Kitobni o'qish: «Костяные корабли»

Shrift:

R. J. Barker

The Bone Ships

* * *

Двести лодок из листьев и лозы.
Пять тысяч на борту.
Копье в руке, и Кассия мчит
Первой в орде.

Корабли разбросаны по морю.
Они ищут подводного зверя.
За Деву, за Мать и объятия Старухи,
Куда ныне отправятся многие.

Но какой пир,
Какие богатства,
Как манит слава.
Пятьсот кораблей,
Десять тысяч команды
Охотится на аракисиана.

Традиционное

1. Изгой

– Отдай мне свою шляпу.

Совсем не те слова, с которых следует начинать легенду, но именно они стали первыми, которые она произнесла при встрече с ним.

Конечно, она обращалась к нему.

Было еще рано. Запах рыбы наполнял его ноздри и пробирался внутрь, вызывая жуткую тошноту. Голова болела, руки дрожали той дрожью, что уймется только после первой чаши корабельного вина. И, когда густая жидкость скользнет внутрь, согревая горло и желудок, боль начнет постепенно отступать. За первой чашей последует вторая, и с ней появится онемение, которое сообщит, что он уже ступил на путь, ведущий к затуханию разума, так же верно, как было мертво тело – или дожидалось мгновения, когда его заберет смерть. Потом будет третья чаша, за ней четвертая и пятая, день подойдет к концу, и он провалится в темноту.

Но черный корабль в тихой гавани будет по-прежнему привязан к пирсу – кости потрескивают под натиском течения, команда стонет и жалуется, накачиваясь выпивкой на палубе, а он в беспамятстве прячется в старой хижине на постоялом дворе. Таков уж он есть: супруг корабля лишь по названию. Командир на словах. Неудачник.

Снаружи доносились голоса, даже здесь, в давно заброшенных дворах, где раньше обдирали шкуры, а теперь бродили призраки, не было спасения от людей, и память о гнили кейшана, болезни костяных дворов, не мешала многим выбирать более короткий путь через них.

– Говорят, когда «Расколотый камень» вошел в этот морран, они увидели архиекса над Слейтхолмом. Слышал, что их говорящий-с-ветром сошел с ума и едва всех не утопил. Пришлось его убить, чтобы он прекратил призывать ветер, который выбросил бы корабль на безопасный берег.

– За всю жизнь я ни разу не слышал, чтобы кто-то видел архиекса. От него не приходится ждать ничего хорошего – напишите это на скале для Морской Старухи.

Голоса стихли, их заглушило шипение волн на пляже, поглотило море, в котором исчезнет все, а он думал над словами, которые услышал: «Не приходится ждать ничего хорошего». С тем же успехом можно сказать, что Глаз Скирит поднимется на морране, ведь это Сто островов – когда здесь происходило что-то хорошее?

В следующем голосе, который он услышал, прозвучал вызов. Его глаза оставались закрытыми, он пытался бороться с тошнотой, поднимавшейся горячими едкими волнами из желудка.

– Отдай мне свою шляпу.

Голос наполняло море, хриплый командный крик птицы. Из тех, приказы которых сразу бежишь выполнять, взбираешься на мачту, чтобы помочь кораблю расправить крылья. Возможно, просто возможно, когда-нибудь, или после чаши корабельного вина, он сделает то, что она просит, и отдаст ей двухвостую шляпу супруга корабля вместе с яркой окраской волос, делавшую его капитаном – пусть он того и не заслужил.

Но в ту беспокойную ночь его сон тревожили мысли об отце и другой жизни, не лучшей и не более легкой, но трезвой и лишенной стыда. О жизни, в которой он не чувствовал силу скользких рук Морской Старухи, пытавшейся с ним покончить. Об одном из долгих дней на крыле флюк-лодки, когда он пел и натягивал веревки, а отец сиял от гордости, глядя на то, как превосходно его мальчик-рыбак работает с ветрами. О времени до того, как могучее тело его отца было легко сломано, точно тонкая лоза вариска, и перемолото между бортом лодки и безжалостным корпусом костяного корабля. Рука поднялась вверх из черной воды, бородатое лицо, открытый рот, словно отец хотел позвать своего мальчика в последние, мучительные мгновения своего существования. Такая сила, но это уже не имело значения.

Быть может, сегодня для разнообразия он проснулся с мыслью, как замечательно иметь немного гордости. И если настанет день, когда ему придется отдать двухвостую шляпу супруга корабля, то не сегодня.

– Нет, – сказал он. Ему пришлось вырвать это слово из своего разума, он чувствовал себя так, словно провел лезвием курнова по внутренней части собственного черепа, и оно сползло с его губ, вялое, точно среднее течение. – Я супруг корабля «Дитя приливов», и она символ моей власти. – Он прикоснулся к полям черной двухвостой шляпы. – Я супруг корабля, и тебе придется забрать ее у меня.

Он странно себя чувствовал, когда произносил дерзкие слова, которые слышал от отца, рассказывавшего ему о своей службе, но которых не знал по собственному опыту. Однако они ему нравились, сильные, с историей, а когда слетели с губ, показались правильными. Он подумал, что, если ему суждено умереть, это будут совсем неплохие последние слова, и пусть его отец услышит их из того места, глубоко в море, где его окутывает тепло вечного костяного огня Старухи.

Он прищурился, глядя на застывшую, смутную фигуру. Мысли сражались в его страдавшей от боли голове, он пытался понять, кто за ним пришел. С тех пор как ему удалось стать супругом корабля, он знал, что вызов неизбежен. Он вел за собой разгневанных женщин и мужчин, жестоких женщин и мужчин, – и понимал, что рано или поздно кто-то из команды захочет отобрать у него шляпу и капитанские цвета. Быть может, в дверном проеме лачуги стоит Барли, жестокая и неистовая? Но нет, его гость был невысоким, да и волосы казались слишком длинными, а не коротко подстриженными и едва прикрывавшими череп. Значит, Канвей? Мужчина, завидующий всему и всем и легко хватающийся за нож. Впрочем, нет, силуэт явно женский. Ни одной прямой линии под тугой рыбьей кожей и перьями. Значит, Квелл? Она способна сделать решительный ход, к тому же умеет плавать и смогла бы покинуть корабль.

Он сел, чувствуя все еще непривычное давление курнова на бедре.

– Тогда будем драться, – сказала его гостья, поворачиваясь и выходя на солнце.

У нее были длинные волосы, седые, с цветными прядями командира: ярко-красными и синими. Солнце отражалось от рыбьей чешуи ее одежды, обтягивавшей мускулистое тело, скрепленной ремнями, с которых свисали ножи, маленькие арбалеты и множество блестящих позвякивавших амулетов, приносивших удачу и говоривших о долгой службе, полной кровопролитных схваток. Изысканный плащ с перьями окутывал плечи, подчеркивая яркие блики солнца на чешуе, отчего мерцающее сияние всех цветов радуги окружало ее блистающим ореолом.

«Я умру», – подумал он.

Она неспешно зашагала прочь от покосившейся лачуги, где он спал, от небольшого вонючего причала, и он последовал за ней. Вокруг никого не было. Он выбрал это место из-за его сравнительной уединенности, удивившись тому, с какой легкостью его нашел; даже на оживленном острове Шипсхьюм люди старались держаться вместе, находить друг друга и, естественно, избегали подобных уголков, где рыскали призраки Старухи и дремала гниль кейшана.

Они шли по усыпанному галькой пляжу; она шагала широко, выбирая подходящее место для схватки, он следовал за ней, точно потерявшийся кавай – одна из неспособных летать птиц, которых разводили на мясо, – в поисках стаи. Конечно, не существовало стаи для такого мужчины, как он, лишь гарантия близкой смерти.

Она остановилась к нему спиной, словно он не заслуживал внимания, и принялась проверять гальку под ногами, разгребая ее носками высоких сапог, будто искала под камешками существо, которое могло выскочить и укусить ее. Он вспомнил, как в детстве проверял песок в поисках червей-джал перед началом одиноких игр с вымышленными друзьями. Неизменный чужак. Ему следовало предвидеть, к чему это приведет.

Когда она повернулась, он ее узнал. Но не благодаря тому, что встречал в обществе или во время военных действий, он в них не участвовал. Но он видел ее лицо – заостренный нос, резко очерченные скулы, обветренная кожа, черные узоры вокруг глаз и искрящееся золото и зелень на щеках, говорившие о высоком положении. Он ее видел, когда она прохаживалась перед пленниками. И детьми, захваченными во время рейдов на Суровые острова, детьми, которых готовили к жаждущим крови клинкам жрецов Тиртендарн, теми, кого собирались отправить к Старухе или заставить оседлать кости корабля в качестве зоресветов – превратив их в веселые цвета, говорившие о здоровье корабля.

Он видел, как она стояла на носу собственного корабля «Ужас аракисиана», названного в честь морских драконов, которые обеспечивали костями корабли и которых когда-то расчленяли на теплом пляже. В честь давно исчезнувших морских драконов. В честь морских драконов, ставших мифом, тело неизбежно опустится на морское дно. Но какой это был корабль!

Он и его видел.

Последний из великих пятиреберников, «Ужас аракисиана». Над ним танцевало восемнадцать ярких зоресветов, огромный длинноклювый череп аракисиана размером с двухреберный корабль украшал нос, пустые глазницы смотрели вперед, клюв оковали металлом и превратили в таран. Двадцать громадных дуговых луков было установлено по обе стороны верхней палубы и множество обычных на нижней. Команда более чем из четырехсот человек отполировала каждую кость корпуса, и он ослепительно сиял, белый на фоне синего моря.

Он видел, как она тренировала свою команду, и видел, как дралась. У причала, из-за вопроса чести, когда кто-то упомянул обстоятельства ее рождения. Схватка получилась долгой, и, когда ее противник попросил о милосердии, она его не проявила, и он подумал, что в ней его попросту нет, ведь она представляла Сто островов и флот до самой его сердцевины. Жестокая и твердая.

Тот свет, что еще оставался на небе, потемнел, точно Скирит, богоптица, прикрыл глаз на его судьбу, и яростный жар воздуха бежал, как и малая толика надежды, что еще жила в его груди, – единственный трепещущий шанс, что он уцелеет. Ему предстояло вступить в схватку с Миас Джилбрин, Удачливой Миас, имевшей множество наград, самой отважной и свирепой супругой корабля, какую когда-либо видели Сто островов.

Он знал, что умрет.

Но почему Удачливая Миас захотела его шляпу? Он готовился к смерти, а его разум продолжал искать ответ на этот вопрос. Она могла получить под свою команду все что угодно. Единственной причиной могло быть только…

Немыслимо.

Невозможно.

Миас Джилбрин приговорили к черному кораблю? Приговорили к смерти? Скорее он увидит, как остров встанет на ноги и зашагает прочь, чем случится такое.

Ее послали его убить?

Может быть. Кое для кого сам факт того, что он еще жив, являлся прямым оскорблением. Может быть, им наскучило ждать?

– Как тебя зовут? – прокаркала она, словно мечтала полакомиться мертвечиной.

Он попытался ответить, но обнаружил, что в горле у него пересохло, и не только из-за того, что в последний раз он пил лишь накануне вечером. Страх. И, хотя он был его постоянным спутником в течение шести месяцев, это не сделало его более терпимым.

Он сглотнул и облизнул губы.

– Меня зовут Джорон. Джорон Твайнер.

– Никогда не слышала, – пренебрежительно сказала она, не продемонстрировав ни малейшего интереса. – Никогда не видела его написанным в свитках чести и в рапортах о военных действиях.

– Я не служил до того, как меня отправили на черный корабль, – сказал он, а она вытащила свой прямой меч. – Когда-то я был рыбаком.

Увидел ли он вспышку в ее глазах, и если так, то что она могла означать? Раздражение, скуку?

– И? – спросила она, сделав пробный взмах тяжелым клинком, демонстрируя презрение и практически не глядя в его сторону. – Как получилось, что рыбака приговорили к кораблю мертвых? Не говоря уже о том, чтобы сделать супругом корабля? – Она еще раз рассекла клинком ни в чем не повинный воздух.

– Я убил человека, – ответил он.

Она посмотрела на него.

– В схватке, – добавил он, и ему пришлось сглотнуть, чтобы протолкнуть твердый холодный каменный шарик страха в глотку.

– Значит, ты можешь драться.

Она подняла клинок, приготовившись начать поединок, свет отразился от лезвия по всей его длине, и он заметил на нем гравировку – великолепное оружие, не то что дешевый курнов из шлакового железа, которым владел он.

– Мой противник был пьян, а мне повезло, – сказал он.

– Ну, Джорон Твайнер, со мной так не получится, несмотря на мое имя, – сказала она, и ее серые глаза оставались холодными. – Давай покончим с этим?

Он обнажил свой курнов и сразу атаковал. Никаких предупреждений и тонкостей. Он не был глупцом или слабаком и понимал, что у него есть лишь один шанс победить Удачливую Миас – застать врасплох. Его клинок метнулся вперед, к ее животу. Простой, лаконичный удар, который он множество раз практиковал в жизни, – каждая женщина и каждый мужчина Сотни островов мечтает попасть на флот и с оружием в руках защищать детей островов. Он сделал безупречный выпад, и ему не помешало тело, страдавшее от истощения и жажды.

Она отбила его клинок едва заметным движением кисти, и утяжеленный конец кривого курнова увел его оружие в сторону от ее живота. Он пошатнулся и потерял равновесие, ее свободная рука описала дугу, он уловил блеск каменного кольца на костяшках ее пальцев и понял, что это кастет, за мгновение до того, как тот ударил его в висок.

Он лежал на земле и смотрел на раскинувшееся над ним огромное ярко-синее небо, пытаясь понять, куда исчезли облака. Он ждал удара, который с ним покончит.

Острие ее меча появилось в поле его зрения.

Коснулось лба.

Прочертило болезненную линию до самых волос, сбросило шляпу с головы, потом Миас подбросила ее в воздух, поймала и надела. Она не улыбнулась, никак не выказала победного торжества и только смотрела на него, пока кровь текла по его лицу и он ждал конца.

– Никогда не делай выпадов, когда у тебя в руках курнов, Джорон Твайнер, – спокойно сказала она. – Неужели тебя ничему не научили? С его помощью нужно наносить рубящие удары. Ни на что другое он не пригоден.

– Какие жалкие последние слова для меня, – сказал он. – Умереть, слушая чужие советы.

Неужели по ее лицу промелькнуло странное выражение, глубоко похороненное воспоминание о том, как смеются? Или она просто его пожалела?

– Почему тебя сделали супругом корабля? – спросила она. – Не вызывает сомнений, что ты получил это звание не в поединке.

– Я… – начал он.

– Существует два вида кораблей мертвых. – Она наклонилась вперед, и кончик ее меча затанцевал перед его лицом. – В первом всем заправляет команда со слабым супругом корабля, который позволяет им упиваться до смерти у стоп-камня. И второй вид – с сильным супругом корабля, он расправляет крылья, когда приходит беда, и дает своим женщинам и мужчинам шанс достойно принять смерть. – Он не мог отвести глаз от кончика меча, и Удачливая Миас оставалась туманным пятном. – Мне представляется, что «Дитя приливов» относится к первой категории, но ты приведешь меня к нему, и он узнает, каково это – оказаться во второй.

Джорон открыл рот, чтобы сказать, что она ошибается относительно него самого и корабля, но промолчал, ведь она сказала правду.

– Поднимайся, Джорон Твайнер, – приказала она. – Ты не умрешь сегодня на этой горячей и не раз залитой кровью гальке. Ты будешь жить, чтобы служить Ста островам вместе с остальными членами команды. А теперь пойдем, нас ждет работа.

Она повернулась и вложила меч в ножны, уверенная, что он поступит, как она сказала, – так Глаз Скирит встает по утрам, а вечером отправляется на покой.

Под ним зашуршала галька, когда он вставал, и что-то внутри у него изменилось, появился гнев, обращенный на женщину, которая отобрала командование кораблем, назвала слабым и обращалась с ним с таким невероятным презрением. Она ничем не отличалась от тех, кому повезло родиться с полноценным телом и сильным духом. Уверенных в своем месте в жизни, получивших благословение Морской Старухи, Девы и Матери, готовых растоптать всех остальных, чтобы получить то, чего они хотят. Состоявшую из преступников команду «Дитя приливов» он хотя бы понимал. Они были грубыми, свирепыми, и жили так, что у них не оставалось выбора – каждый должен сам присматривать за собой. Но Удачливая Миас и такие, как она? Они топтали других с восторгом.

Она забрала у него шляпу, символ командования, и, хотя он никогда прежде о ней не мечтал, Джорон понял, что теперь она стала много для него значить, и, когда он ее лишился, в нем пробудилось нечто новое.

Он собирался получить свою шляпу обратно.

Течение несло их мили,
Оставив корабль и команду без воды.
Не приноси в жертву крошку,
Вскричало море.
Но Жрицы-Старухи не слушали,
«Крошка должна умереть», – сказали они.

Аноним. «Песня об Удачливой Миас».

2. Дитя Безжалостного моря

С холма над заливом Кейшанблад Джорон уже видел свой корабль – ее корабль – «Дитя приливов», который удерживал на месте стоп-камень; как и положено кораблю мертвых, его кости были выкрашены в черный цвет, и над ним не танцевали зоресветы. Крылья, так же черные, небрежно свернутые наверху крылокостей, торчавших из серого сланца палубы, трепал ветер. Каждый дюйм палубы должен был быть черным, но команда и супруг корабля – он – не слишком старательно за этим следили, и возникало впечатление, что легкий дождь из пепла омыл корабль, оставив на нем белые пятна – там, где просвечивала кость.

Нос корабля, сделанный из гладких тазовых костей маленького аракисиана, давно вымершего морского дракона, был наклонен так, чтобы разрезать воду. У ватерлинии из тазовых костей выступал клюв кейшана, а от него отходили ребра, четыре длинные кости, идущие по всей длине – корабля и помогающие ему скользить по воде. Над ними располагались зазубренные кости, которые образовывали борта, буйство необычных углов и заостренных частей должно было остановить тех, кто шел на абордаж, а режущие кромки и зубцы мешали забраться на палубу.

Цвет «Дитя приливов» показывал, что это корабль последнего шанса, и его команда приговорена к смерти. Каждый из них имел лишь одну возможность вернуться к нормальной жизни: совершить героическое деяние, которое под громкие крики одобрения зачеркнет их преступление и позволит покинуть черный корабль. Такая надежда делала отчаянными детей палубы, а отчаянные дети палубы становились очень опасными. Однако за всю жизнь Джорона, да и за жизнь его отца, никто из приговоренных не получил прощения.

Корабль должен был внушать ужас, когда рассекал морские пространства Разбросанного архипелага, но вместо того, чтобы с ревом мчаться по серым морям, «Дитя приливов» оставался у стоп-камня, и его лениво оплетали водоросли, поднимавшиеся вверх от костей днища, а вода вокруг стала грязной от человеческих отходов: нечистоты, гниющая пища и множество другого мусора, который неизбежно производит корабль. На выступах крылокостей сидели скииры, поджарые белые птицы, издалека казавшиеся белыми пятнами, но он знал про их красные, неизменно голодные глаза и острые как бритва клювы.

– Верный признак расхлябанного корабля, – прошептала стоявшая рядом Миас.

– Что?

– Скииры. Если дитя палубы заснет, они выклюют ему глаз или вырвут язык – я видела такое множество раз. Тут требуется кто-то с пращой. Понимаешь, не нужно видеть птиц, чтобы понять, что корабль не любят, как должно; это чувствуется по запаху.

Он понюхал воздух. Даже здесь, на холме, он уловил запах своего корабля, как на рыбацком причале, когда на небе сияет Глаз Скирит, и нигде не найти ни тени, ни спасения от лившегося сверху жара.

– «Дитя приливов», – сказал Джорон.

– Слабое имя, – ответила она, решительно зашагала дальше и очень скоро скрылась за густой листвой, которая становилась все гуще по мере удаления от фленшерного двора.

Ее темное тело исчезло за буйным цветением ярко-алых листьев джиона, который густым веером обеспечивал защиту от медленно поднимавшегося в небе Глаза Скирит. Их оплетал ярко-розовый вариск, его лианы были толстыми и сильными, точно бедра женщины, а листья крупными, как джион, с которым они отчаянно сражались за свет.

Возмущение стало его спутником, пока они шли через лес, и не только потому, что она заставила его продираться сквозь листву, вместо того чтобы воспользоваться более длинной и расчищенной тропой, по которой ходили жители острова, но также из-за утраты шляпы супруга корабля. За шесть месяцев, что прошли после того, как ему вынесли приговор, «Дитя приливов» полностью заполнил жизнь Джорона; а мысли о том, чтобы повести его к славе или сбежать, привели в западню нерешительности. Корабль был совсем не так хорош, но он принадлежал Джорону, и, оскорбляя «Дитя приливов», Миас оскорбляла и его.

Да проклянет тебя Старуха, Удачливая Миас.

У него не оставалось ни малейших сомнений, что ему она не принесет удачу, а также кораблю и тем, кто находился на борту, впрочем, команда его не слишком интересовала, да заберут их всех кейшаны. Он шел за ней, постоянно спотыкаясь, во рту у него пересохло, тело мечтало о висевшем на бедре калебасе, но, когда Джорон замедлил шаг и сделал несколько глотков, она остановилась и повернулась к нему.

– Мы найдем воду в лесу джиона, – сказала она. – Или сможем сделать надрез на стебле вариска. Среди моих офицеров нет пьяниц.

Ее офицеры? Что она имела в виду? Он добавил еще один пункт в неуклонно увеличивавшийся список своих обид.

Огромные джионы и вариск достигали здесь максимальной высоты, тропинки, появлявшиеся в этой части леса, моментально зарастали яркими ползучими растениями, и их неприятная окраска лишь усиливала его головную боль. Стебли легко падали под ударами курнова, но в нем росло чувство клаустрофобии, ему казалось, будто он оказался в ловушке, когда прорубленная тропа тут же смыкалась у него за спиной – лианы, стебли и листья не сдавались, продолжая упрямо тянуться вверх.

Лесные птицы устраивали настоящую какофонию всякий раз, когда его клинок срезал очередной стебель, некоторые предупреждали свои стаи, другие угрожали, и костяшки его пальцев, сжимавших рукоять курнова, побелели. Именно в это время года многие становились жертвами фираш, гигантских птиц, которые атаковали внезапно, мгновенно вскрывали человека когтями и уносили свои жертвы, чтобы сожрать их живьем. Быть может, Удачливая Миас станет их добычей? Но нет, в глубине души он понимал, что Удачливой Миас не суждено погибнуть в лесу в когтях огромной птицы.

Джорон настолько погрузился в собственные мысли, что с трудом расслышал Миас, когда она заговорила.

– Твоя команда на борту?

Он споткнулся о корень, сочившийся голубой смолой.

– Все, кроме говорящего-с-ветром, – ответил Джорон.

Она остановилась, повернулась и посмотрела на него.

– У черных кораблей нет говорящих-с-ветром, – заявила Миас.

– У «Дитя приливов» есть, но команда не хочет, чтобы он находился на борту, когда корабль стоит у причала, – говорят, это плохая примета, – сказал Джорон.

Она посмотрела на него так, словно ждала продолжения, но он не понимал ее недоумения – ведь это всем известно. От одной только мысли о ветрогоне по спине у него пробежал холодок, тошнота и дрожь усилились, и ему мучительно захотелось выпить.

– И где он тогда? – спросила Миас.

– Где?

– Я не стану спрашивать еще раз. Неужели выпивка лишила тебя остатков разума, и ты не в силах ответить на простейший вопрос?

Он не осмелился посмотреть ей в глаза.

– На бакене с колоколом у входа в бухту, – сказал Джорон. – Мы оставили его там.

– И когда он в последний раз ступал на землю? Когда его в последний раз приносили к ветрошпилю?

– Я… – Туман в голове отказывался рассеяться; мир вокруг плавал в тысяче разноцветных оттенков, скрученных, как его измученные внутренности.

– Проклятье Северного Шторма, выпей уже, наконец, раз ты так об этом мечтаешь, и помолись Морской Старухе, чтобы она вернула тебе разум, если не трезвость. Я сама спрошу говорящего-с-ветром, когда он поднимется на борт.

Она повернулась и снова зашагала через наполненный яркими красками лес, а он поднес флягу к губам и сделал глоток густого крепкого алкоголя. Какое-то невидимое за зарослями джиона и вариска существо отчаянно закричало – природа играла в бесконечную игру «жертва и хищник».

Чем ближе они подходили к берегу, тем сильнее становился запах, который окутывал корабль. Прежде, когда Джорон возвращался, он не обращал на него внимания, но сегодня почувствовал тошноту. От черного корабля через бухту дрейфовал вовсе не мрачный аромат смерти, а запах жизни – легкомысленный, хаотичный и беспечный. Они месяц назад обнаружили эту тихую бухту, где приказам непросто их найти, и поставили корабль на прикол. Рыбацкий поселок на берегу не хотел иметь с ними ничего общего, поэтому Джорон посчитал, что может оставить корабль. Те немногие члены команды «Дитя приливов», что умели плавать, не могли представлять опасности для жестких женщин и мужчин, населявших поселок. Его обветшалая лачуга находилась достаточно далеко, чтобы обезображенная земля скрыла от него корабль, и ему было интересно, что говорила о нем команда, когда они поняли, что он выбрал такое место, откуда не мог видеть никого из них.

Ничего хорошего.

Флюк-лодка лежала там, где он ее оставил, затащив на бледно-розовый песок, который казался привлекательным и расслабляющим, но каждая песчинка таила в себе обман, потому что пляж усеивали раковины трассиков, по большей части сломанные, но попадались и целые, причем довольно много, они легко рассыпались под ногами и рассекали стопу, так что ходить по пляжу босиком было опасно. Миас, проклятая Удачливая Миас в своих сапогах спокойно шагала вперед, а ему приходилось соблюдать осторожность.

Флюк-лодка напоминала кокон, ее построили из листьев джиона, которые сначала высушивали и обрабатывали до тех пор, пока они не становились мягкими, точно птичья кожа, затем ими оборачивали скелет из обожженных стеблей вариска, а потом поджаривали на солнце, чтобы они были прочными, как кость. Флюк-лодки с самого начала получались коричневыми, но владельцы раскрашивали их в зловещие цвета: символы Морской Старухи, Девы или Матери, ока бури или шепотов четырех ветров.

Эта флюк-лодка была размером почти с гребную шлюпку, достаточно большая, чтобы в ней поместилось десять человек, но настолько легкая, что грести мог только один. Такие лодки способны принять на борт до двадцати, а иногда и тридцати человек команды, с большими листьями джиона, высушенными так, чтобы они играли роль крыльев, способных ловить ветер и нести лодку по морю.

Лодки для смелых до глупости, говорили многие, потому что хрупкую флюк-лодку, в отличие от прочных костяных кораблей, мог уничтожить один удачный выстрел из дугового лука, но Джорон знал, что у них имеются свои преимущества; он вырос, помогая отцу на одной из таких лодок, ярко-голубой, названной «Вздыхающий восток», вдвоем против моря, во время шторма, который так любил детей палубы.

Та лодка была очень быстрой и могла обогнать почти всех, даже криска и варина, и, когда огромные морские звери поднимали головы в поисках добычи, им никогда не удавалось догнать «Вздыхающий восток». Маленькая лодка бежала вместе с ветром, от соленых брызг волосы Джорона становились жесткими, когда он стоял на носу и смеялся в лицо опасности, уверенный, что знания и опыт отца позволят им уйти от любой опасности. И отец всегда приводил их суденышко домой, неизменно находил рыбу и защищал своего поющего сына. До последнего дня, когда не сумел этого сделать. Иногда Джорон не мог поверить, что он так жил всего несколько месяцев назад – беззаботным, смеющимся мальчишкой, который стоял на носу флюк-лодки и еще не имел ни одного шрама.

Как он оказался в своем нынешнем положении?

Как попал сюда?

Девятнадцать лет на море и приговорен к смерти. Мир пульсировал, и голубое небо начало темнеть по краям.

Джорон знал, что эти мысли навеяны выпивкой, меланхолией, которую ему удавалось преодолеть лишь забвением, только так он мог от себя сбежать. Но он больше не мог пить, не теперь, когда она была рядом. Он решил, что будет продолжать жить ей назло. Если она заставит его очищать днище от грязи, он не станет возражать и дождется, когда наступит подходящий момент, чтобы забрать у нее свою шляпу.

Миас подошла к флюк-лодке и повернула ее, чтобы узкий киль вошел в песок и она могла столкнуть ее в воду. На ней не нашлось места для счастливых цветов; безымянная, выкрашенная в черный цвет, с единственным глазом на клюве, который поведет ее в море. Миас сразу направилась вперед, на нос, и поставила одну ногу на клюв. Глядя на нее, никто не усомнился бы, что она супруга корабля. Она не стала оборачиваться или что-то говорить, в том не было нужды. Джорон знал, что от него требовалось.

Он стал обычным членом команды.

Миас стояла на том месте, где должен был находиться он, хотя никогда этого не делал; ни один из членов команды «Дитя приливов» не сидел на веслах, и любой бы рассмеялся, если бы Джорон попросил. К тому моменту, когда ему удалось пробраться по опасному песку через пляж, Миас уже спустила лодку на воду, ему пришлось войти в море, и соленая вода обожгла сотни мелких порезов на ступнях. Джорон забрался в лодку, не обращая внимания на стекавшую с него воду, и почувствовал себя униженным, когда жаркое солнце принялось высушивать влагу с его одежды. Он взял весла и вставил их в уключины.

– Глупо оставлять лодку здесь, – сказала она.

– Кто станет красть лодку, которая годится только для мертвых? – спросил Джорон.

– Мертвые, – ответила Миас и указала на «Дитя приливов», который неподвижно застыл вдалеке.

Волнение на море никак не сказывалось на корабле, он выглядел неподвижным, как скала, о которую разбиваются души.

– Я оставил лодку на берегу, чтобы они не смогли ею воспользоваться, – спокойно сказал Джорон, хотя ему хотелось кричать.

Неужели она не понимает, что команда воспользовалась бы лодкой, чтобы сбежать, если бы он оставил ее на корабле?

– Ну, если они обычные люди, то некоторые определенно умеют плавать, не так ли? – Она не стала оборачиваться, чтобы посмотреть на его реакцию, оба знали, что Миас права. Единственная причина, по которой лодка оставалась на пляже, состояла в том, что команда была настолько пьяна, что они думали о побеге ничуть не больше, чем он. И вновь влажная одежда, прилипшая к телу, вызвала у него стыд. – Возможно, это прошло мимо твоего внимания. – Миас указала на «Дитя приливов». – Но у них уже есть корабль. – Он посмотрел на нее, чувствуя себя полнейшим глупцом. – А теперь греби, – нетерпеливо сказала она, даже не посмотрев на него. – Я хочу взглянуть, насколько плохая команда у такого отвратительного супруга корабля, как ты.