Kitobni o'qish: «Сказки с базаров»

Книга посвящается детям благотворителей и нашей издательской команды:

Иосифу Беджамину и Елизавете Варваре Арановым,

Дарье и Ольге Воробьевым,

Рахиму Джасыбаеву,

Никите и Алине Макаровым.

Сказки с базаров

Зора, дочь ювелирных дел мастера

Некогда был один ювелирный мастер, который делал столь искусные вещи из серебра и золота, что и вблизи и вдали прослыл своим добрым именем. На базарах всего Дамаска ювелирная работа его оставалась непревзойденной. И стал он в такой славе, что сам Князь Тьмы, злой Иблис, однажды препожаловал взглянуть на его вещицы.

Золотых дел мастер сидел за верстаком, довершая отделку роскошного ожерелья одной великородной госпожи, для ее свадебного наряда, когда увидел темный лукавый лик сатанинского Князя, разглядывающего выставленные в окне на показ изумительные драгоценности, усаженные дорогими каменьями. Рога на голове Злого Духа прямо сказали мастеру, кто его покупатель, и когда статная, облаченная в черные ризы фигура вступила в лавку, он вскрикнул: «Смилуйся надо мной, о великий Князь Тьмы! Или это последний мой час пришел?»

Злой Дух улыбнулся и молвил: «Можешь оставить свой страх, о превосходнейший из ювелиров, твоя година еще не настала. Я пришел не затем, чтобы свести тебя со свету. Я прослышал о замечательном твоем мастерстве и возымел желание взглянуть сам. Сколь восхитительно то, что у тебя тут в окне, однако!»

«Изволь, изволь, с любовью и удовольствием, бери всё что пожелаешь, – возопил ювелир. – Вот золотые цепочки, из наитончайших в мире, драгоценная рыбка с глазами-яхонтами, золотой слоник с бивнями из нефрита, перстень с пятью смарагдами». – Золотых дел мастер так ликовал, что его не тащат в преисподнюю, что отдал бы всё, чего ни пожелал бы Злой Дух, из чистого облегчения.

«О нет, нет! Сейчас они мне без надобности, – молвил Князь Тьмы. – Придержи их для меня, и я приду за ними назад, когда подоспеет срок».

«Всё это твое, всё, – продолжал тараторить ювелир, – всё, что только есть в этом окне».

«Пусть будет так – всё, что в этом окне. Придерживай это за мной, и я однажды приду и заберу свое. Помни, мне это может не понадобиться годами, но уж когда понадобится, я рассчитываю – ты сделаешь как обещал, а не то, смотри!»

«Я даю обещание», – сказал ювелирных дел мастер, и статная, одетая в черные ризы фигура пропала так же внезапно, как всполох молнии, оставив после себя слабый дух серы. Ювелир ринулся в жилое помещение лавки к жене.

«О моя милая, поскорее, помоги мне вот эти вещицы, те что в окне, уложить куда-нибудь в сундучок. Ты нипочем не угадаешь, кому они приглянулись – Иблису, Духу Зла. Он только что здесь побывал и взял с меня обещание, что я придержу это всё за ним, пока он не возвратится».

«Всё, что в окне?!» – заголосила жена.

«Да, да. Но, о счастье, он не за мной приходил, или не понимаешь? Он удалился вполне довольный, мне думается».

«Мой муж, ты, о глупец! – заплакала она. – Посмотри! В окне наша дочка, она играет с золотыми сережками, и, без сомнения, Злой Дух намерен заполучить и ее».

Ювелир бросился посмотреть – так и есть, он увидел свою дочь-малютку, возлюбленную свою Зору, которая там играла.

«Поспеши, о жена, – выговорил он, – пойди к серебряных дел мастеру и принеси мне унцию самородного серебра».

Женщина сделала, как ей было сказано, и скоро ювелирный мастер чеканил круглый серебряный диск. Резцом он вывел на нем тайный и священный стих из Корана, дабы уберечь свое дитя от происков лукавого Князя Тьмы. Талисман супруги попросили муллу окропить из священного колодца Зам-зам и надели оберег на шелковой нитке малютке на шею. Маленькой Зоре сказано было, чтобы она никогда его не снимала с шейки, а не то ее утащит Злой Дух.

Прошли годы, а сатанинский гость всё не жаловал. Ювелир с женой совсем позабыли про весь этот случай, как вдруг Злой Дух опять появился в лавке.

«Я пришел за своим сокровищем, – заявил он. – Ты помнишь свое обещание? Девушке ныне сравнялось семнадцать лет, или это не так?»

«О великий Князь Тьмы, – зарыдал золотых дел мастер, – пощади ее, пощади! Возьми меня, но оставь мою милую Зору на этом свете, пусть порадуется жизни, заклинаю тебя».

Тут показалась его жена и, упав на колени, присоединила свои мольбы. Но Злой Дух, разъярясь лютым образом, рявкнул им привести дочь, так как он, Иблис, не намерен ждать целый день и горит нетерпеньем уйти назад в преисподнюю, где имеет дела поважнее.

Заслышав шум в лавке, вышла Зора и, со всем простодушием своих лет, чарующе улыбнулась статному Князю Тьмы, теребя при этом в пальчиках волшебный талисман-оберег.

«Ну, так и быть, – насупил брови Злой Дух, разом и захваченный, похищенный ее красотой, и загоревшийся желанием сам покрасоваться перед ней. – Я дам тебе остаться с родителями еще на семь дней, о моя милая. По прошествии их я вернусь, и тогда ты, право, будешь моей невестой». И с такими словами он исчез в клубе дыма.

А у ювелирных дел мастера возник план, и вот какой: он отольет восковое изваяние своей дочери в натуральную величину и спрячет в истуканке хитрую механику, чтобы она ходила и говорила, словно живой человек. Дни и ночи проводил он, трудясь над куклой. К тому времени как Злому Духу было пора препожаловать, прекрасная копия его дочери, раздушенная и под покрывалами, скрывалась за шелковым пологом, в ожидании дьявольского жениха. Когда сатанинский Князь вновь появился, он опять пришел в лютом расположении и заговорил так: «А ну, старик, подавай свою дочь, а не то я нашлю какого-нибудь из моих демонов испепелить всё тут дотла!»

Обратясь в сторону шелковых занавесей, ювелирных дел мастер проговорил:

«Иди же, о Зора, дитя мое, вот здесь могучий Иблис, Князь Тьмы, чтобы забрать тебя с собою в пре-исподнее царство. Поспеши, и отправляйся с ним поскорее». И, потянув на себя прекрасную, в человеческий рост куклу, ювелир снял у нее с шейки защитный серебряный талисман, который не давал Злому Духу дотронуться до его дочери. Оберег он положил поверх шкафа, где была укрыта от глаз его настоящая дочь.

Занавеси раздернулись, и вышла кукла, обольстительно трепеща ресницами, и Злой Дух подхватил прекрасное произведение ювелира и уволок прочь в преисподнюю. Вернувшись в свои собственные пределы, обдураченный Иблис усадил ее на преудивительный трон, изукрашенный фантастическими самоцветами, и ему нетерпелось погордиться перед ней своим царством огня.

Вечером собрался пир в честь новой невесты Духа Зла. Сатанинским прислужникам было велено усадить прекрасную Зору по правую руку от Князя Тьмы в преогромной зале пиров во дворце пламени вечного. Разгоревшемуся Иблису стали подавать вино в сверкающих всеми огнями кубках. Его разобрал полный восторг, когда кукла то и дело поворачивала к нему головку и улыбалась, всем своим видом показывая, что в восхищении от каждого его слова. Прислужники всё подкладывали и подкладывали угля в огонь. Лилось вино, стали подавать угощенье, и Злой Дух оказался в своей стихии, вкушая превеликое наслаждение и предвкушая грядущие радости.

Вдруг очаровательная восковая дева стала сникать. Демоны подбросили пламенным языкам еще топлива, и кукла, подавшись вперед, пала в огонь. В какие-нибудь секунды ее пожрало огнем, и от прекрасного произведения не осталось ни уголька. Демоны замерли в ужасе. Как они скажут своему господину о таком обороте дела? Как он воспримет свою потерю? Что приключится с ними за их оплошность? Они стояли, подпершись вилами, с глазами, чуть не вылезавшими из орбит, с копытами, раскаленными докрасна, с подергивавшимися в тревоге и страхе хвостами. Пока что Князь Тьмы пил и ел, и обменивался дьявольскими сарказмами с особо им избранными гостями, делившими его пышную трапезу. Он ничего не заметил.

Наконец, один из демонов, посмелей остальных, пошел и пошептал Злому Духу в левое уху. «Что! – вскричал тот. – Упала в огонь и сгорела? Ну, от этих людишек нечего ждать! И она ведь только сюда попала. Я, верно, сошел с ума, если думал, что ее хватит на целую вечность быть у меня в преисподней царицей. Ступай, разожги пожарче огонь. Сегодня мы будем вкушать наслаждения!»

И вот, всё это общество прóклятых душ всё больше и больше ударялось в веселье. В кубки снова лилось вино, тарелки наполнялись и наполнялись, угощенье грудилось грудой. И Иблис, Князь Тьмы, даже не вспомнил о Зоре, дочери ювелирных дел мастера, и не вспоминал вовек.

Старик и искатель

Шейх, в буром одеянии из верблюжьей шерсти и в белом, в обмот, уборе на голове, улыбался про себя в последних мерцающих отблесках догорающего в караван-сарае огня. Поставив свой серебряный кубок для воды тончайшей сирийской работы, он сказал, обращаясь к собранию: «О братья, будет ли мне позволено сделать свой вклад, рассказав историю, что слыхал я от деда, еще в мою бытность отроком? Превосходно. Это одна история, которую я рассказывал и рассказывал, и никогда не уставал от нее. Лучше всего мне начать с начала.

Был однажды некий юноша, и более всего прочего он хотел совершить путешествие к пещере на одной известной горной вершине в больших Гималаях. В той пещере обитал в совершенном мире и покое знаменитый мудрец, известный всем как «Старик».

Говорили, что ученость, знания и духовное совершенство этого мудреца не имеют себе в мире равных. И Абдулла, так звали того искателя по имени, решился одолеть долгую и опасную дорогу к пещере Старика, надеясь, что будет принят изучать философию древнего старца, и через то уповая стяжать ключ к успеху, путь к духовной мощи и крепость превозмочь силы невежества. Для этой цели он упражнялся в скалолазании, припасал вяленых фруктов и орехов, и вот отправился в путь – молодый и рьяный – к своей цели.

Его родители видели, что это посещение он считает наиглавнейшим делом своей жизни, и ни отец, ни мать не стремились его разубеждать. Их молитвы и благословения провожали его в дорогу, когда он уходил вдаль к горизонту.

Стояла весна, и нежные цветы, что цвели вокруг, сообщали ему жизненный подъем, когда бы ни ощутил он упадка уныния. Птицы подбадривали его своими поющими голосами. Его ноги, прыткие, как у козы, уверенно находили каждую трещину, каждый выступ, – достаточный, чтобы дать ухватиться пальцам и выдержать его вес, – помогал ему подниматься выше и выше, пока, наконец, он не взобрался к округлому, гладкому камню-трону у входа в пещеру Старика. Свет, небывало яркий, озарял горный склон, и в этом блистающем сиянии сидел Старик, как будто бы лучась вековой премудростью. Он был худ телом, и его одежда была такого же цвета, что и горные скалы; волосы его белели, как снег на горной вершине, и темные глаза сверкали своей агатовой чернотой на иссохшем, как пергамент, лице. Откинувшись на каменном высоком сиденье, Старик скользнул взглядом по Абдулле с той же приветливостью и интересом, словно юноша был какой-нибудь мошкой или камнем на склоне.

Спотыкаясь и падая, и снова вставая, в конце концов Абдулла повергся к ногам Старика, едва дыша от усталости и волнения, что наконец дошел и сейчас сподобится немедленного просветления. Сначала, как только смог перевесть дух, привстав на сбитых коленях, он завел повесть о своей жизни, потом высказал свое великое желание видеть и внимать Старику. Бледное и ясное лицо Старика побагровело от гнева. Указывая вниз на горную тропу, по которой пришел юноша, он вскричал: «Ступай!»

Абдулла стал просить и молить: «Возьми меня к себе в ученики, я пробуду столько, сколько потребуется на науку. Я хочу обрести путь. Прошу, о Старик, не гони меня прочь, раз я так алчу и жажду знаний и мудрости. Имей ко мне жалость!»

Старец поднялся с гибкой звериной грацией и достал из кожаного заплечного мешка, торчавшего в тени за сиденьем, вяленых фруктов и орехов и флягу со свежей водой. Всё это он подал несчастному Абдулле, приглашая его поесть и попить. Потом во второй раз он указал на тропу внизу и проговорил: «Шагай себе!»

Вновь устроясь на своем тронном сиденье, он ушел в созерцание задальней белизны вечных снегов, меж тем как претендент в ученики ел и пил. Потом, по знаку Старика убрав остатки в свой собственный опустевший мешок, он спросил: «Разве ты не дашь мне напутствия? Я проделал эту долгую дорогу во исполнение мечты видеть тебя. Прошу, направь меня на путь, как идти жизненным поприщем, и наставь меня, как помогать другим достигнуть свершения, как я надеюсь его достичь после того, что получу от тебя науку».

Сверкающие черные глаза встретились с глазами Абдуллы, которые щипало от слез. Не без доброты, а лишь пронзительно смотрели теперь черные агатовые глаза и, казалось, пронимали огнем душу Абдуллы. В третий раз сухие, тонкие, словно точеные, персты Старика показывали назад на дорогу, по которой пришел Абдулла.

«Я повторяю свои слова – ступай, ступай себе, шагай знай. А ты воспользуйся ими, как хочешь».

Сверкание черных глаз ушло в серые складки, когда Старик прикрыл веки, всем видом показывая, что спит.

Абдуллу отпускали и не задерживали.

Все вниз и вниз он карабкался, спускаясь назад той дорогой, по которой взошел. Если путь делался слишком труден, он отдыхал, но прежде чем свет померк, он вышел на дорогу, которую знал: подножия Гималаев вблизи его дома. Прикончив остатки вяленых фруктов и орехов от Старика, он освежился ключевой водой, пробивавшейся из скалы, и пружинистым шагом жителя гор отправился дальше. Когда вышла полная луна, провожая его к дому, у него отлегло на сердце, и, шагая по дороге, он даже пропел про себя обрывок-другой из песенки. Почему-то он чувствовал себя таким деятельным, как никогда в жизни, через одно только то, что повидал Старика.

Когда он вернулся домой так скоро, его родители хотя, естественно, и обрадовались, но мать засыпала его вопросами. «Чему научил тебя Старик, о сын? – спрашивала она. – Что он сказал? Какие обрел ты познания? Поведай нам, и не упускай ничего».

«Я должен идти, – молвил безбородый Абдулла. – Теперь, когда я видел его и внял его наставлениям, я должен идти».

«Идти куда, о милый Абдулла? – возопила мать. – Идти? Идти? Куда идти, что ты хочешь этим сказать? Бросить нас? Бросить всех, всю деревню, шестьдесят четыре души? Дай нам объяснения, о Абдулла. Что Старик сказал тебе делать?»

«Он сказал – ступай себе, ступай прочь, и шагай знай, не стой», – твердо проговорил Абдулла.

Он хорошо выспался в своем старом доме, потом, с тем немногим, что необходимо в дороге, и в том, что было на нем самом, он распрощался с родителями и отправился искать свой жребий.

А обучен Абдулла ничему не был, большую часть юности он провел, помогая семье возделывать полоску земли, с которой они кормились. В первом же городе, куда он пришел, нашлось непочато работы для молодых и охочих рук на постройке султанского дворца и на сажденье его садов. По мере того как он получал всё больший рабочий навык, он больше выручал за работу, так что мог заезжать всё дальше в большие города и прекрасные поселения. Всякий раз, как он взвешивал на уме, какой поступок будет вернее, на память ему тотчас приходили слова Старика, указывающие, как правильно поступить:

«Ступай себе».

Работой он прокладывал себе путь во многих краях, и вот, через несколько лет, люди, вместе с которыми он подряжался, стали ценить его опыт житейский и, бывало, обращались к нему с вопросами, на что, минуту помедлив, дабы вызвать перед собой лик Старика, он отвечал: «Шагай знай».

И тогда они продвигались на шаг вперед с той затеей, над которой бестолково пороли горячку, или попросту снимались и складывали шатры и шагали прочь в иные места. Всякий раз, как им хватало смелости так поступить, они бывали довольны действенностью своего шага. Абдулла и сам прослыл чем-то наподобие мудреца, даже не задумываясь над советом, который давал.

Наконец, вступив в средний возраст и устав от всего, что давала ему жизнь по сей день, он пришел к ощущению, что он тот катящийся камень, который не обрастает мхом, и решил он трогаться к дому. У него не было ни жены, ни семьи – к тому времени как он вернулся в деревню, родители его умерли. И все женщины, ходившие в девушках, когда он был молодым, теперь были замужем.

Задаваясь вопросом, что делать дальше, седоволосый Абдулла обнаружил себя однажды взбирающимся вверх по тропе, по которой молодым человеком взошел к пещере Старика. Есть ли всё еще та пещера? Жив ли всё еще тот старец? Правда ли он видел того древнего мудреца и слышал те три слова: «Ступай, ступай, шагай»? Или всё это одно его воображение?

Ничего не оставалось, как взобраться наверх и узнать. Всем своим сердцем и всем своим разумом он стремился достичь того зачарованного места. Ноги безошибочно привели его как раз куда надо. Он увидел то же тронное сидение и легкую фигуру Старика в его реющих одеяниях. Черные сверкающие глаза светились теперь приветом.

Абдулла в смиренной гордости стоял перед наставником, не говоря ни слова и высоко держа голову. Во взгляде его была твердость. Старик поднялся с молодой грацией мальчика и приглашающим жестом простер длань к пещере тысячи томов мудрости.

«Прежде я говорил тебе ступай, – мягко промолвил Старик, взяв его за руку. – Теперь я наставлю тебя иначе. Теперь я скажу тебе приступай».

Драчун и ядовитая рыба

Однажды, в не столь давние времена, была одна рыбачья деревня на берегу океана. Каждое утро многое множество рыбаков спешило к берегу со своим уловом. Они трудились тяжким трудом и боролись со штормом в своих утлых лодчонках, но сети всегда бывали полны. Все рыбаки пребывали в довольстве, и чуть не все и каждый были друзьями, но на одном конце деревни жил некий драчун. Это был преогромный, несуразный малый, со здоровой башкой, с глазами, бегавшими как на шарнирах, которые ни минуты, казалось, не оставались на месте, с плоскостопыми ножищами, вывернутыми одна на восток, другая на запад, и зычным противным голосом. Вечно он выкручивал руки другим парням, дергал девушек за волосы, ставил подножки женщинам, носившим корзины с рыбой, выгруженной из лодок. Не проходило ни дня без того, чтобы он к кому-нибудь не задрался.

Каждый день он вызывал кого-нибудь из деревенских мужчин на драку, и многие по доброте душевной боролись с ним. Но если они допускали промашку, он со всего приклада бросал противника оземь и усаживался на него, пока тот не просил пощады. Когда все по очереди признавали его как бесспорного победителя и первого силача в округе, он начинал прыгать и орать, петушась, как какой-то полоумный петух, колотя себя в грудь, словно орангутанг. Его дубинка, оружие местного вида, была презверская штука, а он обожал пускать ее в ход. С течением времени его становилось всё трудней и трудней урезонивать, и сговориться с ним вовсе делалось невозможно. У каждого в деревне имелась своя дубинка, но он всегда побеждал, кого бы ни вызвал на драку.

И вот, в тот день, о котором веду я рассказ, к деревенскому старосте пришел невысокий стройный смуглокожий незнакомец. Он попросился приютить его на ночлег, сказываясь, что он школяр, пешком пустившийся в странствие вглубь страны, к пещерам летучих мышей в джунглях.

Все жители деревни рады были новому лицу, и каждый тащил блюдо с рыбой или ароматным рисом в дом старосты, чтобы оказать чужаку гостеприимство, по обычаю, задав пир на песчаном пляже.

Наступил уже поздний вечер, и все наелись и напились, когда нескладный коренастый здоровяк выскочил из ряда сидящих рыбаков и вызвал гостя переведаться с ним один на один. Стройный, с мягкой повадкой незнакомец спокойно встал на ноги, и, меж тем как рыбаки с отчаяньем на это смотрели, расчистилось место, чтобы поединок мог начинаться. Дубинка драчуна была наготове.

«На дубинках как-то мне не с руки, – молвил захожий гость. – Обыкновенно мое оружие это свежая рыбья тушка. Поскольку я тот, кого вызвали, то и оружие выбирать – за мной, не так ли?»

«Ну да, ну конечно, я запросто что на рыбьих тушках, что на дубинках переведаюсь, – заявил драчун, – и я готов начинать. Где эти рыбины, которыми мы будем драться?»

Мужской народ в азарте держался об заклад, сколько и на которого из соперников поставить.

«Вот они у меня в кошеле, – отвечал незнакомец, – и чем скорее мы решим наш спор, тем будет лучше, так как я обычно дерусь рыбьей тушкой, куда ни приду, и выигрываю почти все драки. А штука в том – одна из двух рыбин ядовитая, и ты должен для себя выбрать, какой вооружиться против меня. Возьмешь не ту – и это может стать роковым, ибо под чешуей у нее есть некий таинственный яд. Как ухватишь тушку поближе к хвосту, чтобы отвесить мне удар посильней, тут-то яд и рискует проникнуть к тебе на кожу. Конечно, это я могу взять ядовитую – мы не знаем, какая из них какая. Но, уверен, тебе хватит бойцовского духу, чтобы не думать, какая там из них ядовитая, а какая – нет. Давай, выбирай, и покончим с этим раз и навсегда, и эти добрые люди смогут каждый пойти по своим делам».

Он протянул свой кошель-плетенку из пальмовых листьев, который висел у него на боку. Все тянули головы, насколько хватало шей, чтобы взглянуть на две странного вида долготелые рыбины – как красная кефаль по окраске, и с красным ободком вокруг глаз, – лежавшие в плетенке. В народе от страха даже не перешептывались. На детей при-шикнули, у старосты же лоб взмок от пота. Никто не шелохнулся; каждый как присел, так и сидел на корточках, следя, как будут мериться силой здоровенный несуразный драчун и невысокий стройный прохожий с мягкой повадкой.

«Ты хочешь сказать, что драться мы будем только рыбой, вместо дубинок?» – заорал драчун, выпучив глаза. Выражение, которое появилось у него на лице, узнавалось жителями деревни как чистая трусость. «Ну нет, я не собираюсь мериться силой этаким образом. Это ниже меня! Можешь проделывать такие штуки в дурацких городишках, откуда ты там пришел, но не в этой деревне, знаешь ли. Не собираюсь рисковать и травиться в какой-то дурной игре, вроде этой. Ха!»

И, развернувшись на пятке, он скрылся по направлению к своей хижине. Впервые он был посрамлен. Снова вызвать кого-то на драку он уже никогда не дерзнет.

Возбужденно загудел разговор, меж тем как рыбины отправились назад в свой кошель-плетенку, и все принялись за лакомые блюда, расставленные прямо на прибрежном песке. Женщины пересмеивались между собой, мужчины курили, детишки, вереща и пища, носились туда и сюда.

«Право слово, это был приятнейший день. Я с удовольствием улягусь спать, – обратился гость с мягкой повадкой к поуспокоившемуся старосте. – Премного, право, благодарен за чудесное угощение и развлекательную беседу. Изволь, прими две эти рыбины с острова по соседству с вашим. Своим вкусом они, наверное, отличаются от здешних ваших уловов», – продолжал юноша, подавая кошель из пальмовых листьев в руки опешившему старосте, с ласковой и ободряющей улыбкой.

«Но… но что ты имеешь в виду? Ты сказал, что одна из них ядовитая! – выпалил староста, снова заливаясь обильным потом. – Как ты можешь так поступать с нами, после всего нашего радушия и гостеприимства?»

«Нет-нет, изволь, возьми эту рыбу. Зажарь одну на углях на завтрак, отвари их, съешь в сыром виде. Они будут вкуснейшими, как их ни приготовишь. Ни у одной на хвосте нет никакого яда. Это просто была моя шуточка. Но ваш деревенский драчун про это не знает, так что больше он к вам приставать не будет».