Kitobni o'qish: «Анархия»

Предисловие и комментарии С. Ю. Нечаева

Серия «Всемирное наследие»

Дизайн серии Виктории Лебедевой

© Нечаев С. Ю., предисловие, комментарии, 2021

© Издательство АСТ, 2021

* * *

Первый русский анархист

Как известно, князь Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921) был русским революционером, философом и публицистом, а также создателем идеологии анархо-коммунизма и одним из самых влиятельных теоретиков анархизма.

По мнению Кропоткина, анархизм происходит из того же революционного протеста, того же людского недовольства, что и социализм. Он писал: «Как и социализм, анархизм родился среди народа». И еще так: «Анархизм представляет собой творческую созидательную силу самого народа, выработавшего учреждения обычного права, чтобы лучше защититься от желающего господствовать над ним меньшинства».

Так уж получилось, что в последнее время в общественное сознание внедрился образ анархиста, неразрывно связанный с террором. Но Кропоткин не был террористом. Более того, у него нет работ, специально посвященных проблеме терроризма. Да, в принципе он не отрицал террор, однако его отношение к целесообразности этой тактики и ее эффективности было довольно сдержанным. И, кстати, борьбу террористов-народовольцев он считал обреченной на неудачу.

Результатом революции Кропоткин видел установление «безгосударственного коммунизма», то есть нового общественного строя в виде вольного федеративного союза самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), и все это должно было быть основано на принципе добровольности и «безначалья».

Предполагалось коллективное ведение производства, коллективное распределение ресурсов и вообще коллективность всего, что относится к экономике, к сфере услуг, а также к человеческим взаимоотношениям.

Будучи высокообразованным человеком, Кропоткин пытался подвести под анархизм научную основу, чтобы аргументированно показать его необходимость.

Выпускник Пажеского корпуса и любимец царского двора, Кропоткин в свое время отказался от блестящей карьеры и поехал в Сибирь, чтобы путешествовать и участвовать в реформах, в которые он тогда еще верил. Разочаровавшись в них и в государстве, он бросил службу и погрузился в науку. А затем он бросил и любимую науку – ради революции и служения народу.

Для Кропоткина анархизм представлялся философией человеческого общества. Метод его познания был основан на едином для всех законе солидарности, взаимной помощи и поддержки. Он стремился доказать, что дарвиновское положение о борьбе за существование следует понимать как борьбу между видами и взаимопомощь внутри видов. Согласно Кропоткину, взаимная помощь и солидарность – это мощные двигатели прогресса.

Кропоткин считал, что «анархисты существовали во все времена истории». Он исследовал взаимопомощь среди племен бушменов и эскимосов, выявил ее роль в создании таких форм человеческого общежития, как род и община. В период Средневековья это были цехи, гильдии и вольные города, а в Новое время – страховые общества, кооперативы, объединения людей по интересам (научные, спортивные и другие общества). В таких человеческих организациях отсутствует какая-либо принудительная власть, а все основано на понимании и увлеченности людей своим делом.

В государстве все иначе. Но, по мнению Кропоткина, совершенно недопустимо отождествлять государство и правительство. Да, государство немыслимо без правительства, но «понятие о государстве подразумевает нечто совершенно другое, чем понятие о правительстве, – оно обнимает собою не только существование власти над обществом, но и сосредоточение управления местною жизнью в одном центре, т. е. территориальную концентрацию, а также сосредоточение многих отправлений общественной жизни в руках немногих». Государство, по словам Кропоткина, «предполагает возникновение совершенно новых отношений между различными членами общества», и весь механизм законодательства и полиции «выработан для того, чтобы подчинить одни классы общества господству других классов». В итоге, рабочий трудится более для государства, чем даже крепостной раб некогда работал на своего господина.

Взять те же налоги – важнейшее средство создания могущества государства. Правительства великолепно знают, что налог «представляет им самый удобный способ создавать большие состояния за счет малых, делать народ бедным и обогащать некоторых, отдавать с большими удобствами крестьянина и рабочего во власть фабриканта и спекулянта, поощрять одну промышленность за счет другой и все вообще промышленности – за счет земледелия и в особенности за счет крестьянина или же всего народа».

По мнению Кропоткина, налог – это «самая удобная для богатых форма, чтобы держать народ в нищете».

Плюс государство создает привилегии и монополии «в пользу некоторых из своих подданных и к невыгоде остальных». По сути, капитал и государство – это два параллельно растущих организма, которые невозможны один без другого, и против которых поэтому нужно всегда бороться вместе. Кропоткин был уверен, что государство никогда не смогло бы приобрести силу и мощь, если бы оно не покровительствовало росту земельного и промышленного капитала. И, конечно же, если бы оно не покровительствовало эксплуатации – сначала племен пастушеских народов, потом земледельческих крестьян и еще позднее промышленных рабочих.

Кропоткин отмечал, что через всю историю цивилизации проходят «два течения, две враждебные традиции». Это традиция власти и традиция свободы. Какое из них выбрать? Ответ Кропоткина на этот вопрос однозначен: «Наш выбор сделан. Мы пристаем к тому течению, которое еще в двенадцатом веке приводило людей к организации, основанной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней».

А под свободой он понимал «возможность действовать, не вводя в обсуждение своих поступков боязни общественного наказания (телесного, или страха голода, или даже боязни порицания, если только оно не исходит от друга)».

И Кропоткин призывал в наступившем двадцатом веке, каков бы ни был новый вид развития, к безгосударственной свободе. Почему к безгосударственной? Да потому, что не должно быть никаких властей, которые навязывают другим свою волю, никакого владычества человека над человеком. Не должно быть «никакой неподвижности в жизни, а вместо того – постоянное движение вперед, то более скорое, то замедленное, как бывает в жизни самой природы».

По мнению Кропоткина, лучшую основу для развития личности представляет собой коммунизм. Он писал: «Анархизм неизбежно ведет к коммунизму, а коммунизм – к анархизму, причем и тот и другой представляют собой не что иное, как выражение одного и того же стремления, преобладающего в современных обществах, – стремления к равенству». Но коммунизм Кропоткина – это был не коммунизм немецких теоретиков-государственников. Это был коммунизм анархический, коммунизм без правительства, коммунизм свободных людей. «Это – синтез, то есть соединение в одно двух целей, преследовавшихся человечеством во все времена: свободы экономической и свободы политической».

Но, говоря о свободе и о развитии личности, Кропоткин имел в виду не тот индивидуализм, который толкает людей на борьбу друг с другом, а «полный расцвет всех способностей человека, высшее развитие всего, что в нем есть оригинального, наибольшую деятельность его ума, чувств и воли». Таков был его идеал, но он прекрасно понимал, что во всей своей полноте это осуществится лишь в более или менее отдаленном будущем.

В данной книге собраны фрагменты различных работ Кропоткина, и характерной чертой всех из них является придание особого значения человеческой личности. По мнению Кропоткина, общество может прийти к процветанию, только учитывая интересы каждого отдельного человека и давая ему свободу самовыражения. Приводя пример империи Александра Македонского, Кропоткин писал: «Водворилось государство, которое начало выжимать жизненные соки цивилизации, пока не настала смерть». И подобных примеров бесчисленное множество.

С другой стороны – сельская община. Там у людей имеется тысяча общих интересов, и свои проблемы люди решают сообща. Аналогична ситуация с гильдиями купцов и цехами ремесленников.

А что же государство?

По мнению Кропоткина, тут возникает неизбежная дилемма: «или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров» (на почве личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения), «или государство раздавит личность и местную жизнь», «принесет с собой войны и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов».

Кропоткин был уверен, что необходимо отвергнуть «владычество человека над человеком, какого бы вида оно ни было», а это значит – необходимо принять принципы анархизма.

По убеждениям Кропоткина, анархия – это не хаос, а свобода личности, мысли, творчества.

Кропоткин был уверен, что общество должно «стремиться установить в своей среде известное гармоническое соответствие – не посредством подчинения всех своих членов какой-нибудь власти, которая считалась бы представительницей всего общества, не попытками установить единообразие, а путем призыва людей к свободному развитию, к свободному почину, к свободной деятельности, к свободному объединению».

И свободу Кропоткин трактовал вовсе не как «осознанную необходимость» (что это за свобода, основанная на принуждении). По его мнению, «свобода есть возможность действовать, не входя в обсуждение своих поступков боязни общественного наказания (телесного, или страха голода, или даже боязни порицания, если только оно не исходит от друга)».

Кропоткин писал:

«Общество зиждется на сознании – хотя бы инстинктивном, – человеческой солидарности, взаимной зависимости людей. Оно зиждется на бессознательном или полуосознанном признании силы, заимствуемой каждым человеком из общей практики взаимопомощи; на тесной зависимости счастья каждой личности от счастья всех».

Ну а что же государство?

Кропоткин приводил такой довод: «Человек существовал уже в течение целых тысячелетий, прежде чем образовались первые государства». Он был убежден, что племена людей жили вполне достойно «званию» человека разумного задолго до первых деспотических государств.

Но, и от этого никуда не деться, в человеческом обществе идет извечная борьба двух течений – «народного и начальнического». В народе постоянно вырабатываются формы взаимопомощи и единения, но этому обязательно мешают люди, стремящиеся к власти, господству над народом, желающие добиться личных привилегий за счет других.

Кстати, сам Кропоткин никогда не претендовал на роль вождя и поводыря «темных масс», несмотря на то, что из всех российских революционеров именно он был не только одним из самых образованных, но и достиг наибольших успехов в научном познании.

Интеллектуальный потенциал Кропоткина был поистине колоссальным. И у этого удивительного князя имела место страстная вера в простой народ. Жажда справедливости не позволяла ему отрешенно мудрствовать, ведя академически бесстрастные изыскания. Каждая его книга, каждая статья – все пронизано его личными убеждениями.

Считается, что в своих философских воззрениях Кропоткин был последователем Огюста Конта и Герберта Спенсера. Он критически относился к метафизике и схоластике, считая, что на смену «отвлеченному философствованию» должен прийти «истинно научный метод». И общественным идеалом Кропоткина, как уже говорилось, был анархический (безгосударственный) коммунизм, в котором революционным путем будет полностью покончено с частной собственностью.

С другой стороны, будучи убежденным противником любой формы государственной власти, Кропоткин не принимал идею диктатуры пролетариата. По его мнению, любая диктатура, любая власть человека над человеком портит даже лучших из людей. И любые формы управления людьми, связанные с подавлением человека, противоречат природе анархизма.

После Февральской революции 74-летний Кропоткин вернулся из вынужденной эмиграции в Россию. Но он был разочарован этой революцией и особенно встречей с российскими анархистами, которых он посчитал грубыми развязными молодыми людьми, взявшими за основу принцип вседозволенности.

Кропоткин слишком долго пробыл за пределами России, и его успели порядком подзабыть. Выросло новое поколение российских анархистов, и они хотели «всего и сразу», не утруждая себя теорией. Тот же Нестор Махно с гордостью заявлял, что он – верный ученик Кропоткина. Однако при встрече с Кропоткиным весной 1918 года у них произошло недопонимание. Махно просил у Кропоткина совета: стоит ли пробраться нелегально на Украину для революционной работы? А Кропоткин ответил: «Этот вопрос связан с большим риском для вашей, товарищ, жизни, и только вы сами можете его разрешить». Но Махно понял это так: возраст ослабил волю и решимость «старика». Махно готов был рисковать своей жизнью и посылать на смерть других, а Кропоткин стоял на иной позиции. Он не раз рисковал своей жизнью, но не смел распоряжаться судьбой кого бы то ни было.

Удивительное дело, анархистские постулаты Кропоткина зарядили революционную среду своей непримиримостью, а его идеи приобрели интерпретацию крайнего индивидуализма воинствующего толка и насильственных проявлений. Но сам Кропоткин не принимал этого, а таким людям, как Махно, более по душе в то время был, например, Троцкий с его кипящими страстями речами.

А. Ф. Керенский предложил Кропоткину войти в состав Временного правительства, но тот отказался, заявив, что не желает участвовать в работе государственного аппарата, становиться его деталью, начальствовать. Он прямо сказал: «Я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным!»

Достаточно быстро Кропоткин разочаровался и в Октябрьском революционном перевороте. При большевиках он обосновался в подмосковном Дмитрове. Там он и умер 8 февраля 1921 года. А до этого он резко критиковал марксистов за теорию государственного социализма и за раскол в Международном товариществе рабочих. Он не менее двух раз лично встречался с В. И. Лениным, и он обвинил его в порождении класса новой бюрократии, развязывании гражданской войны и «красного террора». Кропоткин написал несколько писем Ленину, и в одном из них было сказано:

«Бросаться в красный террор, а тем более брать заложников <…> недостойно социалистической революционной партии и позорно для ее руководителей <…> Открыть эру красного террора – значит признать бессилие революции <…> Полиция не может быть строительницей новой жизни. А между тем она становится теперь верховной властью в каждом городе и деревушке. Куда это ведет Россию? К самой злостной реакции».

Кропоткин писал Ленину, что Россия стала Советской Республикой лишь по имени, что теперь в России правят не Советы, а партийные комитеты, что если такое положение продлится, то само слово «социализм» обратится в проклятье.

В ответ на подобные упреки Ленин, по воспоминанию его секретаря В. Д. Бонч-Бруевича, ответил Кропоткину: «Ну, ничего не поделаешь! Революцию в белых перчатках не сделаешь».

На самом деле Ленин говорил еще более страшные вещи: «Революции в белых перчатках не делаются. Пока нет насилия над массами, нет иного пути к власти. Нужно поощрять энергию и массовидность террора. Массовые обыски. Расстрел за хранение оружия. Беспощадный террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь. Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал. Пусть 90 % русского народа погибнет, лишь бы 10 % дожили до мировой революции».

В апреле 1919 года Кропоткин написал:

«Согласно моему взгляду, попытка построить коммунистическую республику на основе строго централизованного государственного коммунизма под железным законом партийной диктатуры в конце концов потерпит банкротство. На России мы учимся, как нельзя вводить коммунизм даже с народом, который устал от старого режима и не оказывает активного сопротивления экспериментам новых правителей».

И он оказался прав. Это банкротство мы видели своими глазами…

П. А. Кропоткин по праву может считаться последним энциклопедистом – он разбирался во многих областях знаний, и его идеи часто не были поняты современниками. Он своей собственной жизнью доказал верность своих идеалов. У него не было расхождений между интеллектуальной и практической деятельностью, нравственными идеалами и поведением, образом мыслей и образом жизни. Он был твердо убежден: благородных целей можно добиться только благородными средствами. И в этом он актуален и сегодня, так как проблемы, рассматривавшиеся и критиковавшиеся им, никуда не делись. Ведь до сих пор существуют социальная несправедливость, кровавые войны, индустриально-капиталистическая система подавления, подчинение человека неумолимой и не зависящей от него логике рынка и мощной государственной бюрократии.

На все актуальные вопросы, занимающие умы нынешних философов, Кропоткин дал свои ответы. Это заставляет нас более внимательно относиться к его наследию, ведь истину далеко не всегда следует искать в чем-то новом. Иногда ее можно найти в давно забытом прошлом.

Сергей Нечаев

Анархия

1. Современная наука и анархия

I. Происхождение анархии

Два основных течения в обществе: народное и начальническое. – Сродство анархизма с народно-созидательным течением

Анархия, конечно, ведет свое происхождение не от какого-нибудь научного открытия и не от какой-нибудь системы философии. Общественные науки еще очень далеки от того момента, когда они получат ту же степень точности, как физика или химия. И если мы в изучении климата и погоды не достигли еще того, чтобы предсказывать предстоящую погоду за месяц или даже неделю вперед, то было бы нелепо претендовать, что в общественных науках, имеющих дело с явлениями гораздо более сложными, чем ветер и дождь, мы могли бы уже предсказывать научно грядущие события. Не надо забывать тем более, что ученые – такие же люди, как и все другие, и что в большинстве они принадлежат к зажиточным классам и поэтому разделяют все предрассудки этих классов; многие из них даже находятся прямо на службе у государства. Понятно, что не из университетов идет к нам анархизм.

Как и социализм вообще и как всякое другое общественное движение, анархизм родился среди народа, и он сохранит свою жизненность и творческую силу только до тех пор, пока он будет оставаться народным.

Во все времена в человеческих обществах сталкивались в борьбе два враждебных течения. С одной стороны, народ, народные массы вырабатывали в форме обычая множество учреждений, необходимых для того, чтобы сделать жизнь в обществах возможной, – чтобы поддержать мир, улаживать ссоры и оказывать друг другу помощь во всем, что требует соединенных усилий. Родовой быт у дикарей, затем, позднее, сельская община и, еще позднее, промышленная гильдия и средневековые вольные города – республики вечевого строя, которые положили первые основания международного права, – все эти и многие другие учреждения были выработаны не законодателями, а творческим духом самих народных масс.

С другой стороны, во все времена существовали колдуны, маги, вызыватели дождя, оракулы, жрецы. Они были первыми обладателями знания природы и первыми основателями различных религиозных культов (культ солнца, сил природы, предков и т. д.), так же как различных обрядностей, помогавших поддерживать единство союзов между отдельными племенами.

В эти времена первые зачатки изучения природы (астрономия, предсказание погоды, изучение болезней и т. д.) были тесно связаны с различными суевериями, выраженными в различных обрядностях и культах. Все искусства и ремесла имели такое же происхождение и вытекали из изучения и суеверий. И каждое из них имело свои мистические формулы, которые сообщались только посвященным и оставались старательно скрытыми от народных масс.

Рядом с этими первыми представителями науки и религии мы находим также людей, которые, как барды, ирландские брегоны¹, сказители законов у скандинавских народностей и т. д., рассматривались как знатоки и хранители преданий и старых обычаев, к которым все должны были обращаться в случае несогласия и ссор… Они хранили законы в своей памяти (иногда при помощи знаков, которые были зачатками письма), и в случае разногласий к ним обращались как к посредникам.

Наконец, были также временные начальники боевых дружин, владевшие, как предполагалось, колдовскими чарами, при помощи которых они могли обеспечить победу; они владели также тайнами отравления оружия и другими военными секретами.

Эти три категории людей всегда, с незапамятных времен составляли между собой тайные общества, чтобы сохранять и передавать следующему поколению (после долгого и тяжелого периода посвящения) тайны их специальностей; и если иногда они боролись друг с другом, они всегда кончали тем, что приходили к взаимному соглашению. Тогда они сплачивались между собой, вступали в союз и поддерживали друг друга, чтобы господствовать над народом, держать его в повиновении, управлять им – и заставлять его работать на них.

Очевидно, что анархизм представляет собой первое из этих двух течений, то есть творческую созидательную силу самого народа, выработавшего учреждения обычного права, чтобы лучше защититься от желающего господствовать над ним меньшинства. Именно силою народного творчества и народной созидательной деятельности, опирающейся на всю мощь современной науки и техники, анархизм и стремится теперь выработать учреждения, необходимые для обеспечения свободного развития общества, – в противоположность тем, кто возлагает всю свою надежду на законодательство, выработанное правительством, состоящим из меньшинства и захватившим власть над народными массами при помощи суровой жестокой дисциплины.

В этом смысле анархисты и государственники существовали во все времена истории.

Затем во все времена происходило также то, что все учреждения, даже самые лучшие, которые были выработаны первоначально для поддержания равенства, мира и взаимной помощи, со временем застывали, окаменевали, по мере того как они старели и дряхлели. Они теряли свой первоначальный смысл, подпадали под владычество небольшого властолюбивого меньшинства и кончали тем, что становились препятствием для дальнейшего развития общества. Тогда отдельные личности восставали против этих учреждений. Но тогда как одни из этих недовольных, восставая против учреждения, которое, устарев, стало стеснительным, старались видоизменить его в интересах всех, и в особенности низвергнуть чуждую ему власть, которая в конце концов завладела этим учреждением, – другие стремились освободиться от того или иного общественного установления (род, сельская коммуна, гильдия и т. д.) исключительно для того, чтобы стать вне этого учреждения и над ним, – чтобы господствовать над другими членами общества и обогащаться за их счет.

Все реформаторы, политические, религиозные и экономические, принадлежали к первой из этих категорий. И среди них всегда находились такие личности, которые, не дожидаясь того, чтобы все их сограждане или даже меньшинство среди них прониклись теми же взглядами, шли сами вперед и восставали против угнетения – или более-менее многочисленными группами, или совсем одни, если за ними никто не следовал. Таких революционеров мы встречаем во все эпохи истории.

Однако сами революционеры были также двух совершенно различных родов. Одни из них, вполне восставая против власти, выросшей внутри общества, вовсе не стремились уничтожить ее, а желали только завладеть ею сами. На месте власти, устаревшей и ставшей стеснительной, они стремились образовать новую власть, обладателями которой они должны были стать сами, и они обещали, часто вполне чистосердечно, что новая власть будет держать близко к сердцу интересы народа, истинной представительницей которого она явится, – но это обещание позднее неизбежно ими забывалось или нарушалось. Таким образом, между прочим, создалась императорская власть цезарей в Риме, церковная власть в первые века христианства, власть диктаторов в эпоху упадка средневековых городов-республик и так далее. То же течение было использовано для образования в Европе королевской власти в конце феодального периода. Вера в императора-«народника», Цезаря, не угасла еще даже и в наши дни.

Но рядом с этим государственным течением утверждалось также другое течение в такие эпохи пересмотра установленных учреждений. Во все времена, начиная с Древней Греции и до наших дней, появлялись личности и течения мысли и действия, стремившиеся не к замене одной власти другой, а к полному уничтожению власти, завладевшей общественными учреждениями, не создавая вместо нее никакой другой власти. Они провозглашали верховные права личности и народа и стремились освободить народные учреждения от государственных наростов, чтобы иметь возможность дать коллективному народному творчеству полную свободу, чтобы народный гений мог свободно перестроить учреждения взаимной помощи и защиты согласно новым потребностям и новым условиям существования. В городах Древней Греции и особенно в средневековых городах (Флоренция, Псков и т. д.) мы находим много примеров борьбы этого рода.

Мы можем, следовательно, сказать, что всегда существовали якобинцы² и анархисты между реформаторами и революционерами.

В прошлые века происходили даже громадные народные движения, запечатленные анархическим характером. Многие тысячи людей в селах и городах поднимались тогда против государственного принципа, против органов государства и его орудий – судов и законов – и провозглашали верховные права человека. Они отрицали все писаные законы и утверждали, что каждый должен повиноваться лишь голосу своей собственной совести. Они стремились создать, таким образом, общество, основанное на принципах равенства, полной свободы и труда. В христианском движении, начавшемся в Иудее в правление Августа против римского закона, против римского государства и римской тогдашней нравственности (или, вернее, безнравственности), было, без сомнения, много серьезных анархических элементов. Но понемногу оно выродилось в церковное движение, построенное по образцу древнееврейской церкви и самого императорского Рима, – и это, очевидно, убило то, что христианство имело в себе анархического в начале своего существования; оно придало ему римские формы и сделало из него в скором времени главный оплот и поддержку власти, государства, рабства и угнетения. Первые зародыши «оппортунизма», которые были введены в христианство, уже заметны в Евангелиях и в Посланиях Апостолов или, по крайней мере, в тех редакциях этих писаний, которые составляют Новый Завет.

Точно так же в движении анабаптистов³ шестнадцатого века, которое начало и произвело Реформацию, было очень много анархического. Но раздавленное теми из реформаторов, которые под руководством Лютера соединились с принцами и князьями против восставших крестьян, это движение было задавлено ужасными кровавыми расправами над крестьянами и «простонародьем» городов. Тогда правое крыло реформаторов выродилось понемногу и превратилось в тот компромисс со своею совестью и государством, который существует теперь под именем протестантизма.

Итак, подводя вкратце итог сказанному, – анархизм родился из того же протеста, критического и революционного, из которого родился вообще весь социализм. Только некоторые социалисты, дойдя до отрицания капитала и общественного строя, основанного на порабощении труда капиталом, остановились на этом. Они не восстали против того, что составляет, по нашему мнению, истинную силу капитала – государства и его главных оплотов: централизации власти, закона (составленного всегда меньшинством и в пользу меньшинства) и суда, созданных главным образом ради защиты власти и капитала.

Что касается анархизма, то он не останавливается на одной критике этих учреждений. Он поднимает свою святотатственную руку не только против капитала, но также против его оплотов: государства, централизации и установленных государством законов и суда.