Kitobni o'qish: «Хеймдалль»

I

История об Ингольве Хмуром началась в тот день, когда его семья впервые собралась встретить Йоль¹ без него. Тогда он носил другое имя – Кольгрим. Он был сыном ярла Хьяльма в Халогаланде, весьма почтенного, хоть и не очень известного. Говорили, что отец женился на ведьме, потому что волосы у нее были необычного черного цвета, как уголь. Правда это или нет – неважно. Важно то, что сын взял волосы матери, ее серебряные глаза и правый нрав отца, возможно, именно поэтому ему дали имя Кольгрим².

В тот день Кольгрим пытался отоспаться, вместо того чтобы помочь семье подготовиться к празднику. Ему предстояло стать эйнхерием³ во плоти, такая возможность выпадала только детям ярла, и то не всем. Ему не спалось. Когда он понял, что бессмысленно себя заставлять хотя бы вздремнуть, то решил понаблюдать из-за ширмы за приготовлениями к празднику: трэллы и тиры⁴ украшали стены дома еловыми и сосновыми ветвями, его маленькие сестры помогали матери лепить круглые пироги с изображениями солнца, человечков и разнообразных животных. Сердце Кольгрима наполнилось приятным чувством чего-то уютного и родного. Потом его внимание приковал к себе мутный столб дыма от очага, не спеша уносившийся вверх через отверстие в крыше. Дым навеял мысли о доле и смерти, о привязанности к дому и его утрате. Эти рассуждения были не только странными для сына ярла, но и, как многие тогда заметили бы, трусливыми. Странно, что он не думал о нечто подобном, когда, быв тринадцатилетним сорванцом, убил в честном бою соседского задиру, который, превосходил его и в росте, и в силе. Кольгриму не хотелось расставаться с домом.

В дверях показался отец. Он подошел к сыну и, убедившись, что тот не спит, сказал ему: «Пора – старый прибыл». В эту минуту мать дала слабину, и ее лунные глаза увлажнились. Она крепко обняла своего взрослого сына, сестры пожелали скорого возвращения, отец с гордостью стал разглядывать его, будто бы только сейчас осознал, какой у него вырос кабан кровавой долины. Он крепко хлопал его по плечу и приговаривал, что все будет хорошо, что он им гордится, что Белый ас несомненно примет его в свой чертог, ведь он справедлив и милостив. Хьяльм говорил: «Я более чем уверен, не успеет наш дом пропахнуть можжевельником с рябиной, как ты уже вернешься, и мы, насытившись отменной свининой, смочим глотки добрым пивом, и ты расскажешь своему старику о том, что пережил!»

Распрощавшись с родней, Кольгрим вышел на улицу. Прищурился: в тот день солнце светило особенно ярко, вокруг блестели и переливались пушистые сугробы. Его ждал Старец в длинных белых одеждах. На его голову был накинут капюшон, из-под которого выпирали лишь кончик широкого носа, да косматая серая борода. Кольгрим поприветствовал старца, но тот лишь молча и загадочно кивнул в ответ – жрецы соблюдали строгий обет молчания. Их волшебные голоса, глубокие, как морское дно, и раскатистые, как волны, можно было услышать только во время церемоний, а между собой они, если верить слухам, общались посредством мыслей. Когда один из трэллов привел коней, копыта которых заранее подбили шипами, Кольгрим со старцем оседлали их и поскакали на восток.

Не было у лошадей ни восьми ног, ни ветром вырезанных рун на их широких зубах и, тем не менее, скакали они не хуже Слейпнира⁵. Даже сам Хрёсвельг⁶ не успел одним взмахом крыла сменить направление ветра, как два всадника уже пересекли поле, усеянное голубыми барханами, и несколько усадеб. Неумолимый Сколль⁷ преследовал золотую колесницу Соль⁸. Но к тому времени, когда они свернули вглубь леса и оказались в небольшой ясеневой роще, уже свечерело.

Посреди рощи горел размером с шалаш костер из семи видов деревьев, рядом грелись двенадцать таких же юных отпрысков, в чьих жилах, как и в жилах Кольгрима, текла кровь ярлов. Его встретили еще несколько жрецов, их лица и ладони были исписаны рунами. Они, точно стражники ночного мира, потребовали предъявить символ, позволяющий принять участие в ритуале. И Кольгрим предъявил: достав из мешочка веточку омелы, он протянул ее жрецам. Они, будто ожившие идолы, медленно разом кивнули своими могучими головами и снова застыли. Теперь Кольгрим мог полноправно сесть у костра.

Густой черный дым исчезал в глубинах синего неба.

Один из жрецов заговорил тем красивым и глубоким голосом, о котором скальды слагают легенды. Он говорил, что мало принадлежать к роду ярлов, чтобы пересечь Бифрест⁹ и вступить в дружину Одина. Он также говорил, что мало искусно владеть оружием и преданно следовать традициям предков. Эйнхериями становятся только те, кто обладает стойким, крепким духом. Старец подчеркнул свое слово: «Блажен тот, кто бросил вызов себе самому!»

Затем он принялся объяснять суть ритуала: каждый, кто посчитал себя достойным, должен снять с себя всю одежду и в одиночку отправиться в лесную чащу, взяв с собой лишь одно копье. Всем было отпущено девять дней, чтобы найти там духа зимы и сразиться с ним на равных, а жилище духа – сердце зверя. Те, кто вкусят сердце медведя, отныне будут зваться берсерками. Те, кто вкусят сердце волка, отныне будут зваться ульфхеднарами. Однако даже тот, кто окажется жертвой и не вернется, будет принят в чертог Одина, потому что докажет свою храбрость, погибнув в бою.

«Только превозмогший смерть, становится эйнхерием!» – произнес в заключение жрец.

Юноши сняли всю одежду и повесили ее на ветки деревьев, иносказательно расставшись таким образом со своими телами. Мороз стеклянными ногтями прошелся по тленной человеческой коже. Кольгрим, очарованный происходившим, невольно представил себе, как вместо одежды на стволе этого ясеня будет висеть его мертвое тело. Чувства торжества и страха перед неизведанным смешались в груди.

Жрец тем временем возвестил о том, что достойнейшие узрят Хеймдалля, самого Белого аса, стражника моста междумирья. И от него они узнают свое личное испытание, исполнение которого приведет их к вечности! Закончил свою речь всеведущий так: «К вечности, к чему всё стремится и из чего все выходит – во время поисков эта мысль будет греть вас сильнее огня».

Снег падал хлопьями, ветер усиливался. Юноши брали в руки копья и по очереди подходили к жрецу, который опускал руку в освященный таз с кровью, затем касался их лба и указывал той же багровой рукой в глубокую темную чащу. Так каждый уходил в свою сторону. Перед Кольгримом встал один молодец со светлыми волосами. Жрец указал рукой в чащу, но затем, обеспокоившись, быстро остановил его, поскольку заметил, как тот сжал что-то в своей руке. Он бережно раскрыл его холодную ладонь, там лежал амулет. Старик молча и грозно взглянул на парня. Глаза юноши наполнились страхом в ожидании своей участи – сейчас его прогонят с неслыханным позором! Однако жрец смиловался и строго произнес:

– Это будет нечестно к себе же самому, мне придется это забрать. Ты должен сделать все сам, только тогда боги устремятся помочь тебе.

Тому пришлось лишь кивнуть в ответ и слиться с мраком, ограждающим рощу. Кольгриму тоже вручили копье, и босой, он боязно зашагал по скрипучему снегу во тьму.

Как только свет костра пропал из поля зрения, ему преградил путь тот самый человек, уличенный жрецом в обмане. Он совершенно спокойно и обыденно предложил:

– Будем держаться вместе и дело пойдет быстрее, да и веселей, не так ли? Меня зовут Глум.

Кольгриму не хотелось нарушать священный ритуал и уж тем более позорить свою родню, поэтому, не представившись, честно ответил:

– Прости, но обманывать богов я не стану.

Кольгрим собрался было пойти дальше, но глаза Глума испуганно забегали, и он снова остановил его, развернув за плечо.

– Слушай, будь другом, мне бы просто остаться в живых и все! Даю тебе слово, я обязательно отвечу тебе взаимностью, если поможешь, конечно… у моего отца самые богатые земли, богатейшие!

– Мы тут замерзнем насмерть, пока ты пустословишь!

– Прошу, тебе же лучше! – умолял Глум.

– Зачем мне брать слово того, для кого скот и золото важнее? – высокомерно отрезал Кольгрим и пошел своим путем.

Прошло уже семь из девяти дней, а Кольгрим так никого и не обнаружил. Усталый, измотанный, голодный, он из последних сил передвигал свои нывшие синие ноги. Кожа иссушенная, стянутая, изрезанная настом, ныла от боли. Оставив одежду на дереве, он был подобен потерянной душе, блуждавшей в поисках нового тела. И даже щедрые семьи, принимавшие его на ночлег у жаркого очага, как почтенного гостя, – не ободрили его дух. Но он продолжал идти дальше, опираясь на копье. Кольгриму неописуемо хотелось где-нибудь просто прилечь под каким-нибудь широким стволом, порой ему казалось, что вот-вот потеряет сознание. Ему пришлось снова сменить направление в сторону ближайшей дороги для поиска приюта. И в таком состоянии, балансирующем между бодрствованием и забытьем, Кольгрим усердно продолжал двигаться, порой ударяя себя по лицу, чтобы не заснуть.

Не смотря на малую известность отца, к его роду несомненно принадлежали почтенные люди, стяжавшие удачу, ведь долго ему идти не пришлось. Вдруг он заметил маленькую землянку, укромно прижавшуюся к огромному дубу, который бережно оплел своими корнями жилище. Кольгрим из последних сил постучал в дверь. Ему открыл какой-то заводной и ехидный старик с седой бороденкой и телом тридцатилетнего круто слаженного мужа.

– Здравствуй, путник, меня зовут Хермод! – представился чудной отшельник. – А тебя как зовут?

Кольгрима удивило это имя, но от истощения, не проронив ни слова, он быстро переступил порог, проглотил кашу и закусил окороком вепря. Затем уснул крепким сном.

Кольгрим старался разглядеть в небе тлеющие угли Муспельхейма¹⁰, чтобы не заплутать во мраке ночного леса, но ветер так лютовал, и снег так усердно валил, что Кольгрим словно пробивался сквозь бессчетное число белых ажурных ширм. Потеряв всякую надежду найти духа зимы и вернуться домой, он взвыл богам о помощи.

Именно в это мгновение Альсвидер¹¹ разбил копытом ночную бездну над головой Кольгрима, облака разошлись, и Мани ярко осветил снег, расстилавшийся молочным одеялом. Сын ярла заметил свежие следы зверей. Приглядевшись, он понял, что здесь проходили двое, и следы передних лап значительно превосходили задние. Несомненно, это были волки. Они ушли в глухую часть леса.

От воодушевления Кольгрим ощутил тепло во всем теле. Ступив на волчью тропу, он стал пробираться сквозь темные еловые ветви, пока не вышел к склону, напоминавшему собой застывшую белую волну. Перепрыгнув через поваленное дерево, Кольгрим поднялся и увидел внизу двух волков, наконец-то!

Луна балансировала на верхушках пихт.

Он аккуратно спустился в овраг, и луна скрылась. Стемнело. Волки мигом учуяли чужака и насторожились. Кольгрим слегка согнул колени, крепче взявшись окоченелыми руками за копье.

Исхудалые голодные звери принялись его окружать. Даже несмотря на то, что зрение привыкло к ночи, из-за их темной шерсти и бесконечного налета снега, который намертво прилип к ресницам Кольгрима, было тяжело удержать волков на виду. Два темных пятна приближались к нему восьмеркой. Кольгрим терялся. Он глядел в две блестящие точки то одной тени, то другой, медленно и осторожно, шаг за шагом отходя спиной к ближайшему дереву с широким стволом, пока вдруг не ощутил, как снег по колено не обнял его ногу. Два волка, приближаясь к жертве, свирепо рычали. Кольгриму нестерпимо хотелось протереть глаза рукой, но он понимал, что любое движение может стать роковым. Они снова пересеклись восьмеркой и оказались уже совсем близко.

Один из них, оскалив клыки и поджав уши, напряг все мышцы своего худощавого тела и с диким рыком жадно бросился на Кольгрима. В тот же миг нахрапом рванул второй. Кольгрим ловко увернулся от первого, вдарив копьем по челюсти второму волку. Первый ненадолго потерял свою подвижность, провалившись в глубокий снег. Этого хватило, чтобы Кольгрим рискнул проткнуть сердце зверя с подбитой мордой, но тот избежал удара и снова бросился на человека, разбрызгивая по снегу черные капли крови. Внезапно первый волк вцепился в его голую спину. Кольгрим вскрикнул от боли, но успел что было сил перекинуть через себя животное.

Так они долгое время вертелись и уклонялись друг от друга. И чем дольше это длилось, тем больше, казалось, что Кольгрим перенимал волчье поведение. И вместо того, чтобы совсем вымотаться и упасть без сознания, у Кольгрима открылось второе дыхание. Один из зверей вдруг крепко ухватился пастью за копье. Сын ярла потянул на себя оружие, зубы животного соскользнули к наконечнику копья, и Кольгрим ловким движением, быстрым, как свист, насмерть проткнул глотку зверя. Однако в эту минуту его повалил на землю последний волк. Копье застряло в туше. Хищник попытался перегрызть Кольгриму горло, но тот сунул в звериную пасть свой локоть. Кольгрим стонал и пыхтел. Он зажал свободной рукой рану неугомонного зверя, отчего тот заскулил, подобно маленькому ребенку. Струя темной крови текла по морде варга, смешиваясь с кровью Кольгрима.

Человек оказался над волком. Он принялся душить его голыми руками. Зверь попытался вырваться и расцарапал своими задними лапами ему живот. В ответ сын ярла надавил коленом, навалившись всем телом пуще прежнего, да так, что волк мягко заскулил, совсем перестав сопротивляться. Кольгрим давил всем своим весом, сжимал его шею со всех сил, пока невольно не глянул прямо в глаза издыхавшему волку. Те глаза, что ранее горели желто-зеленым неистовым огнем, внезапно угасли. Они наполнились слезами. И тут Кольгрим увидел отражение в волчьем глазу: некий ониксовый силуэт, покрытый шерстью с заостренными ушами и вытянутой мордой. Кольгрим с воплем отпрянул.

Ветер утих, словно ему довелось увидеть все, чтобы отныне более не докучать. Снег тихонько опускался на землю. Луна одарила землю ярким светом, подобно голубой лампе. Тишина. Время будто остановилось.

Кольгрим нагим сидел на снегу с окровавленной спиной. Он пришел в себя, осознав, что так и не смахнул льда со своих ресниц. Рядом лежало бездыханное тело волка, а кровавая коса неподалеку вела еще к одному телу, с копьем в пасти. У Кольгрима пробились слезы. Он заплакал. И плакал, то сдерживаясь, то икая, и наконец в голос, навзрыд. Было стыдно. Он поймал себя на мысли, что последний раз плакал, должно быть, лет так в восемь, когда его старший брат тренировался с ним на деревянных мечах и влепил ему по уху.

Успокоившись, Кольгрим задумался чью шкуру лучше снять и, главное, что делать с телами, нельзя ведь так просто бросить обоих отважных воинов и забыть о них. Он вынул копье из пасти первого волка. Накопившаяся в пасти кровь капала на снег, словно отсчитывая мгновения. Кольгрим вытащил наконечник копья из древка и вернулся к последнему поверженному зверю – он выбрал его. Кольгрим положил тушу брюхом к верху, расправил конечности. Тут слезы снова покатились из глаз, и никто не объяснит отчего же так стыдно на душе! Будто кто-то следил неподалеку и усмехался! Кольгрим снова взял себя в руки и воткнул наконечник копья в переднюю лапу, мигом ощутив резкий укол в собственной руке. «Удивительно!» – не поверив, прошептал он. Кольгрим собрался продолжить разрез, но раздался шорох.

Из темноты вышла человеческая фигура. Она приближалась спокойно, непринужденно. Кольгрим вздрогнул, но бояться было нечего – это оказался тот самый трус, Глум. «Поверить только! И все это время он следовал за мной попятам!» – возмущенно подумал Кольгрим.

– Ловко-ловко, – оценивающе заговорил светловолосый, почесав свою щетину, – отчего же ты рыдаешь?

– Не плачут только мертвые… – заметил Кольгрим, взглянув на труп перед собою.

– Дед мой не зря приговаривал: порой человек одичалее зверя будет! Впрочем, какая разница! – махнул он рукой. – Я великодушно благодарен тебе за то, что ты составил мне компанию, что мы вместе повалили этих вот хвостастых, заходи как-нибудь за наградой, добро?

Он склонился над оставленным телом, как ни в чем небывало, словно сам его и повалил.

– Я ни на что не соглашался, о чем ты говоришь!? Ах ты ж! Ты все это время крался за моей спиною, точно вор!

Глум будто и не слышал Кольгрима, ему бы тут со шкурой управиться, ведь сам он не знал, как правильно ее снять.

– Мне придется все рассказать жрецам, иначе это вполне можно назвать соучастием, – заключил Кольгрим.

Глум ухмыльнулся, переведя взгляд со «своей» добычи на Кольгрима:

– Так чего же ты ждешь? Убей вора прямо сейчас, это будет правильно, благородно, разве нет?

Он приподнялся, и на мгновение Кольгриму показалось, что Глум на него вот-вот набросится. Проигнорировав ложное впечатление, Кольгрим ответил:

– Чтоб ты уселся, как кура, на скамье, укрытой кольчугами, и пил из одного рога вместе с бесстрашными эйнхериями? Не видать тебе места среди наших предков, и отвечать ты будешь на тинге, понял? Не мне решать твою судьбу.

– Что же мне мешает решить твою судьбу?

– Трусость и скудоумие, – метко ответил Кольгрим.

Нагло усмехнувшись, Глум молча вернулся к свежеванию туши, получалось у него это весьма неловко. Кольгрим тоже вдруг вспомнил для чего здесь вообще оказался. Продолжая снимать шкуру, каждый разрез он крайне ярко ощущал на собственном теле. Ныли конечности, гудела голова, болела спина. В одно мгновение Кольгриму показалось, словно он срывал кожу с самого себя, не иначе! Наконец он вынул горячее сердце из груди волка, и его пальцы ощутили ритмичное биение… или это ему только казалось? Кольгрим должен был его съесть, но никак не мог решиться, потому так и сидел с диким сердцем в багровых руках. Он взглянул на Глума, который пытался снять шкуру, размахивая наконечником копья, словно полоумный убийца, добивающий все еще дышавшую жертву. Набравшись смелости, Кольгрим медленно поднес желудь духа к своему рту. Губы и подбородок покрылись алым. Он пожирал сердце и с каждым укусом, стискивая зубы, хмурился от боли в собственной груди. Глум недоумевающе наблюдал за Кольгримом. Наконец он тоже решился откусить кусочек, но жутко посмурнел и выплюнул, словно надкусил гнилого мяса:

– Тьфу! Троллье…

Углеволосый сын ярла сидел в темной шкуре на корточках, весь в крови, с черными руками и багровым ртом, с его плеч свисали когтистые лапы поверженного волка.

Глума вырвало. Он небрежно выбросил остатки сердца куда-то за кусты и набросил шкуру. Затем огляделся и понял: Кольгрим исчез.

Истощенный, он вернулся в ясеневую рощу и рассказал старцам о произошедшем. Да-а-а, давненько они не слышали о подобном гнусном пренебрежении священным обрядом. И когда Глум вернулся, его незамедлительно увели. Он хоть и пытался отстоять свою правоту, но лживый взгляд говорил об обратном, даже раны на теле, которые он нанес себе самому, не помогли. Глум пообещал отомстить Кольгриму: «Я найду тебя, слышишь?! Найду тебя!» Его насильно пытались увести, а он глядел на него через плечо, не переставая, своими горящими, полными ненависти глазами, пока совсем не слился с тьмой.

Жрецы дожидались остальных. Кроме двух берсерков и трех ульфхеднаров, вернулся еще один человек, но как только его нога ступила на освещенную костром часть земли, он харкнул кровью, да так, что кровавая слеза скатилась до пупа, и упал замертво, выполнив свой долг.

Когда жрецы поняли, что никто больше не вернется, старец начал свою речь. Он сказал: «Настал час перейти ко второму испытанию, но не последнему, как многие могут подумать, вовсе нет! Оно является мостом к следующему, более важному, через которое проходят как живые, так и мертвые. К испытанию, которое будет длиться всю жизнь!» А в конце произнес такую фразу: «Блажен тот, кто, бросив вызов самому себе, обречен на поражение тела и победу духа!»

Теперь почтенным мужам предстояло взойти на мост богов, понимая, что многие не вернутся. Каждый занял место у того дерева, где оставил свою одежду. Они прижались своими крепкими хребтами к стволам, коснулись пятами коры. Старец поднял копье и подошел к одному из выживших. Он долго смотрел на него, проговаривая что-то про себя… и внезапно проткнул острием его тело.

Так жрец из раза в раз брал новое копье, переходя от дерева к дереву, пока не оказался перед Кольгримом, который неустанно молился Богам. И то, чего Кольгрим так боялся и продолжал бояться, теперь оказалось его заветным желанием, поскольку ему уже было невыносимо, ему хотелось просто лечь и уснуть.

Выдохнув, он почувствовал резкий укус холодного железа. Кровь медленно полилась, будто пробился родниковый ключ. Голова пошла кругом… И деревья с распятыми людьми куда-то уплыли… и растянулись… Многие из мужей сомлели… или умерли… Кольгрим, который чувствовал, что вот-вот расстанется с этим миром, наблюдал за вьющимся густым дымом костра… Дым стремительно уносился в небо… и какие-то разноцветные пятна появлялись в небе… они медленно то увеличивались, то уменьшались… они, как снег, начали падать вниз, их становилось все больше, пока вдруг эта радужная зернистость не собралась в единый поток, бегущий, как песок. Затем он превратился в ослепительный белый свет такой силы, что страхом охватило и пронзило насквозь всю его сущность. Потом словно чья-то рука, замахнувшись, ударила по свету, как по стеклу, и посыпались маленькие лучезарные осколки. Посыпались они водопадом, разделились на четыре потока, потом на восемь и вдруг стало ясно, что это были капли. Капли росы, ниспадавшие на мир с рогов четырех грациозных оленей. Величественные исполины, заслонившие собой половину небосвода, чей шаг равнялся целому дню. С ветвистых крон их рогов, сотканных из звездных паутин, струилось нескончаемое число алмазных водопадов. Эти водопады собрались в одно целое, и создалась форма, и форма эта приобрела человеческий ярко-белый силуэт с широкими рогами на золотом фоне, и услышал Кольгрим величественный голос, громкий, страшный, но приятный, восхищающий… и прозвучало имя: «Хродмар».

У Кольгрима дрогнули ресницы. Жрецы, обступившие его кругом, поняли, что он жив. В лиловом небе веком раскрылась оранжевая полоса зарева. Кольгрим, сын Хьяльма пришел в себя, и ему помогли встать на ноги. Жрецы принялись набирать в свои руки-чаши золу семи видов деревьев, чтобы обмазать им лицо и тело Кольгрима. Весь черно-серый, он стоял неподвижно и походил скорее на мертвеца, чем на живого человека.

– Отныне ты жив и мертв. Отныне имя твое есть Ингольв!

Повеяло можжевельником и рябиной.