Kitobni o'qish: «Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла»

Присцилла Пресли

Shrift:

Priscilla Beaulieu Presley

Elvis and Me

* * *

Посвящается Лизе Мари

Благодарности

Не критикуй того, кого не понимаешь, сынок. Ты никогда не был в шкуре этого человека.
Элвис Аарон Пресли

Без этих людей этой книги не существовало бы. Я безмерно благодарна:

Мишель и Гэри Хови, за любовь и бережное отношение и за те бесконечные часы, что вы провели, поддерживая меня.

Матери и отцу – мне жаль, что у меня всего одна жизнь, чтобы попытаться подарить вам столько же любви и понимания, сколько вы дали мне.

Джерри Шиллингу, моему верному другу, на которого я всегда могла положиться.

Джо Эспосито, который никогда не подведет.

Джоэлю Стивенсу – без тебя я не справилась бы, дорогой друг!

Эллису Эмберну – за терпение и преданность.

Норману Брокау и Оуэну Ластеру – за непоколебимую веру в меня.

За невероятно ценный вклад благодарю вас – Сэнди Хармон, Стивен Крал, Филлис Гранн.

Кузине Барбаре «Айви» Айверсен, которая всегда меня поддерживала.

Викки Хаккинен – за тридцать пять лет поддержки на моем жизненном пути. Она для меня – всё.

Я, в возрасте четырнадцати лет, с Элвисом в Германии

От автора

С тех пор как я написала и впервые опубликовала эту книгу, прошло уже больше тридцати пяти лет. Трудно поверить, как быстро они пролетели. За это время произошло столько замечательного и прекрасного, но при этом в моей жизни в этот период было столько ужасного, столько боли и скорби. Но такова жизнь – к сожалению, без хорошего не бывает плохого, и никогда не знаешь, что тебе вдруг подкинет вселенная.

Это может быть что-то хорошее. Недавно продюсер и режиссер Баз Лурман снял весьма трогательный фильм под названием «Элвис», и я горжусь его работой и человеком, который запечатлен в этом фильме. Сейчас, когда готовится переиздание книги, в кинотеатры по всему миру выходит другой фильм, «Присцилла» – картина, радушно принятая на Венецианском кинофестивале. Фильм написала и сняла невероятно креативная и талантливая София Коппола, которой я безмерно благодарна за заботу и чувствительность, с которыми она создает свои произведения.

Это может быть что-то плохое. Смерть моей любимой дочери, Лизы Мари, стала для меня невероятно тяжелым ударом, и накатывающие волны скорби иногда просто невыносимы. Также мне пришлось пройти через печально неприятный опыт, с которым в тот или иной момент сталкивается почти каждый, – смерть моих родителей. И я также потеряла внука, Бенджамина. Иногда я сама удивляюсь, что еще заставляет меня вставать по утрам.

Это большая честь для меня, что других талантливых людей интересует моя история, что они пытаются ее сохранить и что они переиздали мою книгу в этом новом оформлении. Вновь вспыхнувший интерес к моему жизненному пути дал мне возможность объездить весь мир, побывать в Америке, Европе и Австралии.

Ко второй книге мемуаров я решила подойти более серьезно, ведь мне есть что сказать, и у меня много новых историй, которыми я хочу поделиться, в том числе историей рождения моего сына. В моей жизни настал такой момент, когда я полностью готова открыться миру и поделиться с ним самым сокровенным. Все это – часть моего процесса исцеления.

1

Я в три года

Было 16 августа 1977 года, небо было пасмурным, а погода – холодной, что редкость для южной Калифорнии. Когда я вышла на улицу, все вокруг было тихо и неестественно спокойно – с тех пор я никогда такого не испытывала. Я почти что вернулась в дом, неспособная отделаться от неприятного ощущения. Утром у меня была встреча, и к полудню я уже спешила увидеться с сестрой, Мишель. По дороге в Голливуд я обратила внимание, что атмосфера не изменилась. Все еще было необычно тихо и мрачно, к тому же начался мелкий дождик. Проезжая Мэлроуз-авеню, увидела Мишель; она стояла на углу, ее лицо было взволнованным.

– Цилла, мне только что звонил папа, – сказала она, как только я подъехала. – Джо пытался с тобой связаться. Что-то про Элвиса, он в больнице.

Джо Эспосито был гастрольным менеджером Элвиса и главным его помощником. Я застыла. Если уж он пытался связаться со мной, значит, произошло что-то ужасное. Я сказала Мишель взять свою машину и скорее ехать за мной к дому.

Я развернулась посреди дороги и как сумасшедшая помчалась домой. В голове проносились мысли – что же случилось? Элвис весь год был то дома, то в больнице; бывало, что он чувствовал себя нормально, но заселялся в больницу, чтобы отдохнуть, избежать внешнего давления, или просто от скуки. Это никогда не было чем-то по-настоящему серьезным.

Я подумала о нашей дочери, Лизе. Она навещала Элвиса в Грейсленде и как раз сегодня должна была вернуться домой. «Господи, – молилась я. – Прошу тебя, пусть все будет хорошо. Пожалуйста, Господи, пусть ничего страшного не случится».

Я проехала все светофоры на красный, сбила чуть ли не дюжину машин. Наконец я добралась до дома; уже на подъездной дорожке я слышала, как в доме разрывается от звонков телефон. «Пожалуйста, не бросайте трубку», – молилась я, выпрыгивая из машины и подбегая к дому.

– Я сейчас! – крикнула я.

Я пыталась вставить ключ в замочную скважину, но руки слишком сильно тряслись.

Наконец я попала в дом, схватила трубку и закричала:

– Алло, да, алло?!

Я слышала лишь слабое гудение в трубке из-за дальнего звонка, но потом раздался слабый, разбитый голос:

– Цилла. Это Джо.

– В чем дело, Джо?

– Элвис.

– Господи. Только не говори…

– Цилла, он мертв.

– Джо, не говори этого, пожалуйста!

– Мы его потеряли.

– Нет. Нет!

Я умоляла его взять слова назад. Но он лишь молчал.

– Мы его потеряли… – Его голос сорвался, и мы оба разрыдались.

– Джо, где Лиза? – спросила я.

– С ней все нормально. Она с бабушкой.

– Слава богу. Джо, пожалуйста, вышли за мной самолет. Поскорее. Я хочу домой.

Когда я положила трубку, только что подъехавшие Мишель с мамой крепко обняли меня, и мы все разрыдались, прижимаясь друг к другу. Через пару минут телефон снова зазвонил. На секунду я понадеялась на чудо: мне звонят сказать, что нет, Элвис жив, все хорошо, это всего лишь страшный сон.

Но никаких чудес не происходило.

– Мама, мамочка, – говорила Лиза. – С папочкой что-то не так.

– Я знаю, милая, – прошептала я. – Я скоро приеду. Я уже жду самолет.

– Мама, все плачут.

Я чувствовала себя беспомощной. Что я могла ей сказать? У меня не находилось слов, чтобы успокоить себя саму. Мне было страшно, что она могла что-то услышать. Она еще не знала, что он умер. Я только и могла что повторять: «Я скоро приеду. Побудь у бабушки в комнате, подальше от всех». Я слышала, как на заднем плане стонет от боли и скорби несчастный Вернон: «Мой сын мертв. Господи, я потерял сына!»

К счастью, детская невинность – сама по себе защита. Смерть еще не была для Лизы чем-то реальным. Она сказала, что пойдет на улицу играть с подругой Лорой.

Я положила трубку и стала ходить по дому словно в тумане, ничего не чувствуя от шока. Новость тут же разлетелась по СМИ. Все мои телефоны звонили не переставая, друзья пытались справиться с потрясением, родные хотели услышать хоть какое-то объяснение, пресса требовала заявлений и комментариев. Я заперлась в спальне, предупредив всех, что не буду ни с кем говорить, что мне нужно побыть одной.

На самом деле мне хотелось умереть. Любовь – обманчивая штука. Пусть мы и были в разводе, Элвис был неотъемлемой частью моей жизни. За последние годы мы смогли подружиться, признать ошибки прошлого, научились просто смеяться над старыми неудачами и провалами. Я не могла смириться с тем, что больше никогда его не увижу. Он всегда меня поддерживал. Я полагалась на него, он полагался на меня. Мы были связаны. После развода мы стали намного ближе, терпеливее друг к другу, стали лучше друг друга понимать, чем когда были вместе. Мы даже говорили, что, может, однажды… но тут его не стало.

Я помню наш последний разговор по телефону, всего за пару дней до этого. У него было хорошее настроение, он говорил о предстоящем двенадцатидневном турне. Он даже посмеялся, когда рассказывал, что Полковник, как всегда, обклеил плакатами первый город, куда им предстояло приехать, и что его пластинки играли повсюду в преддверии концерта.

– Старый добрый Полковник, – сказал Элвис. – Мы такой путь прошли, а он все продвигает это старье. Настоящее чудо, что кто-то еще это покупает.

Мне нравилось слушать смех Элвиса, но смеялся он все меньше и меньше. За несколько дней до нашего последнего разговора я слышала, что он был в плохом настроении и подумывал расстаться со своей девушкой, Джинджер Олден. Я достаточно хорошо его знала, чтобы понимать – это тяжелый для него шаг. Если бы я только знала, что это будет наш последний разговор, я бы сказала ему намного больше – все, что я хотела сказать, но никогда не решалась, что я столько лет держала в себе, потому что не находила подходящего момента, чтобы высказаться.

Он был частью моей жизни восемнадцать лет. Когда мы познакомились, мне только-только исполнилось четырнадцать. Первые полгода с ним были полны нежности и тепла. Любовь ослепила меня, я не видела его пороков, его слабостей. Он стал страстью всей моей жизни.

Он научил меня всему: как одеваться, как ходить, как краситься и укладывать волосы, как себя вести, как отвечать на любовь – чтобы он ее чувствовал. В течение следующих лет он стал для меня отцом, мужем, практически богом. Теперь, когда его не стало, я чувствовала себя напуганной и одинокой, как никогда раньше.

Часы перед прибытием частного самолета Элвиса, «Лизы Мари», тянулись долго. За закрытыми дверьми я сидела и ждала, вспоминая нашу совместную жизнь – радость, боль, грусть, победы – все с того момента, как я впервые услышала его имя.

2

Я в тринадцать лет

Был 1956 год. Я жила с семьей на базе военно-воздушных сил США Бергстром в Остине, штат Техас, где служил мой отец, Джозеф Пол Болье, тогда – капитан. Однажды вечером он пришел домой и вручил мне альбом на пластинке.

– Не знаю, что это за Элвис, – сказал он. – Но, похоже, что-то в нем есть. Пришлось в очереди постоять, там была половина нашей базы. Его сейчас все слушают.

Я вставила пластинку в магнитофон и тут же услышала веселую мелодию Blue Suede Shoes. Альбом назывался «Элвис Пресли». Его первый альбом.

Мне, как и остальным подросткам в Америке, нравился Элвис, хотя не так безумно, как многим моим подругам, ученицам средней школы Дэл-Вэлли. У них были футболки с Элвисом, шляпы с Элвисом, носочки с Элвисом, даже помада разных цветов, названных в честь его песен – Hound Dog Orange, Heartbreak Pink. Элвис был повсюду – на открытках, которые прилагались к жвачкам, и шортах-бермудах, на личных дневниках и кошельках и картинках, которые светятся в темноте. Мальчики в школе пытались ему подражать, зачесывая волосы назад с помощью лака, отращивали бакенбарды, поднимали воротнички рубашек.

Одна девочка была настолько от него без ума, что создала целый фан-клуб. Мне она разрешила присоединиться за двадцать пять центов – столько стоила книга, которую она заказала мне по почте. Когда я получила эту книгу, я была поражена – там было фото Элвиса, где он подписывал обнаженную грудь двух девушек; в то время такое было неслыханно.

Потом я увидела его по телевизору, в передаче братьев Джимми и Томми Дорси, «Стейдж Шоу». Он был таким сексуальным и красивым, с глубокими, задумчивыми глазами, пухлыми губами, кривоватой улыбкой. Он с важным видом подошел к микрофону, широко расставил ноги, откинул голову назад и заиграл на гитаре. Он запел с такой уверенностью и задвигался с такой необузданной сексуальностью. Может, мне того и не хотелось, но он меня привлекал.

Аудитория постарше была не в восторге. Вскоре его выступления стали называться непристойными. Моя мать неустанно повторяла, что он плохо влияет на юных девушек. «Он возбуждает в них то, что возбуждаться не должно. Если когда-нибудь будет марш матерей против Элвиса Пресли, я его возглавлю».

Но я слышала, что, несмотря на его вызывающее поведение на сцене и образ крутого парня, Элвис был родом с Юга, из строгой христианской семьи. Он был провинциальным парнем, не пил и не курил, любил и уважал своих родителей, а ко всем старшим обращался «сэр» или «мэм».

* * *

Я была дочкой военного, застенчивой, симпатичной девочкой, к сожалению, приученной к переездам каждые два-три года с одной базы на другую. К одиннадцати годам я успела пожить в шести разных городах, и, страшно боясь быть отвергнутой, я либо всех сторонилась, либо ждала, чтобы кто-то первым со мной заговорил и предложил дружить. Особенно сложно было начинать учебу в новой школе посреди учебного года, когда уже сформировались все небольшие компании, а новенькие считались аутсайдерами.

Я была невысокой, миниатюрной, с длинными каштановыми волосами, голубыми глазами, курносой – на меня часто смотрели другие ученики. Девочки обычно сначала считали меня соперницей, боялись, что я уведу у них парней. Мне было легче общаться с мальчиками, они, как правило, были дружелюбнее.

Люди всегда говорили, что я была самой красивой девочкой в школе, но мне никогда так не казалось. Я была худой, почти что тощей, даже если я и была симпатичной, как говорили окружающие, мне хотелось представлять собой нечто большее. Я чувствовала себя любимой и защищенной только в кругу семьи. Мы все были близки, поддерживали друг друга; с ними я чувствовала стабильность.

До брака моя мать была фотомоделью; после же она полностью посвятила себя семье, а я, как старшая, должна была помогать ей заботиться о младших детях. После меня родились Дон, он на четыре года младше меня, и Мишель, моя единственная сестра, на пять лет младше Дона. Джефф и близнецы, Тим и Том, на тот момент еще не родились.

Моя мать была слишком застенчивой, чтобы это обсуждать, так что мое половое воспитание прошло в школе, когда я была в шестом классе. Несколько ребят передавали друг другу книгу, которая снаружи выглядела как Библия, но внутри были картинки, как люди занимаются любовью.

Мое тело менялось, во мне просыпались новые чувства. Иногда на меня засматривались мальчики в школе, и как-то раз кто-то стащил фотографию, на которой я была в обтягивающем свитере с горлом, со школьной Доски почета. Но я все еще была ребенком, стыдящимся своей сексуальности. Я грезила о французских поцелуях, но когда мы с друзьями дома играли в «бутылочку», мне требовалось полчаса, чтобы собраться и позволить какому-нибудь мальчику поцеловать мои плотно сжатые губы.

Мой папа, сильный и прекрасный, был центром нашего мира. Он был трудягой, защитил в Техасском университете диплом по бизнес-администрированию. Дома он был строгим командиром. Он твердо верил в дисциплину и ответственность, и мы с ним нередко сталкивались лбами. В тринадцать лет я стала чирлидером, потому что это был единственный способ убедить его отпускать меня на игры в другие города. Иначе ни слезы, ни уговоры, ни мамины доводы не имели никакого действия. Если он устанавливал какие-либо правила, оспорить их было невозможно.

Время от времени мне удавалось его обходить. Когда он строго запретил мне носить облегающие юбки, я специально присоединилась к девочкам-скаутам, чтобы носить их обтягивающую форму.

Мои родители были настоящими борцами. Хоть они часто сталкивались с финансовыми трудностями, на нас, детях, это почти никак не отражалось. Когда я была маленькой, мама сшила симпатичные скатерки, чтобы прикрыть ящики от апельсинов, которые мы использовали вместо тумбочек. Зачем лишать себя чего-то, если можно по максимуму использовать то, что есть?

Ужин был плодом совместных усилий всей семьи. Мама готовила, кто-то из детей накрывал на стол, остальные убирались. Хулиганить никому не позволялось, но мы все по-настоящему друг друга поддерживали. Мне повезло иметь такую сплоченную семью.

Когда я листала старые семейные альбомы, меня завораживали фото моих родителей в молодости. Меня интересовало прошлое, например, Вторая мировая война, потому что мой отец сражался в морских войсках на Окинаве. В форме он выглядел шикарно – было видно, что это он для моей мамы позирует, – но его улыбка выглядела как-то неуместно, особенно учитывая, где он находился. Когда я прочла записку на обороте фотографии, где он писал, как скучает по моей маме, я прослезилась.

Разбирая семейные вещицы, я обнаружила небольшую деревянную шкатулку. Внутри был аккуратно сложенный американский флаг – такой, какие вручают вдовам солдат. Также в шкатулке была фотография мамы – она одной рукой обнимала какого-то незнакомого мужчину, а у нее на коленях сидел младенец. На обороте фотографии была подпись: «Мама, папа, Присцилла». Я обнаружила семейную тайну.

Я почувствовала себя преданной и побежала к маме, она была в гостях неподалеку. Уже через несколько минут я рыдала в ее объятиях, а она успокаивала меня, объясняя, что, когда мне было шесть месяцев, мой родной отец, лейтенант Джеймс Вагнер, красавец, пилот ВМС, погиб в крушении самолета, когда возвращался домой отдохнуть. Через два с половиной года мама вышла замуж за Пола Болье, который меня удочерил и любил меня как родную.

Маме было трудно сохранять мое открытие в тайне от других детей. Она боялась, что наши близкие отношения от этого пострадают, хотя, когда об этом узнали все, наши чувства друг к другу совершенно не изменились. Мама отдала мне золотой медальон, который отец когда-то подарил ей. Я ценила и берегла этот медальон, много лет его носила, думая об отце, который погиб героем. В трудные моменты и часы одиночества он был моим ангелом-хранителем.

В конце года меня номинировали как школьную королеву. Это было мое знакомство с политикой и соперничеством, и мне было особенно тяжело, потому что я выдвигалась против Пэм Разерфорд, моей лучшей подруги.

У нас обеих были менеджеры кампаний, которые всем нас представляли, когда мы ходили от дома к дому, знакомясь с соседями. Мой менеджер пытался уговорить каждого проголосовать за меня и пожертвовать хотя бы пару монеток в школьный фонд. Побеждал кандидат, собравший больше денег. Я была уверена, что эта гонка оставит неприятный след на моей дружбе с Пэм – дружба была для меня важнее победы. Я даже думала отказаться от участия, но чувствовала, что не могу подвести родителей и ребят, которые меня поддерживали. Пока мама искала мне подходящее платье для коронации, папа неустанно напоминал, что нужно написать благодарственную речь. А я все время это откладывала, уверенная, что проиграю.

Был последний день кампании, когда вдруг поползли слухи, что бабушка с дедушкой Пэм поддержали ее кандидатуру стодолларовой купюрой. Мои родители очень расстроились – у них не было таких денег, а даже если бы они были, это шло вразрез с принципами нашей семьи.

В тот вечер, когда должны были объявить победительницу, я была одета с иголочки, в новом бирюзовом тюлевом платье с открытыми плечами, но кожа от него так чесалась, что мне не терпелось раздеться. Я сидела рядом с Пэм на помосте в нашем огромном актовом зале. Я видела родителей и их счастливые, уверенные лица, и была уверена, что их ждет разочарование. На помост вышла школьная директриса.

– Итак, – сказала она, сделав паузу, чтобы нагнать саспенса. – Настал момент, которого вы все так долго ждали… кульминация месяца предвыборной кампании наших прекрасных кандидатов, Присциллы Болье… – Все взгляды обратились ко мне. Я покраснела и взглянула на Пэм. – …и Пэм Разерфорд.

На одну напряженную секунду наши взгляды встретились.

– Новая королева средней школы Дэл-Вэлли… – Зазвучала барабанная дробь. – …Присцилла Болье.

Зал взорвался аплодисментами. Я была в шоке. Меня пригласили на сцену озвучить свою речь, но никакой речи у меня не было. Поскольку я была абсолютно уверена в поражении, я даже не пыталась ничего подготовить. Дрожа, я поднялась на подиум и оглядела битком набитый зал. Видела я лишь лицо папы, на котором росло разочарование – он понял, что мне нечего сказать. Когда я наконец заговорила, я попросила прощения.

– Дамы и господа, простите меня, – прошептала я. – Я не готова произнести речь, поскольку я не была готова к победе. Но большое спасибо, что проголосовали за меня. Я буду делать все, что в моих силах. – Тут я посмотрела на папу. – Прости меня, папа.

Я очень удивилась, когда зрители великодушно мне похлопали, но мне все еще предстояло услышать папины слова: «А я тебе говорил».

Победа была горькой – она действительно наложила отпечаток на нашу некогда близкую дружбу с Пэм. Но для меня эта корона символизировала прекрасное, незнакомое мне чувство – принятие.

Только-только обретенный покой вскоре был нарушен, когда папа объявил, что его переводят на службу в Висбаден в ФРГ.

Я была разбита. Германия была на другом конце света. Ко мне тут же вернулись все прежние страхи. Я сразу подумала: как же я буду без друзей? Я пошла с этим к маме; она посочувствовала мне, но напомнила, что мы – часть военно-вооруженных сил и что переезды – неизбежная часть нашей жизни.

Когда я закончила среднюю школу, а мама родила малыша Джеффа, мы попрощались с соседями и близкими друзьями. Все обещали звонить и писать письма, но я помнила прежние обещания и знала, что писем и звонков не будет. Моя подруга Энджела шутливым тоном сообщила, что Элвис сейчас находится на службе в Бад-Наухайме в ФРГ.

– Представляешь? Ты будешь в одной стране с Элвисом Пресли, – сказала она.

Мы взяли карту и увидели, что Бад-Наухайм находится недалеко от Висбадена.

– Я туда еду как раз с ним познакомиться, – сказала я в ответ.

Мы посмеялись, обнялись и распрощались.

Казалось, что пятнадцатичасовой перелет в ФРГ будет длиться вечность, но мы наконец-то прибыли в прекрасный старый город Висбаден, штаб военно-воздушных сил США в Европе. Мы заселились в отель «Хелена», огромное достойное здание на главной улице. Через три месяца жить в отеле стало слишком дорого, и мы взялись за поиски съемной квартиры.

К счастью, нам удалось найти большую квартиру в старом здании, построенном задолго до Первой мировой войны. Вскоре после переезда мы заметили, что остальные квартиры вокруг снимали одинокие девушки. Эти фроляйн весь день расхаживали в халатиках и неглиже, а по вечерам роскошно наряжались. Немного подучив немецкий, мы поняли, что, хоть это нигде не афишировалось, мы жили в борделе.

Переехать мы никак не могли – жить было попросту негде, – но нахождение там не помогло мне привыкнуть к новой жизни. С одной стороны, я была изолирована от других американских семей, с другой – мне мешал языковой барьер. Я привыкла часто менять школы, но другая страна – это совсем другие проблемы, главная из которых состояла в том, что я не могла поделиться собственными мыслями. Мне начинало казаться, что моя жизнь совершенно остановилась.

Начался сентябрь, вместо с ним началась школа. И снова я была новенькой. Не популярной и уверенной, как в Дэле.

В Висбадене было местечко под названием «Орлиный клуб», куда ходили американские семьи на службе, чтобы перекусить и развлечься. Клуб находился в пешей доступности от нашего пансиона и, как стало ясно позже, оказался для меня важным открытием. Каждый день после школы я ходила туда, чтобы перекусить чем-то вкусным, послушать музыку из музыкального автомата и написать пару писем друзьям в родном Остине, рассказать, как я по ним скучаю. Утирая ручьи слез, я все карманные деньги на неделю тратила у автомата, включая песни, популярные дома, в Штатах, – Venus Фрэнки Авалона и All I Have to Do Is Dream братьев Эверли.

Одним теплым летним днем я отдыхала там с братом, Доном, как вдруг заметила, что на меня смотрит красивый мужчина, немного за двадцать. Я уже видела раньше, что он на меня посматривает, но никогда не обращала на него внимания. Но на этот раз он встал и подошел ко мне. Он представился Карри Грантом и спросил, как меня зовут.

– Присцилла Болье, – сказала я, тут же заподозрив неладное – все-таки он был намного старше меня.

Он спросил, из какого я штата, хорошо ли мне в Германии, нравится ли мне Элвис Пресли.

– Конечно, – со смехом ответила я. – Кому же он не нравится?

– Мы с ним хорошие друзья. Мы с женой часто ходим к нему в гости. Что скажешь, может, как-нибудь к нам присоединишься?

Неготовая к такому внезапному предложению, я только еще больше в нем усомнилась и стала вести себя еще сдержаннее. Я сказала, что мне нужно спросить разрешения у родителей. В течение следующих двух недель Карри познакомился с моими родителями, и папа проверил его данные. Оказалось, что Карри тоже служил в военно-воздушных силах, и мой папа даже знал его командира. Это растопило лед между ними. Карри убедил папу, что я буду в сопровождении приличных взрослых людей во время встречи с Элвисом, жившим не на базе, а в съемном доме в Бан-Наухайме.

В назначенный вечер я перекопала весь свой шкаф, пытаясь подобрать подобающий наряд. Ничто не казалось мне достаточно нарядным для знакомства с Элвисом Пресли. В конце концов я остановилась на сине-белом платье в матросском стиле, белых носочках и белых туфлях. Изучив себя в зеркале, я заключила, что выгляжу симпатично, но, поскольку мне было всего четырнадцать, я не думала, что произведу какое-то впечатление на Элвиса.

Наконец часы пробили восемь, и за мной приехали Карри Грант и его красивая жена Кэрол. Я была очень взволнована и промолчала почти все сорок пять минут, что мы ехали в машине. Мы въехали в маленький городок Бан-Наухайм, с узенькими мощеными улочками и простенькими старомодными домами; я вертела головой, пытаясь разглядеть огромное поместье – таким я воображала жилище Элвиса. Однако Карри подъехал к обыкновенному трехэтажному дому, окруженному белым заборчиком.

На воротах висела табличка на немецком: «АВТОГРАФЫ ТОЛЬКО С 7 ДО 8 ВЕЧЕРА». Сейчас было уже позже восьми, но рядом все равно стояла группа милых немецких девушек в ожидании. Когда я спросила Карри о них, он объяснил, что у дома всегда собирались группы фанатов, надеющихся хоть краем глаза увидеть Элвиса.

Я прошла за Карри через ворота по короткой дорожке прямо к входной двери. Нас встретил Вернон Пресли, отец Элвиса, высокий, седой, привлекательный мужчина; он провел нас по длинному коридору в гостиную, из которой доносился голос Бренды Ли через граммофон – она пела Sweet Nothin's.

Простая, почти скучная гостиная была наполнена людьми, но Элвиса я увидела сразу. Он был даже красивее, чем по телевизору, выглядел моложе и более ранимо с короткой солдатской стрижкой. Он был в простой одежде, ярко-красном свитере и бежевых штанах, он сидел, закинув ногу на подлокотник огромного кресло, в котором было слишком много набивки, а с его губ свисала сигара.

Карри повел меня к нему, и Элвис, заметив нас, встал и улыбнулся.

– Так, – сказал он. – Что это тут у нас?

Я ничего не сказала. Я не могла говорить. Просто смотрела на него.

– Элвис, – сказал Карри. – Это Присцилла Болье. Та девочка, про которую я тебе рассказывал.

Мы пожали руки, и он сказал:

– Привет, я Элвис Пресли.

Но после этого повисла тишина – до тех пор, пока он не пригласил меня сесть рядом с ним. Карри куда-то отошел.

– Ну что, – сказал Элвис. – Ходишь в школу?

– Да.

– Ты, наверное, в старших классах, да?

Я покраснела и промолчала – мне не хотелось говорить, что я всего лишь в девятом классе.

– Ну? – повторил он.

– В девятом.

Элвис нахмурился.

– Что «в девятом»?

– Классе, – прошептала я.

– А, в девятом классе, – сказал он и рассмеялся. – Так ты совсем еще малышка.

– Спасибо, – холодно сказала я. Никто не имел права так мне говорить, даже Элвис Пресли.

– Что ж, похоже, у девочки есть когти, – со смехом сказал он, развеселенный моей реакцией. Он улыбнулся мне своей очаровательной улыбкой, и все мое недовольство мигом улетучилось.

Мы еще немного поговорили ни о чем. Затем Элвис встал, подошел к пианино и уселся за него. В комнате тут же повисла тишина. Все взгляды обратились на Элвиса, а он начал играть, чтобы нас развеселить.

Он спел Rags to Riches и Are You Lonesome Tonight?, а затем, вместе с друзьями, End of the Rainbow. Еще он спародировал Джерри Ли Льюиса¹, так ударяя по клавишам, что стакан воды, который он поставил на пианино, начал подскакивать к краю. Когда Элвис поймал стакан, не прекращая играть и не упуская ни одной ноты, все засмеялись и захлопали. Кроме меня. Я нервничала. Я оглядела комнату и увидела на стене огромный, в реальный размер, плакат с полуголой Брижит Бардо. Она была последней, кого мне хотелось увидеть – с ее пышной фигурой, пухлыми губами и дикой гривой растрепанных волос. Задумавшись о вкусе Элвиса и его типаже, я почувствовала себя совсем юной и неуместной.

Я перевела взгляд и увидела, что Элвис пытается привлечь мое внимание. Я заметила, что чем меньше я реагировала, тем больше он пел для меня – только для меня. Было трудно поверить, что Элвису Пресли хочется произвести на меня впечатление.

Чуть позже он попросил меня подойти на кухню, где представил меня своей бабушке, Минни Мэй Пресли, которая стояла у плиты и жарила огромную порцию бекона. Когда мы сели за стол, я сказала Элвису, что не голодна. Я так нервничала, что кусок в горло не лез.

– Я уже давно не встречал девчонок из Штатов, – сказал Элвис, принявшись уплетать первый из пяти огромных сэндвичей с беконом, щедро политых горчицей. – Кого сейчас молодежь слушает?

Я рассмеялась.

– Шутишь, что ли? Все слушают тебя.

Элвис как будто мне не поверил. Он задал мне много вопросов о Фабиане и Рики Нельсоне. Сказал, что беспокоится о том, как фанаты будут его воспринимать, когда он вернется в Америку. После отъезда он не снимался в кино, не появлялся на публике, хоть у него и было пять хитов, записанных еще до отъезда.

Казалось, что мы только-только начали разговор, когда ко мне вдруг подошел Карри и указал на свои часы. Я так не хотела, чтобы этот момент настал; вечер пролетел слишком быстро. Я будто только что приехала, а меня уже увозили. Мы с Элвисом только начали узнавать друг друга. Я чувствовала себя Золушкой – понимая, что, как только пробьют часы, все волшебство исчезнет. К моему удивлению, Элвис спросил Карри, могу ли я задержаться. Когда Карри объяснил, как они договорились с папой, Элвис между делом предложил мне прийти к нему еще раз. Хоть мне и хотелось этого больше всего на свете, я не могла поверить, что это на самом деле произойдет.

По дороге назад стоял такой туман, что до дома я добралась только к двум часам ночи. Родители не ложились до моего прихода; они хотели знать все подробности вечера, и я рассказала, что Элвис вел себя как джентльмен, что он смешно шутил и развлекал друзей весь вечер и что я замечательно провела время.

1.Джерри Ли Льюис (1935–2022) – американский певец, пианист, композитор, один из основоположников и ведущих исполнителей рок-н-ролла. (Прим. ред.)