Kitobni o'qish: «Спаси моего сына»

– Дань, а давай собаку заведём, а?

Мы с мужем мчимся по трассе на дачу. Кругом безлюдно и тихо. В окно долетает весенний ветерок. На душе спокойствие, а в мыслях – тысяча планов на то, как будет строиться наша дальнейшая жизнь.

Я вообще часто фантазирую и строю всякие замки из песка. И кажется, что все мечты воплотятся в жизнь.

– Не, не заведём. Ты же лося какого-нибудь захочешь, – разбивает в пух и прах мои надежды на домашнюю скотинку Даниил.

– Ну лабрадора, может… или корги. Знаешь, корги, они вроде как большие, а вроде нет, – пытаюсь я отстоять право решить хоть что-то.

– Не знаю, – цедит Даня и сосредотачивается на дороге.

Я же именно сейчас понимаю, почему завела этот разговор. Меня явно тревожит то, каким молчаливым стал муж в последнее время. Как подолгу сидит, уставившись в одну точку, и мне кажется, что он от меня что-то скрывает. Банально до невозможности, знаю… Порой хочет сказать, но как будто передумывает.

– У тебя случилось что-то? – спрашиваю как можно спокойнее, чуть повернувшись к мужу.

– С чего ты взяла?

– С того, какой ты.

– А какой я?

– Ну, не знаю. – Чуть пожимаю плечами. – Угрюмый…

– Нормальный я.

Он сцепляет челюсти, на скулах начинают играть желваки. Не люблю, когда всё так. Когда каждое слово, как клещами тянешь.

– Ладно. Нормальный, значит, нормальный.

Теперь уже моя очередь просто взять и отвернуться к окну. И стать подчёркнуто холодной. С Даней это всегда срабатывает безотказно. Он тут же озадачивается тем, что со мной случилось. Иногда от этого смешно и грустно одновременно.

Мы с мужем прожили вместе десять лет. Он меня взял девчонкой-несмышлёнышем, когда мне едва стукнуло восемнадцать. До сих пор говорит, что влюбился без памяти, а я… я же по нему с ума сходить начала едва ли не с первого взгляда.

Наша жизнь была полной чашей, но было и то, что омрачало счастливые будни – ребёнок. Вернее, его отсутствие. Я и о собаке заговорила от какой-то тоски бабской, когда хочется излить всё, что есть, хоть на кого-то.

«Всё у нас будет. Тебе ещё и тридцати нет. Родим ещё детей», – заверял Даня, а я ему верила.

Конечно, родим. Когда и он сам до этого дозреет, а не только мои материнские инстинкты.

– Воздух – бомбовый! – восхищаюсь, едва выходя из машины, стоит только мужу припарковать наш кроссовер во дворе дачи.

Всегда удивлялась этому контрасту. Здесь казалось, что каждый вдох – как глоток. Будто кислород можно пить.

– Бомбовый, да, – рассеянно откликается Даня и начинает вытаскивать пакеты с продуктами из машины. – Иди дом отпирай, – командует мне.

Уже в коридоре пахнет так, что на душе становится хорошо. Деревенский аромат, нет, совсем не тот, что может долететь сюда с близлежащей фермы. Просто дом, знакомый с детства… Где всё родное, близкое и настоящее.

Здесь можно надеть старые шорты и растянутую футболку, выйти босиком, спуститься с ветхого крыльца и погрузить ступни в мягкую влажную от росы траву. Здесь я кайфую, хоть десять мне лет, хоть двадцать восемь.

– Продукты раскидаешь?

Даня ставит пакеты на пол кухни, смотрит на меня. Хмурится, и сейчас особенно остро хочется подойти к нему, обнять, прижаться. Уткнуться носом в изгиб шеи, вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат его кожи… и просто стоять так.

– Раскидаю, – говорю вместо этого, начиная разбирать пакеты.

Не проходит и минуты, как слышу настороженное:

– Соф… случилось что-то?

Приходится отвернуться, чтобы скрыть улыбку. Ну почему мужики порой такие идиоты? Наверное, это вопрос вопросов для множества женщин. И наверное, мы с ними слишком разные, чтобы ответ удовлетворил обе стороны.

– Ничего не случилось.

Важно произнести эти слова совершенно спокойно и с ледяным оттенком. Отсчитать несколько мгновений, чтобы по прошествии их почувствовать на плечах сильные руки мужа.

Он разворачивает меня лицом к себе и пристально смотрит.

– Говори, что случилось.

Ну вот как здесь не сорваться и не рассказать о том, что именно меня тревожит? Удерживает только понимание, что в этом случае Даня снова закроется, и как бы я ни скакала вокруг, ничего из него не вытащишь.

– Да ничего не случилось, я же сказала. Печку давай топить.

Высвободившись из его рук, я начинаю растапливать печь, предварительно запихнув внутрь несколько брикетов. Чувствую на себе пристальный взгляд мужа, но делаю вид, что ничего не замечаю.

– Как разгорится – подбросишь? А я пока ужин приготовлю, – говорю Даниилу, распрямляясь и отряхивая руки.

– Окей, – отвечает он, и я отправляюсь к простой газовой плите, чтобы сообразить хоть что-то удобоваримое на ужин.

В эту ночь Даня берет меня как-то особо яростно. Как будто мы с ним вновь вернулись в прошлое, где стали молодыми, лет двадцати от силы. Можно позволить себе все – в том числе и покричать так, чтобы не разбудить соседей.

– Кайфово, когда ночи белые, – говорит муж, откинувшись на подушку.

Я льну к его влажной от пота груди, пытаюсь выровнять сбившееся дыхание. Втягиваю жадно аромат от айкоса… Чёрная смородина, мягкие клубы дыма.

– Да, очень кайфово, – бормочу едва слышно и проваливаюсь в сон.

Мне снится ребенок. Маленький мальчик стоит и тянет ко мне руки. Кажется, есть общие черты с Даней, но я понимаю, что это не наш сын. Чувствую это нутром, напоминаю себе, что это всего лишь сон.

– Сооооо… Соооооо…

Твою мать! Он же имя моё хочет произнести, а у него ничего не получается. Резко распахнув глаза, сажусь на постели. Рядом недовольно ворочается Даня.

– Случилось что? – спрашивает хрипло.

– Нет, всё нормально. Я встану, на улицу выйду.

– Давай.

Он снова засыпает, я же накидываю на себя длинную толстовку и, сунув ноги в тапки, выхожу из дома. Меня не оставляет какое-то странное чувство. Как будто стою на пороге того открытия, которое мне совсем не понравится.

Иногда муж в шутку называет меня ведьмой, потому что я вижу вещие сны. Но это всё такая ерунда, на которую лишь можно махнуть рукой. Просто порой моё внутреннее чутьё выдаёт что-то, что впоследствии сбывается.

Прикрываю глаза – перед ними снова образ того мальчишки. Вроде и на Даню похож, но это не он. Я же досконально помню, как муж выглядит на детских фотографиях.

Ладно, с этим разберёмся. Скорее всего, подсознание так отреагировало на мысли о ребёнке.

Жадно втягиваю свежий воздух и иду на кухню, чтобы заварить себе кофе. Даня будет спать до полудня, а это значит, у меня есть много времени, чтобы побыть наедине с собой.

– Дань, слушай… сон мне один покоя не даёт, – говорю мужу, когда возвращаемся в город.

Вроде за последнее время Даниил стал более спокойным, хотя, нет-нет, да и зависал на чём-то своём. Но добиться от него ответа на вопрос: «Что случилось?» – не получалось.

– Опять вещий? – улыбается он, отточенным жестом беря айкос и вставляя в него стик. Вторая рука уверенно сжимает руль, но при этом вся поза мужа кажется обманчиво-расслабленной.

– Не знаю. Ума не приложу. Уже дважды во сне парня видела.

– Мне начинать ревновать? – хмыкает Даня.

– Да нет. Парню лет пять-шесть. Смешной такой. На тебя похож.

Машина виляет в сторону. Резко, без каких-то на то причин. Ойкаю и хватаюсь за ручку на дверце, удивлённо смотрю на мужа.

– Кошка… показалось, что кошка.

Мои брови помимо воли сходятся на переносице. Теперь от спокойного вида Дани нет и следа. Он жадно затягивается, теперь уже впивается в руль так, что белеют костяшки пальцев.

– Дань… ты меня пугаешь, правда… Я не понимаю, что творится.

– Ничего не творится. Я же сказал – думал, что кошка на дорогу выбежит.

Некоторое время мы едем в полном молчании. Я кошусь на мужа, он – смотрит прямо перед собой, и понять по его виду хоть что-то невозможно.

– Что за мальчик это? Что во сне происходит? – наконец сдавленным голосом спрашивает он у меня.

Вновь смотрю на него с подозрением, но начинаю рассказывать:

– Да вроде ничего особенного. Руки ко мне тянет. Имя пытается сказать, но выходит только «Сооооо, Соооо». У меня мурашки каждый раз как вспомню.

– Понятно. А что за ребёнок, не знаешь?

– Неа. Понятия не имею. На нашего не похож. Ну, в смысле, короче…

Не знаю, как пояснить. У нас ведь детей нет, так что откуда я могу знать, похож ли он на нашего – ума не приложу. Просто чувствую это и всё.

– И не ты это в детстве. Но вот снится и всё.

Отмахиваюсь и улыбаюсь через силу. Даю понять, чтобы не брал в голову. Это просто сработавшее подсознание, которое на что-то реагирует вот такими сновидениями. Больше ничего.

Мы добираемся до дома в полной тишине. А потом происходит странное – Даня, вынув сумки и дотащив их до квартиры, вдруг обращается ко мне:

– Сонь, я отъеду по делам, окей? – спрашивает настолько внезапно, что я замираю соляным столпом.

Вроде утром ещё собирались пару комедий посмотреть, суши на ужин заказать.

– У нас вроде планы были, Верниковский. И ты куда вообще собрался?

Ладно бы ему кто позвонил – приятели или коллеги – я бы может и не заподозрила неладное. Но вот так… внезапно.

– Потом расскажу. Это срочно. Я скоро.

И он просто уходит. Быстро, как будто важнее нарисовавшихся из ниоткуда дел нет ничего на свете. Моя рука сама тянется к телефону, чтобы набрать номер Дани, потребовать ответа, но всё то же проклятое ожидание чего-то страшного не даёт мне этого сделать.

Как позже оказывается – зря.

– Со-о-о-онь, я у тебя бутеры стащу из холодильника? – спрашивает моя лучшая подруга Юлька.

Мы с ней вместе с первого класса, и она для меня – лучший психолог и заодно психотерапевт, хотя соответствующего образования у неё нет.

– Да чего ты спрашиваешь? Бери, конечно.

Я отвечаю рассеянно, всё это время безуспешно пытаясь дозвониться до мужа.

«Абонент – не абонент», – вот, что слышу раз за разом, и меня обуревают разные чувства. От жуткой тревоги до безумной злости. А вкупе всё это – ну просто хоть сейчас стреляйся.

– Так и не взял трубку?

Юлька жуёт бутерброд, я приземляюсь напротив подруги. Если бы её сейчас не было рядом, наверное, я просто бы сошла с ума.

– Неа. Ума не приложу, куда свалил.

– И раньше такого ведь не было?

Качаю головой. Кому, как ни Юльке, известно, что у нас было с Даней до этого момента. Определённо – никаких подобных побегов.

– Понятно. Мужики иногда выдают, ты же понимаешь.

– У этого есть какая-то причина.

– Да кто ж спорит? – передёргивает плечами подруга. – Поэтому готовься – будет серьёзный разговор.

Это я понимаю и так. Хотя бы просто вставлю мозг благоверному, чтобы больше он подобного не вытворял.

– Ладно, давай хоть кинцо какое-нибудь посмотрим, – говорю Юльке и та согласно кивает.

Я успеваю задремать, свернувшись калачиком на полу возле дивана. Подруга тоже сопит рядом. Мы так и не досмотрели какое-то жутко интересное кино. Но сейчас у меня мысли совсем не об этом. Даже во сне слышу всё то же самое: «Сооооо… Соооооо»… Только теперь рядом с этим самым мальчишкой стоит мой муж.

– Юлька!

Вскакиваю и сонно оглядываюсь, не сразу понимая, где именно нахожусь.

– Что? – хрипло выдыхает она, тоже подрываясь следом за мной.

– А! Это Даня!

В замке поворачивается ключ. Я машинально смотрю на часы на стене – половина двенадцатого. Чёрт! Он никогда не приезжал так поздно, не предупредив заранее, что задержится.

Вскочив, несусь в прихожую. Верниковский уже вошёл и теперь стаскивает обувь. На меня не смотрит, хотя я отчаянно пытаюсь поймать его взгляд. Моё сердце колотится с такой силой, что вот-вот проломит грудную клетку.

– Да-а-ань! – зову тихо, и едва ли не отшатываюсь, стоит только мужу повернуться и посмотреть на меня.

Он бледный, грудь тяжело поднимается и опускается. Мне становится окончательно не по себе. Что же случилось? У него обнаружили неоперабельный рак четвёртой стадии? Даня понял, что наши отношения себя изжили и хочет уйти? Что, чёрт бы всё побрал, происходит? Почему я, прожив с ним столько лет, не имею права на то, чтобы услышать правду, какой бы она ни была?

– Юля в гостях? – глухо произносит муж, и моя подруга тут же откликается:

– Да, но я уже ухожу.

Она смотрит на меня вопросительно, я быстро киваю в ответ, давая понять, что ей сейчас действительно лучше уехать.

Юлька быстро одевается, обменивается со мной ничего не значащими дежурными фразами и выходит из квартиры. Мы остаёмся наедине с Даней. Страх лишь множится, сердце ускоряет свой бег, хотя, казалось бы, куда больше?

Пока Верниковский моет руки, я иду на кухню. Быстро водружаю на плиту кастрюлю с водой, включаю конфорку. Мне кажется, если я стану воспроизводить отточенные движения – ничего не случится.

Так просто сделать вид, что прячешься. И так больно потом оказывается падение из своего убежища.

– Я сейчас ужин сделаю, – бормочу, когда муж заходит на кухню.

Садится за стол, складывает руки на нём и опускает голову.

– Я не голоден, – откликается тихо, и я застываю, занеся руку над несколькими пачками макарон.

– Понятно.

Сажусь напротив и пристально смотрю на мужа. Хочу знать, что случилось. Хочу понимать, как мне существовать рядом с этим человеком, который сейчас кажется настолько незнакомым.

И замираю, стоит только Дане вскинуть на меня взгляд.

В нем столько боли. Столько странной, ни на что непохожей тьмы. Никогда не видела ничего подобного – как будто демоны напали на Верниковского и утащили его в свой ад.

– Говори, – хрипло умоляю. – Говори уже, что произошло…

Совсем не того, что отвечает Даня, я жду. Совсем не это готова услышать.

Чуть откинувшись назад и сложив руки на груди, муж смотрит на меня и говорит:

– Соф… я прошу сейчас не для себя. Прошу за маленького мальчика. – Он делает паузу, поджимает губы, будто передумал в последний момент.

Маленького мальчика… того самого, который мне снится? Но кто это? Как я вообще с ним связана. А потом Даня шепчет три слова, после которых вся моя жизнь, до этого момента казавшаяся выстроенной и устоявшейся, падает в бездну:

– Спаси моего сына.

Что?

От ужаса таращу глаза на Верниковского. Это что – шутка такая? Какой, к чёрту, сын? У нас нет детей, если он не помнит!

Нервно хихикаю, но Даня серьёзен. Смотрит на меня так, что мне кажется, будто кожу заживо содрали. Осознание, что наша семья именно в этот момент летит в тартарары – убивает. Но я уже знаю – всё никогда не будет прежним.

– Спасти… кого? – глухо отзываюсь в ответ.

Мой голос кажется мне чужим. Это не я сейчас говорю с Даниилом. Это какая-то другая женщина, способная взять себя в руки и произнести эти слова.

– Спаси моего сына. Он пропал.

Трясу головой и закрываю глаза. Надежда на то, что в первый раз мне просто послышалось, тает, словно лёд в бокале виски. Вот только эффекта анестезии от алкоголя – нет.

– Спасти… твоего сына?

– Да.

Господи! Господи, за что мне всё это?

Вода в кастрюле на плите начинает кипеть. От бурлящей поверхности идёт пар.

И, кажется, именно такой пар и затуманивает мой мозг, иначе как объяснить себе тот факт, что он превратился в желе, я не знаю.

– Верниковский, давай сделаем так, – говорю чуть истерично.

Даниил смотрит на меня так странно, что у меня по спине мурашки толпами бегут. Никогда не видела такого его взгляда.

– Как?

– Я просто создам видимость, что не заметила твоего отбытия, а ты – сделаешь вид, что не говорил мне подобных слов. Идёт?

Мой голос дрожит. Срывается с губ хриплыми короткими звуками, в которых мало что можно понять.

– Соф… помоги найти сына.

– Да какого к чёрту сына?!

Не выдержав, я вскакиваю на ноги и, схватив солонку, кидаюсь ею в мужа.

Какого, чёрт бы всё побрал, сына? Откуда? Что за хрень он вообще несёт?

– Моего, Сонь… у меня всё это время семья вторая была.

На мгновение я застываю. Это не может быть правдой. Вот то, что сейчас так спокойно произнёс муж, просто не может быть правдой. Но он начинает говорить – быстро, сбивчиво, как будто боится, что я в любой момент его остановлю и выпру на хрен. Именно это ведь желание сейчас у меня и превалирует.

– Но сейчас всё неважно. Ты же как ведьма иногда – скажешь и всё сбудется. А сейчас Марк пропал. Убежал куда-то и всё. А он ведь маленький такой. Беспомощный. Помоги, Сонь. Любые деньги заплачу.

Всё. Это край. То, что невозможно воспринимать, как нормальность. Даниил перешёл черту. Любые деньги он заплатит! Любые, сука, деньги! А ничего, что мы семья? И бюджет у нас общий?

Господи, какие идиотские мысли, когда твой мужик только что признался, что у него есть вторая семья!

– Уходи, – шепчу из последних сил, желая сейчас лишь того, чтобы Верниковский поднялся и вышел куда подальше. – Уходи!

– Сонь…

Столько всего в этих четырёх буквах, что я сама в шоке.

– УХОДИ!

Я начинаю выпихивать Даню – туда, где прихожая. Прочь из квартиры, подальше с глаз, таких сухих, без слёз, что их печёт изнутри.

– Уходи, уходи, убирайся… убирайся!!!

Я ору и ору, как какая-то долбаная истеричка. Нет времени остановиться, нет желания думать. Так нельзя поступать с теми, кого любишь. Даже если Даня меня просто разыгрывает. Если же нет… это всё. Крах, конец всему… смерть.

Именно это я и ощущаю – желание сдохнуть. Лечь прямо в прихожей, на коврике. Возле двери, которую только что закрыла за мужем. Босым, не успевшим даже надеть обувь.

Рыдание такое неожиданное, вырывается из груди жутким протяжным всхлипом, что я боюсь сама себя.

– Сооооонь! Сонь! Открой!

Даня стучит в дверь, колотит так, что наверняка все соседи уже в курсе нашего скандала. Плевать. Плевать на всё. Мне просто нужно время на то, чтобы сделать вдох. Потому что я уже осознала – Даня не врал. Он действительно всё это время жил на две семьи. И это чудовищное предательство. Его я вряд ли смогу пережить. Да и хочу ли? Пока у меня нет ответа на этот вопрос.

Он уходит через время – не знаю, сколько прошло. Полчаса, час… всё это время колотит в дверь и умоляет впустить. Потом начинает угрожать, потом снова срывается на мольбы.

А потом всё стихает. Именно этого же я и хотела, не так ли? Стояла, прислонившись к стене, надрывно дышала и желала только тишины. А сейчас это молчание испепеляло. Поэтому я не нашла ничего лучше, как снова набрать номер подруги и прохрипеть в трубку:

– Юль… приезжай. Это срочно.

– Вот же козёл! Ну просто слов нет! У меня всё внутри кипит! – в который раз прошлась по Верниковскому Юлька.

– А у меня уже не кипит. Как будто внутри всё выжжено.

– Понимаю…

Я не знала, что там понимает Юля, да и знать, наверное, не хотела. Но мне нужно было, чтобы рядом находился близкий человек. Просто сидел возле меня, просто говорил – что угодно, неважно.

– Слушай, а чего ты к телефону подойти не хочешь? – спросила подруга, когда на экране сотового в который раз высветилось имя Даниила.

Он названивал и названивал мне, но хотя бы не приехал обратно, чтобы перебудить весь подъезд, и то хлеб.

– Не хочу, Юль. Просто не хочу.

– Ну, по телефону бы ему всё высказала, и при встрече не пришлось бы об него руки марать.

Я невесело хмыкнула и покачала головой. Конечно, нам предстояло ещё множество встреч. Хотя бы для того, чтобы пойти и развестись ко всем чертям.

– Мне просто пауза нужна. Когда смогу в себя прийти, конечно, сто раз с ним увидимся и поговорим.

Я уронила голову на руки. Тяжесть пульсировала в висках. Вроде бы и время уже было не детское, но я знала – если лягу, всё равно не засну.

– Так он сына своего тебя просил спасти?

От этих слов внутри всё снова скрутило от жгучей боли. У Верниковского есть сын. Есть сын! Не от меня!

– Да, хотя, я не знаю, что там с ним случилось.

– Понятно. Ну вот же козёл, а!

Тишина опутала, меня снова накрыло волной, схожей с панической атакой.

– Ляг поспи, Юль, – хрипло предложила я, вскидывая голову.

– А ты?

Подруга зевнула. Было ясно, что она сидит со мной только из солидарности. И что хочет спать, в отличие от некоторых.

– А я приберусь здесь и тоже лягу.

Поднявшись из-за стола, я принялась за уборку, отчаянно делая вид, что готова справиться с тем, что сегодня так внезапно на меня навалилось. На деле же, просто делала отточенные механические движения и не понимала, как справиться с тем ужасным вакуумом, что поселился в душе.

– Пойду подремлю, – шепнула Юля. – И если что – сразу же меня буди.

Она ушла, а я поняла одну простую вещь. Как бы ни старалась – уснуть мне в ближайшее время не удастся. Да и боюсь я спать. Снов этих, в которых вновь буду видеть ребенка, но теперь со знанием, кто именно передо мной. Боюсь. И не хочу.

За окном занялся рассвет, когда я всё же задремала. Села в кресло и провалилась в забытьё. И слава всем святым – в этот раз никаких сновидений не было.

Меня будит какой-то странный звук. То ли скрежет, то ли лязг. Подскакиваю в ужасе и озираюсь. Ко мне на кухню заглядывает перепуганная Юлька. Господи, хоть бы Верниковскому не пришло в голову вызвать спасателей с болгаркой, которые сейчас начнут выпиливать нашу дверь.

– Что это? – шепчет подруга.

– Не знаю, – так же тихо откликаюсь и на цыпочках иду в прихожую.

Осторожно смотрю в глазок. Если вдруг сейчас случился зомбиапокалипсис и к нам царапаются мертвецы – это будет, пожалуй, весьма правильной концовкой для моей жизни. Но в коридоре… ничего не видно. Кто-то просто перекрыл мне обзор и скрежещет о металл двери.

Я не выдерживаю. Быстро открываю дверь и, когда распахиваю её, вижу, как от неё отшатывается муж. В его руке – ключ. Только не от нашей квартиры. Им он и водил по двери туда-обратно.

– Сонь… Сонь, не гони только меня. Помоги, – выдыхает, а в голосе столько мольбы и боли, что у меня внутри всё переворачивается.

Рядом со мной – Юлька. Сложила руки на груди и смотрит на Верниковского так, что даже мне от этого взгляда не по себе.

– Ты ничего не хочешь нам объяснить? – громко требует она ответа.

Моя верная подруга, которая даёт сейчас понять, что я не одна. А я стою напротив Дани, смотрю на его осунувшееся лицо, на глаза, в которых столько отчаяния, что хоть вешайся, и понимаю – я ему помогу. Потому что люблю. А потом – прочь. Из моей жизни, из нашего дома. Прочь…

– Заходи, – выдыхаю шёпотом. – Расскажешь, что от меня требуется.

Юля переводит глаза на меня. Смотрит так, словно я её предала. Фыркает, уходит в квартиру. Наверное, за своими вещами. Но с ней мы всё обговорим позже. Сейчас я уже поняла, что помогу… насколько это возможно. И сделаю то, что хоть как-то может ослабить мою боль – узнаю, чем же так провинилась, что меня настолько болезненно предали.

– Ты ведь не собираешься его выслушивать и прощать? – говорит Юля, когда я провожаю её.

– Выслушать – собираюсь, простить – нет.

Говорю это, а у самой горечь во рту. Такая, как будто цианида прямо в глотку налили.

– Понятно.

Вздохнув, подруга прижимает меня к себе. Я слышу, как у неё колотится сердце – и моё вторит ему, выворачивает грудную клетку наизнанку.

– Если что – снова звони. Приеду, помогу, просто побуду рядом.

Отстранившись, киваю. И ругаю себя, на чём свет стоит, когда понимаю – от того, что сейчас Даня здесь, в нашей с ним квартире, внутри появляется облегчение. Даже дышать становится легче. Это такой самообман, такое отсутствие гордости, что от самой себя тошно.

– Ну? – спрашиваю, заходя на кухню, а у самой воздуха в лёгких не хватает.

Сколько раз вот так же заходила сюда, в это сердце дома. Готовила что-то вкусное, ставила тарелку перед мужем. Любовалась им исподтишка… Наверное, так все бабы влюблённые делают. Смотрят на сильные руки, на то, какие красиво очерченные скулы у мужика. И просто кайфуют от этого.

А сейчас Даня какой-то… уменьшившийся, что ли. Сжавшийся, будто удара ждёт.

– С чего начать? – хрипит в ответ.

– С начала давай. Умные люди говорят, что это самое правильное. Или могу вопросы позадавать. У меня их много.

Голос дрожит, но мне уже плевать. Даня ведь знает, что я чувствую. Понимает это. Или ему – плевать тоже?

– Задавай, – кивает в ответ.

Смотреть на мужа невозможно. Отворачиваюсь резко, обхватываю плечи руками. Всё, что угодно, лишь бы только не выть в голос, не орать, не бить посуду. Не показывать, насколько мне больно. Хотя, может, и стоило бы метнуть в Верниковского пару сервизов.

– Давно у тебя вторая… семья?

Хочу говорить спокойно, но выходит как-то жалко. Как будто всхлипываю, а не спрашиваю.

– Я не совсем верно выразился, Сонь. Мы не вместе со Светой.

Господи! Дай мне сил, прошу. Это невозможно слушать.

Невозможно понимать, что ещё вчера ты думала, что знаешь всё о своём муже, а сейчас чувствуешь – рядом с тобой незнакомец. От него льдом позвоночник сковывает. От того, какой взгляд чужой и от слов, которые он произносит.

– Как давно родился… ребёнок?

Я ведь знаю, как его зовут. Но кажется – произнесу это имя и назад пути не будет. Хотя – его и так нет.

Марк. Даня сказал, что его зовут Марк.

– Ему шестой год.

Прекрасно. В тот момент, когда я на крыльях летала и считала себя самой счастливой на свете, мой муж спал с другой женщиной, ждал рождения сына и… дождался.

Он всё это делал за моей спиной. За моей, чёрт побери, спиной! Звонил ей, спрашивал, как дела. Ездил к ним.

Стоп, Соня. Стоп! Нельзя так себя изводить. Ты у себя одна. Второй жизни у тебя не будет. Нельзя… нельзя обо всём этом думать!

– Куда он пропал?

– Я не знаю. Что ты видишь в своих снах?

Усмехнувшись, опускаю голову. Возможно, если бы и у меня был ребёнок, я бы поняла сейчас мужа. Осознала, насколько важен именно он, а не то, что я чувствую. Но у меня нет такой возможности.

– Ничего не вижу особенного. Только ребёнка и как он меня зовёт. Я же говорила.

Передёрнув плечами, пытаюсь перестать злиться. Но ни черта не выходит. Рядом со мной – другой Даня, не мой. Мой бы в первую очередь спросил каково мне. Этот же незнакомый мужик уточняет детали моего сна.

– И больше ничего кругом? Соня, пойми, это очень важно…

Я взрываюсь. Подлетаю к Дане, хватаю его за футболку. Дышу так, словно каждая секунда может стать последней. Вижу, что Верниковский в ужасе. Таращится на меня, дышит надсадно. Что, чёрт побери, он сейчас чувствует? Что у него на душе? Как хочется, чтобы муж ощущал хотя бы часть того, что разрывает меня изнутри!

– Тебе это важно? – сипло шепчу, приближая лицо к лицу Даниила. – Тебе важно только это?

Меня сейчас разрывает изнутри толпа демонов. Толпа сраных чужеродных демонов, с которыми столкнулась впервые, а муж расспрашивает меня о чёртовом сне?

– Сонь, нет… нет! Понимаешь? Нет!

Он хватает меня за запястья, притягивает к себе, понуждает упасть к нему на колени. Вжимается в меня, а сам воет. Так надсадно, глухо… жутко.

– Я в кошмаре… в кошмаре всё это время.

Господи, как же хочется взвыть в ответ. Взмолиться, чтобы это всё завершилось.

Он в кошмаре… и я это реально чувствую. Только сама в кошмаре неменьшем.

– Я больше ничего не вижу.

Эти слова удаётся произнести относительно спокойно. Высвобождаюсь и поднимаюсь на ноги. Вновь отхожу к окну. Взгляд туда, за призрачную преграду, сейчас кажется мне спасительным. Там жизнь, там куда-то спешат люди. Там всё иначе, чем в моей грёбаной судьбе.

– Хочу знать обстоятельства того, как у тебя появилась вторая семья.

Развернувшись к Дане, скрещиваю руки на груди. Знаю, что имею полное право на это знание. Пусть расскажет, почему меня предал.

Муж морщится, но не спорит. Не начинает вновь меня заверять, что это никакая не семья, и что всё это случайно вышло.

– Мы поссорились тогда. Крупно. Я уехал, ты помнить должна.

Конечно, я помню. Когда влюблена до чёртиков, любая ссора – как выжженное на коже клеймо.

– Летом? – уточняю хрипло.

– Да… в самом начале.

Это и вправду была одна из самых крупных наших спор. Она приходит на ум первой, когда сопоставляю возраст ребёнка, прибавив к нему девять месяцев. Только это ни черта не оправдывает Даниила.

– Дальше…

– В Красносельское за вискарём смотался. Выпил. Сам за руль. Помнишь же, что в Питер поехал? – Киваю, а у самой тот вечер перед глазами проносится. Я ведь уверена была, что он к матери своей отправился, о чём назавтра и сказал. – Я девку на дороге подобрал. Как всё закрутилось, не помню уже.

Он так и сказал – девку. Разве не видел сейчас, как мне каждое его слово под кожу впивается? Разве не ощущал?

– Закрутилось? Надолго?

Не понимаю, как мне эти слова из себя выдавить удаётся. Но мне важно это знать. Почему – сама осознать не могу.

– Нет. Разово. Я и секс тот толком не помню.

Господи, как же больно. Даже сейчас, зная, что всё случилось годы назад – как же отвратно.

– Дальше…

– Потом она меня нашла.

– Телефон ей свой оставил? – выходит насмешливо.

Особенно от того, что начинаю продумывать – если бы эта самая Света не залетела, рассказал бы мне обо всём Даня? Конечно, нет. Нет, дура! Он и сейчас тебе сообщает всё только потому, что его сын пропал. Его, не ваш. Не тот, которого ты ему родить хотела.

– По номерам машины узнала, – глухо отвечает Даня.

И я не выдерживаю – разражаюсь неистовым хохотом. Какая же продуманная барышня, ну надо же.

– А то, что пацан твой – ты, я надеюсь, узнал? Ну, так, на всякий случай.

Ядовитые слова и самой мне кажутся мерзкими. И внутри вдруг неправильное рождается – росток маленький, но крепкий, особенно когда вспоминаю, как малыш этот ко мне ручки тянет и пытается позвать.

Так быть не должно. Это не мой сын. Не мои плоть и кровь. У него мать имеется, а мне бы, по-хорошему, вообще всё это к чёрту послать.

– Узнал. Тест сдал. Он мой.

Всё. Этого мне более чем достаточно. Уже не так важен сам факт измены, как тот факт, что всё это время Верниковский жил второй жизнью. Даже мыслить не хочу о том, что он делал, куда ездил, с кем созванивался и о чём думал.

– Хорошо, я всё поняла.

Сделав глубокий вдох, я направляюсь к выходу из квартиры. По-хорошему, именно Верниковскому здесь не место, но я сейчас чувствую, что готова сбежать. Просто выйти в никуда и пойти, ни о чём не думая.

– Так ты поможешь? – говорит Даня, оказываясь рядом через четверть минуты, кажущейся мне мгновением.

– Ничем помочь не смогу. Я не ведьма, Дань, – разворачиваюсь к мужу с горькими словами на губах. – Даже жаль, что не ведьма. Прокляла бы тебя навечно.

В глазах Верниковского вновь столько боли, что мне, может быть, стало бы жутко, но у меня самой внутри – выжженная пустыня. Как бы нелепо ни произошла эта измена, которую он обрисовал, – она имеет место быть. И её последствия – в первую очередь. А может, он вообще мне соврал, и всё это время жил на два дома. Сейчас это уже не проверить, наверное, да и не хочу я этого.

– Значит, не спасёшь его? – выдыхает Верниковский снова.

Неужели и впрямь верит в то, что я могу предпринять хоть что-то? Неужели настолько в отчаянии?

– Да не могу я его спасти! Не могу, пойми! В МЧС позвони, волонтёров собери, с девкой своей его ищите. А сейчас убирайся!

– Я уже всё сделал. Два дня его нет. И никто ничего не знает. Ищут, но…