Kitobni o'qish: «Грибоедовская Москва»
I
Сослуживец мой по Министерству Финансов и по выставке промышленности в Москве (1831 г.), Польского происхождения, и кажется, трагически кончивший жизнь в Висбадене, или Гамбурге, то есть самоубийством, описывал мне в письме из Петербурга прискорбные уличные события при появлении холеры, и переходя в рассказе своем к другим предметам менее печальным, заключал свое описание следующими словами: «mais n'anticipons pas sur le passé». То есть в приблизительном переводе: но не будем забегать вперед в минувшее. Мы очень смеялись этому lapsus пера и логики, Он долго был между нами стереотипною поговоркой. В минувшем времени эти слова и могли казаться забавною обмолвкой. Но в настоящее они получили действительное и едва ли не правильное значение. По крайней мере они часто приходят мне в голову. Наши новейшие сборники о старине нередко забегают вперед, и слишком далеко. В поисках, в наезднических набегах своих они не удерживаются никакими границами, никакими законами приличия в отношении к мертвым, забывая при сей верной оказии и живых. С кладбищем и могилами должно также обращаться осторожно и почтительно. Не подобает, не следует переносить на кладбище всякие слухи и сплетни, подобные тем, которыми пробавляются в салонах живых. Воейков говаривал: с мертвыми церемониться нечего: ими хоть забор городи. К сожалению, у нас случается, что по поводу мертвых городят всякую чепуху, а иногда, если и говорят правду, то такую, которую лучше бы промолчать. Не всякая правда идет в дело и в прок; правда не кстати, не во время неприлично сказанная, не далеко отстоит от лжи: часто смешивается с нею. Хороша историческая истина, когда она просветляет историю, событие или лице: когда старое объясняется, обновляется еще неизданными, неизвестными указаньями, источниками, хранившимися дотоле под спудом. Но к сожалению оно бывает так не всегда. Все, что есть в печи, все на стол мечи. Ройся в уголках, в завалинах, в подвалах и выноси из избы как можно более сора. В печи бывает и то, например сажа, чем не следует убирать обеденный стол. Всякий сор не есть еще святой пепел древности, мало ли что найдется в доме, где живут живые люди, но не все же найденное выставлять на показ и на обнюхиванье, а наши новейшие преподобные Несторы и журналисты тщательно все собирают, переливают в сосуды свои, боясь проронить каплю, упустить из вида малейшую соринку, пылинку, грязинку. Нет сомнения, что возникшая страсть охотиться на полянах и в дремучих лесах старины, дело полезное и похвальное. Нельзя не поблагодарить охотников за их труды и усердное поливание; но и здесь кстати сказать: pas trop de zèle. За неимением в настоящее время свежей и сочной домашней живности, мы только и лакомимся, – по крайней мере я, и как знаю, многие и другие, – что питательною, вкусною добычею, которою нередко почивают нас наши исторические и литературные Нимроды. Но зачем в живую и лакомую пищу впускают они иногда тук и тину: иногда такое, что ни рыба, ни мясо. Повара должны иметь чуткое обоняние, чтобы хорошенько разнюхать все сомнительное. Изыскатели старых материалов должны обладать подобным чутьем, которое в деле письменной стряпни называется тактом, а такта у нас часто и не имеется. Не говорим уже о поварах, которые пожалуй и имели бы достаточно чутья, но для личной наживы подают на стол своим застольникам припасы сомнительные, иногда совершенно негодные, и такою контрабандою портят весь обед. Впрочем, есть и потребители, которым нужна пища с острым душком: их грубое и толстокожее нёбо требует пересола, переквашенья, чего то в роде мертвечины. Искусный повар, образованный в хорошей школе и уважающий достоинство свое, никогда не согласится потворствовать их одичалым аппетитам. В поваренном искусстве есть также свой такт и свой слог, своя вера. Писатель также не должен угождать всем требователям и всем вкусам.
