Kitobni o'qish: «Иосиф Флавий: История про историка»

Предисловие

 
История не терпит суесловья.
Трудна ее народная стезя.
Ее страницы, залитые кровью,
Нельзя любить бездумною любовью,
И не любить без памяти нельзя.
 

Ярослав Смеляков

Я долго думал, с чего начать эту книгу, и, наконец, решил начать с правды. Я шел к ее написанию больше сорока пяти лет – с того самого дня, когда мне, двенадцатилетнему мальчишке, совершенно случайно попал в руки седьмой том из собрания сочинений Лиона Фейхтвангера с романом «Иудейская война».

Роман был проглочен залпом, за один день, и с того дня на всю оставшуюся жизнь я заболел Иосифом Флавием. Да что там заболел – с того времени, уже после прочтения двух других романов трилогии – «Сыновья» и «Настанет день», – я часто то отождествлял себя с Иосифом, то ненавидел его. Как и Иосиф, я ненавидел Рим и вместе с тем, так же, как и он, был очарован его государственной мощью, его великой культурой и искусством.

В то же время часто в своем воображении я оказывался по ту сторону фронта, на которой находился Иосиф, – я видел себя среди последних защитников Иерусалимского Храма, я был среди его священников, продолжавших службу так, словно римляне еще не ворвались в Храм, не обращая внимания на то, как они закалывают мечами стоявших рядом с ними товарищей, и не думая о том, что еще несколько секунд – и придет их очередь.

Я стоял вместе с последними из этих священников на крыше охваченного огнем Храма и бросал вверх ключи от него, успевая увидеть протянувшуюся с Неба и подхватывающую ключи руку прежде, чем эта крыша обрушится и увлечет меня за собой в огненную бездну…

Затем так уж получилось, что почти любая моя работа так или иначе требовала обращения к книгам Иосифа Флавия, и они всегда стояли в первом ряду моей домашней библиотеки – чтобы в любой момент оказаться под рукой.

Все эти годы я продолжал безмолвный диалог с Флавием, то соглашаясь с ним, то уличая в двуличии и эгоизме, то споря до хрипоты о самых главных ценностях бытия – о том, чем отличается подлинная вера от слепого фанатизма, о чести и бесчестии, о свободе выбора и свободе как таковой, которая должна быть для человека дороже самой жизни. Эти споры не прекратились и по сей день, но недавно я заметил, что чем старше становлюсь, тем чаще с ним соглашаюсь.

Одновременно я стал понимать, что хотя Фейхтвангер перед написанием трилогии перемолол всю имевшуюся на тот момент литературу об Иосифе Флавии, в биографии последнего столько лакун, что он, Фейхтвангер, просто не мог не примешивать к историческим фактам свою неисчерпаемую писательскую фантазию.

Впрочем, и в научной литературе о Флавии нет недостатка. Скорее наоборот: за столетия о нем накопилось столько книг и статей, что только для их прочтения понадобится несколько лет. Автор этой книги, безусловно, использовал их в своей работе – как замечательные статьи переводчиков и комментаторов произведений Флавия на русский язык Г. Г. Генкеля¹ и Я. Л. Чертка², так и блистательные монографии современных английских историков Тессы Раджак³ и Десмонда Сьюарда⁴ и израильского историка Давида Флуссера⁵, а также многие другие. Но все эти работы слишком академичны, адресованы довольно узкому кругу профессиональных историков, занимающихся историей античности, иудаизма и христианства, и далекому от этих тем читателю почти наверняка покажутся скучными и утопающими в многословии.

Впрочем, читатель вправе задаться вопросом о том, можно ли вообще написать увлекательную научно-популярную книгу о судьбе историка?! Разве все люди не делятся на две категории – тех, кто творит историю, и тех, кто потом о ней пишет? История жизни первых и в самом деле обычно безумно интересна. А вот вторые всю жизнь проводят в архивах, за письменным столом или на лекциях в университетской аудитории. Они обычно так увлечены прошлым, что им некогда даже по-настоящему влюбиться, а самой большой драмой в их жизни становится ожесточенная грызня с коллегами по поводу точной даты того или иного события или вопроса о том, какой именно была температура воздуха во время битвы под Аустерлицем. Так стоит ли вообще тратить время на книги об их скучной жизни?!

Но это все же не совсем так.

Так уж устроены люди во все времена, что невольно начинают обращаться к событиям прошлого, чтобы найти ассоциации с современностью, извлечь из этого прошлого хоть какие-то уроки, а также примерить одежды великих полководцев и политических лидеров иных времен на своих современников. Как следствие, труды историков невольно начинают влиять (причем порой весьма значительно) на мнение и мировоззрение пусть и не самой многочисленной, но зато активной части общества, что почти всегда делает настоящего историка общественно значимой фигурой, а историю – злободневной и отнюдь не безопасной наукой.

Чтобы понять это, достаточно почитать воспоминания современников о том, что творилось в Санкт-Петербурге, когда туда для чтения цикла своих лекций приехал из Москвы В. О. Ключевский. Или о том, сколько студентов с самых разных факультетов набивалось на лекции Е. Тарле, Н. Эйдельмана или Л. Гумилева (хотя последний вроде бы занимался «веками отдаленными»).

Таким образом, вольно или невольно любой выдающийся историк оказывается вовлеченным в дела и беды своего времени. Ему так или иначе приходится вступать во взаимоотношения с властью, которая всегда требует удобного для нее освещения прошлого и которую мало интересует историческая правда. Да и не только власть – любой народ в массе требует от отечественных историков и писателей комплиментарной версии собственной истории и порой крайне болезненно реагирует на эту самую историческую правду.

Следует признать, что далеко не всем историкам было дано мужество твердо отстаивать свою точку зрения на прошлое, а соответственно, и на настоящее. Тем же, кто все же на такое решился, нередко приходилось заплатить за верность принципам необычайно высокую цену. Да, в итоге они заслуживали благодарную память потомков, но до этого сгнивали в тюрьмах и лагерях, а их труды либо уничтожались, либо на многие годы оказывались в спецхранах, не оказывая никакого влияния на умы и чувства нескольких поколений.

Но многие их выдающиеся коллеги выбирали другой путь – они учились «проходить между каплями»; учились тому, как одновременно донести до широкого читателя ту правду, которую считали нужным сказать, и избежать обвинений в нелояльности. Именно эти историки и писатели, как ни странно, и становились в итоге провозвестниками перемен к лучшему, а подчас и главными духовными двигателями этих перемен.

Такой фигурой, вне сомнения, является и герой этой книги, которому при жизни не раз приходилось идти на компромиссы с совестью и убеждениями и которому в течение многих веков после смерти его соплеменники предъявляли тяжелые обвинения в предательстве, лизоблюдстве, продажности, лживости и прочих смертных грехах. Но при этом его книги были и остаются важнейшим, а нередко единственным достоверным источником, рассказывающим о том, что происходило в Иудее во время «великого восстания» евреев против Рима, а также в предыдущие столетия. Ну а налет субъективности и политического угодничества, который и в самом деле присутствует в его трудах, зачастую столь легко снимается, что вполне позволяет восстановить подлинную картину событий.

Кроме того, в первой половине своей жизни Иосиф Флавий был как раз не тем, кто пишет историю, а тем, кто ее непосредственно творит, – сначала в качестве активного деятеля партии фарисеев («прушим») и дипломата, затем в роли коменданта мятежной Галилеи, а после – приближенного командовавшего римской армией, будущего императора Тита Веспасиана.

Непреходящий интерес к событиям, свидетелем и летописцем которых стал Иосиф Флавий, объясняется как их исторической уникальностью, так и тем огромным влиянием, которое они оказали на всю последующую судьбу человечества.

Следует понять, что восстание в Иудее отнюдь не было еще одним мятежом в одной из самых маленьких провинций великой и непоколебимой на тот момент Римской империи.

Это было, прежде всего, столкновение языческой греко-римской и монотеистической цивилизаций, придерживающихся совершенно различных систем ценностей. Если первая требовала беспрекословного подчинения власти цезаря и его законам, то вторая настаивала на том, что есть только один вечный Закон – тот, который был дан Богом на горе Синай, и лишь его следует придерживаться, а если какой-то цезарь издает собственные законы, то их следует исполнять лишь до тех пор, пока они не противоречат заповедям Творца всего сущего.

Если первая строилась на рабовладении (правда, рабство в Риме было отнюдь не таким, как принято думать), то вторая поднимала на щит идею, что человек может быть исключительно рабом Бога, а его личная свобода является высшей ценностью, ради которой подчас стоит и умереть. Если в Риме на первое место ставился долг перед отечеством, то в Иудее – долг перед Богом. Римской идее технического прогресса как несущего благо человечеству евреи противопоставляли идею справедливого устройства общества, основанного на заповеди любви к ближнему, как к самому себе…

Словом, нестыковок в самом отношении к мироустройству между этими двумя цивилизациями было столько, что столкновение между ними становилось неизбежным, а до идеи еврейского философа Моше Гесса (1812–1875) о том, что подлинное счастье человечества достижимо лишь путем синтеза лучшего, что создано этими двумя типами общества, было еще очень и очень далеко⁶. Так что немецкие теологии М. Хенгель и А.-М. Швемер, видимо, правы, когда утверждают, что при всей важности экономических, социальных и прочих причин конфликт между евреями и Римом носил в первую очередь религиозный характер⁷.

Гибель Иерусалима и Иерусалимского Храма стала главной национальной трагедией еврейского народа, горечь которой ощущается до сих пор, несмотря на возрождение еврейской государственности на древней еврейской земле. Не случайно великий израильский писатель Шмуэль-Йосеф Агнон во время вручения ему Нобелевской премии в 1966 году начал свою речь словами: «Из-за исторической катастрофы, ибо разрушил Тит, государь Римский, Иерусалим и изгнал народ Израиля из своей страны, родился я в одном из городов изгнания. Но во все времена мнил я, будто родился в Иерусалиме».

Но эта же трагедия в итоге привела к тому, что христианство, говоря словами того же Гесса, окончательно вышло из лона иудаизма и, отделившись от него, стало превращаться в самостоятельную духовную силу, а затем и в ту мировую религию, которая уничтожила Рим как языческую империю. Что, если следовать Моше Гессу и Эрнесту Ренану, стало духовной победой иудеев над Римом – при всей разнице между «материнской» и «дочерней» религиями. И как раз для христианского мира сочинения Иосифа Флавия приобрели первостепенную ценность в качестве важнейшего доказательства того, что рассказ Евангелий имеет под собой неоспоримую историческую основу.

Этим в значительной степени объясняется то, почему сочинения Флавия так часто цитируются христианскими историками и почему последние приложили все силы для того, чтобы сохранить их для потомков.

Евреям, которые подвергли книги Флавия остракизму и даже наложили запрет на само упоминание его имени, предстояло оценить всю их ценность для своего национального этоса лишь спустя много столетий. Но сегодня большинство еврейских историков поверяют все свои открытия, касающиеся эпохи Второго Иерусалимского Храма, именно по сочинениям Флавия, а религиоведам последние служат для анализа текстов Талмуда и установления степени их исторической достоверности⁸.

Вместе с тем Иосиф Флавий, вне сомнения, был гениальным писателем, чьи книги и сегодня читаются на едином дыхании. А также тем человеком, который во многом определил дальнейшее развитие истории как науки. Его стремление к объективному, а не «черно-белому» взгляду на исторические события, его система аргументации в дискуссии, вне сомнения, оказали огромное влияние на служителей Клио последующих столетий.

Всё вышесказанное и определило задачи, которые ставил автор при написании этой книги. Мне хотелось показать читателям, как сформировались личность Иосифа Флавия и его взгляды; что двигало выбором принимаемых им решений и какую роль он сыграл в Иудейском восстании 66–73 годов. Словом, дать его портрет на фоне эпохи и позволить читателю уже самому сделать выводы о том, как относиться к такой личности.

Для меня, безусловно, было важно свести воедино все имеющиеся многочисленные версии различных событий его жизни и попытаться докопаться до того, какая из них ближе к истине. Но не менее важно для меня было показать и его величие как писателя и историка, познакомить читателя с содержанием его книг и побудить их прочесть не в пересказе, а в том виде, в каком они были написаны.

При написании книги автор пользовался репринтным изданием «Иудейской войны» в переводе Я. Л. Чертока 1900года, переизданным издательством «Орел» в 1991 году; изданием «Иудейских древностей» в переводе Г. Г. Генкеля 1996года (издательство «Крон-пресс»); изданием Иосиф Флавий. Иудейские древности. Иудейская война. Против Апиона. Полное издание в одном томе, выпущенном издательством «Альфа-книга» в 2021году, а также книгой Филон Александрийский. Против Флакка. О посольстве кГаю. Иосиф Флавий. О древности еврейского народа. Против Апиона, вышедшем в издательстве «Гешарим» в 1994году, и «Жизнеописанием» – по публикации на интернет-сайте «Книгогид» (https://knigоgid.гu/bооks/1861113-zhiznеоpisaniе-zhizn-iоsifa-flaviya).

Изданий книг Иосифа Флавия на русском языке много, и чтобы не путать читателей ссылками на страницы какого-либо конкретного из них, я прибег к принятой в научной литературе кодировке его сочинений: «Иудейская война» обозначается, как «ИВ», а дальше идет через двоеточие номер книги, главы и подглавки; «Иудейские древности обозначаются» как «ИД» с указанием номера тома, книги и главы; «Жизнеописание» как «ЖО» с указанием номера главы и подглавки, а «Против Апиона» как «ПА» с указанием части, главы и подглавки. Такие же традиционные коды используются при цитировании текстов Священного Писания.

Также при написании этой книги автор активно пользовался книгами «Беседы по еврейской истории. Эпоха Второго Храма»⁹, «Популярная история евреев» Пола Джонсона¹⁰ и др.

Следует отметить, что многие герои этой книги были раввинами (слово «рав» обозначает одновременно «учитель» и «господин»), и потому при обращении к ним было принято перед произнесением имени добавлять слова «рав» или «рабби». Со временем в переводах еврейских источников на русский это обращение стало принято обозначать просто как «р.», и читатель должен быть готов к тому, что неоднократно встретит его на страницах книги.

Еще одна деталь, которую должен учесть читатель: у древних евреев не было фамилий в привычном нам смысле слова, и к людям было принято уважительно обращаться по имени и отчеству: «такой-то сын такого-то». На иврите слово «сын» звучит как «бен», но после вавилонского пленения (VI век до н. э.) евреи стали широко пользоваться родственным арамейским языком, в котором сын обозначается словом «бар». Оба эти слова вполне взаимозаменяемы, и то, какое из них конкертно использовалось, обычно зависело исключительно от закрепившейся привычки или контекста беседы.

Еще одной особенностью книги является то, что автор по возможности старался избегать слова «иудей», предпочитая ему слово «еврей», хотя Иосиф Флавий справедливо использовал эти два понятия как равнозначные. Дело в том, что в русском языке под словом «иудей» прочно закрепилось значение «исповедующий иудаизм», что в корне неправильно. Сам Флавий объяснял, что «иудей» является как раз понятием не религиозным, а географическим, – так стали называть в Вавилоне евреев, изгнанных из Иудеи. Затем название по стране исхода закрепилось, стало синонимом слова «еврей», и сами евреи стали называть себя «йегудим» – «выходцы из Иегуды (Иудеи)». Слово «еврей», как раз наоборот, обозначало национально-религиозную принадлежность, а не место жительства, и пришло время восстановить эту лингвистическую справедливость.

Часть первая
Герой

Глава 1
Маленький коэн

Иосиф Флавий родился в Иерусалиме в 36/37 году нашей эры в аристократической еврейской семье, принадлежащей к семье коэнов – потомственных священнослужителей Иерусалимского Храма.

С момента рождения каждый коэн предназначался для участия в храмовой службе – принесении предписанных жертвоприношений и воскурений, ведении праздничных молитв и благословении народа. Никто другой, кроме коэнов, не имел права выполнять эти функции, и исключительная роль в религиозной жизни народа определила их привилегированное положение в обществе. Потому Иосиф с полным правом мог начать свое «Жизнеописание» словами: «Род мой отнюдь не бесславный, но издревле берущий начало от священников (коэнов)» (ЖО, 1:1).

«Как у каждого народа благородство определяется разными причинами, так у нас причастность к священству есть признак знатности рода. Я же происхожу не просто из священников, но из первой череды из двадцати четырех (в этом также немалое отличие) и от знатнейшего в ней рода» (ЖО, 1:1), – добавляет он далее.

Что ж, это и в самом деле, по меньшей мере отчасти, так. Пятикнижие Моисеево на веки вечные закрепило за потомками Леви, третьего сына праотца Яакова, статус служек, певчих и музыкантов при Храме, а также учителей Закона и исполнителей ритуальных услуг. Но в той же Торе Всевышний через пророка Моисея (тоже, по сути, левита) правом вести храмовые службы наделяет только прямых потомков его брата Аарона по мужской линии. Так что родиться коэном, безусловно, было дано не каждому¹¹.

Хотя для всех храмовых работ ежедневно требовалось не менее пятисот священнослужителей, работы на всех коэнов, число которых к I веку н. э. составляло десятки тысяч, попросту не хватало. Поэтому все они были разделены на 24 смены, каждая из которых проводила службу в Храме дважды в год в течение недели. Каждая смена, в свою очередь, состояла из представителей семи коэнских семей. Таким образом, каждая семья служила один день. Так как любая работа, связанная с жертвоприношением, считалась почетной, то внутри семьи роли во время службы определялись по жребию. А если учесть, что каждая семья насчитывала сотни и сотни мужчин, то коэн мог прожить жизнь, но так и не удостоиться участия в храмовой службе (хотя и обязан был находиться в постоянной готовности к исполнению этой своей миссии).

Говоря о том, что все его предки были «священниками первой череды», Иосиф тем самым подчеркивает, что им была предоставлена честь служить в самую почетную и ответственную первую смену, приходившуюся на великий осенний праздник Новолетия. Ну а то, что вдобавок они были из знатнейшего из семи родов этой первой смены, безусловно, возносило их едва ли не на самую вершину пирамиды еврейского общества.

Наконец, врожденную принадлежность будущего автора «Иудейской войны» и «Иудейских древностей» к сливкам общества усиливало родство с царским родом Хасмонаев (Хашмонаев) – тех самых Маккавеев, которые в 166 году до н. э. подняли восстание против правившего империей Селевкидов царя Антиоха IV Епифана. Несмотря на то, что коэнам запрещено брать на себя царскую власть, Аристобул, внук первого вождя восстания Маттафии (Маттитьягу) Хасмоная в 104 году до н. э. объявил себя царем. родоначальником этой династии обычно считают сына Маттафии Йонатана, ставшего первосвященником и правителем (этнархом) Иудеи в 152 г. до н. э.

С этнархом Йонатаном Иосиф и связывает свое родство с царским домом.

«С материнской же стороны я царского рода. Ибо потомки Хасмонея, от которых она происходит, очень долгое время были первосвященниками и царями нашего народа. Вот моя родословная. Прадедом моим был Симон, прозванный „Пселлом“. Он жил в то время, когда первосвященником был сын Симона первосвященника, тот, что первым из них принял имя Гиркан. У Симона Пселла было девять детей, одним из которых был Матфий, называемый Эфлиев. Он женился на дочери первосвященника Ионафана, ставшего первым первосвященником из дома Хасмонеев, брата первосвященника Симона. В первый год первосвященства Гиркана у него родился сын Матфий, прозванный Кирт. У того родился сын Иосиф в девятый год правления Александра, а у Иосифа Матфий в десятый год царствования Архелая, а у Матфия я сам в первый год принципата Гая Цезаря» (ЖО, 2–5).

Судя по всему, у Иосифа при жизни было немало недоброжелателей, подвергавших сомнению знатность его происхождения. Именно поэтому он так подробно его описывает, а в заключение еще и ссылается на якобы лично виденные им записи актов гражданского состояния, подтверждающие его слова.

Однако вслед за современниками недоверие к этой родословной выражают и Талмуд¹², и многие историки. Во-первых, они обращают внимание на то, что Иосиф Флавий рассказывает свою генеалогию очень запутанно, что обычно ему несвойственно. Во-вторых, из его рассказа следует, что к царскому роду принадлежал его отец, а не мать, как он сам это утверждает. В-третьих, сама представленная им хронология не вызывает доверия – получается, что прадед Иосифа родился за 170 лет до его рождения, а это просто невероятный временной разрыв.

Тесса Раджак тем не менее склонна считать эту генеалогию истинной. Проведя нехитрый подсчет, она приходит к выводу, что при таком раскладе деду Иосифа было семьдесят три года, когда родился его отец, а прадеду – шестьдесят пять лет, когда родился его дед. С учетом того, что у евреев во все времена считалось, что мужчина может завести семью и родить детей в любом, в том числе и в самом почтенном возрасте, в приведенных Т. Раджак данных нет ничего необычного.

Ссылка на записи актов гражданского состояния тоже говорит о многом – и в «Иудейских древностях», и в трактате «Против Апиона» Иосиф пишет о том, что такие записи о родословной священников делались на медной или бронзовой дощечке, тщательно сохранялись в архивах крупных городов, а когда после Иудейской войны часть их была утеряна, оставшиеся в живых коэны первым делом занялись их восстановлением (ПА, 1:7). И та уверенность, с которой он в «Иудейских древностях» пишет, что хочет успеть написать автобиографию, «пока еще живут те, кто может опровергнуть или подтвердить» написанное, также является подтверждением подлинности его родословной.

Вдобавок из приведенной Иосифом генеалогии видно, что имя Маттафия является в их семье родовым, что опять-таки очень характерно для евреев. Сам Иосиф был назван в честь своего деда, то есть его отец был Маттафием бен Иосиф¹³.

Наконец, в «1-й Параполименоне» (24:7—18) приводятся результаты жеребьевки между 24 родами коэнов, и нести первую смену в ней выпадает Иегоиариву. Хасмонеи как раз были потомками Иегоиарива, и эта деталь также подтверждает слова Иосифа.

Что же касается того, что Иосиф утверждает, что он принадлежит к царскому роду со стороны матери, а из текста следует, что на самом деле речь идет о предках отца, то и в этом на самом деле нет никакого противоречия. Как известно, Тора¹⁴ запрещает коэну жениться на разведенной, блуднице, прозелитке или дочери коэна, рожденного от запретного ему брака, и в связи с этими ограничениями коэны предпочитали жениться на двоюродных и троюродных сестрах и племянницах. Таким образом, вполне возможно, что к роду Хасмонеев относились как мать, так и отец Иосифа.

На самом деле вопрос заключается не в том, насколько верно представил Иосиф Флавий свою генеалогию в «Жизнеописании», а в том, насколько он преувеличил значение принадлежности к коэнам для положения в обществе в современную ему эпоху.

Судя по всему, Флавию, по понятным соображениям, очень хотелось представить еврейское общество как иерократию, в которой священники играют роль правящего класса. Но из Талмуда и дошедших до нас других источников того времени ясно следует, что авторитет коэнов к концу I века до н. э. – началу I века н. э. был в народе в значительной степени подорван. Избранные в Синедрион (Сангедрин) за свои познания в Торе, умение толковать ее законы и применять их на практике «хахамим» – мудрецы – пользовались куда большим почетом, чем входившие в него урожденные священнослужители – главы тех самых 24 смен Храма, сформировавшие, по сути дела, храмовую олигархию.

Уже за столетие до рождения Иосифа председателем Синедриона отнюдь не обязательно должен был быть первосвященник. Так, в 38–32 годах до н. э. главами Синедриона были мудрецы Автальон и Шемая, которые вели свое происхождение от прозелитов – принявших иудаизм потомков ассирийского царя Санхерива, угнавшего в плен десять колен Израиля.

Однажды, рассказывает талмудический трактат «Йома» (71б), когда огромная толпа, сопровождавшая первосвященника после окончания службы Йом Кипура (Судного дня), увидела Шемаю и Автальона, народ оставил первосвященника и окружил двух мудрецов.

Уязвленный столь откровенным пренебрежением, первосвященник крикнул мудрецам, намекая на их нееврейские корни: «Проходите с миром, чужеземцы, своей дорогой!»

«Есть чужеземцы, которые стремятся к миру, следуя дорогой первосвященника Аарона, и есть потомки Аарона, которые пренебрегают его дорогой», – ответил на колкость Шемая, и, судя по всему, этот ответ был воспринят толпой с восторгом.

В первой половине I века н. э. этот процесс лишь усилился. Роль мудрецов, происходивших из разных слоев общества, непрерывно возрастала, приведя к появлению института раввинов.

В то же время принадлежность к потомственным священнослужителям, да еще и родство с Хасмонеями, вне сомнения, давали ребенку из такой семьи возможности, которых по определению не могло быть даже у выходцев из богатых семей «обычных евреев», не говоря уже о бедняках. И прежде всего открывали перед ним едва ли не с рождения двери в Иерусалимский Храм, а значит и путь к карьере внутри храмовой иерархии, которая могла в итоге привести его на пост первосвященника, члена и даже главы Синедриона или на какую-либо другую весьма значительную должность.

* * *

Отец Иосифа Маттитьягу, которого близкие называли просто Мати или Матей, был не только знатным, но и состоятельным человеком, что было отнюдь не само собой разумеющимся. Закон запрещал левитам и коэнам владеть землей; существовать они должны были на десятину, то есть на пожертвования, но на всех десятины, естественно, не хватало. Многие коэны жили в крайней бедности, зарабатывая на жизнь поденной работой или тем или иным ремеслом. В Иерусалиме большинство из них показывалось лишь на праздники Песах, Суккот и Шавуот, когда предписывалось совершать паломничество или когда приходило их время служения.

Однако были среди коэнов и настоящие богачи, преуспевшие в торговле, сумевшие скопить деньги на покупку земли или получившие ее от бедняков в качестве компенсации за неуплату долга.

Судя по всему, запрет на приобретение священнослужителями земельных участков начал нарушаться еще в период Вавилонского изгнания (597–539 годы до н. э.), когда многие земли продавались их хозяевами за бесценок. Именно в эти дни, к примеру, пророк Иеремия, бывший коэном, приобрел большой земельный участок в расположенной неподалеку от Иерусалима деревне Анатот – чтобы продемонстрировать этой покупкой неколебимую веру в то, что евреи рано или поздно вернутся на родину и отстроят Иерусалим. Владел такими земельными наделами и отец нашего героя.

Здесь в Иерусалиме, который евреи называли «пупом земли» и центром мира, и прошли детство и отрочество Иосифа и его старшего брата, носившего то же имя, что и отец. Дома коэнов располагались в Верхнем городе, считавшемся привилегированным кварталом, в который бедняки могли попасть только в качестве водоносов, метельщиков или другой прислуги.

Некоторые из этих домов в наши дни тщательно изучены. Обычно они почти мгновенно опознаются археологами как дома священнослужителей – по множеству ритуальных бассейнов («микваот») внутри дома и обилию каменной мебели и утвари. Объясняется это просто: каждый коэн должен был жить в постоянной готовности быть вызванным в Храм для служения, а для этого он должен был находиться в состоянии ритуальной чистоты, то есть омываться в микве после близости с женой, случайного прикосновения к какой-либо скверне и т. д., – отсюда и непременный в таком доме ритуальный бассейн, иногда и не один. Ну а так как камень – это один из немногих материалов, через которые не передается ритуальная нечистота, то именно из камня в домах коэнов делались лежанки, скамьи и другие предметы мебели.

Особняки коэнов – членов храмовой олигархии – и других богатых иерусалимцев отличались изысканной архитектурой. Они и сегодня поражают своей красотой и размерами. Площадь некоторых составляет порядка 600 квадратных метров; их стены украшены фресками, а полы – изысканной мозаикой. В каждом таком доме был туалет с помещенным над выгребной ямой каменным или мраморным вполне удобным унитазом.

С Верхнего города хорошо просматривался остальной Иерусалим, который Иосиф вслед за многими своими современниками считал самым красивым и богатым городом мира. И у него были на то основания.

По своему значению Иерусалим, наряду с Римом, Александрией и Афинами, входил в четверку главных городов Римской империи, подмявшей под себя огромные пространства в Европе, Азии и Африке. Население Иерусалима без учета паломников в тот период составляло порядка ста тысяч человек. По этому показателю он, безусловно, уступал Риму, однако его изумительная красота, многократно усиленная стараниями Гордоса (Ирода) Великого не оспаривалась никем. Именно Ирод построил в Иерусалиме великолепные стадион, амфитеатр и ипподром, без которых, с точки зрения жителей эллинистического мира, ни один населенный пункт не мог считаться полисом – городом в полном смысле этого слова. Но помимо этих важнейших атрибутов полиса Ирод возвел в своей столице и множество других архитектурных шедевров.

Вероятно, из родительского дома Иосифа была отлично видна Антония – располагавшаяся на скале в северо-восточной части Иерусалима бывшая резиденция Хасмонеев, капитально перестроенная Иродом в 35 году до н. э. Антония поражала не только мощью, но и красотой двойных каменных стен, а также четырех высившихся по углам башен. Высота трех из них составляла 25, а четвертой – 35 метров.

В дни Иосифа в Антонии размещался римский гарнизон – из крепости хорошо просматривалась значительная часть города, и в ней без труда можно было разместить больше двух тысяч воинов. В самом дворце располагались сотни залов и комнат, каждая из которых отличалась своими особыми фресками и особым убранством; вся мебель и домашняя утварь в этих залах была сделана из полудрагоценных и драгоценных камней, золота и серебра. Были здесь и внутренние дворики, и обеденная зала, в которой были свободно расставлены сто кушеток, а в подвальных помещениях располагались склады с запасами питья и продовольствия, а также тюремные и пыточные камеры. Под землей же тянулся ход из Антонии на территорию Храма, который в случае войны должен был стать следующим форпостом обороны.