Kitobni o'qish: «Долгая дорога домой»

Пол Андерсон

Shrift:

Poul Anderson

BRAIN WAVE

PLANET OF NO RETURN (QUESTION AND ANSWER)

THE LONG WAY HOME

Печатается с разрешения литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg

Школа перевода В. Баканова, 2022

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

Пол Андерсон (1926–2001) – американский писатель-фантаст, лауреат 8 «Хьюго», 4 «Небьюла», 6 «Прометеев», а также других премий. Чрезвычайно плодовитый писатель – 7 десятков романов, множество повестей и рассказов, – он выдавал по 2–3 книги в год, причем область его творческих интересов практически безгранична: НФ, авантюрные романы и детективы, переводы и переработки скандинавских саг.

Физик по образованию, Андерсон в своих произведениях также обращается к истории, социологии, антропологии. Приключения в космосе и странствия во времени, «оживление» мифов и альтернативная история, сочетающие авантюрные перипетии сюжета с тонкими размышлениями о судьбах человечества…

Волна разума

Глава 1

Ловушка захлопнулась на заходе солнца. В красном закатном свете кролик колотился о ее стенки, пока страх, оцепенение и боль не взяли свое, после чего забился в угол, вздрагивая в такт трепыханиям собственного сердца. Взошла луна и сверкнула ледяным блеском в больших кроличьих глазах. Зверек посмотрел в сторону притаившегося в тени леса.

Зрение кролика плохо фокусировалось на близких предметах, однако через некоторое время его взгляд остановился на входе в ловушку. Когда он влез внутрь, дверца упала, с тех пор он только и делал, что до крови бился о деревянные стенки. Теперь же, продираясь сквозь неестественный белый туман лунного света, кролик постепенно извлек из памяти образ падающей заслонки и слабо пискнул от ужаса. Дверца была прямо перед носом – твердая и зловещая, она отделяла кролика от дыхания леса, но он помнил, что раньше-то она была поднята и лишь потом со стуком опустилась. Эта двойственность между «раньше» и «сейчас» никогда прежде не посещала его разум.

Луна поднялась выше, прокладывая путь по небу, полному звезд. Заухала сова, кролик застыл, когда над головой прошелестели ее крылья. В голосе совы звучали страх и замешательство с нотками неожиданной боли. Сова улетела, кролика снова окружали лишь мелкие шорохи и ночные запахи. Он долго сидел и смотрел на дверцу, вспоминая, как та упала и отрезала путь к отступлению.

Луна тоже начала падать – на восточный край бледнеющего небосвода. Кролик даже немного по-кроличьи всплакнул. Рассвет или скорее наметившийся во мраке светлый туман обозначил решетку дверцы на фоне серых деревьев. В нижней части решетки обнаружилась перекладина.

Медленно, очень медленно кролик подобрался к самому выходу. Отнявшая свободу штуковина заставила его отпрянуть. От нее воняло человеком. Он тронул ее носом, ощущая мордочкой холод и росу. Дверца не сдвинулась с места. Но ведь раньше-то она двигалась!

Кролик сжался, уперся лопатками в перекладину. Поднапрягся, надавил снизу вверх – деревяшка дрогнула. Зверек задышал быстро и отрывисто, дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы. Еще одна попытка… Заслонка по желобкам поехала вверх, и кролик выскочил на волю.

На мгновение он в ужасе замер. Глаза слепил свет заходящей луны. Дверца со стуком опустилась на прежнее место. Кролик повернулся и припустил в лес.

* * *

Арчи Брок припозднился, корчуя пни в сороковом секторе северной делянки. Мистер Россман хотел, чтобы работу закончили к среде и начали распашку нового поля. Если Арчи уложится в срок, мистер Россман обещал заплатить сверх нормы. Брок захватил с собой ужин и продолжал работать дотемна. А закончив работу, двинулся домой пешком – джип или пикап ему не доверяли.

Он даже не заметил усталости, хотя все мышцы ныли – сейчас бы большую кружку холодного пива. К проселку с обеих сторон подступал темный лес, отбрасывающий длинные тени на белесую под светом луны пыль. Стрекотали сверчки, где-то один раз ухнула сова. Надо бы взять ружье и подстрелить ее, пока не перетаскала всех цыплят. Мистер Россман не возражал против охоты.

Что-то много сегодня приходит на ум всяких мыслей. Обычно Арчи выполнял свою работу бездумно, особенно когда сильно уставал – как сегодня. Может, все дело в луне? То и дело вспоминалась всякая всячина, слова сами по себе возникали в голове, как будто за него их говорил кто-то другой. Он думал о постели и о том, как было бы хорошо возвратиться домой на машине, а не пешком, вот только за рулем он терялся и попадал в переделки. Даже странно, почему так получалось, – вождение машины больше не казалось ему большой премудростью, достаточно запомнить несколько дорожных знаков, смотреть в оба – вот и все дела.

Тишину нарушали только его собственные глухие шаги. Арчи набрал полные легкие прохладного ночного воздуха и, задрав голову, посмотрел на ту часть неба, где не было луны. Какие большие и яркие звезды.

Нахлынуло еще одно воспоминание. Кто-то когда-то сказал ему, что любая звезда – это то же солнце, только расстояние до нее намного дальше. В тот раз он ничего не понял. А что, если правда? Издалека костер тоже кажется точкой, но стоит подойти ближе… Если звезды действительно похожи на солнце, они должны быть страшно далеко.

Спина похолодела. Господи Иисусе! Как далеки эти звезды!

Земля словно уплыла из-под ног, Арчи отчаянно вцепился в крохотный каменный шарик, вращающийся в безбрежной тьме. Над ним пылали и с ревом проносились по небу звезды невероятных размеров – так высоко, что он заскулил от сознания собственного ничтожества.

И бросился наутек.

* * *

Мальчик проснулся рано несмотря на лето, школьные каникулы и на то, что завтрак был еще не скоро. Под лучами утреннего солнца улица и город за окном выглядели очень чистыми и яркими. По улице протарахтел одинокий пикап, к маслобойне прошел мужчина в синей спецовке с обеденным судком в руках. Вокруг царили тишина и покой. Отец мальчика ушел на работу, мать любила, приготовив завтрак, подремать, сестренка тоже еще не поднималась, мальчика в доме никто не беспокоил.

Скоро они с другом пойдут на рыбалку, а до тех ему хотелось поработать над моделью самолета. Он умылся со всем тщанием десятилетнего мальчишки, схватил из хлебницы булочку и вернулся в свою комнату к захламленному столу. Самолет должен был выйти на славу – «Метеор» с баллончиком сжатого углекислого газа вместо двигателя. Но почему-то в это утро модель больше не казалась такой уж классной, как вчера. Эх, если бы приделать к самолету настоящий реактивный двигатель…

Мальчик со вздохом отодвинул неоконченную модель и взял лист бумаги. Он всегда любил играть с цифрами. Один из учителей показал ему алгебраические уравнения. Некоторые одноклассники обзывали его учительским сынком, пока мальчик их не поколотил, но ему действительно было интересно – это тебе не таблицу умножения зубрить. В алгебре цифры и буквы можно заставить что-то делать. По словам учителя, для того, чтобы вырасти и строить космические корабли, нужно знать уйму математики.

Мальчик начертил несколько графиков. Разные уравнения давали разную картинку. Интересно же: x = ky + c — всегда прямая, x² + y² = c – всегда окружность. А что, если сделать один из иксов равным 3, а не 2? Что тогда произойдет с игреком? Раньше это не приходило ему в голову!

Высунув язык, он покрепче ухватил карандаш. Надо подкрасться к иксу и игреку, немножечко поменять один из них, и тогда…

Мальчик почти изобрел дифференциальное исчисление, но тут мама позвала его завтракать.

Глава 2

Все еще распевая во весь голос, Питер Коринф вышел из душа. Шейла жарила яичницу с беконом. Он взъерошил короткие каштановые волосы жены, поцеловал ее в шею, она с улыбкой обернулась.

– Божественно прелестна и готовит как Бог, – похвалил он.

– Ты что, Пит? Ты никогда раньше…

– Не находил нужных слов, – договорил он за нее. – Но это святая правда, дорогая моя.

С довольным вздохом он наклонился над сковородой и втянул ноздрями манящий запах.

– У меня такое чувство, что сегодня один из тех дней, когда все пойдет как по маслу. За мой хюбрис боги, несомненно, натравят на меня Немесиду. И Ату: шалава Герти опять сломается. Но с тобой мне все нипочем.

– Хюбрис, Немесида, Ата… – На чистом лбе Шейлы обозначилась легкая складка. – Ты не первый раз произносишь эти слова, Пит. Что они значат?

Питер зажмурился. За два года после свадьбы он ни капли не разлюбил жену, однако, глядя на нее, ощущал стеснение в сердце. Шейла добра, жизнерадостна, красива и умела хорошо готовить, но совершенно невежественна. Когда к нему в гости приходили друзья, жена тихонько сидела в уголке и не принимала участия в разговорах.

– Зачем тебе знать? – ответил он вопросом на вопрос.

– Просто интересно.

Он прошел в спальню и начал одеваться, приоткрыв деверь, чтобы объяснить жене основы древнегреческой трагедии. Утро выдалось слишком солнечным для разговоров на такую тему, тем не менее Шейла слушала внимательно, изредка задавая вопросы. Когда он вышел, жена, улыбаясь, двинулась ему навстречу.

– Мой дорогой неуклюжий физик, – сказала она. – Среди всех, кого я знала, ты единственный, кто способен надеть костюм сразу после химчистки и выглядеть так, словно чинил в нем машину.

Она поправила галстук мужа и разгладила помятый костюм. Питер запустил пятерню в черные волосы, немедленно придав им прежний растрепанный вид, и присел за столик на кухне. Струя пара из кофейника затуманила стекла очков, он снял их и протер галстуком. Без очков его чистое лицо со сломанным носом выглядело иначе – моложе и ближе к реальному тридцатитрехлетнему возрасту.

– Открытие пришло мне в голову, когда я просыпался, – сообщил он, намазывая тост маслом. – Все-таки подсознание у меня хорошо натаскано.

– Ты нашел решение своей проблемы?

Питер кивнул, он был слишком занят собственными мыслями, чтобы обратить внимание на значимость вопроса. Обычно жена отправляла его на работу, впопад отвечая «да» и «нет» и не особо прислушиваясь к тому, о чем он говорил. Для нее работа мужа представляла собой полнейшую загадку. Ему иногда казалось, что она живет в детском мире, полном малопонятных, зато ярких и необычных вещей.

– Я пытался создать анализатор фазовых шумов для межмолекулярных резонансных связей в кристаллических структурах. Н-да, неважно. Дело в том, что последние несколько недель я пытался рассчитать схему, которая делала бы то, что мне нужно, и зашел в тупик. А сегодня утром проснулся с рабочей идеей в голове. Посмотрим…

Глаза Питера уставились в пространство; он жевал пищу, не ощущая вкуса. Шейла ласково усмехнулась.

– Сегодня я могу задержаться допоздна, – сказал он с порога. – Если новая идея даст желаемый результат, буду торчать на работе до… бог знает, до какого часа. Короче, позвоню.

– Хорошо, милый. Возвращайся с добычей.

Когда муж ушел, Шейла некоторое время стояла, улыбаясь ему вслед. Пит такой… да что там, ей просто повезло! Раньше она не особо задумывалась, какое счастье ей привалило, но сегодняшнее утро было каким-то особенным, полным четкой резкости и прозрачности, как воздух в Западных горах, куда так любил ездить муж.

Напевая вполголоса, Шейла помыла посуду и навела порядок в квартире. Воспоминания пробегали в голове, как кадры кинофильма, – девичьи годы в маленьком пенсильванском городке, бизнес-колледж, переезд в Нью-Йорк несколько лет назад и работа клерком в конторе, принадлежащей друзьям родителей. Господи, как мало она была приспособлена к такой жизни! Одна вечеринка за другой, один бойфренд за другим, все бойкие на язык, порывистые в движениях, напускная крутизна, всезнайство. Среди одетой в дорогие шмотки и оборотистой толпы постоянно приходилось держать ухо востро. Правда, за Пита она выскочила замуж назло Биллу, который обозвал ее дурой, – ну да ладно.

Ей всегда нравился этот спокойный, застенчивый мужчина, и сбежала она к нему от всей прошлой жизни в целом.

Жизнь стала скучной, мысленно сказала она себе, и я этому рада. Размеренная жизнь домохозяйки, никаких выдающихся событий, разве что встречи с друзьями и разговоры под пиво, редкий визит в церковь, пока неверующий Пит дрыхнул поутру, отпуск в Новой Англии или в Скалистых горах, планы в скором времени завести ребенка – чего еще желать? Прежние ее друзья всегда поднимали на смех типичную скуку мещанского прозябания, но, если разобраться, они всего лишь променяли одну рутину с набором броских штампов на другую, попутно потеряв связь с реальностью.

Шейла озадаченно тряхнула головой. Грезить наяву она не привыкла. Собственные мысли казались ей чужими.

Она закончила работу и осмотрелась вокруг. Обычно она немного отдыхала до обеда, читая детективы – единственное чтиво, к которому питала слабость, после этого ездила за покупками, иногда гуляла в парке, встречалась дома или в гостях с подругами, после чего готовила ужин и ждала с работы мужа. Однако сегодня…

Шейла взяла новый детектив, который собиралась прочитать. На мгновение задержала пеструю обложку в руках, оставалось только сесть и приступить к чтению. Вместо этого, покачав головой, она отложила книгу, подошла к переполненному книжному шкафу, взяла с полки любимый Питом потрепанный экземпляр «Лорда Джима» и вернулась в кресло. Когда она вспомнила про обед, полдень давно миновал.

* * *

Коринф встретил Феликса Мандельбаума в спускающемся лифте.

Обычно соседи в многоэтажках Нью-Йорка близкими друзьями не становятся. Выросшая в маленьком городе Шейла настояла на том, чтобы познакомиться хотя бы с жильцами на своем этаже, и Питер был искренне рад, что поддался на уговоры. Жена Феликса Сара была пышнотелой, спокойной, склонной к затворничеству хаусфрау, приятной на вид, но не броской. Ее муж, однако, был сделан совсем из другого теста.

Феликс Мандельбаум родился пятьдесят лет назад в шуме и грязи подпольных потогонных мастерских Нижнего Ист-Сайда. С тех пор жизнь нещадно его пинала, а он весело в ответ отбрыкивался. Кем только ему не приходилось быть: сезонным сборщиком овощей, искусным механиком и даже заграничным агентом УСС¹ во время войны – видимо, пригодилось его знание языков и людей. Параллельно выстраивал карьеру в профсоюзах – от Индустриальных рабочих мира в прошлом до относительно респектабельной нынешней должности, официально – ответственного секретаря местного профсоюза, неофициально – шустрого решалы, имеющего значительный вес в национальном совете. Он перестал быть радикалом еще в двадцатилетнем возрасте. Говорил, что насмотрелся на радикализм изнутри, и этого хватило бы любому вменяемому человеку. Наоборот, Феликс считал себя одним из последних истинных консерваторов. Учился всему сам, но имел обширные познания. По степени приспособленности к жизни Феликс не уступал ни одному человеку в окружении Коринфа – разве что Нату Льюису. Любопытный факт.

– Привет! – поздоровался физик. – Поздновато сегодня.

– Не совсем. – Мандельбаум, как типичный житель Нью-Йорка, говорил жестко, быстро и отрывисто. Это был маленький, жилистый, седой человечек с узловатым лицом, большим носом и пронзительными черными глазами. – Мне приснилась идея, план реорганизации. Поразительно, как до этого никто до сих пор не додумался. Бумаготворчество можно сократить наполовину. С утра рисовал график.

Коринф уныло покачал головой.

– Феликс, ты достаточно прожил, чтобы знать: американцы обожают бумаготворчество и зубами будут держаться за каждую бумажку.

– Ты еще европейцев не видел, – буркнул Мандельбаум.

– Заешь, очень странно, что идея пришла тебе в голову именно сегодня утром. Кстати, напомни потом, чтобы я не забыл спросить о подробностях. Я и сам проснулся с готовым решением проблемы, мучившей меня несколько месяцев.

– Да? – Мандельбаум ухватился за новость, повертел ее в воображаемых руках, обнюхал и отложил в сторону. – Действительно странно.

Значит, не заинтересовался.

Лифт остановился, и приятели разошлись в разные стороны. Коринф по обыкновению отправился на работу подземкой. Свою старую машину он продал, новую так и не купил. В этом городе держать автомобиль не имело смысла. В вагоне стояла непривычная тишина. Люди меньше торопились и грубили, словно пребывали в задумчивости. Коринф, похолодев, взглянул на заголовки газет – неужели началось? – однако газеты не писали ни о чем из ряда вон выходящем, за исключением заметки о собаке, которую посадили на ночь в подвал. Она каким-то образом открыла морозильник, вытащила мясо и дала ему оттаять. Когда за ней пришли, собака лежала довольная с набитым пузом. В остальном все как обычно: боевые действия в разных уголках мира, забастовка, демонстрация коммунистов в Риме, четверо погибших в автокатастрофе – как будто типографские станки задались целью выжать кровь из каждого печатного слова.

Выйдя в Нижнем Манхэттене, Коринф, чуточку хромая, прошел пешком три квартала до Института Россмана. Много лет назад произошел несчастный случай – Питер сломал нос и повредил правое колено, что избавило его от призыва в армию. Хотя, возможно, сыграло роль и то, что сразу же после окончания колледжа его направили в Манхэттенский проект.

Питер поморщился вслед ускользающему воспоминанию. Хиросима и Нагасаки по-прежнему тяжким грузом висели на его совести. Он уволился сразу же после окончания войны. И не только для того, чтобы возобновить учебу, избавиться от бюрократических рогаток и сомнительного ореола таинственности государственного научного работника или выбрать бесцветную, малооплачиваемую университетскую карьеру – он бежал от чувства вины. После увольнения участвовал во всяких акциях – «Ученых-атомщиков», Всемирного движения федералистов, Прогрессивной партии… Размышляя о том, как все они увяли или были преданы, вспоминая стереотипы, которыми, как щитом, закрывались от оскала Советов, очевидного для всех, у кого имелись глаза, он порой задавался вопросом: а в здравом ли уме были все эти левые профессора?

Да вот только, если взять его нынешний уход в академическую науку и политическую апатию с голосованием за сникших демократов – разве это можно назвать сбалансированной позицией? Натан Льюис, честно признававший себя реакционером, заседал в местном комитете республиканцев и слыл бодрым пессимистом, все еще пытающимся что-то спасти. Феликс Мандельбаум, не меньший реалист, чем его партнер по шахматам и мужским разговорам Льюис, выказывал больше надежд и энергии, чем Пит, и даже мечтал о создании настоящей американской Лейбористской партии. На их фоне Питер Коринф совершенно терялся.

А ведь я моложе их обоих!

Он вздохнул. Что с ним происходит? Ниоткуда накатывают мысли, полузабытые воспоминания. Соединяются в цепи, грохочущие в голове. Причем сразу после того, как нашлось решение проблемы.

Последнее соображение вытеснило все остальные.

Институт Россмана, коробка из стекла и бетона, занимал полквартала и сиял среди старых развалюх. Он считался раем для ученых. Одаренные люди любых специальностей стекались сюда со всех уголков страны – не столько ради хорошего заработка, сколько ради возможности беспрепятственно заниматься исследованиями по личному выбору, первоклассного оборудования и отсутствия бюрократизма – болезни, удушающей чистую науку в госучреждениях, промышленности и многих университетах. Конечно, и здесь не обходилось без интриг и демагогии, но было меньше крючкотворства и больше энергии. В разговоре с Мандельбаумом Льюис однажды назвал институт культурным оправданием запроса на существование привилегированного класса.

– Ты думаешь, правительство разрешило бы создать такую контору – а после оставило бы ее без присмотра?

– Брукхейвен как-то живет, – ответил Мандельбаум, однако по его меркам ответ получился слабоватым.

В вестибюле Коринф кивнул девушке в газетном киоске, махнул рукой знакомым, что-то раздраженно пробурчал по поводу медлительности лифта.

– Седьмой, – бросил он не глядя, когда лифт, наконец, прибыл.

– Я помню, доктор Коринф, – улыбнулся лифтер. – Вы у нас проработали… сколько уже? Почти шесть лет, правильно?

Физик растерянно заморгал. Лифтер всегда был для него придатком машины, дальше обмена пустыми любезностями разговоры с ним не заходили. Неожиданно Коринф увидел в лифтере человека – живое, неповторимое существо, в котором билось свое собственное сердце, часть огромной безликой паутины, которая в свою очередь была частью вселенной. С чего, удивился он, я вдруг это подумал?

– Так и есть, шесть лет, – покачал головой лифтер. – Сегодня утром я проснулся и вдруг подумал: ради чего я это делаю? Что мне нужно от жизни помимо работы, пенсии и…

Он сконфуженно замолчал, когда лифт остановился и выпустил пассажира на третьем этаже.

– Я вам завидую. У вас есть цель.

Кабина подошла к седьмому этажу.

– Вы могли бы… э-э… записаться на какой-нибудь вечерний курс, – предложил Коринф.

– Я, пожалуй, так и сделаю, сэр. Вы бы не порекомендовали… А-а, ладно. Не сейчас.

Двери кабины бесшумно закрылись. Коринф направился по твердому мраморному полу к своей лаборатории.

Ему помогали два постоянных сотрудника – Йохансон и Грунвальд, два ретивых парня, вероятно, мечтающие когда-нибудь, как он, стать завлабами. Когда Питер вошел и снял пальто, оба уже были на месте.

– Доброе утро!

– Здрасьте…

– Я тут подумал, Пит, – неожиданно подал голос Грунвальд, когда начальник уже подходил к своему рабочему столу. – Есть одна мыслишка, как сделать, чтобы схема заработала.

– И ты, Брут, – пробормотал Коринф. Он присел на табуретку, согнув пополам длинные ноги. – Валяй.

Придумка Грунвальда оказалась на удивление похожей на его собственную. Грамотный, но обычно молчаливый Йохансон азартно подбрасывал приходившие по ходу мысли. Коринф взял на себя роль арбитра, и через полчаса они исписали несколько листов загадочными электронными терминами.

Россман, возможно, учреждал институт не совсем бескорыстно, однако человек с банковским счетом, как у него, мог себе позволить альтруизм. Чистая наука помогала промышленности. Основатель института сделал состояние на легких металлах – полном производственном цикле от добычи необогащенной руды до выпуска готовой продукции и перекрестных связях с десятками других видов деятельности. Объявив, что практически отошел от дел, он по-прежнему не выпускал бразды правления из своих изящных тонких пальцев. Даже бактериология могла неожиданно принести пользу – не так давно был выполнен проект по добыче нефти из сланцев с помощью бактерий, а работы Коринфа по изучению межкристаллических связей могли пригодиться металлургам. Грунвальд заранее торжествовал, предвкушая, насколько успех повысит их профессиональную репутацию. Еще до обеда они набросали серию дифференциальных уравнений в частных производных, чтобы загрузить их в компьютер в отведенное машинное время, и принялись чертить элементы желаемой схемы.

Зазвонил телефон – Льюис предлагал вместе пообедать.

– Я напал на горячий след, – сказал Коринф. – Лучше попрошу принести наверх сэндвичи.

– Ну, я тоже либо напал на след, либо плыву к водопаду без весла. Пока не уверен, что из двух. Ты бы мне помог, если бы покритиковал мои задумки.

– Хорошо-хорошо. Кафетерий сойдет?

– Если готов набить брюхо всякой дрянью, то да.

Льюис устраивал себе трехчасовые ланчи с вином и скрипками, эту привычку он завел, еще живя в Вене до аншлюса.

– В час устроит? К этому времени батраки уже наедятся.

– Лады. – Коринф повесил трубку и вновь с головой погрузился в спокойную радость работы. Когда он снова взглянул на часы, они показывали полвторого. Выругавшись, он побежал в кафе.

Возвращаясь с подносом, Коринф увидел, что Льюис только-только опускался за столик.

– Судя по твоему ответу, я сообразил, что ты опоздаешь, – сказал тот. – Ты что себе взял? Обычное меню этого кафе? Мыши, утопленные в молоке, филе морского ежа, жареные… ладно, черт с ним.

Льюис отхлебнул кофе и поморщился. На неженку он был не похож: короткая квадратная фигура, сорок восемь лет, немного располневший и полысевший, острый взгляд из-за толстых очков без оправы. Он всегда был душой компании за столом или в салуне. Однако восемь лет, проведенные в Европе, изменят чей хочешь вкус – Льюис оправдывался, что наносит послевоенные визиты в Европу исключительно по гастрономическим соображениям.

– Тебе надо жениться, – заявил Коринф с самодовольством перекованного холостяка.

– Я тоже так думал, когда покончил с моей беспутной молодостью. Но потом… а-а, неважно. Теперь уже поздно.

Льюис принялся кромсать тонкий стейк. Прилагательное «тонкий» он всегда произносил таким тоном, словно оно означало «крохотный» – и, жуя, нахмурился.

– Меня сейчас больше интересует гистологическая сторона биологии.

– Ты говорил, у тебя неприятности…

– В основном с ассистентами. Сегодня все какие-то нервные, а юный Робертс выдвигает идеи безумнее обычного. Ничего, это часть моей работы. Я уже говорил, да? Я изучаю нервные клетки, нейроны. Пытаюсь сохранить их жизнеспособность в различных искусственных средах и установить, как в зависимости от условий изменяются их электрические свойства. Сейчас рассматривал отсеченные участки тканей – по методу Линдберга-Карреля с некоторыми поправками. Все шло хорошо, а сегодня обычная контрольная проверка вдруг дает иной результат. Я проверил образцы – они изменились!

– Гм. – Коринф вскинул брови и некоторое время жевал молча. – Что-нибудь не так с приборами?

– Все, как обычно, за исключением самих клеток. Сдвиг небольшой, но заметный. – Льюис, возбудившись, сбился на скороговорку. – Ты в курсе, как работают нейроны? Как цифровая ЭВМ. Их возбуждает… э-э… раздражитель, он посылает сигнал, после чего нейрон короткое время пребывает в состоянии покоя. Следующий нейрон принимает сигнал, передает его дальше и сам на какое-то время отключается. Ну вот, а сегодня все вверх тормашками. Период покоя сократился на несколько микросекунд и… скажем, вся система реагирует быстрее обычного. Интенсивность сигналов тоже увеличилась.

Коринф быстро прокрутил в голове информацию, потом еще раз – медленнее.

– Похоже, вы на пороге большого открытия.

– Да, но в чем причина? Я же тебе говорю: среда, аппаратура – все такое же, как вчера. Я чуть не рехнулся, пытаясь выяснить, то ли мне подавать заявку на Нобелевку, то ли метод слишком сырой!

Очень медленно, словно его разум отшатывался от смутной догадки, Коринф произнес:

– Как странно, что все это произошло сегодня.

– То есть? – Льюис пристально посмотрел на него.

Коринф рассказал ему о собственных находках.

– Очень странно, – согласился биолог. – И гроз последнее время не было. Озон стимулирует мозг, но мои культуры запечатаны в стеклянных колбах.

В глазах Льюиса мелькнул огонек.

Коринф оглянулся.

– Привет, а вот и Хельга! Интересно, что ее задержало?.. Эй, мы здесь!

Он поднялся и помахал рукой. Хельга Арнульфсен, держа перед собой полный поднос, повернула к их столику и присела на свободное место.

Это была высокая, стройная, красивая женщина, длинные светлые волосы уложены в плотный узел на гордо поднятой голове, однако что-то в ее повадках – равнодушная сила, холодность или неженственная отточенность речи и костюма – нивелировали ее привлекательность. «А Хельга изменилась», – подумал Коринф. После войны он готовился к сдаче докторской в Миннесоте, где она изучала журналистику, и они неплохо проводили время вместе, но он был слишком тяжел на подъем, слишком влюблен в свою работу и другую девушку, чтобы строить на Хельгу какие-то серьезные планы. Потом они переписывались, Коринф добыл ей место секретарши в институте. За два года Хельга дослужилась до должности главного секретаря-референта и хорошо с ней справлялась.

– Ф-фу! Ну и денек! – Женщина пригладила волосы сильной тонкой кистью, устало улыбнулась. – У всех на свете сегодня какие-нибудь проблемы, и все бегут ко мне. «Герти» закатила истерику…

– Да ну? – Во взгляде Коринфа отразилось смятение. Он рассчитывал загрузить свои уравнения в большую вычислительную машину еще до окончания дня. – Что с ней?

– Это только Богу и самой «Герти» известно. Оба не признаются. Алланби сегодня утром проводил проверку программы, получил ошибочный результат. Отклонение не слишком сильное, но достаточно заметное, чтобы подставить ножку любому, кому нужен точный ответ. С утра ковыряется в ней, пытаясь найти неполадку, – пока что безуспешно. А мне приходится перекраивать все графики.

– Очень странно, – пробормотал Льюис.

– Вдобавок разные приборы, особенно в отделах физики и химии, начали сходить с ума. Поляриметр Мерчисона показал погрешность в… ой, не знаю, нечто ужасное вроде одной десятой процента.

– Вот как? – Льюис подался вперед, выдвинув нижнюю челюсть. – Может, не в нейронах дело, а приборы шалят?.. Но не настолько же. Что-то происходит в самих клетках, вот только как это измерить, если все устройства врут?

Он разразился длинным немецким ругательством, однако его глаза по-прежнему горели.

– Много ребят одновременно вдруг разродились смелыми новыми проектами, – продолжала Хельга. – Срочно подавай им большие игрушки вроде центрифуги, у них крышу срывает, когда я прошу их дождаться своей очереди.

– И все это сегодня, да? – Коринф отодвинул десерт и достал сигарету. – Все чудесатее и чудесатее, как говорит Алиса. – Его зрачки расширились, рука со спичкой дрожала мелкой дрожью. – Нат, мне кажется…

– Что это всеобщее явление? – Льюис кивнул, с трудом сдерживая возбуждение. – Не исключено. Следовало бы уточнить.

– О чем вы? – спросила Хельга.

Коринф, пока она ела, объяснил.

Льюис, откинувшись назад и погрузившись в собственные мысли, спокойно пускал клубы дыма.

– Хм, – Хельга постучала по столу длинным ногтем без маникюра. – Интересненько. Значит, все нервные клетки, в том числе клетки нашего мозга, вдруг стали работать быстрее?

– Бери глубже, – поправил Коринф. – Что-то произошло… с чем? Электрохимическими явлениями? Кто знает. Не стоит перескакивать на частности, пока мы не разобрались с главным.

– Верно. – Она тоже достала сигарету и глубоко затянулась. – Мне навскидку приходят в голову несколько вещей, которые стоит проверить, но это по твоей епархии. – Хельга улыбнулась Коринфу ласковой улыбкой, которую приберегала только для близких друзей. – Кстати, как там Шейла?

– А-а, все хорошо. Сама как?

– Нормально.

От ответа веяло апатией.

– Приходи как-нибудь в гости на ужин. – Поддержание вежливой беседы давалось ему с трудом, разум рвался вонзить зубы в новую проблему. – Ты давно у нас не была. Если хочешь, бери нового бойфренда.

1.УСС (Управление стратегических служб) – первая объединенная разведывательная служба США, предшественник ЦРУ.