Kitobni o'qish: «Девушка с корабля»

Shrift:

PELHAM GRENVILLE WODEHOUSE

«THE GIRL ON THE BOAT», 1921

Глава I
Хлопотливое утро

Сквозь шторы, опущенные на окнах меблированной квартиры, нанятой миссис Хайнетт на время ее пребывания в Нью-Йорке, лучи золотистого солнечного света проникли в комнату наподобие кавалерийских разъездов наступающей армии. Было очаровательное летнее утро. Стрелки голландских часов в передней показывали тринадцать минут десятого, стрелки часов в гостиной одиннадцать минут одиннадцатого, стрелки часов на книжной полке без четверти шесть. Другими словами, было ровно восемь часов утра.

Миссис Хайнетт осознала этот факт, повернувшись головой на подушке, после чего открыла глаза и села на постели. Она обыкновенно просыпалась ровно в восемь часов.

Не была ли это та самая миссис Хайнетт, которая завоевала себе мировую славу, как писательница-теософка, автор трудов: «Распространяющий свет», «Нечто о завтрашнем дне» и многих других хорошо известных сочинений? Я очень рад, что вы задали этот вопрос, совершенно верно, это была именно она. Она прибыла в Америку, чтобы прочесть ряд лекций.

В то время в Соединенных Штатах Северной Америки от лекторов не знали куда деваться, ибо почти с каждым пароходом, приходившим из Англии, прибывала новая толпа английских лекторов. Романисты, поэты, ученые, философы и самые обыкновенные графоманы, словно какой-то стадный инстинкт охватил их всех одновременно. Это напоминало что-то вроде великого переселения народов в средние века. Тут были мужчины и женщины, диаметрально расходившиеся во взглядах на религию, искусство, политику и почти на все остальные вопросы; эти английские умники сходились только в одном отношении, а именно: что в Америке легко можно подработать на лекциях, и что все они вместе и каждый в отдельности могут одинаково легко «сделать сбор».

Миссис Хайнетт прибыла с первой группой иммигрантов. Несмотря на духовный характер своих писаний, эта женщина обладала значительной деловой сметкой. Таким образом, она была уже на полпути в Америку – прежде чем девяносто процентов всяких поэтов и философов успели отобрать чистые воротнички и получить свои фотографические карточки для наклеивания на паспорта.

Не без сожаления покинула она Англию, так как поездка рта требовала от нее некоторых жертв. Больше всего на свете любила она свой очаровательный дом «Веретена», в Гемпширском графстве, где в течение многих лет проживала ее семья. Этот дом был необходим ей, как воздух, Тенистые дорожки, серебристое озеро, благородные вязы и старый серый камень стен – все это было неразрывно связано с ее существом. Она чувствовала, что «Веретена» принадлежат ей, и она – «Веретенам». К несчастью, с холодной юридической точки зрения, это было не совсем так. Она владела домом только в качестве попечительницы своего сына Юстеса, до тех пор, пока он не вырастет, не женится и не вступит сам во владение имуществом. По временам мысль о том, что Юстес женится и введет в дом постороннюю женщину, возмущала миссис Хайнетт до глубины души. К счастью, ее твердая политика – не спускать с сына глаз и не давать ему возможности разговаривать с женщиной моложе пятидесяти лет – до сих пор предотвращала эту страшную угрозу.

Юстес сопутствовал своей матери и в Америку. Именно его легкий храп донесся теперь из соседней комнаты до ушей миссис Хайнетт, когда она, выкупавшись и одевшись, прошла в столовую, где ее ожидал завтрак. Она снисходительно улыбнулась, прислушиваясь к сонному дыханию своего сына. Она никогда не стремилась приучить его вставать так же рано, как вставала сама, тем более что, оспаривая его право на собственную душу, во всем остальном она была снисходительной матерью. Юстес встанет только в половине десятого, т. е. после того, как она окончит свой завтрак, прочтет письма и начнет свой деловой день.

Завтрак состоял из булочек, каши и суррогата кофе. Рядом с кофейником, содержавшим эту светло-бурую жидкость, лежала небольшая стопочка писем. Миссис Хайнетт закусывала и вскрывала их. Письма, большей частью, были от учеников и касались чисто теософских вопросов. Между ними было приглашение от «Клуба Бабочек» на еженедельный обед. Было также письмо от ее брата Мэлэби – сэра Мэлэби Марлоу, знаменитого лондонского адвоката. В письме говорилось, что сын его, Сэм, поведение которого миссис Хайнетт никогда не одобряла, в непродолжительном времени заедет Нью-Йорк – на обратном пути в Англию. Сэр Мэлэби выражал надежду, что она встретится с ним. В общем, довольно скучная почта. Миссис Хайнетт пробежала письма без всякого интереса, отложив в сторону два-три письма для Юстеса, работавшего у нее в качестве бесплатного секретаря, с тем, чтобы он ответил на них в течение дня.

Не успела она встать из-за стола, как в передней послышались голоса, и перед ней предстала служанка, ирландка, довольно почтенного возраста.

– Сударыня, там вас спрашивает какой-то джентльмен.

Миссис Хайнетт омрачилась. Она не любила принимать по утрам.

– Разве вы не сказали, что я никого не принимаю?

– Но, сударыня, он говорит, что он ваш племянник. Его зовут Марлоу.

От этого известия настроение миссис Хайнетт ничуть не улучшилось. Она не встреча со своим племянником уже лет десять и охотно отложила бы эту встречу на более долгий срок. Она помнила его маленьким сорванцом, который раза два, в периоды школьных вакаций, нарушил своим присутствием монашеское спокойствие и тишину их дома. Но кровь, как говорится, гуще воды, и поэтому миссис Хайнетт решила уделить племяннику минут пять. Войдя в гостиную, она увидела там молодого человека, более или менее похожего на всех других молодых людей. С того времени, как она в последний раз лицезрела его, он, по-видимому, порядочно вырос, – как это нередко случается с мужчинами в возрасте между пятнадцатью и двадцати-пятью годами, – и в настоящее время достигал в высоту шести футов, в груди имел около сорока дюймов и весил, приблизительно, пуда четыре. У него было смуглое приветливое лицо, которое в эту минуту портило немного выражение неловкости и смущения, ну, точь-в-точь, как у заблудившегося кота.

– Хэлло, тетя Аделина, – неловко поздоровался он.

– Как живешь Самюэль? – спросила его миссис Хайнетт, недолюбливавшая молодых людей и недовольная тем, что ее утренний покой нарушен, решила с места в карьер, что ее племянник ни на ноту не исправился со времени их последней встречи, Сэм же, воображавший, что он давно уже вырос и стал мужчиной, пришел в смущение, чувствуя, что тетка, как и в прежние времена внушает ему некоторый страх. Она вроде как бы давала ему заметить, что он забыл побриться, а кроме того, у него было такое ощущение, словно он проглотил какое-то снадобье и от этого снадобья у него неприятно наливаются руки и ноги.

– Славное утро, – осторожно начал Сэм.

– Как будто. Я еще не выходила.

– Вот решил заглянуть к вам, поглядеть, как вы живете…

– Очень любезно с твоей стороны. Утром я всегда занята, но… да, это очень любезно с твоей стороны…

Наступила новая пауза.

– Как вам нравится Америка? – спросил Сэм.

– Ужасно не нравится.

– Вот как? Конечно, некоторым не нравится, – сказал Сэм, – в особенности запрещение продажи спиртных напитков, ну и все прочее. Лично мне это безразлично. Я могу пить, могу и не пить. Мне Америка нравится. Я прекрасно провел здесь время. Все ухаживали за мной, как за богатым дядюшкой. Я ездил в Детройт, знаете, и жители буквально предлагали мне в подарок весь город, да еще спрашивали, не пожелаю я взять и другой в придачу. Ничего подобного я еще не видал. Может быть, я какой-нибудь не разысканный наследник? По-моему, Америка величайшее в летописях мира изобретение.

– А зачем ты приехал в Америку? – спросила миссис Хайнетт, ничуть не растроганная этой рапсодией.

– О, я приехал играть в гольф… Участвовать в турнире, понимаете?

– По-моему, в твои годы, – неодобрительно заметила миссис Хайнетт, тебе следовало бы заниматься чем-нибудь более серьезным. Неужели ты только и делаешь, что играешь в гольф?

– О, нет! Я играю немножко в крикет, немножко охочусь, недурно плаваю, а при случае опять же играю в футбол.

– Удивляюсь, как это твой отец не заставит тебя заняться чем-нибудь более серьезным.

– По правде говоря, он, кажется, начинает подумывать об этом. К тому же отец полагает, что мне следует жениться.

– Он совершенно прав.

– Думаю, что Юстес тоже женится на этих днях, – проговорил Сэм.

Миссис Хайнетт вспылила.

– Почему ты это думаешь?

– Что именно?

– Да что он женится?

– Просто потому, что он немного романтик в душе. Пишет стихи и все такое прочее.

– Не думаю, чтобы Юстес женился. Он очень робок. Любит уединение и редко встречается с женщинами. Он почти анахорет.

Сэм хорошо знал это и нередко жалел своего родственника. Он любил кузена той особой покровительственной любовью, которую питают люди с сильными мышцами к существам более слабым, и всегда думал, что если бы Юстес не уединился в «Веретена» с женщиной, которую он, Сэм, всегда считал домоседкой, из мальчика, пожалуй, вышел бы толк. Как в школе, так и в Оксфорде, Юстес, если и не отличался в области спорта, то был все же веселым и славным малым. Сэм вспоминал, как будучи в школе, Юстес с самым бесшабашным видом разбивал ночной туфлей, колпаки газовых рожках, а в Оксфорде довольно храбро играл на рояле, имитируя Франка Тинни, одного из самых шикарных студентов в колледже Троицы. Да, у Юстеса была здоровая сердцевина, и очень жаль, что он позволил матери закопать себя в деревне, далеко от всех и вся.

– Юстес возвращается в Англию в субботу, – сказала миссис Хайнетт. В ее тоне прозвучала нотка сожаления, Она не расставалась со своим сыном с момента его приезда из Оксфорда и охотно оставила бы его при себе и теперь, но это было невозможно. Необходимо было, чтобы он вернулся в «Веретена», пока она еще пробудет в Америке. Нельзя же оставлять так долго дом во власти прислуги, которая может вытоптать цветочные клумбы, исцарапать полированные полы и позабыть накрыть на ночь салфеткой клетку с канарейкой. – Он отправляется на «Атлантике».

– Великолепно! – воскликнул Сэм. – Я тоже еду на «Атлантике». Сейчас же пойду в пароходную контору и справлюсь, не дадут ли нам общую каюту. А где он будет жить, когда приедет в Англию?

– То-есть как это где? Конечно, в «Веретенах»! Где же еще?

– Я думал, вы сдали ваш дом на лето?

Миссис Хайнетт посмотрела на него так, точно перед ней был сумасшедший.

– Сдала свой дом на лето? Как могла прийти тебе в голову подобная мысль?

– Мне казалось, будто отец говорил, что вы сдали дом какому-то американцу.

– Ничего подобного!

Сэму почудилось, что тетка с каким-то особенным раздражением отвечает на его вопросы. Он не мог знать, что разговоры о сдаче дома уже давно раздражают миссис Хайнетт. Несколько человек просили ее сдать им «Веретена». Больше того, наниматели прямо осточертели ей. Какой-то богатый толстый американец по имени Беннетт, которого она встретила в доме своего брата в Лондоне и затем пригласила к себе, буквально влюбился в местность и просил миссис Хайнетт назначить за дачу какую угодно цену. Не довольствуясь этим, он преследовал ее своими просьбами по радио, в то время как она уже плыла по океану, и продолжал морочить ей голову даже после того, как она прибыла в Нью-Йорк. Не успела миссис Хайнетт прожить в Америке и двух дней, как к ней явился некий мистер Мортимер, который отрекомендовался закадычным другом мистера Беннетта, и снова возбудил вопрос о сдаче в наймы ее дома. В течение целой недели мистер Мортимер пытался заставить ее изменить свое решение и прекратил свои визиты только потому, что ему самому пришлось уехать в Англию. Но дело на этом не кончилось. Как раз сегодня утром среди почты, адресованной на ее имя, миссис Хайнетт, нашла длиннейшую телеграмму от мистера Беннетта, едва не отравившую ей весь завтрак. Немудрено поэтому, что намек Сэма в мгновение ока вывел миссис Хайнетт из состояния обычного спокойствия.

– Ничто не заставит меня сдать «Веретена», – категорически заявила она, поднимаясь со своего места. Сэм почувствовал, что аудиенция кончилась, и, очень довольный этим в душе, тоже поднялся.

– Так я пойду поговорить насчет каюты, – сказал он.

– Хорошо. Я немного занята сейчас, делаю выписки для ближайшей лекции.

– Разумеется, я не стану прерывать ваши занятия. У вас, должно-быть, сейчас очень много работы… Итак, до свиданья.

– До свидания!

Миссис Хайнетт, хмурая, – ибо это посещение несколько взбудоражило ее и нарушило ясное расположение духа, столь необходимое для писания лекций по теософии, присела к письменному столу и начала просматривать заметки, сделанные ею накануне вечером. Не успела она сосредоточиться на работе, как дверь снова открылась, пропустив почтенную дщерь Ирландии.

– Сударыня, там пришел какой-то джентльмен.

– Это просто невыносимо! – вскричала миссис Хайнетт. – Разве вы не сказали ему, что я занята?

– Нет. Я провела его в столовую.

– Кто это? Репортер из какой-нибудь газеты?

– Нет. Он в цилиндре, а зовут его Брим Мортимер.

– Брим Мортимер!

– Да, сударыня. Он дал мне свою карточку, но она соскользнула с подносика и затерялась.

Миссис Хайнетт с недовольным видом направилась к двери. В самом деле это становилось невыносимым. Она знала Брима Мортимера. Это был сын мистера Мортимера, желавшего снять на лето «Веретена». Его посещение было, несомненно, связано с этим вопросом, и, направляясь в столовую, она готовилась с холодной яростью уничтожить весь род Мортимеров в лице его нью-йоркского представителя.

– Доброе утро, мистер Мортимер.

Брим Мортимер был высок и худ. У него были маленькие светлые глазки и острый загнутый книзу нос. Он походил на попугая гораздо больше, чем большинство настоящих попугаев. Люди посторонние обычно удивлялись, когда видели Брима Мортимера в ресторане за куском ростбифа. Всем казалось, что он должен предпочитать подсолнухи.

– Доброе утро, миссис Хайнетт.

– Садитесь пожалуйста.

Брим Мортимер оглянулся, словно отыскивая жердочку, на которую он мог бы вспрыгнуть, но затем сел на стул. Он обвел комнату своими маленькими светлыми глазками.

– Миссис Хайнетт, мне необходимо переговорить с вами наедине.

– Вы со мною наедине.

– Не знаю, как начать…

– В таком случае, позвольте мне помочь вам. Это совершенно невозможно, я никогда не соглашусь!

Брим Мортимер выразил на своем лице удивление.

– Стало-быть вы уже слышали об этом?

– Я только об этом и слышу с момента моей встречи с мистером Беннеттом в Лондоне. Мистер Беннетт ни о чем другом не говорил. Отец ваш тоже ничего другого не говорил. А теперь, – вскричала миссис Хайнетт, – являетесь вы, чтобы снова завести разговор на ту же тему? Заявляю вам раз навсегда, что я не изменю своего решения и ни за какие деньги не сдам мой дом!

– Но я пришел вовсе не за этим!

– Вы пришли не по поводу «Веретен»?

– Нет.

– Тогда будьте добры объяснить причину вашего прихода.

Брим Мортимер казался смущенным. Он заегозил на стуле и задвигал руками, как будто желая похлопать ими.

– Видите ли, – заговорил он, – я не из тех людей, которые любят вмешиваться в чужие дела… Он смутился и замолчал.

– B самом деле? – переспросила миссис Хайнетт.

– Я не из тех, которые заводят сплетни с прислугой…

– В самом деле?

– Я не из тех, которые…

Миссис Хайнетт никогда не считалась нетерпеливой женщиной.

– Будем считать все ваши отрицательные качества бесспорно установленными, – кратко сказала она. – Я уверена, что существует множество вещей, которых вы не делаете. Ограничимся вопросами более определенными, если вы, конечно, не имеете ничего против этого. О чем именно вы хотели бы переговорить со мной?

– О браке.

– О каком браке?

– О браке вашего сына.

– Мой сын не состоит в браке.

– Нет, но предполагает вступить в брак. Сегодня в одиннадцать часов утра в маленькой церкви за углом.

Миссис Хайнетт подпрыгнула.

– Вы с ума сошли?

– Осмелюсь доложить вам, что я сам тоже не в большом восторге от этого, – проговорил мистер Мортимер. Видите ли, и я влюблен в эту девушку, черт меня подери!

– А кто же она?

– … Влюблен уже несколько лет. Я из тех молчаливых, терпеливых людей, которые только ходят вокруг да около, глядят и вздыхают, но никогда не заговаривают о своей любви…

– Кто эта девушка, увлекшая в западню моего сына?

– … я всегда принадлежал к людям, которые…

– Мистер Мортимер! С вашего разрешения будем считать, что вы обладаете также и всеми положительными качествами. Бросим обсуждать этот вопрос. Вы явились ко мне с нелепейшей историей.

– Вовсе не нелепейшей. Это непреложный факт. Я узнал об этом от моего слуги, который, в свою очередь, получил сведения от ее горничной..

– Не будете ли Вы любезны сказать мне, кто та девушка, на которой хочет жениться мой заблудший сын?

– Я бы не назвал его «заблудшим», – возразил мистер Мортимер, желавший, по-видимому, оставаться беспристрастным. По-моему, он большой ловкач. Девушка, знаете ли, первый сорт. Мы росли с нею вместе, и я люблю ее уже много лет. По меньшей мере целых десять! Но знаете, бывает такое невезение, что никак не найдешь случая сделать предложение. Летом 1922 года такой случай почти что представился, но мне не удалось воспользоваться им. Я, видите ли, не могу причислить себя к разряду тех смелых, находчивых молодых людей, которые умеют поддерживать оживленный разговор. Я не…

– Если вы будете так любезны, – нетерпеливо прервала его миссис Хайнетт, – и отложите на другое время этот психоаналитический доклад, вы меня премного обяжете. Я хочу узнать имя девушки, на которой намерен жениться мой сын.

– Разве я не сказал вам ее имя? – переспросил с удивлением мистер Мортимер. Странно! Как это вышло? Странно, право, как это иногда думаешь что-то сделать и не делаешь, я, знаете ли, принадлежу к тому роду людей…

– Как ее зовут?

– К тому роду людей…

– Как ее зовут?

– Беннетт.

– Беннетт? Вильгельмина Беннетт? Дочь мистера Руфоса Беннетта? Та самая рыжеволосая девушка, с которой я встретилась на завтраке в доме вашего батюшки?

– Вот именно. Вы замечательная отгадчица. Мне кажется, что вам удастся положить конец всей этой истории.

– Несомненно!

– Вот и чудесно!

– Брак этот будет несчастлив и невыгоден для обеих сторон; мисс Беннетт и мой сын не подходят друг к другу.

– Совершенно верно. Я сам тоже так думаю.

– Их ауры окрашены в различные цвета.

– Если бы это пришло мне когда-нибудь в голову, – проговорил Брим Мортимер, – я не забыл бы об этом сто лет. Окрашены в различные цвета… Теперь дело ясно, как шоколад.

– Очень вам признательна, что вы пришли рассказать мне об этом. Я немедленно приму меры.

– Прекрасно-с. Но как же именно? Сейчас уже довольно поздно, а она будет в церкви к одиннадцати часам.

– Но Юстеса там не будет.

– Вы полагаете воспрепятствовать ему?

– Юстеса в церкви не будет, – повторила миссис Хайнетт.

Брим Мортимер подпрыгнул в кресле.

– Вы снимаете тяжесть с моей души.

– Я полагаю, что душа едва ли создана для переноски тяжестей.

– Так я пойду. Я, извините-с, еще не завтракал. Слишком был удручен. Теперь полегчало. Три яйца и ломоть жареной грудинки придутся сейчас как нельзя более кстати. Мне так кажется, что на вас можно положиться.

– Вполне.

– Так позвольте пожелать вам всего доброго.

– Прощайте.

– Совершенно верно, прощайте. Я в субботу уезжаю в Англию на «Атлантике».

– В самом деле? Мой сын также уезжает на этом пароходе.

Брим Мортимер вопросительно посмотрел на писательницу.

– Надеюсь, вы не сообщите ему, кто разрушил его планы.

– Простите?

– Я хочу сказать-вы не подольете масла в огонь?

– Я не вполне понимаю вас.

– Вы не скажете ему, что именно я испортил всю его игру?

– Я не упомяну ни единым словом о вашем рыцарском поступке.

– Рыцарском? – повторил Мортимер, с некоторым сомнением в голосе. – Мне, конечно, судить трудно, но я вряд ли назвал бы его вполне рыцарским. Разумеется, в любви, как на войне, все дозволено. Во всяком случае, я чрезвычайно рад, что вы скроете от него мое участие в этом деле. Иначе мне было бы неприятно встретиться с ним на пароходе.

– У вас мало шансов встретиться с Юстесом. Он чрезвычайно равнодушно относится к морю и большую часть времени будет проводить в каюте.

– Тем лучше! Меньше недоразумений. Прощайте!

– Прощайте. Передайте мой поклон вашему батюшке!

– О, он не забыл вас, – признался Брим Мортимер.

Миссис Хайнетт была женщина решительная. Еще во время разговора с посетителем в голове ее запрыгали мысли, точно пузыри на воде. А когда дверь за Бримом Мортимером закрылась, у нее уже были готовы целых семь планов. Оставалось только выбрать из них самый лучший и самый простой. Она на цыпочках направилась в комнату сына. Ритмическое похрапывание долетело до ее внимательного слуха. Она открыла дверь и бесшумно вошла в комнату.