Kitobni o'qish: «Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла», sahifa 3

Без медиатора его пальцам наверняка было очень больно, но, несмотря ни на что, он не собирался опускать гитару. Он знал – ничего хорошего его не ждет.

Спев несколько песен, Элвис попросил у всех прощения и удалился на кухню. Я последовала за ним.

– Ты был с ней? – требовательно спросила я.

– Нет, – сказал Элвис.

– Тогда откуда она знает, где твой медиатор и твоя комната?

– Она как-то была в гостях, а я сказал, как у меня грязно, – сказал он, улыбаясь, как мальчишка. – А она предложила убраться, вот и все.

Несмотря на его заверения, меня все равно терзали сомнения. Он был секс-символом, кумиром миллионов и мог выбирать кого угодно и когда угодно. Я быстро усвоила этот урок: если хочешь выжить – лучше не задавать лишних вопросов.

4

Дом 14 на Гетештрассе, где мы с Элвисом познакомились

Шли недели, и школа становилась для меня все более и более невыносимой. Когда я стала поздно ложиться, я обнаружила, что вставать в семь утра довольно сложно, а на чем-то сосредоточиться – практически невозможно. Но я знала, что если пожалуюсь, что устаю, или начну опаздывать в школу, родители используют это как предлог, чтобы положить конец моим поездкам к Элвису.

Моя учеба тоже страдала. Я заваливала немецкий и алгебру, мне едва ли удавалось не завалить историю и английский. В конце осеннего семестра я ручкой исправила кол с минусом на четверку с плюсом, молясь, чтобы папа не пошел сверяться с учителем. Я убеждала себя, что буду учиться лучше, что догоню всех одноклассников, но на самом деле все мои мысли были только об Элвисе.

Однажды, когда я была у Элвиса, я уснула, пока ждала, чтобы он закончил свое занятие карате. Когда он спустился и увидел, как я вымотана, он спросил:

– Присцилла, по сколько часов ты спишь?

Чуть подумав, я ответила:

– Около четырех или пяти часов. Но все будет нормально, – поспешила добавить я. – Просто сегодня я еще больше устала, потому что в школе было несколько контрольных.

Элвис задумался. После небольшой паузы он сказал:

– Пойдем-ка наверх. У меня кое-что для тебя есть.

Он провел меня в свою комнату, где вложил мне в руку несколько белых пилюль.

– Я хочу, чтобы ты их принимала, они помогут тебе не засыпать днем. Принимай по одной, когда почувствуешь, что тебя клонит в сон, но не больше одной, иначе будешь ходить колесом по коридору.

– Что это за таблетки? – спросила я.

– Этого тебе знать не нужно. Нам такие дают, когда у нас учения. Без них я бы сам ни за что не справлялся. Но ты не переживай, они безопасные, – сказал он. – Спрячь их и никому не говори, что они у тебя есть, и не принимай их каждый день. Только когда тебе не хватает заряда энергии.

Элвис искренне думал, что делает доброе дело, снабжая меня таблетками, и я уверена, что ему и в голову не приходило, что они могут навредить – ни ему, ни мне.

Я не стала принимать эти таблетки. Я убрала их в шкатулочку, куда складывала другие интересные вещи – это была моя коллекция портсигаров и записок от Элвиса, – а саму шкатулку спрятала в ящике.

Позже я узнала, что это был «Декседрин»², который Элвис открыл для себя в армии. Сержант выдал эти таблетки нескольким ребятам, чтобы они не засыпали на посту. Элвис, привыкший жить жизнью артиста и ненавидевший ранние подъемы, начал принимать эти таблетки, чтобы пережить долгие изнурительные часы на службе. Он рассказал мне, что начал принимать снотворное незадолго до призыва на службу. Он боялся бессонницы и лунатизма, от которого страдал с самого детства.

Когда он был еще маленьким, однажды он во сне вышел из дома на улицу в одних трусах. Сосед разбудил его, и он, смущенный, пустился бежать домой. Был другой случай, когда он чуть не выпал из окна. Так что, чтобы избежать несчастных случаев, он спал с родителями, пока не подрос, и он всю жизнь боялся, что снова начнет ходить во сне. Именно поэтому он обычно просил кого-то спать с ним.

Много лет спустя я узнала, что в Германии был нанят специальный человек, который следил за ним всю ночь, пока он спал.

* * *

Стремительно приближалось Рождество 1959 года, и у меня не было ни малейшего представления, что подарить Элвису. Я ходила по многолюдным улицам Висбадена, разглядывала витрины, надеясь, что что-нибудь меня вдохновит. Выбирать подарки родным всегда было просто, потому что мы все всегда знали, что кому нужно, и часто делали эти подарки своими руками. Папа дал мне тридцать пять долларов на подарок Элвису, и когда я выходила из дома в тот морозный день, мне казалось, что это довольно много денег. Но я убедилась в обратном, когда увидела ценник на прекрасном портсигаре ручной работы с искусным дизайном и фарфоровой рамкой. Элвис был любителем сигар, так что это точно бы ему понравилось. Но после того как продавец сообщил мне цену – 650 марок, то есть 155 долларов, – я и мой изящный вкус ушли из магазина ни с чем.

Шел сильный снег, так что я поспешила в другой магазин, полный ярких игрушек, среди которых был прочно сделанный игрушечный немецкий поезд, который я с легкостью представила в гостиной Элвиса. Но поезд стоил две тысячи марок.

Возвращаясь домой в темноте и практически в слезах, я вдруг заметила музыкальный магазин, на витрине которого были выставлены барабаны бонго, отделанные блестящей латунью. Они стоили сорок долларов, но продавец меня пожалел и продал за тридцать пять. Пока я шла домой, меня мучили миллионы сомнений: я была убеждена, что барабаны – наименее романтичный подарок из всех возможных.

Я, наверное, раз двадцать спросила Джо Эспосито и Ламара Файки, достаточно ли это уместный, по их мнению, подарок.

– Конечно, – отвечал Джо. – Ты можешь что угодно ему подарить, ему понравится.

Но меня все равно терзали сомнения.

В ночь обмена подарками Элвис вышел из комнаты отца и отвел меня в угол гостиной, где вручил мне небольшую коробочку в подарочной бумаге; внутри были элегантные золотые часы с бриллиантами и кольцо с жемчужиной и двумя бриллиантами.

У меня никогда не было ничего такого красивого, и никогда никакая улыбка меня так не грела, как улыбка Элвиса в тот момент.

– Я буду всегда их хранить, – сказала я. Он сказал, чтобы я сразу их надела, и провел меня по комнате, показывая всем мою обновку.

Я тянула время, чтобы вручить Элвису подарок как можно позже. Когда я это сделала, он засмеялся и сказал:

– Барабаны! Как я и хотел!

Элвис видел, что я ему не верю. Он лучше умел дарить подарки, а не получать.

– Чарли, – настаивал он. – Я же говорил, что мне нужны барабаны, разве нет?

Подозвав меня жестом, чтобы я села рядом с ним у пианино, Элвис заиграл I'll Be Home for Christmas с таким чувством, что мне было страшно поднять глаза – чтобы он не увидел, что я плачу. Когда я все-таки не устояла и подняла на него взгляд, я увидела, что он сам с трудом сдерживает слезы.

Через много-много дней я обнаружила в подвале целый шкаф барабанов бонго (моих там не было). Тот факт, что мой «белый слон» не был сослан в темную пустоту, а выставлен на видное место, рядом с его гитарой, заставил меня полюбить Элвиса еще больше.

С каждым новым днем я все больше и больше переживала из-за его отъезда. К январю Элвис уже начал понемногу собирать вещи, и каждую ночь с ним я ценила больше прежней.

Потом, когда ударил сильнейший мороз, Элвиса отправили на полевые учения на десять дней; если и было что-то, что он ненавидел, так это сон на улице на ледяной земле.

На следующее утро после его отъезда пошел снег, к обеду переросший в снежную бурю. Мама везла нас с Мишель домой из школы, и я включила радио – как раз вовремя для поздней сводки срочных новостей.

– Простите, что прерываем вещание, друзья, но нам только что сообщили, что капрала Элвиса Пресли по острой необходимости увезли с военных учений и доставили в больницу во Франкфурте из-за приступа острого тонзиллита. Элвис, если ты нас слышишь, мы все очень надеемся, что ты скоро поправишься.

Обезумев от волнения, я тут же позвонила в больницу, в надежде узнать что-то о состоянии Элвиса. К моему удивлению, услышав мое имя, оператор тут же соединила меня с ним, сказав, что капрал Пресли просил сделать так, если я позвоню.

– Я совсем болен, малышка, – прохрипел он. – Ты нужна мне. Если твои родители не против, я сейчас же пошлю за тобой Ламара.

Родители, конечно же, отпустили меня, и уже через час я вошла в его палату, как раз когда медсестра из нее выходила. Элвис полулежал на кушетке с термометром во рту, а вокруг него были расставлены десятки цветочных композиций.

Как только медсестра вышла из палаты, Элвис достал изо рта термометр, зажег спичку и осторожно поднес ее к термометру. Затем он засунул термометр обратно в рот и растекся по кровати. Тут же дверь снова открылась, и медсестра вернулась в палату, занося очередную цветочную композицию.

Тепло улыбаясь знаменитому пациенту, она взяла у него термометр, посмотрела на него и ахнула:

– Сто три!³ Боже, Элвис, ты очень болен. Боюсь, тебе придется провести здесь не меньше недели.

Элвис молча кивнул. Медсестра взбила ему подушки, долила воды в стакан и вышла из палаты. Тут он рассмеялся, вскочил на ноги и обхватил меня.

Он терпеть не мог учения, а поскольку погода была настолько ужасной, и все так переживали за его голос, тонзиллит пришел на помощь. И без того подверженный простудам, Элвис научился драматизировать, преувеличивать симптомы с помощью одной лишь спички.

5

Такой я нравилась Элвису. (Фото: Blue Light Studios, Мемфис, Теннесси)

Было первое марта 1960 года, канун отъезда Элвиса из Германии обратно в Америку.

Мы лежали на его кровати, обнимая друг друга. Я находилась в полном отчаянии.

– Ох, Элвис, – вздохнула я. – Как жаль, что ты не можешь забрать меня с собой. Не представляю, как я буду тут жить без тебя. Я так сильно тебя люблю.

Я заплакала, эмоции окончательно взяли верх надо мной.

– Тихо, малышка, – прошептал Элвис. – Не надо так плакать. Мы здесь ничего сделать не можем.

– Я боюсь, что ты забудешь меня, как только приземлишься, – хныкала я.

Он улыбнулся и нежно поцеловал меня.

– Я не забуду тебя, Цилла. Я никогда не испытывал такого к другим девушкам. Я люблю тебя.

– Правда? – Я чуть не лишилась дара речи. Элвис уже говорил мне, что я особенная, но в любви никогда не признавался. Я очень хотела ему верить, но мне было страшно, я не хотела остаться с разбитым сердцем. Я читала некоторые письма Аниты и не сомневалась, что Элвис возвращался прямиком в ее объятия.

Прижимая меня к себе, он сказал:

– Меня разрывает от чувств к тебе. Я не знаю, что делать. Может, разлука поможет мне понять, что я чувствую на самом деле.

Той ночью мы любили друг друга еще более страстно, чем обычно. Увижу ли я его снова, окажусь ли в его объятиях, как было каждую ночь за последние полгода? Я уже по нему скучала. Мысль о том, что однажды эта ночь кончится и нам придется попрощаться, – возможно, в последний раз, – была невыносимой. Я рыдала и рыдала, пока боль не разошлась по всему телу.

Я в последний раз попросила его – взмолилась – скрепить нашу любовь. Ему это было бы так просто. Я была юной, уязвимой, отчаянно влюбленной, ему ничего не стоило бы мной воспользоваться. Но вместо этого он тихо сказал:

– Нет. Однажды это произойдет, Присцилла, но не сейчас. Ты просто слишком юная.

Я не спала всю ночь. Утром следующего дня, в доме 14 на Гетештрассе, я терялась среди огромной группы людей, бегающей туда-сюда по гостиной. Все хотели попрощаться с Элвисом, который в это время собирал последние вещи на втором этаже. Знание о том, что только я одна сопровождаю его в аэропорт, приносило немного облегчения.

Когда Элвис спустился, он был в хорошем настроении, шутил и смеялся со всеми. Наконец, попрощавшись со всеми гостями, Элвис повернулся ко мне.

– Ну что, малышка, нам пора.

Я мрачно кивнула и направилась за ним к выходу. Несмотря на дождь, на улице Элвиса поджидала сотня фанатов. Увидев его, они словно с цепи сорвались, стали умолять его оставить автограф. Закончив это дело, он запрыгнул в ожидавшую его машину, потянув меня за собой. Дверь захлопнулась, водитель надавил на газ, и мы помчались в сторону аэропорта.

Довольно долго мы ехали в тишине, потерянные в собственных мыслях. Элвис хмурился и глядел в окно, наблюдая за дождем.

– Я знаю, тебе будет непросто снова быть обычной школьницей после того, как ты была со мной, Цилла, но ты должна. Я не хочу, чтобы ты сидела и грустила после моего отъезда, малышка.

Я начала было протестовать, но он не дал мне, продолжая:

– Постарайся хорошо проводить время. Пиши мне, когда будет возможность. Я буду ждать твоих писем. Купи розовую бумагу для писем. Адресуй все Джо. Так я буду знать, что это от тебя. Пообещай мне, что останешься такой, какая ты сейчас. Нетронутой, какой я тебя оставляю.

– Обещаю, – сказала я.

– Я посмотрю на тебя, когда поднимусь по трапу. Не хочу видеть твое грустное лицо. Улыбнись мне. Я увезу с собой твою улыбку.

Тут он протянул мне свою армейскую куртку и сержантские нашивки, которыми его недавно наградили, и сказал:

– Хочу, чтобы это было у тебя. Чтобы показать, что ты моя.

Он обнял меня.

Мы приближались к аэропорту, и крики поджидающей Элвиса толпы стали громче. Когда мы подъехали настолько близко, насколько возможно, Элвис повернулся ко мне и сказал:

– Ну вот и все, детка.

Мы вышли из машины, вокруг неустанно щелкали камеры, кричали репортеры; вопили, наступая на нас, фанаты.

Элвис взял меня за руку и направился вперед по взлетной полосе, пока охранник, который должен был проводить Элвиса до самолета, не остановил меня.

Элвис торопливо меня обнял и прошептал:

– Не переживай, я позвоню тебе, как буду дома, детка, обещаю.

Я кивнула, но не успела ответить – нас разделила нахлынувшая толпа. Меня смели сотни фанатов, толкающихся, пытающихся до него дотянуться. Я закричала:

– Элвис!

Но он меня не слышал.

Он взбежал по трапу. На верхушке он развернулся и помахал толпе, ища меня глазами. Я махала ему энергично, как сумасшедшая, вместе с сотнями фанатов, но он все-таки меня нашел, и на секунду наши взгляды встретились. А потом он исчез. Раз – и все.

Родители приехали в аэропорт, чтобы забрать меня и увезти в Висбаден. Всю долгую дорогу домой я молчала.

6

Моя первая машина. Элвис подарил мне этот «Корвейр» на выпускной

Следующие два дня я провела в своей комнате, закрывшись от остального мира; я не могла есть, не могла спать. Наконец мама не выдержала и сказала:

– Этим делу не поможешь. От того, что ты тут грустишь, он не вернется. Он уехал. У него новая жизнь, и у тебя должна быть новая жизнь.

Я заставила себя пойти в школу, но там меня окружили фотографы и репортеры, которые называли меня «девушкой, которую он бросил» и заваливали вопросами.

– Сколько вам лет, мисс Болье?

– Мне, э-э…

– Судя по документам, вы всего в девятом классе.

– Ну, да, это…

– Вы давно знакомы с мистером Пресли?

– Всего… несколько месяцев.

– Какие у вас с ним отношения?

– Мы… просто друзья.

– Он звонил вам после отъезда?

– Нет, но…

– Вы знали, что он встречается с Нэнси Синатрой?

– Что?

– Нэнси Синатра.

Почувствовав приступ тошноты, я извинилась и ушла.

Каждый день нам звонили из Штатов, предлагая посадить меня на самолет в первый класс (туда и обратно), чтобы я поучаствовала в той или иной телепередаче. Я на все отвечала отказом, как и на предложения европейских магазинов сходить к ним на интервью и фотосессию. Приходили сотни писем от одиноких солдат со всего света. Я привлекла их внимание, возможно, как солдатская возлюбленная. Также я получала много писем от поклонников Элвиса, некоторые были дружелюбными, некоторые – разочарованными: мол, возможно, они его потеряли.

Дни превращались в недели, я все больше и больше свыкалась с мыслью, что теперь Элвис встречался с Нэнси Синатрой и что он совсем меня забыл. Через три недели после его отъезда в три часа ночи зазвонил телефон. Я вскочила с кровати и побежала взять трубку и тут же услышала его прекрасный голос:

– Привет, детка. Как там моя малышка?

– Ох, Элвис, у меня все хорошо, – сказала я. – Только ужасно по тебе скучаю. Я думала, ты меня забыл. Все говорили, что забудешь.

– Я же говорил, что позвоню, Цилла, – сказал он.

– Я знаю, Элвис, но были фотографы и репортеры, и они заваливали меня вопросами, и… ох, Элвис, это правда, что ты встречаешься с Нэнси Синатрой?

– Постой, постой! Притормози, – сказал он, не сдерживая смеха. – Нет, это неправда, я не встречаюсь с Нэнси Синатрой.

– А все говорят, что встречаешься.

– Не верь всему, что говорят, малышка. Есть много людей, которые только и хотят, что мутить воду, просто чтобы тебя расстроить. Она моя подруга, детка, просто подруга. Я участвую в шоу ее отца, и это все специально так устроили, чтобы она была на моей пресс-конференции по возвращении в Штаты. Я скучаю, малышка. Я все время думаю о тебе.

После этого первого разговора я все время писала и переписывала письма ему, но он никогда на них не отвечал. А потом однажды он позвонил, такой счастливый.

– Я через два дня уезжаю в Калифорнию, детка. Буду сниматься в первом фильме после армии.

А я могла думать лишь об одном: вдруг он влюбится в какую-нибудь актрису, которая будет с ним сниматься? Так что я, так непринужденно, как только могла, спросила:

– У какой актрисы главная роль?

Элвис звонко рассмеялся.

– Не переживай, детка, мы с ней пока не знакомы, но я слышал, что она высокая. Ее зовут Джулиет Праус. Она танцовщица и помолвлена с Фрэнком Синатрой.

Почувствовав облегчение, я спросила:

– Как называется фильм?

– Вот это тебе хорошо знакомо, – сказал он. – «Грусть солдата». Мне кажется, неплохо. Немного переживаю, что там слишком много песен, но, думаю, получится нормально. Очень надеюсь, иначе я мягких слов выбирать не стану.

Через несколько недель Элвис снова позвонил. «Грусть солдата», оказывается, стала для него горьким разочарованием.

– Только закончил сниматься в этом чертовом фильме, – удрученно сообщил он. – И это было ужасно. Там где-то двенадцать песен, которые вообще яйца выеденного не стоят, – ворчал он. – Только что был на встрече с полковником Паркером, как раз это обсуждали. Хочу, чтобы из фильма половину песен убрали. Чувствую себя каким-то идиотом, который вдруг начинает песни распевать посреди разговора с какой-то цыпочкой в поезде.

– А что сказал полковник? – спросила я.

– А что он мог сказать? Я к этой штуке привязан. Все уже оплачено, – проворчал он. – Они все считают, что это шедевр. Я как в аду.

– Может, следующий фильм будет лучше, – сказала я.

– Да, да, – сказал он, немного успокаиваясь. – Полковник запрашивает сценарии получше. Просто это мой первый фильм после возвращения, и это просто какая-то шутка. – Тут он надолго замолчал, была слышна только статика. Наконец он сказал: – Мне нужно идти, Цилла, да и я тебя почти не слышу. Я потом еще позвоню, веди себя хорошо, я люблю тебя.

Я жила в некоем подвешенном состоянии, в ожидании непостоянных звонков Элвиса. В них не было никакой последовательности. Он мог внезапно позвонить после трех недель тишины – или после трех месяцев. Он всегда говорил намного больше меня, рассказывал о новом фильме или новой звезде, с которой работает. Иногда он говорил об Аните, рассказывал, что их отношения – совсем не то, что он ожидал, когда вернулся из армии. Он уже не был уверен, что хочет быть с ней. А я не знала, что и думать. Время и дальнее расстояние породили во мне вопросы и сомнения. Мне хотелось спросить его: «Как я вписываюсь в твою жизнь? Вписываюсь ли я в нее вообще?»

Элвис по-прежнему говорил, что хочет, чтобы я посмотрела на Грейсленд, особенно в Рождество – тогда он наиболее прекрасен. Он говорил, что тогда я познакомилась бы с Альбертой, домработницей. Он называл ее «Альберта Ви-О-Пять»⁴. Он рассказывал со смехом:

– Я ей скажу: «Ноль-пять, у меня тут есть девочка, с которой тебе надо познакомиться».

Он давал мне какую-то надежду на будущее. Я хотела верить, когда он говорил, что я ему не безразлична. Но в те времена, когда от него ничего не было слышно, я не могла не сомневаться, что вообще когда-нибудь снова его увижу. После того как я услышала его новую песню, (Marie's the Name) His Latest Flame, я была уверена, что он влюбился в девушку по имени Мари.

Тем летом у Пола Анки⁵ был тур по Европе. Он должен был появиться в качестве приглашенной звезды недалеко от нас, на базе военно-воздушных сил США в Висбадене. Я хитрым образом все устроила так, чтобы мама привезла меня туда ровно в то время, в которое должен прибыть он. Это было целиком и полностью связано с Элвисом, о чем мама, разумеется, не знала. Я хотела узнать у Пола Анки, не знает ли он случаем Элвиса и не упоминал ли меня Элвис во время какого-нибудь разговора. Но как только певец вышел из машины, его окружила толпа поклонников, а я слишком стеснялась всех распихивать, чтобы с ним поговорить.

Я жадно глотала все новости об Элвисе, какие только могла. Я непрерывно слушала американское радио и читала все статьи в газете «Старс энд страйпс»⁶. Но все истории об Элвисе, которые я читала, только больше меня расстраивали. Помимо Аниты, он якобы был замечен в романтических связях с многими молодыми голливудскими красавицами-старлетками – Тьюсдей Уэлд, Джулиет Праус, Энн Хелм и многими другими.

Я написала ему: «Я нуждаюсь в тебе и хочу тебя во всех смыслах, поверь мне, никаких других юношей нет. ‹…› Господи, как же я хочу сейчас быть с тобой. Мне нужен ты, нужна твоя любовь больше всего на свете».