй, ступай к нему в горницу, мух отгонять». И взяла она у девицы серебряное донце, золотое веретёнце, пошла в свой терем, опоила Финиста за столом сонным зельем и пустила к нему девицу, когда его непробудный сон одолел.
Сидит девица у его изголовья, а сама слезами, как река, разливается.
– Проснись, пробудись, Финист – Ясный сокол! – говорит она милому. – Издалека я к тебе, красна девица, пришла – железные башмаки истоптала, чугунный посох изломала, каменную прос-фору изглодала, всё тебя, милого, искала!
А Финист спит, не чует, как над ним девица убивается-плачет… Тут вскоре и царевна вошла, красной девице выйти приказала, Финиста – Ясна сокола разбудила.
– Долго я спал, – говорит ей суженый, – и всё-то мне чуялось, что здесь кто-то был, всё надо мной плакал да причитывал…
– Видно тебе во сне это почудилось, – сказала царевна, – я сама всё здесь сидела – мухе прилететь к тебе не дала.
На другой день сидит опять девица на взморье, держит в руках серебряное блюдечко, катает по нему золотым яблочком. Вышла царевна гулять, опять к ней подошла, увидала и просит: «Продай мне свою забаву!»
– Забава у меня не продажная, заветная, дай мне ещё раз на Финиста – Ясна сокола поглядеть, так я тебе её даром отдам!»
– Пожалуй, ступай опять по-вчерашнему с моего суженого мух отгонять.
И опять опоила Финиста сонным зельем и пустила красную девицу к его изголовью. Стала над милым красна-девица плакать, и вдруг капнула ему на щеку из очей её горючая слеза… Очнулся от тяжкого сна Финист – Ясный сокол, говорит: «Ах, что это меня обожгло?»
– Милый, желанный, – говорит ему девица, – издалека к тебе девица пришла, железные башмаки истоптала, чугунный посох изломала, каменную просфору изглодала и всё тебя, милого, искала! Второй день я, девица, над тобою сокрушаюсь, а ты спишь, не пробуждаешься, на мои слова не отзываешься!
Тут только узнал свою милую Финист – Ясный сокол и так обрадовался, что и сказать нельзя. А девица ему рассказала всё, как было: как позавидовали ей злые сёстры, как она странствовала, и как его царевна на забавы меняла. Полюбилась она Финисту лучше прежнего, поцеловал он её в уста сахарные и велел, не мешкая, в колокол ударить, собрать на площадь бояр и князей и всякого чина людей. И стал он у них спрашивать: «Люди добрые, скажите мне, раскиньте умом-разумом: которую невесту мне в жены брать, с которой век коротать – с той ли, которая меня продавала, или с той, которая выкупала?» И решили в один голос люди добрые: «Взять тебе ту, которая тебя выкупала».
Так и сделал Финист – Ясный сокол, цветные пёрышки. Обвенчали его в тот же день с красной девицей. Свадьба была весёлая, шумная, богатая! На той свадьбе и я был, мёд-вино пил, а больше того через край лил: кажись, по усам текло, а во рту словно не бывало!
Царевна-лягушка
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею. У него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь».
Пустил стрелу старший брат – упала на боярский двор, прямо против девичьего терема; пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая; пустил стрелу младший брат – и попала та стрела в грязное болото, и подхватила её лягушка-квакушка.
Говорит отцу Иван-царевич: «Как мне за себя квакушку взять? Квакушка не ровня мне!»
– Бери! – отвечает царь. – Знать, судьба твоя такова.
Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает: «Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу».
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягушка. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?
– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.
– Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать, утро вечера мудренее!
Уложила царевича спать, да сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я у родного моего батюшки».
Наутро проснулся Иван-царевич – у квакушки хлеб давно готов, и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям: «Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру».
Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услыхал от отца своего слово жёсткое, неприятное?
– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе за единую ночь соткать ему шёлковой ковёр.
– Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать, утро вечера мудренее!
Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать, чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!» Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич – у квакушки ковёр давно готов, и такой чудной, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изу-крашен ковёр златом-серебром, пёстрыми узорами. Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами.
Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?
– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобою на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!
– Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет». Вот старшие братья явились на смотр со своими жёнами разодетыми, разубранными, стоят да над Иваном-царевичем смеются: «Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?»
Вдруг поднялся великий стук да гром, весь дворец затрясся: гости крепко испугались, повскакивали со своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит: «Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала».
Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные. Стали гости пить-есть, веселиться; Василиса Премудрая испила вина, да последки себе за левый рукав вылила, закусила лебедем, да косточки за правый рукав спрятала. Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе тоже делать. После, как пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди: царь и гости диву дались! А старшие невестки пошли плясать, махнули левыми руками – гостей забрызгали, махнули правыми – кость царю прямо в глаз попала!
Царь рассердился и прогнал их. Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса-Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу: «Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного». Обернулась белой лебедью и в окно улетела.
Иван-царевич горько заплакал, помолился Богу на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят.
Шёл он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, попадается ему навстречу старичок. «Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?» Царевич рассказал ему про своё несчастье. «Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится, ступай за ним смело».
Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем; попадается ему медведь. «Дай, – думает Иван-царевич, – убью зверя!» А медведь провещал ему: «Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе».
Идёт он дальше, глядь, а над ним летит селезень; царевич стал лук натягивать, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь».
Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за лук да стрелы, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я сам тебе пригожусь».
Иван-царевич пожалел и пошёл дальше, к синему морю; видит – на песке лежит-издыхает щука-рыба. «Ах, Иван-царевич, – провещала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море».
Он бросил её в море и пошёл берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к избушке: стоит избушка на курьих ножках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила – ко мне передом, а к морю задом». Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-яга, костяная нога, сама зубы точит.
– Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? – спрашивает Баба-яга Ивана-царевича.
– Ах ты, старая! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила, напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.
Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
– А, знаю! – сказала Баба-яга. – Она теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей, как свой глаз, бережёт.
Указала яга, в каком месте растёт этот дуб; Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда ни взялся прибежал медведь и выворотил дерево с корнем, сундук упал и разбился вдребезги. Выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился. Глядь, а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко, летит, а за ней селезень бросился; как ударит её – утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо.
Он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич вошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После они жили вместе и долго, и счастливо.
