Kitobni o'qish: «Мадемуазель к Адриану»

Пролог.

На дворе стояла ранняя осень. Деревья и травы в городе ещё не успели позолотиться, а Мадемуазель – исчерпать ресурс, в котором пребывают все люди после радостей летней поры. Ей было почти двадцать два, как и всегда в сентябре она ждала дня, который отмерит ещё один год её жизни, и была сосредоточена на том, что предстояло сделать, впрочем не успев ещё совсем погрузиться в быстрину повседневных событий, дебютом которой ещё со школы служило наступление осени, когда пришло письмо. Его письмо.

В век мессенджеров и социальных сетей бумажные письма были для Мадемуазель чем-то почти столь же диковинным, как чёрно-белые фото конца девятнадцатого – начала двадцатого веков. Ей приходилось посылать открытки из других городов в качестве сувениров, но писать и получать письма… От руки… Едва бросив взгляд на конверт, она узнала последовательно сначала почерк, и лишь после – имя отправителя. Мадемуазель была потрясена. Она этого не ждала и не могла предвидеть. Ей казалось, всё между ними давно закончилось. Откровенно говоря, закончилось даже не начавшись. Хотя бы потому, что он был старше. Потому что познакомившись, они были не в тех отношениях, чтобы смотреть друг на друга, как равные. Потому что она, даже будучи девушкой-подростком и благоговея перед ним, никогда не забывала, что он её учитель. Мадемуазель слышала истории о том, как школьницы и студентки влюблялись в преподавателей, но знала, что это не то, что она может принять. И он тоже. В этом отношении они мыслили одинаково. И хотя он был для неё больше чем учителем, а она для него вероятно – больше чем ученицей, ни один из них не переходил грань. Они даже не обсуждали это, просто чувствовали интуитивно и держали дистанцию, оберегая взаимный интерес и доверие, а ещё – границы друг друга.

Он… Мадемуазель не раз поражалась тому, насколько легче ей было держаться с ним, чем с кем бы то ни было из сверстников. Хотя бы потому, что будучи старше, он не обладал качеством неосознанной жестокости, свойственной некоторым юным взрослым, и в то же время был достаточно близок по возрасту, чтобы она не чувствовала неловкости. Он был из тех интересных собеседников, кто мог покорить её воображение, но

его манера держать себя не обманывала её ощущением вседозволенности. Друг… Кумир… Учитель… Последнее было основой, из которой возникла и развилась их ментальная связь, и оно же было ограничением. Это был баланс и, как следствие, тон их общения неуловимо колебался между тёплым дружеским и сдержанным деловым, так что мог бежать любых упрёков в непозволительной фамильярности. Саму мысль об этом Мадемуазель неизменно находила отвратительной.

И вот теперь письмо. Оно лежало перед ней на деревянной поверхности секретера и не оставляло вопросов о том, чьей рукой было написано. Почти механическим движением её тонкие длинные пальцы вскрыли конверт, извлекли листы… Он… Они виделись в последний раз, когда ей было восемнадцать. Мадемуазель тогда закончила школу, Адриан – уезжал в другой город. Она ещё помнила, его прощальную улыбку – дружескую, любезную, без намёка на грусть и помнила тяжесть в собственной груди. Уже в тот момент она начала скучать по нему и уже тогда, даже будучи наивной школьницей понимала – они не увидятся. Несмотря невидимую границу личных убеждений и принципов, пока они были рядом, они были близки, но когда между ними возникло физическое расстояние, близость должна была навсегда погибнуть. Мадемуазель была в этом уверена. Ей не хватало их бесед, не хватало его присутствия, но ей в голову не приходило его искать, даже в пресловутом Instagram. С учётом обстоятельств, расставание было неизбежно, в то время как договорённости о встрече или продолжении общения между ними не существовало. Он должен был её забыть, этого она ожидала и приняла, как данность, но нет… Прошло четыре года, и он написал ей письмо в два листа рукописного текста – почти анахронизм в их век. Она узнала его стиль, безошибочно знакомый. Он отчасти обучил её этому стилю. Неповторимому стилю его письма.

Закончив чтение, Мадемуазель бросила листы на секретер. Побарабанила пальцами по дереву. Пока он был её учителем, а она – его ученицей, они никогда не писали друг другу. Единственным способом общения были слова, сказанные лицом к лицу, не считая рукописей, которые он давал ей читать и её сочинений. После прочтения они обменивались впечатлениями, находя друг с другом много общего, но могло ли это сработать теперь? Теперь, когда между ними не стояло ничего, кроме километров дорог? Мадемуазель в этом сомневалась, но не сомневалась в другом – она напишет ответ.

Бросив взгляд в окно, молодая женщина взяла в руки телефон, и направилась на кухню, на ходу набрасывая в заметках эскиз будущего письма. В уюте этой комнаты лучше думалось, и кроме того следовало поберечь бумагу, прежде чем она окончательно сформулирует свою мысль. Солнце уже опустилось за горизонт, когда позже Мадемуазель отставила в сторону чашку с чаем и вернулась к себе, чтобы перенести теперь уже законченное письмо на бумагу.

Когда она писала, перед её глазами как и четыре года назад стояло его лицо. Как если бы они встретились снова.

Глава 1 Сердце Льва (Lionheart)

Суббота, 17 сентября, кухня, кресло у окна. Время: 16:52.

Дорогой Адриан,

очень рада получить от вас письмо. Никогда в жизни мне не писали писем в том виде, в каком они существовали до появления электронной почты, и в этом смысле ваша весточка – сюрприз и восхитительное открытие. Время не изменило вас, словно по старой привычке вы вновь открываете мне нечто с чем я не знакома, и я счастлива приобрести этот опыт в общении с вами. Ещё одна деталь, над которой разлука оказалась не властна – вы спрашиваете о чём я думаю. Не о том, чем я занимаюсь, не о том как идут мои дела, но обо мне самой. Как это похоже на вас, мой друг, и какое удовольствие найти в вас эту константу! Ведь всё же иногда приятно осознавать, что в людях, с их бешеным темпом жизни и нескончаемой борьбой между «хочу» и «должен» в их светлых (или не очень) головах остаётся что-то неизменное, не так ли?

Но, вы спрашиваете о чём я думаю? В данный момент о чашке чая и шоколаде с мятой, о коте, который разрешил мне примоститься рядом с ним в кресле, из которого я пишу к вам, и как и все мы о ближайшем обозримом будущем (о завтрашнем дне то есть). Представляю как изогнулись сейчас ваши брови: «И она пишет мне об этой чепухе?» – подумаете вы, искренне недоумевая, о возмутительном расточительстве, с которым я трачу слова на подобные мелочи, и место в одной из бесконечного числа моих заметок. Спешу вас успокоить, мой друг, это всего лишь введение! И хотя под моим боком почивает исключительное чудо, чьи зелёные глаза невозможно прочитать, а мысли о завтра преследуют меня неизменно, всё же в моей голове есть нечто более существенное для целого письма к вам.

Мой дорогой друг, с вашего позволения, я перенесу вас в летний день, о котором в последнее время вспоминаю особенно часто. Это был один из множества солнечных дней, какие случаются в конце июля и тот самый великолепный период времени, когда я по большей части была предоставлена самой себе и потому могла позволить всё, чего мне не доставало в периоды напряжённой деятельности, а конкретно – чтение. Моё лето – время лёгких произведений, к счастью не требующих интенсивного корпения над каждым прочитанным словом. Иначе говоря, в тот день я была поглощена чтением любовного романа. Как это часто бывает в таких случаях, я находилась в восхитительном состоянии страстного нетерпения, и потому когда передо мной встала перспектива провести два дня в пустом доме, я не была напугана. Это место я хорошо знала, так как оно являлось семейным гнездом моей тёти Лу, и у меня не было оснований для беспокойства. Заняв свой ум хитросплетением романтического сюжета, я ожидала, когда Лу и её семья вернутся из путешествия, с тем чтобы вместе с ней и моей двоюродной сестрой Илзе совершить поездку в санаторий, которую мы ждали с весны.

Таким образом, я оказалась наедине с собой, с книгой и шаловливым котом, с которым мы делили спальню, а иногда пространство на большой двуспальной кровати в гостевой. Погрузившись в книгу, я не замечала окружающего, отвлекаясь только на то, чтобы приготовить нехитрый обед, завтрак или ужин и выйти на улицу, чтобы затем устроиться в плетёном подвесном кресле-качалке. Будьте уверены, я не страдала от одиночества: находиться наедине с собой никогда не было проблемой, у меня была музыка, служившая неизменной спутницей моих туров заядлого книгочея и маленькое пушистое чудо, необыкновенно чувствительное к ласке.

И всё же, по мере того, как шло время, я ощутила то, чего никогда не находила в этом уютном доме прежде. Входя в безмолвные комнаты, чтобы открыть окна; обедая в кухне-гостиной, оставленной в таком порядке, что казавшейся нетронутой; видя перед собой садовые качели, с которых было снято сидение, я почувствовала… Пустоту. Пустоту, которая казалось была ещё одним присутствующим в доме, которая звенела тишиной и являлась просторными опустевшими комнатами. Пустоту, окружившую меня, словно кокон, потому что на кухне не заваривала чай Лу, за столом не сидели Илзе и Эме (ещё одна из моих кузин), а на улице не жарил шашлык дядя Рубен. Без них дом казался большим и гулким, как каменный храм, опустевшим, ждущим, когда его наполнят голосами, смехом и человеческим теплом. Моего присутствия не могло хватить, чтобы вернуть этим стенам их живое родственное настроение, ощущение уюта, душевности, теплоты, которыми они были пронизаны столько, сколько я их знаю. Окружавшая меня атмосфера неуловимо изменилась: существуя рядом с этой пустотой я острее почувствовала простор здания, и вместе с тем его неприспособленность к такому малому числу жильцов как двое (я и кот). Это был семейный дом. Люди жившие в нём и отношения связывавшие их, оживляли и украшали его, наполняли теплом и придавали притягательность, очарование.

К вечеру я ощутила тоску. Как бы я ни была увлечена книгой (а я была увлечена) пустоту невозможно было не замечать и не чувствовать, и это пробудило меланхолию, которой я не чувствовала по приезде. Что могло мне помочь? Как это часто бывало, сильные переживания обратили моё внимание к нескончаемому источнику эмоций – к музыке. Я была очень восприимчива ко всему, что слышала и часто находила упоение в проявлениях композиторского таланта. Пустота вокруг требовала особого наполнения, что заставило меня обратиться к привычному занятию – к поиску новых композиций, в частности современной инструментальной музыки. Методом проб и ошибок я стала перебирать альбомы композиторов, которых знала, и это натолкнуло меня на один из альбомов пианиста Стефана Моккио. Заняв себя тем, чтобы заварить чай, я включила воспроизведение, но не использовала наушники, позволив звуку отражаться от поверхности кухонной столешницы и свободно разливаться в пространстве.

И вот тогда мне повезло. Наполняя свою чашку, я услышала, как звуки фортепиано наполнили комнату так, словно стремились пронестись через неё решительным шагом. Я тогда подумала, что под эту музыку можно убеждать, настолько она была выразительна. В ней слышались уверенность, упорство в достижении цели, благородство, присущие человеку настолько сильному, что ему не нужно прибегать к грубой силе, чтобы добиться своего. Мелодия была пронизана светом, теплом, надеждой настолько полно, что не оставила места пустоте и тишине. Пространство вокруг меня как будто потеплело, наполнилась эмоциями и жизнью. Услышав первые ноты, я уже поняла, что сохраню эту мелодию, потому что она подошла к моему сердцу, как ключ к замку. Автор назвал её Lionheart – сердце льва, и сравнил с доблестным рыцарем, стоящим на защите добра и справедливости. Именно такой я её и почувствовала в тот июльский вечер. Рыцарем, который защитил меня от пустоты большого дома и тоски по любимым людям.

Вот такие мысли мой, друг! Надеюсь, вас не сморило сном студента, вынужденного полтора часа внимать содержательной и, увы, монотонной речи профессора? Нет? Вы, возможно, один из немногих, кому хватило бы терпения дойти до конца, учитывая нелюбовь современных людей к длинным текстам без иллюстраций. Это одна из тех вещей, которая в своё время нас сблизила, но кроме этого, я уверена, что вы прочувствовали все нюансы пустоты большого дома и силу сердца льва. Надеюсь, что мой рассказ оправдал «существенность» которой я наделила его, и что я сумела вас занять.

Жду ответного письма, всегда ваша и т.д.

25 сентября, берег моря.

Солнце клонилось к горизонту. Сентябрь был на исходе, и ветер с моря сделался особенно холодным, но Адриана давно это не смущало. За прошедшие четыре года он привык к капризам балтийских ветров и под их натиском чувствовал себя вполне комфортно. Расстелив на песке пёстрый шерстяной плед, он устроился на берегу, запахнув на груди воротник пальто и теперь молча наблюдал за шотландским вислоухим котом по кличке Граф – экстравагантным подарком его младшей сестры Анжелики на его двадцать восьмой день рождения. Отправляясь по вечерам гулять вдоль берега, Адриан с первого дня стал брать котёнка с собой, так что теперь, двухлетний представитель кошачьей аристократии не мог обходиться без этих прогулок в той же степени, что и его хозяин.

Сейчас Граф был занят тем, что гонял по мелкому песку гладкий чёрный камешек – один из тех двух, которые Адриан когда-то подобрал на берегу в Алуште, и теперь носил с собой, часто перебирая пальцами. Оба камня стали чем-то вроде общего талисмана, и в такие моменты, как этот, мало что могло отвлечь шотландца от его занятия. Адриан был абсолютно спокоен на этот счёт, и наконец мог заняться другим делом. Письмом которое жгло его карман весь сегодняшний день, пока он преподавал в школе и занимался проверкой заданий своих учеников. Оно пришло утром, и едва увидев конверт, он сразу узнал её почерк.

Мадемуазель…

Всё началось с того, что ему попал в руки один из его дневников. Он вёл их нерегулярно, но когда делал запись, она содержала в себе что-то, что он хотел запомнить. На той странице, которая попалась ему на глаза, оказались строчки, написанные в день его отъезда и потому вызвавшие острое любопытство. Насколько всё изменилось за четыре года? Он прочёл:

«Иду, волоча за собой кота и багаж, погружаюсь в гул людских голосов и удивляюсь своему спокойствию. Расставание с жизнью в этом городе, в который я приехал почти семь лет назад не трогает меня. Возможно потому, что я всегда знал, что это место – лишь перевалочный пункт в моей жизни. Приезжая, я предвидел, что когда-нибудь уеду и был прав. Несмотря на широкий круг знакомств, сегодня я не оставляю здесь причины, которая вынудила бы меня остаться.

Прошёл через рамку. Спешу к выходу на перрон и вдруг понимаю, что лгу себе. И нечего удивляться скребущемуся беспокойству! Моё решение по-прежнему не вызывает у меня сомнений, но я осознаю, что есть здесь человек, по которому я буду скучать. Сильно. Мы простились всего неделю назад, это вышло так легко, что я почти не почувствовал печали от расставания. Как такое возможно? Несмотря на юный возраст, она та, кто способен понять. Это одна из тех черт, которые меня в ней изумляют. Мадемуазель… Я назвал её так в шутку, случайно поймав на произнесённом вслух ругательстве. Не могу вспоминать без улыбки степень её смущения в тот момент. Она искренне считала это чем-то чрезвычайно постыдным, тем более, что я был её учителем. Наивная, застенчивая девушка-ребёнок, в которой я обнаружил сначала способность глубоко чувствовать и говорить об этом, а позже – утончённость вкуса и пытливость ума. За те два года, что я знал её, мы стали наверное друзьями. Во всяком случае общаться с ней было на удивление легко. Бывали моменты, когда я переставал чувствовать, что говорю со школьницей. Она ко многому относится серьёзно и очень вдумчива, так что остаётся лишь удивляться, к каким выводам способен её ум.