Kitobni o'qish: «Автобиография духовно неправильного мистика»
Да, с меня начинается неизведанное.
Но это не новая религия, а новая духовность, у которой нет границ, в которой нет зависимости.
С меня начинается святость, которая знает лишь свободу духа, тишину внутреннего существа, развитие личного потенциала и, в конце концов, познание собственной божественности – не бога, живущего где-то далеко на небесах, а божественности, переполняющей каждого изнутри.
ОШО
Osho
The Autobiography of a Spiritually Incorrect Mystic
Все права защищены.
Публикуется на основе Соглашения с Osho International Foundation, Banhofstr/52, 8001 Zurich, Switzerland, www.osho.com
Предисловие редактора английского издания
Не раз Ошо спрашивали о том, почему бы ему не написать автобиографию или не рассказать о себе тому, кто мог бы переложить историю его жизни на бумагу. Но Ошо только отмахивался и говорил, что важны вечные истины, а не обрывки газетных статей, которые мы собираем и называем «историей». Иногда он говорил, что его биографию можно восстановить по его работам, по сотням томов опубликованных бесед и тысячам преобразившихся жизней тех людей, которые когда-либо с ним соприкасались.
Тем не менее, человеческий ум привык рассматривать жизнь как цепь определенных событий, следующих одно за другим во времени. Мы стремимся установить некие рамки, убеждая себя, что понимаем «смысл» происходящего, особенно если оно выглядит противоречивым, странным и необычным. Появление этой книги означает, что настала пора рассказать о жизни Ошо, учитывая временной контекст, чтобы лучше понять его самого и его работу.
Прошло уже десять лет с тех пор, как Ошо был готов покинуть тело, служившее ему пятьдесят девять лет. Как вспоминает его личный врач, он собирался в последний путь «так спокойно, словно паковал чемоданы перед поездкой за город на выходные». В определенном смысле эта автобиография не могла быть составлена раньше, поскольку тогда, сразу после его ухода, в мире еще не произошли некоторые глобальные перемены. С тех пор как Ошо «собрал чемоданы и отправился за город», у нас появились CNN и Интернет. Довольно часто Ошо делился своей утопической мечтой о том, что в мире не будет границ, а люди перестанут враждовать из-за расовых, национальных, половых или религиозных различий. Сейчас эта мечта гораздо ближе к реальности, по крайней мере, она уже не кажется столь невероятной, как раньше. Медитация, на которой неустанно настаивал Ошо и которая лежит в основе его послания людям, перестала быть туманным и загадочным предметом интереса лишь немногих чудаковатых эксцентриков. Теперь люди во всем мире признают ее огромный потенциал и пользу для всех: от замученного работой бизнесмена до человека, больного раком. Иными словами, хотя Ошо все еще, безусловно, опережает время, сейчас все больше и больше людей начинают понимать уникальность его взглядов и идей.
Современные технологии позволили хранителям огромного количества работ Ошо перевести их в электронную форму и распространить по миру. Нынешним искателям доступны в общей сложности более пяти тысяч часов записей его бесед на английском, а также сотни дискурсов, переведенных с хинди. Это значит, что буквально за одну секунду компьютер подсчитает для вас, что в своих беседах Ошо двадцать пять тысяч раз употреблял слово «медитация» и сорок две тысячи раз – слово «любовь». Вариации слова «секс», которое казалось просто кощунственным в 1960-х годах в Индии, появляются девять тысяч триста раз – на две тысячи раз больше, чем какие-либо упоминания о политике и ссылки на разных политических деятелей.
Конечно, отбор тех моментов, когда Ошо говорил непосредственно о своей жизни, требует участия человеческого интеллекта. Никакая компьютерная программа с этим не справится. Понадобилось более трех лет упорного труда, чтобы эта книга увидела свет. В конце концов, составление автобиографии по имеющимся материалам, да так, чтобы она соответствовала представлениям Ошо об истине, а не о фактах, чтобы в ней была отражена вечность, а не эфемерность, требовало от нас огромной смелости и желания сделать невозможное.
Приведем лишь один пример. После окончания университета Ошо несколько лет преподавал философию. Ум, стремящийся всему давать названия, немедленно скажет: «В прошлом Ошо был преподавателем философии». На этом он остановится, удовлетворившись тем, что теперь знает нечто важное об индийском мистике. Но Ошо с тем же успехом мог быть сапожником или плотником. Если вы действительно хотите понять мастера, то важным становится не то, что он делал, а то, каким человеком он был. Ум, ориентированный на факты, определяет людей по профессии, по тому, чем они занимаются, а не по их личностным качествам. Он определяет их по тому, сколько богатств они накопили за свою жизнь, а не по тому, насколько мудрыми они стали и сколько открытий и прозрений они унесут с собой после смерти. Но именно «бытие» интересовало Ошо больше всего, а вовсе не «занятие» или «обладание». И тот, кто оценивает жизнь по внешним событиям и опирается лишь на дела или приобретения, никогда не сможет по-настоящему глубоко проникнуть в мир Ошо.
И, тем не менее, если на время отложить вечные ценности в сторону, то факт остается фактом: Ошо не стал учиться на сапожника или плотника, он совершенствовался в красноречии, в словесном выражении своих мыслей и идей. Друзья и враги Ошо единодушно отмечали, что высказывался он неизменно виртуозно, с удивительной проницательностью и чувством юмора. Подобрать верные слова для описания его жизни было бы вполне возможно, даже довольно легко, если бы он был последовательным в своем учении. Но это не так. Если бы Ошо придерживался какой-то определенной традиции или объявил бы себя каким-нибудь сверхъестественным мессией или пророком, который пришел, чтобы создать новую школу, то наша задача была бы значительно проще. Но все это очень далеко от истины. Напротив, Ошо постоянно подчеркивал, что он не только не принадлежит ни к одной традиции, но и делает все возможное, чтобы после его смерти из его учения не создали культ.
Поэтому все, что написано в этой книге, не является, да попросту и не может быть по самой природе этого удивительного человека ответом на вопрос: «Кто такой Ошо?» Это скорее лишь указание направления, в котором стоит искать ответ, своего рода помощь на пути к вечному стремлению найти хоть какое-нибудь объяснение в контексте «вечности» и «эфемерности», в контексте «бытия» и «действий». В конце концов, Ошо сам говорил, что мы сможем понять его, только познав самих себя. Бросая нам этот вызов, он призывает нас учиться на примере его жизни, но учиться лишь тому, что поможет нам постичь самих себя.
Сарито Кэрол Нейман
Предисловие
Прежде всего, вы должны понять разницу между истиной и фактом. Обычно историков волнуют лишь факты – что произошло в материальном мире, каковы те или иные события. Они не заботятся об истине, потому что истина случается не в физическом мире, истина живет в сознании. Но люди еще не созрели для того, чтобы воспринимать события, творящиеся в их внутреннем мире.
Они отмечают лишь то, что происходит во времени и пространстве, то есть факты. Они еще не достаточно мудры, чтобы обращать внимание на то, что существует за пределами времени и пространства, другими словами, на то, что выходит за рамки их ума, на то, чем наполнено их сознание. Однажды мы напишем целую историю в совершенно ином стиле, потому что факты тривиальны и не имеют никакого значения, несмотря на то, что отражают они материальное. Истина же не материальна, но лишь она одна и важна.
Историки будущего станут больше интересоваться тем, что творилось в душе у Гаутамы Будды в тот момент, когда он просветлел, и что он испытывал в течение тех сорока двух лет, которые прожил после того. И потом его история не заканчивается лишь потому, что он оставил земное тело. Его жизнь не связана с телом, Будда – это сознание, а сознание не прерывается. Его путешествие бесконечно. И то, что происходило в сознании, внутри тела, происходит теперь уже вне тела. Это так легко понять.
Эта история – о внутреннем путешествии.
Часть первая
Обычный человек, или Правда вместо легенды
Вопрос: Кто вы такой?
Ответ: Я – это просто я. Не пророк, не мессия, не Христос. Самый обычный человек… такой же, как вы.
Вопрос: Но ведь не совсем такой же!
Ответ: Это правда… не совсем! Вы все еще спите, но разница между нами не так уж велика. Когда-то я тоже спал. Однажды вы проснетесь. Вы можете проснуться прямо сейчас, вам никто не мешает. Сравнивать нас бесполезно.
Из беседы с Робертой Грин, «Санта Анна Реджистер», округ Оранж, Калифорния
Воспоминания золотого детства
Я никогда не был духовным человеком в обычном смысле этого слова1. Я не посещал церковь, не ходил в храмы, не читал священных писаний и не соблюдал обрядов в поисках истины, никогда не поклонялся Богу и ни о чем его не просил. Это совершенно не мой путь. Вы с уверенностью можете сказать, что я не делал ничего духовного. Но для меня духовность имеет совершенно иное значением. Чтобы быть духовным, нужно быть честным и обладать истинной индивидуальностью. Духовность не допускает зависимости. Наоборот: она создает свободу ради самой свободы, чего бы ей это ни стоило. Духовность не для толпы. Толпа слишком далека от истины. Истину можно познать лишь в одиночестве.
Поэтому моя духовность отличается от вашей. Истории моего детства, если вы сможете понять их, так или иначе указывают на то, что значит духовность в моем понимании. Вы никогда бы не сказали, что эти истории полны духовности, но для меня это так, потому что в те моменты я получал все, о чем человек может только мечтать.
Слушая рассказы о моем детстве, постарайтесь увидеть и услышать, что стоит за словами. Обращайте внимание не на события, а на нечто едва уловимое, что тонкой нитью пронизывает их всех. Именно эту тонкую нить я и называю духовностью.
Для меня духовность – это просто-напросто поиски себя. Я никому не позволял делать это за меня, ведь это невозможно. И вам тоже придется искать себя самим.
1931–1939. Кучвада, Мадья-Прадеш, Индия
Я вспоминаю небольшую деревню, в которой родился. Почему существование выбрало именно это место, непонятно. Но значит, так оно и должно было быть. Там было чудесно. Я много путешествовал, но нигде не встречал такой красоты. Впрочем, в мире не бывает повторений. Все приходит и уходит, и одно не похоже на другое.
Я закрываю глаза и вижу ту маленькую тихую деревушку: всего несколько хижин вокруг пруда и высокие деревья, среди которых я играл. У нас не было школы. И это очень важно, потому что меня никто не образовывал почти целых девять лет. А это как раз тот возраст, когда закладывается основа человека. После этого, как ни старайся, уже ничего не изменишь. Поэтому в каком-то смысле я так и остался неучем, хотя теперь у меня много ученых званий – и не просто званий, а высших степеней. Но любой дурак может получить высшую степень в чем угодно. Каждый год степени получают так много дураков, что все их регалии не имеют никакого значения. Важно лишь то, что в первые годы моей жизни мне никто ничего не навязывал. В деревне не было ни школы, ни почты, ни вокзала, ни даже обычной дороги. Какое блаженство! Наша крохотная деревушка была оторвана от остального мира. И даже потом вдали от дома я так и остался необразованным.
Я встречал множество людей, но жители той деревни остались для меня самыми невинными из всех лишь потому, что были очень простыми. Они ничего не знали о цивилизации. Они в жизни не видели ни одной газеты. Теперь вы понимаете, почему там не было школы. Не было даже начальной школы. Как мне повезло! Современным детям редко выпадает такое счастье.
* * *
В прошлом детей женили прежде, чем им исполнялось десять лет. Иногда родители устраивали их судьбу еще до того, как они появлялись на свет. Просто двое друзей решали между собой: «Наши жены беременны, и если у меня родится мальчик, а у тебя девочка, то пусть они поженятся. По рукам!» Никому даже в голову не могло прийти спрашивать согласия у детей, они ведь еще даже не родились! Но если у одного рождался мальчик, а у другого девочка, то все уже было решено. И родители держали слово.
Мою мать выдали замуж, когда ей было семь лет. Отцу было не больше десяти, и он вообще не понимал, что происходит. Я часто спрашивал его: «Что тебе больше всего понравилось в твоей свадьбе?» А он отвечал: «Ехать верхом на лошади». Естественно! Впервые он был одет как раджа. За поясом у него висел кинжал, и он возвышался над остальными. Все смотрели только на него. Конечно, ему это страшно понравилось. Но больше он о своей свадьбе не помнил ничего. О медовом месяце не было и речи. В какое свадебное путешествие могут отравиться десятилетний мальчик с семилетней девочкой? В Индии нет такого понятия как медовый месяц. Впрочем, в прошлом его не было нигде.
Когда моему отцу было десять, а матери – семь, умерла мать моего отца. И уже через год-два после свадьбы вся ответственность за семью легла на плечи моей матери, которой было всего девять лет. У моего отца было еще две сестры и брат – в их семье было четыре ребенка. И заботиться о них пришлось девятилетней девочке и двенадцатилетнему мальчику. Мой дед по отцовской линии не любил жить в городе, где он держал небольшую лавку. Он предпочитал жить в деревне. Когда его жена умерла, он оказался абсолютно свободным. В то время государство раздавало бесплатные земельные участки, поскольку земли было много, а обрабатывать ее было некому. Мой дед получил пятьдесят акров, а лавку отдал детям, моим родителям. Отцу было двенадцать, а маме – девять. Деду нравилось возиться в саду. Он наслаждался свежим деревенским воздухом. Жизнь в городе его совершенно не привлекала.
Моему отцу так и не пришлось познать свободу, коей обладает современная молодежь. Он никогда не был беззаботным юношей. Еще до того, как он мог бы стать подростком, он уже стал взрослым, потому что заботился о братьях и сестрах и содержал лавку. Когда ему исполнилось двадцать, пришла пора устраивать браки своих сестер и брата и платить за их обучение.
Я никогда не называл маму «мамой», потому что еще до моего рождения она уже была матерью троих детей, которые называли ее «бхабхи». Это значит «жена брата». Я тоже стал называть ее «бхабхи», услышав это имя от других детей.
Однако воспитали меня дедушка и бабушка по материнской линии. Одинокие старики, они очень хотели, чтобы рядом был ребенок, который скрасил бы остаток их дней. Вот мои родители и решили отправить меня, их старшего сына, первенца, к ним на воспитание.
Я почти не помню, как жил с родителями. Детство я провел среди стариков: дедушка, бабушка и их давний слуга, замечательный человек. Их было трое… но разница в возрасте была огромна, и я жил в полном одиночестве. Старики не могли составить мне компанию, как бы им этого ни хотелось. А никого другого рядом не было, потому что в этой маленькой деревушке наша семья была самой богатой. Жителей в округе было всего-навсего человек двести, и все они были такими бедными, что мои родители запрещали мне играть с местной детворой. Дети там были ужасно грязными и совсем нищими. В общем, дружить мне было не с кем. Это оказало на меня огромное влияние. За всю жизнь у меня так и не было настоящих друзей. Были знакомые, приятели, но не друзья.
В детстве я был так одинок, что в итоге научился любить одиночество – это действительно блаженство. Одиночество не было каким-то проклятием для меня, оно приносило мне истинную радость. Я стал самодостаточным и научился ни от кого не зависеть.
Игры меня никогда не интересовали по той простой причине, что в детстве я никогда не играл – вокруг меня не было других детей. Я все еще вижу себя маленьким: я просто сидел. Наш дом находился в чудесном месте. Он стоял прямо на берегу озера, протянувшегося на много миль вперед. Оно было таким прекрасным и безмолвным. Лишь изредка, время от времени, над головой пролетали стаи белых журавлей или раздавались крики птиц. Тогда покой нарушался, но в целом это было идеальное место для медитации. И даже если воздух прорезал крик влюбленной птицы… после этого тишина становилась только глубже.
Озеро было усыпано лотосами, и я мог часами сидеть на берегу, такой довольный, словно в мире не было ничего, кроме лотосов, белых журавлей и тишины…
Вскоре мои бабушка и дедушка заметили, что больше всего на свете мне нравилось одиночество. Они видели, что у меня не было желания идти в деревню и с кем-то знакомиться или с кем-то беседовать. Даже если они сами хотели со мной поговорить, я отвечал им кратко «да» или «нет». Мне было не интересно говорить. И поняв, что я люблю одиночество, они посчитали своим долгом охранять мой покой.
Итак, целых семь лет никто не посягал на мою невинную, безмятежную жизнь. Было просто некому. Эти три старика, что жили в нашем доме, бабушка с дедушкой, да их слуга, защищали меня от внешнего мира, как могли. На самом деле с возрастом мне даже стало как-то неловко, что из-за меня они не разговаривали и были не такими, как все. Детям часто говорят: «Не шуми, папа работает» или «Дедушка отдыхает. Не болтай, сиди тихо». Со мной же все было наоборот. Сейчас я не могу сказать, почему и как это произошло. Но так уж вышло. Моей заслуги тут нет.
Три старика постоянно делали друг другу знаки: «Не отвлекай его, ему так хорошо». И они тоже полюбили тишину.
Тишина обладает особыми вибрациями. Молчание заразительно. Особенно детское, если в нем нет принуждения, если оно случается не потому, что кто-то приказал молчать или строго сказал: «Будешь шуметь – накажу», – это вовсе не тишина. В таком молчании нет радостных вибраций, о которых я говорю, нет того аромата, который ощущается, когда ребенок молчит просто так, просто потому что ему захотелось. Он счастлив безо всякой причины. И тогда все вокруг тоже испытывают блаженство.
Итак, по простому стечению обстоятельств целых семь лет меня никто не трогал: никто от меня ничего не требовал, не пытался подготовить меня к миру бизнеса, политики или дипломатии. Бабушке с дедушкой очень хотелось, чтобы я рос естественным, – особенно бабушке. Она и была главной причиной. Это мелочь – но из подобных мелочей складывается целая жизнь. Именно благодаря ей я искренне уважаю женщин и женское начало в целом. Она была простой женщиной, необразованной, но чрезвычайно чувствительной. Деду и слуге она так прямо и сказала: «Мы прожили никчемную жизнь. Как были пустыми, такими и остались. А на пороге смерть. Давайте не будем мешать мальчику» Бабушка настаивала: «Что мы можем ему дать? Сделать такими же, как мы? Но мы – ничто. Так дайте хоть ему возможность быть самим собой».
Я слышал, как ночами они спорили, думая, что я уже сплю. «Ты говоришь, что так лучше. Я, конечно, с тобой согласен – не унимался дед, – но он ведь не наш сын, и рано или поздно его заберут родители. Что они скажут? – „Вы его ничему не научили. Он абсолютно не воспитан, настоящий дикарь!“»
Но бабушка была спокойна: «Ну что ты волнуешься? В этом мире все цивилизованны, у каждого есть манеры, и все знают этикет. Так и что с того? Вот ты – хорошо воспитан, но посмотри, чего ты достиг? В худшем случае родители просто разозлятся. Ну и что? Пусть себе злятся. Ничего страшного, а к тому времени мальчик станет уже сильным, и они не смогут сбить его с толку».
Я чрезвычайно благодарен бабушке. Время от времени мой дед вновь заводил подобные разговоры, беспокоясь о том, что рано или поздно родители во всем обвинят именно его. «Вот приедут и скажут: „Мы доверили тебе ребенка, а ты его ничему не научил“».
Но бабушка не хотела даже нанять мне учителя. В деревне был один человек, который мог бы научить меня основам чтения, математики и географии. Сам он закончил четыре класса – в Индии это называется начальной школой. В деревне этот человек считался самым умным. «Он мог бы приходить к нам и учить нашего мальчика. Пусть хоть алфавит выучит и считать научится. Чтобы потом родители не говорили, что мы впустую потратили семь лет», – убеждал дед бабушку.
Но бабушка отвечала: «Вот заберут его и пусть делают, что хотят. А эти семь лет он будет таким, какой есть, и мы не станем ему мешать». Она всегда говорила одно и то же: «Ты ведь умеешь читать – и что? Умеешь считать – и..? Денег у тебя все равно нет, ты хочешь, чтобы у него тоже не было денег и чтобы он жил, как ты?»
На этом их спор прекращался. А что было делать? Деду было трудно, потому что с этим не поспоришь. Он знал, что отвечать придется именно ему. Зять приедет и скажет: «Что ты наделал?» Так бы оно и было, но, к счастью для себя, дед умер еще до того, как меня забрали.
Позже мой отец часто повторял: «Во всем виноват этот старик. Это он испортил мне ребенка». Но к тому времени я был уже достаточно независимым и сразу расставлял все точки над «i». «Не смей говорить при мне ни единого плохого слова о дедушке. Он спас меня от твоих нравоучений. И тебя это злит. У тебя есть другие дети, вот их и воспитывай. Потом посмотрим, кто из нас окажется испорченным».
У него действительно были другие дети: они все рождались и рождались. Я даже иногда подшучивал над отцом: «Ну, пожалуйста, роди нам еще одного ребеночка. Пусть будет целая дюжина. Одиннадцать детей? Люди спрашивают: „Сколько у вас детей?“ Стыдно как-то говорить, что всего одиннадцать. Вот целая дюжина – это да. Впечатляет!» А позже я ему говорил: «Ты по-прежнему калечишь детей. А я – дикарь. Дикарем и останусь». И действительно, мне удалось избежать оков цивилизации.
* * *
Мой дедушка был очень щедрым человеком. Он был беден, но никогда не скупился. Он был готов отдать последнее. Именно он научил меня делиться с людьми всем, что у меня есть. Я никогда не видел, чтобы он отказал нищему, да и вообще кому бы то ни было.
Я звал его «нана». В Индии так обращаются к отцу матери. А мать матери называют «нани». Я как-то спросил у деда: «Нана, где ты нашел такую красивую жену?» Лицо у нее было совсем не индийским, она была больше похожа на гречанку. Бабушка была сильной женщиной, очень сильной. Нана умер рано, ему не было и пятидесяти. А бабушка прожила до восьмидесяти. У нее было отменное здоровье. Никто и не думал, что она может умереть. Я обещал ей, что обязательно приеду на ее похороны. И я сдержал обещание. Она умерла в 1970 году. Тогда в последний раз я видел свою родню.
Когда я был совсем маленьким, я считал нани своей мамой. Это были те самые годы, в которые происходит становление человека. Родная мать появилась позже. К тому времени я уже вырос, и у меня сложилось собственное отношение к жизни. Спасибо моей любимой бабушке. Дедушка тоже очень меня любил, но помочь мне не мог ничем. Он был любящим, но чтобы помогать, нужно обладать чем-то большим – нужно быть сильным. Он всегда боялся бабушки. В каком-то смысле он был подкаблучником. И все же он любил меня и помогал… что поделаешь, если он действительно был подкаблучником? Почти все мужья такие – девяносто девять и девять десятых процента. Так что это нормально.
* * *
Конечно, моего деда можно понять. Своим поведением я доставлял ему много неприятностей. Целыми днями он сидел на своем гадди – в Индии так называются кресла для богатых людей – и выслушивал жалобы на мой счет намного чаще, чем принимал заказы! Но он всегда отвечал: «Я готов возместить вам ущерб, однако наказывать его не стану».
Я был очень непослушным ребенком, но он терпел все мои выходки… Даже я на такое не способен. Если бы мне пришлось воспитывать ребенка несколько лет… Упаси господи! Несколько минут – и я вышвырнул бы его за дверь навсегда. Возможно, те годы были для моего деда похожи на чудо. И он был вознагражден за свое невероятное терпение. Я видел, как с каждым днем он становился все более и более спокойным. Иногда я даже говорил ему:
– Нана, почему ты меня не накажешь? Как ты можешь все это терпеть?
И вы не поверите, но он плакал! Слезы сами катились у него из глаз. Он говорил:
– Наказать тебя? Я просто не могу. Себя могу, а тебя – нет.
Никогда, ни на одно мгновение я не видел в его глазах и тени обращенного в мою сторону гнева, хотя поверьте, я вытворял такое, что ни под силу даже тысяче детей. С самого утра, еще до завтрака, я уже начинал озорничать – и так до глубокой ночи. Домой я возвращался поздно, иногда в три-четыре часа утра… Каким замечательным человеком был мой дед! Он никогда меня не упрекал и ни разу не сказал: «Ты вернулся слишком поздно. Дети не должны гулять так долго». Ни разу! Наоборот, он даже старался не смотреть на часы.
Он ни разу не повел меня с собой в храм, который посещал регулярно. Я вообще-то сам туда заглядывал, но только тогда, когда служба уже заканчивалась. Я воровал там пирамидки-призмы. В храме было много подсвечников с очень красивыми пирамидками. Думаю, что потихоньку я стащил их все. Когда дедушке об этом сказали, он ответил:
– Ну и что! Я сам подарил храму эти подсвечники. Могу подарить еще. Он их не крал. Как он мог украсть то, что принадлежит его нане. Этот храм построен на мои деньги.
Тогда священник перестал жаловаться. Какой смысл? Ведь он был всего лишь слугой моего наны.
Нана ходил в храм каждое утро и ни разу не позвал меня с собой. Он не хотел навязывать мне какую-либо религию. И это здорово… не навязывать свои взгляды. Люди так часто внушают беспомощным детям те или иные религиозные истины. Но мой дед не поддавался этому искушению. Да, я называю это величайшим из искушений. Когда вы понимаете, что обладаете властью над кем-то, вы так или иначе начинаете этим пользоваться. Дед же ни разу не сказал мне: «Я – джайн, и ты должен быть джайном».
Я очень хорошо помню один случай. В то время шла перепись населения, и к нам в дом пришел какой-то чиновник. Он задавал много вопросов и среди прочих спросил деда о том, какую религию тот исповедует.
– Джайнизм, – ответил дед.
Затем чиновник спросил о религии моей бабушки, а нана сказал:
– Спросите у нее. Религия – это частное дело каждого. Лично я никогда ее об этом не спрашивал.
Какой был человек!
Бабушка же ответила так:
– Я не придерживаюсь вообще никакой религии. Все это для меня детский лепет.
Чиновник был в шоке. Даже я был потрясен. Она не исповедует никакой религии! В Индии найти нерелигиозную женщину попросту невозможно. Но она родилась в Каджурахо, скорее всего, в семье тантристов, а они не признают никаких религий. Они медитируют, но не относят себя ни к какой конфессии.
Для западного человека это звучит абсурдно: медитация, не связанная с религией. Да, да, так и есть… на самом деле, если вы религиозны, вы не можете медитировать. Религия мешает медитации. Медитации не нужен бог, ей не нужен ни ад, ни рай, ни страх наказания, ни обещания вечного блаженства. Медитация не имеет ничего общего с мыслями, она случается тогда, когда их нет, а поскольку религия идет от ума, то она и существует исключительно в уме.
Нани никогда не ходила в храм, но она научила меня одной мантре. Я еще никому об этом не рассказывал. Это джайнская мантра, но к джайнизму она имеет мало отношения. Ее связь с этой религией – чистая случайность…
Намо арихантанам намо намо
Намо сиддханам намо намо
Намо увадджхайянам намо намо
Намо лойе савва сахунам намо намо
Аэсо панч наммукаро
Савва паваппанасано
Мангалам ча саввесам падхамам хавай мангалам
Апиханте саранам павадджхами
Сиддхе саранам павадджхами
Саху саранам павадджхами
Намо арихантанам намо намо
Намо сиддханам намо намо
Намо увадджхайянам намо намо
Ом шанти, шанти, шанти…
Теперь я попытаюсь ее перевести: «Я склоняюсь к стопам… припадаю к ногам ариханты…» Ариханта – так в джайнизме называют того, кого в буддизме зовут архатом: человека, достигшего наивысшей цели и которому больше ничего не нужно. Он обрел дом и отвернулся от остального мира. Он не создает религий или хотя бы учений. Он вообще ни о чем не рассказывает. Конечно, таких запоминают. Лучше всего запоминают тех, кто знает, но хранит безмолвие. Уважают не за слова, а за тишину, не за служение людям, а за познание самого себя. Не важно, отдавал он себя другим или нет, это уже второй вопрос. Главное, что он обрел себя, ведь в нашем мире это так трудно…
Арихантой джайны называют того, кто познал свое «Я» и настолько погрузился в себя, настолько опьянен великолепием своего прозрения, что забыл обо всем на свете. В буквальном переводе «ариханта» означает «убивший врага», и этот враг – эго. Итак, первая строка мантры означает: «Я касаюсь стоп того, кто обрел себя».
Вторая строка: «Намо сиддханам намо намо». Эта мантра не на санскрите, а на пракрите, языке джайнов. Он древнее санскрита. Само слово «санскрит» означает «улучшенный», «очищенный». Значит, до него уже был какой-то язык, иначе что было очищать? «Пракрит» означает «неочищенный», «естественный», «сырой», и джайны правы, когда утверждают, что их язык – самый древний. Их религия, между прочим, тоже самая древняя. Так вот, эта мантра с пракрита, сырого и неочищенного языка, переводится следующим образом: «Я касаюсь стоп того, кто стал своей сущностью». В чем же разница между первым человеком и вторым? Ариханта никогда не оглядывается, он никому не служит – ни в христианском смысле, ни в любом другом. Сиддха же иногда протягивает руку помощи тонущему человечеству – не всегда, а лишь время от времени. Для него это – не долг и не обязанность, а просто выбор. Он может помочь, а может и не помогать.
Теперь третья строка: «Намо увадджхайянам намо намо…» «Прикасаюсь к стопам Учителей, увадджхайя». Они достигли того же, но обращены лицом к миру, они служат миру. Они одновременно и в этом мире, и вне его… и все же они здесь.
Четвертая строка: «Намо лойе савва сахунам намо намо» – «Я касаюсь стоп учителей». Знаете, в чем разница между Учителем с большой буквы и просто учителем? Великий Учитель познал и делится своим Знанием, а просто учитель получил знания от кого-то другого и теперь несет их миру. Но сам он ничего не познал. Создатели этой мантры были гениальны: они припадали даже к стопам тех, кто не познал себя, но все же несет людям Знание Великих Учителей».
Пятая строка – одна из самых глубоких по содержанию. За всю жизнь я встречал мало таких глубоких мыслей. Странно, что бабушка передала мне эту мантру, когда я был еще очень маленьким. Вы тоже увидите красоту этой фразы, как только я вам ее переведу. Только бабушка могла сделать мне такой подарок. Не знаю, кому еще хватило бы духу открыто провозглашать эту строчку… хотя все джайны произносят ее в своих мантрах. Но одно дело – повторять и совсем другое – передавать тому, кого любишь.
