Kitobni o'qish: «Записки веселого грешника»

Вместо предисловия

Прекрасный день, солнце ушло на запад, а я лежу на балконе и смотрю на совершенно неподвижный голубой океан без волн. Я думаю: «Что же такое счастье? Это то, о чем ты мечтал? Не важно, каким путем и как долго ты шел к нему».

Не знаю почему, но я всю жизнь мечтал жить около океана, и не дальше, чем живу сейчас. Мне иногда кажется, что я могу нырнуть в него сейчас прямо с балкона. Разобьюсь, конечно, но с двадцатого этажа океан выглядит очень близким. Это потрясающе! Если я смог себе позволить такую жизнь, это уже счастье. Если смогу позволять себе такую жизнь хотя бы до свадьбы внука, это тоже счастье. И счастье – ждать этого. Надо просто не обращать внимания на трудности, которые тебя преследуют все это время.

Даже наше беспокойство о детях и внуках – а мы постоянно за них волнуемся – это тоже счастье. Волноваться только за себя – примитивно и скучно. Нас дети часто останавливают: мол, не вмешивайся. А я своей дочери говорю: «Я перестану вмешиваться, только когда мои глаза закроются. Ты уж, пожалуйста, потерпи. Можешь поступать, как считаешь нужным, но я свое мнение буду высказывать всегда, потому что, если в присутствии своей собственной дочери не могу говорить то, что думаю, то где же тогда могу?» И она, будучи умным человеком, успокаивается.

Наверное, я иногда бываю навязчив. Не исключаю. Я – холерик, не совсем уравновешенный человек и могу надоесть. Но сказать, что я нелогичен, тоже неправильно. В любом деле есть своя логика. Наверняка есть и лучшие решения, но почему бы мне не высказать свою точку зрения?

Иногда между мной и дочерью возникают споры. Она – философ и многие вещи знает лучше. Но кому проще переделаться: мне в семьдесят или ей в сорок?..

Надо получать от жизни удовольствие. Это непросто, но надо пытаться жить своей жизнью, а не быть винтиком в чьей-то. И тогда будет намного больше счастливых минут. Надо общаться с людьми, которые приносят только позитивные чувства. И ни в коем случае, даже если это сулит большие заработки, не общаться с негативными, неприятными, нечестными людьми. Маловероятно, что такой человек может принести счастье, даже если с ним удастся заработать.

Я пытаюсь жить именно так, но не знаю, насколько мне это удается. Знаю лишь одно: ни перед кем и никогда не позволял себе унижаться. И хотя супруга часто критикует меня за то, что я неправильно себя веду, я в любой компании поступаю так, как считаю нужным. Я не пытаюсь угодить. Свою манеру общения никому не навязываю: просто я – такой.

Я никогда не оскорбляю людей. Никогда не атакую первым, но если кто-то попытается атаковать меня, то он – жертва в этом поединке. Я, наверное, смешной и часто выгляжу шутом. Но меня это не унижает, и я с удовольствием позволяю подшучивать над собой. И если какой-то долбоеб всерьез будет считать меня шутом, меня это тоже не станет волновать. Смеша других, я сам смеюсь. Я это делаю для себя. Если я получаю от этого удовольствие, почему мне этого не делать?

А ведь довольно часто удовольствие при этом получают и другие. Это – как оргазм: в первую очередь хочется удовлетворить женщину. Но если, не дай бог, не получилось, то ты доволен тем, что сам его имел. Вот почему я хорошо себя чувствую в любой компании. И это не нахальство, как кому-то может показаться. Это просто невероятное желание общаться.

Я всегда и всюду общаюсь. Даже купаясь в океане. Вот сегодня плыл человек, и я с ним заговорил. Он представился довольно известным писателем. А меня и не интересует, известный он или нет. Я не проверял. Но он оказался забавным собеседником, и мы так разговорились, что он забыл, зачем плыл. Выяснилось, что писатель живет через пять-шесть домов от меня, и теперь мы с ним так и будем дружить – в океане. Он, конечно, моложе меня и проплывает две мили. Я столько не проплыву – обычно проплываю только половину этого пути. Хотя… Если возникнет опасность, я легко одолею и большее расстояние…

Сегодня температура за тридцать градусов, а я сижу на балконе и мне даже прохладно, потому что солнце ушло за другую сторону дома, а с океана дует легкий ветерок. На волнах – сотни лодок. Одни вышли просто прокатиться, другие – половить рыбу. Лодки я люблю созерцать, но плавать в них не люблю. Это как в анекдоте, когда грузин на вопрос «ты любишь помидоры?» отвечает: «Так – да. А кушать – нет». В лодках меня укачивает, тошнит. Видно, я создан оставаться созерцателем с балкона.

На больших кораблях, где не испытываешь качки, еще ничего. Но даже это я не очень люблю, потому что на корабле ты замкнут на небольшой территории. Тебе надоедают люди, которых видишь каждый день, стандартная еда в одно и то же время. А я человек нестандартный. Не знаю, к сожалению или к счастью, я ничего не люблю делать по звонку. Мне захотелось есть – я иду и ем. Захотелось что-то делать – беру и делаю. А жизнь по режиму – это не для меня. Я считаю, что в каждом режиме заключен элемент насилия над личностью. Но как можно управлять большим количеством людей без режима? Я это понимаю и поэтому стараюсь не попадать в такие условия, где мной руководят. Стараюсь всегда руководить сам.

Точно так же я не люблю ходить на вечеринки, где кто-то заготовил сценарий, в котором мне отведена какая-то роль. Делать то, что придумал для меня какой-то чужой, порой бездарный человек, я всегда отказываюсь. Если нужно, я все придумаю и сделаю сам. Поэтому, не будучи артистом, я нередко выступаю успешнее, чем моя жена – гениальная профессиональная певица. Порой она может выйти не тогда, когда надо, спеть не то, что надо, хотя делает все это потрясающе. А я все делаю кое-как, но вовремя, поэтому зачастую срываю аплодисменты. Я как бы подсознательно конкурирую со своей женой.

Это – моя натура. Я конкурирую со всеми, потому что, видимо, хочу самому себе доказать, что и это я могу. Наверное, это глупо, потому что не всегда же я могу быть первым. Но мне нравится быть на уровне, и это удается без всяких репетиций и тренировок. Я не припомню случая, чтобы я чем-то занялся и выглядел при этом плохо.

Конечно, сферы, в которых я ничего не могу, есть, но в них я не лезу. Например, я не стану играть на скрипке – я этого совершенно не умею. Но если что-то не требует профессиональных знаний, а нужны лишь логические рассуждения или музыкальный слух, то почему бы мне не сделать это, если у меня есть и то и другое. И я пробую, и очень часто это выглядит совсем неплохо…

С детства у меня была дурная привычка влюбляться в красивых. Я, конечно, не жалею, но это всегда требует огромной работы, особенно если ты сам не красавец. А когда добиваешься взаимности, работы только прибавляется, потому что нужно постоянно поддерживать свое достижение. Красивые женщины требуют больших затрат. Они обычно мало едят и очень много тратят на одежду. По мне, лучше бы они ели.

Но вот с этой своей маленькой проблемой я прошел через всю жизнь и не могу сказать, что сильно жалею. Моя жена – красавица, и мне это нравится. Правда, честно говоря, когда привыкаешь, в темноте все женщины выглядят одинаково. Поэтому мудрые люди женятся на некрасивых, но получают взамен намного больше, чем дают. Но я в любви хочу только давать, и не дай бог, чтобы было наоборот…

Иногда я задумываюсь: почему ко мне приезжают люди со всего мира? Я никому никакого бизнеса не создал. Например, ко мне на 65-летие приехали восемьдесят шесть человек из разных стран. Потратили деньги на самолеты, гостиницы и на бог знает что еще. Некоторые привезли очень хорошие подарки. Они, конечно, небедные люди. Так получилось, что я знаю много небедных людей (хотя небогатые друзья и приятели – тоже мои постоянные гости). Наверное, им просто нравится со мной общаться. Им нравятся вечеринки, которые я устраиваю.

Меня часто спрашивают, зачем мне все это. Действительно, это стоит уйму денег, и я бы не сказал, что легко их трачу – я же не олигарх и не идиот. Но я устраиваю вечеринки не для друзей, а для своего удовольствия, чувствуя себя главным режиссером, снимающим новый фильм. И если мои гости остались довольны, значит, кино получилось хорошее…

Я делаю это для своих детей и внуков. Пусть помнят, какой у них был отец и дед…

Глава 1. Моя семья

Отец

Мой дед по отцу рос в Литве в довольно бедной семье, занимавшейся обработкой кожи и меха. Бизнес был не очень доходный, но тем не менее они как-то сводили концы с концами. Жили, естественно, не в центре города, а где-то на опушке леса. Отец рассказывал, что однажды ночью дед увидел в окно мчащиеся кибитки, явно убегавшие от преследования, и из одной из них выпал какой-то ящик. Когда кибитки умчались на огромной скорости, дед тихонько вышел из дома и подобрал его. С большим трудом ему удалось взломать одну из досок, и дед был потрясен тем, что увидел: в ящике оказались драгоценности.

Деду в то время было лет четырнадцать, но он не растерялся: поставил доску на место, палками и руками выкопал яму, зарыл в нее этот ящик и прикрыл яму мхом. Он не сказал семье ни слова и периодически навещал это место, чтобы убедиться, что клад цел и никто до него не добрался. Однажды дед заявил, что хочет учиться меховому делу в одной очень известной в тех краях школе. Его отец ответил, что денег на это нет и пусть мальчик учится дома. Тогда в один из вечеров дед раскопал клад, достал оттуда несколько изделий и принес их домой. Трудно передать, что там произошло!

Естественно, вещи были проданы, и мой дед отправился учиться в ту школу, которую он выбрал. Несколько лет учился в ней, а потом стал заниматься не только обработкой мехов, но и их продажей. Остальные драгоценности, видимо, были тоже проданы, потому что дед сильно разбогател. Впоследствии ему довелось много путешествовать по всему миру.

Торгуя пушниной, он приобрел звание чуть ли не купца первой гильдии. После его смерти осталось большое состояние, и моя бабушка по отцу смогла жить безбедно на проценты от капитала. Она была очень доброй, помогала всем родственникам, особенно в приобретении недвижимости.

Мой отец, естественно, учился в самых лучших школах, а затем в Бельгии поступил на юридический факультет университета. Каждый раз, приезжая домой, он захватывал с собой многочисленных гостей, и бабушка готовилась к их приезду с большим удовольствием.

Выдвигалось единственное условие: чтобы гости ставили спектакль и непременно с моим отцом в главной роли. Бабушка была единственным зрителем в их усадьбе. Она усаживалась в кресло и с удовольствием смотрела все эти спектакли, затем щедро награждая гостей прекрасными кушаньями.

После окончания университета отец вернулся в Литву, где начал работу молодым адвокатом. В то время, которое отложилось в моей детской памяти, он был уже широко известен в городе, и жизнь его протекала по маршруту: суд – кафе «Неринга» – тюрьма – кафе «Неринга».

Это кафе построили два брата-архитектора, и оно славилось на весь Союз своей красотой и необычностью. При постройке только на входную дверь потратили неслыханную по тем временам сумму – сто тысяч рублей, о чем писали все газеты.

В кафе «Неринга» собиралась вся литовская интеллигенция. Туда приезжали Евгений Евтушенко и Роберт Рождественский, дружившие с известным литовским художником Стасисом Красаускасом, автором рисунка головы девушки в журнале «Юность».

Однажды Красаускас, мастер спорта по плаванию, любимец московской публики и друг многих известных людей, оскорбил отца, говоря что-то нелицеприятное о евреях, подвергая сомнению холокост. Отец очень любил Красаускаса, но за эти слова так ударил огромного художника-спортсмена, что тот свалился в фонтан, стоявший в центре кафе. Некоторое время после этого инцидента они не разговаривали, но потом Краскаускас, который вовсе не был антисемитом, а просто по пьянке сболтнул лишнего, признался в любви и уважении к моему отцу.

К отцу обращались очень многие, но был один особенно любимый клиент – заготовитель, имевший постоянные юридические проблемы. Этот человек всегда очень щедро расплачивался, но отец никогда не брал деньги вперед. Он говорил: «Если я возьму деньги авансом, это будет взятка, а если потом, то это уже гонорар». Многие вильнюсские адвокаты из жадности пренебрегали этим правилом и частенько оказывались за решеткой. Мой отец, к счастью, никогда не сидел и не боялся тратить деньги, поскольку криминала за ним не водилось.

И вот однажды у клиента возникла серьезная проблема, грозившая большим сроком. Отец рискнул и вместе с ним поехал в Москву попытаться попасть на прием к Генеральному прокурору Руденко. Во время войны Руденко приезжал с проверкой в 16-ю литовскую дивизию, где отец служил. А так как отец хорошо говорил по-русски, то именно его приставили к прокурору, чтобы его развлекать и создать нужное впечатление о дивизии. Они провели вместе четыре дня. Отец был остроумен, знал много анекдотов, спиртное не любил, но, если требовала ситуация, выпить крепко умел. Все это понравилось Руденко, и он проникся к отцу симпатией.

С тех пор они не общались, но отец все-таки решил обратиться к нему за помощью. Чтобы только записаться на прием к Руденко, нужно было ждать неделю, а уж до самого приема могло пройти очень много времени. Процедура была такая: проситель идет в секретариат, берет там бланк, заполняет его и снова сдает в секретариат.

Поскольку отец был большим любителем сладостей, он всегда таскал в кармане разные конфеты. Он зашел в секретариат, подошел к секретарше, не обращая внимания на сидевших в приемной адвокатов (в основном кавказцев), ждавших своей очереди записаться на прием, и положил ей на стол три конфеты «Кара-Кум» разных фабрик. Потом сказал: «Вот три конфеты: одна московская, вторая ленинградская, третья куйбышевская. Я отвернусь, а вы сейчас снимите с них обертки и, только честно, запомните, где какая лежит. А я вам тут же скажу, какая фабрика их изготовила. Это довольно сложно, поскольку они все одинаково выглядят».

Секретарша заинтересовалась: действительно, как это можно определить? Папа откусил первую, говорит: «Это – ленинградская, барахло, никогда не покупайте». Потом так же определил куйбышевскую, назвал ее самой лучшей. Секретарша, конечно, была сильно удивлена.

Пока они болтали, у Руденко настало время перерыва, и он занимался гимнастикой. Через приоткрытую дверь Руденко отца узнал (тот обладал довольно запоминающейся внешностью: большая голова, грива седых волос), но никак не мог вспомнить, где же они встречались. Закончив зарядку, Руденко вышел и сказал: «По-моему, мы с вами где-то встречались». Отец напомнил, и Руденко сразу пригласил его в кабинет.

Когда папа вышел, его окружили ожидавшие своей очереди кавказские адвокаты: «Паслюшай, каллега, как ти папал? Сколько дал? Кому?» Эти люди просто не понимали, как можно пройти к Генеральному прокурору за три конфеты.

В конечном счете, Руденко закрыл дело отцовского клиента. Видимо, отец так все представил, что прокурору оказалось проще пареной репы решить вопрос. Как они там в Москве гуляли с клиентом и пили целую неделю, я не знаю. Помню только, что отец принес домой мешок денег, на которые можно было купить, наверное, два автомобиля «Победа»…

В 1961 году по всему Союзу прогремело валютное дело, по которому расстреляли трех человек: Рокотова, Файбишенко и Яковлева. После дела Рокотова начался процесс валютчиков в Вильнюсе, и в его рамках папа защищал супругов Резницких. Суд этот был показательным, и все понимали, что закончится он печально: либо расстрелом, либо большими сроками. Отец проводил меня в зал суда в клубе МВД, где девяносто процентов публики составляли милиционеры и гэбисты, и, когда объявляли приговор с долгим сроком заключения, они устраивали бурные овации.

Отец произнес защитительную речь, которая, по сути, не имела никакого значения, потому что исход всех дел и сроки заключения были предопределены заранее, и он об этом знал. Подзащитная Резницкая понимала, что мужу угрожает расстрел, поэтому пыталась всю вину взять на себя. «Посмотхите на него, – заявляла она с сильным еврейским акцентом. – Он вообще ничего не знал. Я ему давала пять тысяч хублей, и он с некейвой уезжал в Сочи. Он даже не подозхевал, чем я занимаюсь».

Резницкому было семьдесят пять лет, и, когда зашла речь о двадцатипятилетнем сроке заключения для него, мой отец рассмешил зал, сказав: «Товарищи судьи, вы же судите не слонов, а людей. Это слоны живут по сто лет». Резницкой под бурю милицейских оваций дали пятнадцать лет. Когда огласили приговор ее мужу – двадцать пять лет лагерей, – у него случился инфаркт, и он умер прямо на скамье подсудимых.

Отец участвовал и в некоторых необычных процессах. Однажды защищал клиента по несложному, но сильно затянувшемуся делу. У прокурора так пахло изо рта, что отец просто погибал, стоя рядом с ним. К вечеру, не выдержав, он достал из кармана кусок шоколада и предложил прокурору. Тот его с большим удовольствием съел и настолько подобрел, что отец без труда выиграл дело.

К простым делам отец никогда долго не готовился, изучал суть дела в кафе «Неринга». А однажды по ошибке вытащил из портфеля не ту папку. Пришел в суд и произнес блистательную речь совершенно по другому делу, но его клиента оправдали.

Отец всегда говорил, что любой человек, в зависимости от ситуации, может оказаться либо героем, либо преступником. Поэтому, посещая своих клиентов в вильнюсской тюрьме, он всегда приносил им то пачку сигарет, то апельсины. Вообще в этой тюрьме его все принимали за сотрудника. Однажды отец, предварительно взяв клятву, что провинившийся охранник не будет наказан, поспорил с директором тюрьмы, что войдет в нее и выйдет без пропуска. И выиграл пари!

Будучи довольно полным, он не мог купить себе костюм по размеру, всегда шил на заказ. Туфли он покупал часто, любил хорошую обувь, но с размерами нередко ошибался, так как брал дефицитный товар, который ему могли достать торговцы. Если туфли жали, он приносил их в тюрьму, отдавал своим любимым заключенным, и они ему их разнашивали.

Зимой папа никогда не носил пальто и не надевал варежки. Известный писатель Эфраим Севела, в то время работавший журналистом в газете «Известия», написал об отце статью, где называл его «человеком в плаще».

Отец никогда не приходил домой без конфет. С моей сестрой он охотно делился сладостями, потому что она их поедала так же медленно, растягивая удовольствие, как он. Я же, по его выражению, «шлингал», глотал, и ему это не нравилось. Поэтому от меня он конфеты убирал подальше. Но поскольку я их все равно находил, он применил хитрую тактику: стал прятать сладости в моих же детских вещах. Я переворачивал весь дом, но не мог понять, куда же он девает сладости.

Отца знали во всех кондитерских магазинах города. Бывшие клиенты, волжские немцы, уехавшие в Германию, годами присылали ему конфеты и шоколад. И всех, кто ездил за границу, отец просил привезти ему шоколад. Так он это любил.

Папа был очень изобретателен. Он знал, что, за редким исключением, человек остается честным только до определенной суммы. В своей адвокатской конторе отец всегда устраивал проверку для клиентов: вкладывал в книги десятирублевки так, чтобы виднелся уголок купюры, и выходил из комнаты.

Вернувшись, первым делом обращал внимание на эти книги. Если недосчитывался денег, тут же отказывал клиенту: пожимал руку и говорил, что ничем не может помочь. Отец справедливо считал, что если человек обокрал его вначале, то обворует и потом. За всю его практику только один клиент расплатился с ним так, как было договорено.

Он задействовал платных свидетелей, разных людей, которые помогали разворачивать судебное дело в нужном направлении. Иногда с помощью своих подручных даже спасал судей, имевших неприятности. Отец был весьма неординарным адвокатом. Вообще, в Союзе не требовалось быть знающим адвокатом, потому что в советском суде их речи практически не имели значения. Главную роль играли связи, контакты в судебном мире.

Мой отец никогда не занимался делами, связанными с политикой. Его специализацией были уголовные дела, связанные с воровством и финансовыми махинациями. В этом деле он использовал всевозможные ухищрения. Например, нашел в какой-то литовской деревне профессиональных плакальщиц. Они не только божились, что видели то, что утверждает адвокат, но и начинали рыдать и падать в обмороки. Однажды они устроили в суде такой скандал, что судья просто закрыл дело и освободил подзащитного моего отца. Отец зарабатывал хорошие деньги, а такие представления в суде стоили ему копейки. Судебные плакальщицы – это была хорошая профессия, о которой в России мало кто знал.

Обширные связи отца приносили большую пользу и мне. В его записных книжках имена людей располагались по продуктам питания или ширпотребу. Выглядело это так: «Колбаса – Рабинович. Ондатровая шапка – Шапиро. Икра – Финкельштейн».

Папа был гурманом, и этим пользовались повара в кафе «Неринга». Каждый раз, когда отец там появлялся, они хватали его и тащили на кухню: консультировались, как безопасно воровать. Он их обучал и выходил оттуда с огромными сумками, в которых были разные деликатесы.

Еще отец славился своей неудержимой любовью к женщинам, о чем в семье знал только я. Но семью отец тоже очень любил. Он требовал, чтобы в субботу все собирались дома за обеденным столом, и этот обычай для него был очень важен. Он часто приглашал маму в ресторан, но она была занята домом и детьми всегда отказывалась, и тогда он шел один.