Kitobni o'qish: «Ольф. Книга третья»
Пролог. Альф
Металлоискатель тявкает на что-то постороннее. Откидываю тяжелый черно-желтый аппарат в сторону, ощупываю опавшую листву, вгрызаюсь пальцами вглубь. Ногти скрежещут по металлу. Неужели?!..
Смятая пивная банка. Меня трясет. Столько времени прошло. Могло случиться что угодно.
И все же я надеюсь.
Слева, метрах в десяти, – землянка, куда меня тащили. Напротив – приметное дерево. Я бросил пульт где-то здесь, в этом районе. Лес большой, долго пришлось помучиться в поисках места, но теперь…
Скрюченный в три погибели, я вытер пот со лба и машинально прикрыл глаза: рядом с деревом вспыхнуло, в лицо ударил небесный свет. Пространство разверзлось, в воздухе материализовался проход. В нем – человек. Именно человек, не ангел, не инопланетянин, не житель параллельных миров. Мне ли не знать.
– Привет. – Мой преемник глядит на меня с легким высокомерием. На его груди – пульт.
Я бессильно опускаю руки.
– Кто ты?
– Альфалиэль? – спрашивает Тот, Кто Нашел. – Я знал, что ты сюда вернешься.
– Просто Альф. А ты кто?
– Ольф.
Наверное, моя усмешка сейчас больше похожа на оскал. Поиграв желваками, я выдавливаю:
– А по-человечески?
– Олег.
Я протягиваю руку для пожатия:
– Алексей. Можно просто Алик.
Все насмарку. Хозяин пульта теперь он. Ольф. Из проема не выходит. Он видит – у меня под боком лопата. А у него под сенью чертога – защита. От всего. Включая смерть. Какой же я был растяпа…
Часть первая. Ольф
Глава 1
Никакими печатными выражениями не передать, сколько сил и нервов ушло на возвращение медальона. Открыть шахту лифта вручную не удалось, разбирать стенки и пол я не решился и оставил на будущее как крайнее средство. Поиски лифтера заняли около трех часов, и еще четыре часа пришлось дежурить у дверцы, в образе улыбающегося идиотика ездить вместе со всеми вверх-вниз, некоторых вскоре узнавать в лицо и глупо кивать, в очередной раз приветствуя. Я боялся отойти даже на миг, мои жизнь и судьба валялись где-то здесь, в невидимой глубине, и никакая сила не оторвала бы от присутствия и наблюдения.
Объяснение, что же упало у меня в лифт, вышло невнятным, но поддатый седой лифтер даже не вникал в проблему. Я наседал, убеждая, что упавшее мне необходимо до смерти и достать его нужно очень срочно. Когда в отворенной шахте медальона не оказалось, пришлось сдерживаться, чтобы не биться головой о стенку. Под нецензурное ворчание лифтера я исследовал каждый кабель, каждую площадку, каждую выпуклость и выемку.
Казалось, натянутые струнами нервы вот-вот лопнут. Руки дрожали. Глаза смотрели и не видели. Или, наоборот, видели то, что хотели увидеть – там, где на самом деле ничего не было. Сознание опасалось за себя, я напоминал сбежавшего пациента психушки. Скорее всего, туда мне и дорога после сегодняшнего потрясения. Властелин Земли потерял брелок с кнопкой-включателем сверхспособностей. Осталось поплакаться в жилетку санитаров, которые меня успокоят, проводят в палату и запрут для моей же безопасности. Что ж, познакомлюсь с местными Наполеонами. Несостоявшийся король мира – отличная компания императорам, у меня с ними общая проблема: потерянные возможности, о которых знаем только мы сами.
Медальон обнаружился в районе второго этажа. Зацепился за провода. Я сел на бетонный пол и с минуту приходил в себя. Кровь опять побежала по жилам.
Чтобы поддеть медальон и скинуть вниз, мы с лифтером приложили всю смекалку и множество подсобных инструментов, включая мои плечи. И когда холодный кругляш занял прежнее место на груди…
Хотелось расцеловать весь мир вместе с лифтером. Ценностей у меня не было, иначе я отдал бы все. А каким неописуемым счастьем было снова оказаться в корабле!
– Родненький, милый, любимый, – шептал я сквозь слезы, пока руки гладили зеленоватые поверхности. Казалось, что те тоже соскучились и тоже рады.
Выйти из корабля еще раз?! Да ни за какие коврижки!
Эх…
Эйфория быстро закончилась. Свободного времени стало полным-полно, моя чудесная спутница по уважительной причине отсутствовала, никому другому я был не нужен. Полина подвинулась умом на Альфалиэле, а меня даже видеть не хотела. Алиса – моя девушка, которая была до Сусанны, – вообще отрезанный ломоть, старые раны лучше не бередить. А про Сусанну и вспоминать страшно.
Несколько часов ушло на посещение родичей – всех успокоить, объяснить, что отныне все в порядке, а прямо сейчас я уезжаю работать по контракту. Буду писать им письма. И звонить. В общем, не беспокойтесь, родственники, целую, пока.
Кстати, насчет «звонить и писать». У себя дома я собрал вещи, представлявшие хоть какую-то ценность, и сдал в ломбард. Отныне мне не требовались ни телевизор, ни микроволновка, ни стиральная машина и холодильник. Ни ковры, ни мебель. Ничего. Изъятый из квартиры компьютер, в котором, наверное, искали улики, мне вернули раньше, чем я попал домой, но отныне стационарный ящик с громоздким монитором меня не устраивал. Его я продал вместе со всеми гаджетами. Часть вырученных средств ушла на новые смартфон и ноутбук, остальные деньги вместе с купленной техникой заняли место в кладовке корабля. Первой программой, установленной в смартфоне, стал переводчик с итальянского. Надежда, как известно, умирает последней.
Прежняя одежда энтузиазма не вызвала, но один костюм с белой рубашкой, галстук и туфли все же перекочевали на борт. Мало ли, вдруг – снова к Василию Платоновичу? Или в Кремль. Или в Белый дом, причем не в тот, что на Краснопресненской. Как я понимаю, жизнь у меня опять будет интересная. Череда случившихся событий добавила желания остренького.
Ключи от бросаемой мной квартиры я отправил родственнице, которая больше всех помогала после смерти родителей, в прилагаемой к ключам записке значилось: «Сдавайте до моего возвращения. Когда вернусь – не знаю. Начинаю новую жизнь. Деньгами пользуйтесь, это вам. Спасибо за все».
На судебные слушания я, естественно, не явился. Вдруг что-то пойдет не так, или Василий Платонович решит, что меня нужно иметь под рукой постоянно, или вопросы ко мне окажутся настолько безотлагательными и важными, что получить ответы потребуется в неприятных мне особых четырех стенах. Рисковать не стоило.
Несколько дней корабль носился по миру – я приходил в себя. Купался в десятках морей. Обгорал на безлюдных пляжах – чтобы пробрало до печенок и чтобы выжгло боль и тоску всемогущего одиночки. Невыносимо ощущать, что любого могу заставить делать то, что мне надо, но… Но мне это не надо. Точнее, мне надо не это. Разве повиновение, основанное на страхе, даст что-то сердцу или душе? Я, конечно же, хочу быть счастлив. И хочу, чтобы счастливыми были все. А что для этого сделать?
Голова звенела вселенской пустотой. Сердце ныло. Я вспомнил, что все же был один человек – единственная живая душа, которая меня понимала. Нина. Она знала мои беды, и сейчас я, в своем подвешенном во всех смыслах положении, мог бы скрасить ее горе. Минус на минус дают плюс, говорит наука. Мы живем в мире, где правит наука, научный подход помогает там, где бунтует совесть. Можно вывести формулу: счастье равно наука минус совесть. Совесть и счастье вообще плохо сочетаются.
Муж Нины верил в науку. Умные книги убедили его, что разница в возрасте между супругами – это проблема, рано или поздно она вскроется. Владлен ждал, что однажды, как с пеной у рта доказывали психологи, все кончится плохо: в отношениях произойдет перелом, желания плоти подомнут под себя желания души, и жене захочется чего-то молодого и свежего. Владлен играл на опережение. На работе его учили купировать будущие осложнения, профилактика лучше хирургии, в результате Владлен навязывал Нине то, что ей не требовалось. На самом деле ей нужен был только он, ее любимый муж, а он не понимал и давал больше чем требовалось. И ей понравилось. Череда подарков неслыханной щедрости привела к тому, что Нине действительно захотелось больше. «Бьют – беги, дают – бери». Народная мудрость. Я сам поступаю так. Когда меня дарили Нине – разве я отказался? Бесплатное не ценится, со временем аппетиты растут, в этом я с наукой психологией согласен. Меня тоже тянуло к недостижимому, когда счастье, простое и незамысловатое, тихо сопело рядом. Люди несчастливы, так как не догадываются, насколько они счастливы или как легко стать счастливым. «Возлюби ближнего» – не просто красивые слова, это формула истинного счастья. Счастье не за горами, как говорит еще одна народная мудрость.
Мое счастье осталось за горами. Сейчас мне хотелось обычной человеческой теплоты.
Нина была дома.
– Привет.
– Привет. – Одетая в домашний халат, Нина посторонилась в дверях. – Зайдешь?
Я вошел. В квартире ничего не изменилось. Нина жила одна, мужчина у нее за это время не завелся (во всяком случае, постоянный), а легкий беспорядок говорил, что хозяйка никого не ждала. Запирая за мной, Нина сначала выглянула за дверь.
– Ты один?
– Да.
Отсутствие Челесты и мой подавленный вид сказали достаточно, чтобы не лезть с вопросами, с тактом у Нины все было в порядке.
– Чаю?
– Да.
Мы прошли на кухню.
Под халатом у Нины ничего не было. Тонкая шея, ласковые руки. Теплый взгляд. Добрая улыбка. Голые ноги в тапочках. От ног до шеи – махровая ткань халата. Я помнил все, что скрывала ткань. Руки тянулись забраться в горячий плен, мысли давно были там. Взорваться ослепительным салютом и забыться в нежных, почти материнских объятиях – большего мне не требовалось. Мне было плохо, и если Нине тоже плохо (а ее вид говорил, что счастья за прошедшие дни не прибавилось), то два наших минуса дадут плюс. Маленький, временный, но взаимно приятный.
– Садись. – Нина указала мне на кухонный уголок и поставила чайник.
Мое появление обрадовало ее, но не так, как я надеялся. Вспоминались устроенные Владленом нескромные игры, их невероятное продолжение в кровати и в ванной, жаркое жадное желание, удовольствие от чужого тела и от связавшей нас тайны… Сейчас я не видел ничего похожего, Нина просто была мне рада, как знакомому, а не как любовнику. Своим появлением я скрасил ей одиночество, и она была мне тихо благодарна. Мне же хотелось большего. Халат был лишним. Даже чай был лишним. Только горячая возня, салют и забытье. Когда большое счастье недостижимо, мечтаешь о маленьком.
Недостижимым оказалось даже маленькое. Все шло не так, как я надеялся. Одинокая женщина, которой я нравился и с которой нас немало связывало, не спешила с превращением минусов в плюс.
– У Челесты все нормально? – не выдержала Нина.
Она считала Челесту моей девушкой, и, в таком случае, все правильно, третий лишний. Нина – человек свободный, а я, с ее точки зрения, нет. Отсюда и некая отстраненность. Мне следовало догадаться раньше.
– Мы с Челестой расстались. Собственно, мы и не были парой в нормальном понимании. Мы даже языков друг друга не знали, ты видела, как мы общались.
– Дела и тела говорят больше, чем слова. Вы смотрелись замечательной парой. Вы были счастливы.
«Были». Я вздохнул. Хотелось погладить Нину по выпуклостям халата, но после разговора о Челесте такие действия выглядели бы кощунством.
Я заметил, что после смерти Владлена Нина изменилась. Лицо стало менее эмоциональным, движения – более мягкими и степенными, желания – неочевидными, глубоко спрятанными или увязшими в сомнениях. Кроме глаз, ничто в теле Нины не радовалось моему присутствию.
– Челеста в больнице, – добавил я после паузы.
– Что-то серьезное?!
– Психическое. Ничего не помнит, меня не узнает.
– Ужас. Ты в порядке?
– Да.
«Пожалей меня!» – кричал мой вид.
Нина поставила передо мной дымящуюся чашку и вазочку с печеньем.
– Может, поесть хочешь? Ничего нет, но могу приготовить.
Я поднялся.
– Нина. – Мои руки легли ей на талию. – Мне плохо. – Руки поползли вниз, на широкое и мягкое.
Нина вздрогнула и словно окаменела.
– Я вижу. – Она мягко высвободилась. – Садись.
Нина усадила меня обратно, встала рядом и обняла, прижав головой к груди. Мои опущенные руки остались в кольце ее рук.
– За прошедшее время многое произошло, – сказала Нина. – У меня в голове будто бы мозаика сложилась, над которой я долго мучилась. Многое стало понятным. Скрытое вышло на свет. Наверное, именно это называют прозрением.
Она погладила меня по прижатой к груди голове. Пауза немного затянулась, я молчал. О чем говорить? Дела и тела, как сказала Нина, говорят больше слов. То, за чем я пришел, не состоится. Можно снова распустить руки, но это ничего не даст, Нина прозрела.
– Я переосмыслила жизнь, – продолжила она. – Мы с Владом жили неправильно. Нет, обманываю. Это я жила неправильно, а Владик страдал, оттого ему приходили дикие идеи. Нам было хорошо вдвоем, на этом следовало остановиться. Третий – лишний, как и четвертый и прочие. Где есть двое, которые любят друг друга, там больше ничего не нужно, остальное играет на разрушение. Мы с Владом сами разрушили свое счастье. Не повторяй нашей ошибки. Ты пришел ко мне, но тебе нужна не я. Иди к той, из-за кого тебе плохо, посвяти ей жизнь. Только так ты обретешь покой. Счастье – это внутренний покой. Адреналин – заменитель счастья. Наркотик. Подсев на адреналин, ты никогда не придешь к настоящему счастью.
– Мне поздно идти к счастью.
– К счастью идти не поздно никогда и никому, даже мне, хотя мой любимый человек умер. Ты слышал, что я только что говорила? Счастье – внутренний покой, погоня за адреналином – заменитель счастья. Наши несчастья – оттого, что мы путаем одно с другим.
– Я понял. Спасибо. Я пойду?
– Иди. Будь счастлив. Счастье – не в обстоятельствах, оно в нас.
Глава 2
Я вернулся на корабль. При виде ставших родными стен на ум в очередной раз пришел вопрос без ответа: кто и зачем создал это чудо техники и природы? А что если я – невольный участник реалити-шоу людей будущего или другой высшей цивилизации? Называться шоу может, к примеру, «Бог из машины» или «Обезьяна с гранатой». Человеку из прошлого предоставляется что-то – летающая тарелка, умение летать, возможность ходить сквозь стены, другая сверхспособность. Избранник на время становится всемогущим. За происходящим следят, на варианты развития событий делаются ставки.
Тогда…
Здрасьте, всесильные господа из будущего, вы меня видите? Обезьянка к вашим услугам. Не подскажете, как с подопытной обезьянкой поступят в конце?
Не хочется думать, что такая возможность реальна, хотя она тоже имеет право на существование, как любая другая. Быть пешкой в чужой игре – противно. О финале игры и ее правилах пешка узнает только в финале. Или не узнает, если ее съедят. Пешки в играх – расходный материал.
Версия хорошая, но глупая. Почему выбрали меня? Есть миллионы, а то и миллиарды более интересных личностей. Верить, что я – Избранный, все равно, что признать себя лучше других. А я не лучше. В крайнем случае, такой же. Попади корабль в руки человека, который достойнее меня, новый владелец занялся бы чем-то другим. Не тем, чем с тупым упорством занимаюсь я – налаживаю свое мелкое счастье. Забиваю гвозди микроскопом. Идиот, одним словом. Кому интересно реалити-шоу с идиотом-пустышкой в главной роли?
Откуда еще мог взяться корабль?
Существует множество свидетельств палеоконтакта, большая часть из них наукой не опровергнута, ученые стараются такие факты замалчивать, так как подтвердить или предложить новое прочтение не разрешает официально принятая версия истории. Можно сделать вывод, что еще в незапамятные времена кто-то мог, как я, пользоваться чужой техникой. То есть, кто-то прилетал еще раньше, но владелец корабля умер. Случайно погиб, убит аборигенами, одряхлел от старости и скончался – для нас нет никакой разницы, его больше не существует. А техника продолжает работать. Если внутри что-то ломается, неисправный элемент самовосстанавливается. Или детали нечеловеческого изделия не изнашиваются. Или действуют на других принципах. Главное – результат: мне досталось бесхозное чудо, и как им распорядиться, зависит только от меня.
Почему корабль не заберут соплеменники умершего? Давно забрали бы, поступить так при потере важного гаджета – самое логичное. Этого не произошло. Получается, прилетать за ним некому! Скорее всего, цивилизация, создавшая корабль, погибла. Или перешла на следующий уровень, с высоты которого мы кажемся муравьями и не представляем значения. Вряд ли кто-то будет доставать из муравейника пейджер, если в кармане лежит смартфон.
Отсюда вывод такой: любой, кому достался медальон – единственный хозяин нечеловеческой техники. Ждать и бояться некого. Нужно просто жить.
«Счастье – не в обстоятельствах, оно в нас», – стояло в ушах. Нина права, и, тем не менее, я несчастлив, как бы ни старался подняться над обстоятельствами. Зато я могу помочь другим.
Меня в очередной раз понесло в тропики, к океану и пальмам – подальше от людей и лишней нервотрепки. Ночами, в корабле, залечиваясь от солнечных ожогов, я прокручивал в голове вечную проблему интеллигенции: как заставить людей быть счастливыми, если сами они поступают с точностью до наоборот? Каждая официальная религия настаивала, что именно ее путь единственно правильный, каждая секта вносила необходимые ей дополнения, каждый философ подводил базу под собственную теорию. И никто не давал ответа, который близок сердцу и одновременно понятен голове. Сейчас я мог если не все, то многое, но не ощущал внутренней потребности что-то делать. Помочь всем я не в состоянии, а помогать капле в океане не позволял здравый смысл. В то время как я спасу одного, умрут миллионы, и большинство из них погибнет по собственной глупости, из-за невнимательности или, например, из-за пренебрежения к здоровью, или будет убито другими, которые тоже входят в число жаждущих моей помощи. Глядя на то, что творят люди, хотелось не спасать, а уничтожать их, как смертельный вирус на заболевшем теле природы.
Не в силах определится со смыслом дальнейшего существования, я бесцельно летал над городами и странами, наблюдая за текущей своим чередом, не подозревавшей обо мне жизнью. Люди рождались, познавали мир, влюблялись, встречались, ругались, сходились, расходились, делали новых людей и умирали. Я смотрел на них через окна и не вмешивался. Это их жизнь, они живут так, как выбрали сами, и обо мне им лучше не знать.
Что бы я ни делал и куда бы ни летал, все напоминало о Челесте. О ней были мысли, к ней стремились желания. Страстно хотелось женского тепла, но я больше не представлял себя с кем-то кроме Челесты. Я, наконец-то, определился. Жаль, что прозрение пришло поздно. Оно всегда приходит поздно, иначе не называлось бы прозрением.
Континенты, пляжи, города, острова, старинные замки и невероятные современные постройки – ничто не трогало душу. Отдых не задался. Хотелось развеяться, а стало тошно до шеи в петлю. Вот тебе и всемогущество. Донельзя подавленный, но с червячком надежды, я прибыл в Рим.
В Италии только-только наступило утро. Погода соответствовала настроению: серость, моросящий дождь, хмурое небо. В северном полушарии царила осень – промозглая и слякотная.
В больнице, где осталась Челеста, я обследовал каждое окно. Заглянуть получилось не всюду, а заходить внутрь я не рискнул, переводчик в телефоне – не лучшее средство общения, точности у него нет никакой, а внимание обязательно привлечет. Люди стали опасны. Они и были опасны, но теперь я ощущал это ежесекундно. Любой мог стать причиной непоправимой катастрофы. Меня могли арестовать, могли убить, могли отобрать медальон. Без корабля мне не защититься, не спастись и, в случае чего, не вылечиться. Без корабля я никто.
Боязнь людей превратилась в болезнь. Я выходил наружу только на необитаемом острове, где на многие километры вокруг – ни души. Фантазия рисовала страшные картины: случайная перестрелка или намеренная пуля снайпера, спланированная операция спецслужб по поиску «инопланетянина» или случайное задержание вместо кого-то другого, похожего на меня и разыскиваемого… Финал виделся одинаково: корабль помочь мне не мог, и я оставался без корабля – простым никчемным человечишкой.
Не хочу быть никем. «Мыслю – следовательно, существую», сформулировали в древности. Существование как переливание мыслей из пустого в порожнее меня не устраивало, оно никуда не вело, а подходящей деятельности, чтобы посвятить жизнь, для меня не нашлось. Точнее, она меня еще не нашла. Возможно, в будущем…
Да, в будущем – обязательно, иначе зачем я и зачем все? А пока…
О чем были мои мысли, к чему меня тянуло, чего я хотел от жизни? Ответ на все три вопроса был один, если «чего» заменить на «кого». Я думал о Челесте, меня тянуло к Челесте, я хотел Челесту и только Челесту – свидание с Ниной очень здорово вправило мне мозги. Остальной мир меня больше не интересовал. Поэтому я вернулся в Рим – единственное место, где мятущаяся душа обрела бы покой. Я знал, что надеяться глупо и что из затеи, скорее всего, ничего не выйдет. Но «скорее всего» – не значит, что не выйдет.
В просматриваемых с улицы помещениях и палатах Челесты не оказалось. Увезли в психбольницу и держат в закрытой комнате в смирительной рубашке? Тоже вариант. Очень плохой вариант, но – ведь вариант? Как и многие другие. Надо перебороть себя и каким-то способом попасть внутрь больницы. Надо хотя бы узнать в регистратуре (или как она у них называется), находится ли у них на излечении Челеста Карпи.
Ой, дурень… Какой же я олух царя небесного, хотя сам зарюсь на лавры последнего! Зачем с опасностью для жизни заходить в здание?! Больница мне вообще не нужна. Проблемы с памятью – не болезнь, ради которой держат в палате, и Челесту, скорее всего, после обследования отправили домой. Туда и надо лететь.
Я развернул корабль, город пронесся подо мной за пару мгновений, и…
Вот знакомое окно, откуда в свое время Челеста сделала судьбоносный шаг. Открытые ставни и шторы показывали комнаты как на ладони. Старая мебель, какие-то люди…
Челеста.
Она лежала в кровати, укрытая по горло, периодически к ней подходили и о чем-то спрашивали, она не обращала внимания. Она смотрела в потолок. Окружающее было ей безразлично.
У меня защемило сердце. Если бы не стекла в окнах, я был бы уже внутри. Надеюсь, в ближайшее время мне предоставят возможность незаметно войти. Может быть, кто-то захочет проветрить комнаты…
Несколько часов корабль висел перед окнами. Время тянулось, для меня ничего не менялось. Я просто наблюдал.
Челеста ни на что не реагировала. На столике у кровати стояли пузырьки и коробочки с лекарствами. Возможно, отрешенное состояние Челесты – из-за успокаивающих лекарств. Я не привык видеть ее столь пассивной и безучастной ко всему.
Родные обращались с ней как с хрустальной вазой во время землетрясения. Приходил врач. Похоже, это психиатр-гипнотизер, если вспомнить виденное в кино. Челесту усадили в мягкое кресло и какими-то словами усыпили. Судя по поведению Челесты, а также врача и родни, процедура проводилась не впервые.
– Ви прего ди нон кьедере! – Врач резко поднялся, громкий возглас был слышен даже на улице. – Квест э ун скерно, ми мальтратта, лей нон дорми е инкулька ун шокецца!
*(Не просите! Она насмехается и издевается надо мной! Не спит или внушила себе непонятно что)
Врач – высокий, тощий, лысоватый, в больших очках, с портфелем в руках – недовольно покинул квартиру. Когда он вышел из дома, сел в припаркованную у обочины машину и вывернул на главную улицу, я послал корабль за ним.
После Челесты врач посетил еще двух клиентов. Темнело, узкие улочки жилых кварталов мешали двигаться впритык, я боялся потерять цель в вечерней городской суете: если смотреть сверху, большинство машин и людей выглядят практически одинаково.
Мне удалось отследить маршрут врача до конечной точки. Из трехэтажного многоквартирного дома в одном из богатых районов он не вышел, машина осталась у тротуара среди множества других. Я облетел окна со всех сторон дома, квартира врача нашлась легко. Он жил с женой в четырехкомнатных апартаментах, жена, полноватая черноволосая дама лет под пятьдесят, возилась на кухне, врач сидел за письменным столом в рабочем кабинете. Половину стола занимал большой монитор, но компьютером врач почти не пользовался, основным рабочим инструментам была авторучка – записи делались как в старину, на бумаге. Со стороны гостиной в квартиру вел балкон, которым, в отличие от соседского, почти не пользовались. Сравнение с соседями появилось, поскольку справа от балкона врача кипела жизнь: доморощенный столяр мастерил полочку, под завязку заполнив несколько квадратных метров пространства досками и инструментами. Балкон врача пустовал, в углу пылился пластиковый стул, вдоль перил во всю длину тянулся узкий пластиковый горшок с цветами. Балконная дверь в квартиру оказалась закрытой, я проверил. Окна тоже. При наличии кондиционера держать окна открытыми не было смысла. Это перекрывало мне сравнительно безопасный вход. Впрочем, плана, что делать дальше, у меня не было, я лишь прикидывал варианты.
На ночь свет в квартире потушили, ставни закрыли. Я остался ждать утра. Интуиция толкала на встречу с врачом, от него можно узнать истинное состояние Челесты – с точки зрения современной науки.
Ночью, приняв все меры предосторожности, я спускался и выходил на улицу. На подъезде у звонка с номером интересующей меня квартиры красовалась рукописная надпись с фамилией врача – здесь так принято. Напроситься на прием? И что я скажу? Знакомый Челесты? Неизвестно, что она говорила врачам, особенно если применялся гипноз. Меня возьмут под ручки и поволокут в полицию, а то и в контору посерьезнее, где решаются проблемы международного и глобального уровня.
И кроме вопроса «что сказать» врачу, встает второй: как сказать? В случае родственных языков диалог через бумажного или электронного переводчика, пусть муторно и нервно, с грехом пополам, но состоится, а с такими разными языками, как русский и итальянский, попытка общения выльется в серию недоразумений, и хорошо, если обойдется без мордобития. Я видел, как туристы «общались», тыкая под нос «переведенными» словами и фразами, не понимая, что без контекста получаются бред и, нередко, обида от невольного оскорбления. Словари и электронные помощники хороши в переводе технических инструкций, но никак не живой речи и мыслей, общение с помощью словаря или техники – не общение, а мучение, кто пробовал, тот знает, а кто не пробовал, почитайте написанные по-русски инструкции к китайским товарам, созданные без помощи живого переводчика.
Ночь я провел у окна врача над подъездной дверью. Утром, часам к семи по местному времени, супруга врача ушла в пекарню на другой стороне улицы, в это же время врач куда-то быстро собрался. Наверное, его вызвали, перед выходом он говорил с кем-то по телефону. Врач уехал на машине. Вчерашние документы остались на рабочем столе.
Супруга врача вышла из пекарни и медленно зашагала по мощеному плиткой тротуару домой. Медленно. В этом мой шанс. Решение созрело. На соседнем балконе столяра я позаимствовал гвоздодер и выдавил створку окна в квартиру врача рядом с балконной дверью. Шум ветра и движущихся вдоль улицы автомобилей скрыли стонущий скрип, с которым пластиковая рама сдвинулась, открыв мне проход. Оглядевшись, я быстро прошел в рабочий кабинет. Проще было попасть сюда напрямую через окно, но владельцы впадут в ступор: кто и как забрался в дом по отвесной стене со стороны улицы?! Вызовут полицию, и она, конечно, вскоре выяснит, что ничего не украдено, но у полиции, как и у хозяев, возникнут закономерные вопросы, на которые логичных ответов не будет. С балконом все проще, влезть на него с других балконов труда не составит, и снизу не видно, как в глубине орудуют гвоздодером.
С собой у меня был смартфон с хорошей фотокамерой. Я нашел «дело» Челесты Карпи, оно состояло из нескольких листов бумаги в пластиковом скоросшивателе. Когда ключ в дверях прихожей заскрипел, я с добычей выскакивал обратно на балкон. «Дело» осталось на столе, мне достаточно фотографий. В корабле я с удивлением обнаружил в руке гвоздодер – прихватил машинально. Корабль по моему приказу несся прочь из города, пришлось вернуться и закинуть инструмент на балкон, на место, где он лежал, чтобы все оставалось на своих местах и чтобы никто ни к чему не придрался. Ну, если не считать выдавленной рамы. Ведь ничего не украли? Полицию, возможно, даже вызывать не будут.
Пришло время электронного переводчика. Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются. Если это правда, то у меня больше нет нервных клеток. Биться пришлось над каждым словом, каждое словосочетание имело разные варианты прочтений, общий смысл ускользал. Пришлось находить эти словосочетания и формулировки в других текстах, чтобы из контекста вывести правильный перевод, единственно верный. Работа заняла весь световой день.
Через десять часов я выдохнул и откинулся на кровати.
Выяснилось следующее. У Челесты – частичная потеря памяти, посттравматическая или диссоциативная амнезия. Прописаны антидепрессанты, антипсихотические и улучшающие мозговое кровообращение препараты. Одним из способов лечения стал гипноз, недавно прошел последний сеанс – специалист-психиатр отказался продолжать, он не верил в то, что в состоянии гипноза сообщала пациентка. Также в качестве лечения предлагалось увидеть важные для Челесты вещи и посетить места, где ей нравилось бывать и где некие виды или предметы напомнили бы о случившемся в реальности, что память по какой-то причине спрятала за семью замками. Челесту возили по городу, за город, к знакомым и родственникам. Ничего не помогло. Даже родственники парня, покойного Джованни, приняли участие в ее судьбе, хотя отец не простил гибели сына. С Челестой разговаривали на разные темы, в том числе не самые приятные для нее или для окружающих, ей показывали знакомые места и вещи, с которыми раньше ее что-то связывало, ее ловили на слове и пытались вытянуть что-то из прошлого или хотя бы вернуть туда… Бесполезно.
Совет возить по значимым местам мной был тоже опробован, сразу же, когда случилось несчастье. В тот раз все осталось по-прежнему. Попробовать еще раз?
Если не помогли специалисты – что смогу я? К тому же, выкрасть Челесту для вспоминательного вояжа означало устроить вселенский переполох. Когда-нибудь позже – возможно, но не сейчас, когда вокруг Челесты круглосуточно находится столько народа.
Я снова занял место около ее окна. Корабль скрывал меня от взглядов снаружи, в то же время оставаясь прозрачным наружу, чтобы мне было видно все. Ожидание принесло результат. В какой-то момент Челеста осталась в комнате одна, а ее взгляд, кажется, глядел в окно. «Кажется» – поскольку нельзя сказать точно о заторможенном, ушедшем в себя человеке, куда он смотрит и видит ли то, на что смотрит.
