Kitobni o'qish: «Любя и радуясь»

«С грохотом падало небо в облаке молний…»

 
С грохотом падало небо в облаке молний,
И ветер вонзался клыками в город…
Небо… Упав, оно целовалось дождём с землёю.
Жадной зеленью ласки росли в воздух…
 

Депрессия

 
Изыначен
мозольно-лукавящей
плотью побегов…
Ты ли? —
смотришь в окно-себя
сгустками мыслей,
что слились в тест Божий —
дьяволом.
И обволакиваешься
до конвульсий,
чтоб выдержать…
И левый глаз,
где спит
тревожно
волк моих желаний —
Он ждёт вонзённых
стрел
всех «нет» твоих,
чтобы проснуться.
Забытой плетью красоты
срывая не́дуг,
Я, странно-любящий,
к тебе шагаю, зная…
Стать победителем
разгрызших жизни судеб
меня толкают
жертвы-жизни…
Чтобы – с плеча —
напополам
сомненья,
И с ними всё,
что мне мешает —
вон! вовне!
 

«Выжжено……»

 
Выжжено…
Точки меня мне, исчезая, вопили:
"Внутри – ты уходишь! Лишь память!.."
Вспарывая напалм истерики
Я прорастал…
И переставал – мною ещё
цепляясь за клочья:
"Зачем?" – под клинком
вряд ли бывшим…
Но я уже крепко пустил
корни трещин.
И просто не смог не рвануться…
Чтобы пасть осколками
И вырваться
новым.
 

«Бумаги ра́нящая паперть…»

 
Бумаги ра́нящая паперть:
Который круг ада – не помню…
Звук вязнет… Шёпот цвета паутины…
И мир становится тонким, как нежная плёнка,
Послушная нажатью пальцев…
 

«Укрой меня дождливой передышкой сада…»

 
Укрой меня дождливой передышкой сада,
вдруг вспомнившимся сном —
полустёртым,
прорисованным заново
на развилке тебя и мира,
где вплетённое в слёзы небо
рвётся в лёгкие
загнанным зайцем…
 
 
где костёр мой нацелен в август
и соцветье усталостей рядом —
отражённое
друг в друге —
до бесконечности,
гаснущее —
тернием,
музыкой,
пульсом кузнечиков…
Забери мою уставшую часть памяти —
изнеженную болью,
сотканную
из истерик…
 
 
Ведь ты знаешь, как не захлебнуться покоем…
 

«Всё это так трогательно…»

 
Всё это так трогательно:
взводить курком клёкот строчек —
протяжный, пропахший кофе
и пугливостью города, вжавшегося в тягучий вечер
ещё одного не отданного пока что лета;
 
 
заботливо их чистить, сдирать коррозию
бесчисленных лакун и поправок,
пытаться свернуться и сиять в каждой букве,
комкая дни,
черновики,
 
 
или просто – не пугать жизни,
притаившейся за углом разнежившейся кошкой
(или Бог ещё знает кем разнежившимся).
 
 
С тем, чтобы потом, может быть,
открыть маленькое кладбище слов,
действующее вечерами,
с разными типами погребения —
вплоть до кремации…
 
 
…Но хоронить слова и отправлять письма огненной почтой —
не одно и тоже!
(«Ах, где ты мой милый Августин, Августин, Августин?..»)
 
 
А может – обжечься всем этим
по-детски больно, словно ободрать коленку —
так, что начинает не хватать
доброй мамы, утирающей слёзки в углах глаз
после того, как отшлёпать,
 
 
т. е. зацепить своей неприкрытой реальностью взрослого.
(Ещё ангел сказал: «Не добивайте павших!..»,
а я бы добавил, что надо делать скидки
на возраст нежности…)
 
 
Ведь позже бывает так приятно
играть с любимой,
ласкаясь маленьким успокаивающимся зверьком
друг другу в душу,
 
 
встречать Гекат и гекаток,
затаптывать сполохи безумия,
исчезать в нектарных оргазмах,
 
 
а иногда – разбирать себя на детальки
и протирать их тряпочкой посреди всех этих
ненаписанных евангелий от IBM,
ворожащих мониторов
и танца пальцев на клавиатуре —
 
 
так, что начинает хотеться верить:
заветная сказка исполнится,
уставшая ранка затянется,
и траур, надетый по глупости,
покроется смехом,
да и сам рассмеётся…
 
 
так, что начинает хотеться думать:
«Как полезно
обжечься в меру!
(А меру почти всегда, при желании, можно найти нужной!)»,
 
 
забываясь
в паре междометий у самого восхода,
наблюдая за кульбитами своих мыслей —
иногда – только засыпающего,
иногда – уже проснувшегося,
 
 
соскальзывая в любую из реальностей
подкравшегося утра…
 

Glukon! Vade Retro!

 
Всё это
случилось
в день моего
воинственного
прикладства рук,
а точнее – пальцев
к клавиатуре…
(вот! вот он! —
мой ангел-телохранитель
в белой рубашке
и чёрном галстуке,
я кричу:
«Нажмите ж,
нажмите
на кнопку Reset!»
И выпустите!
выпустите!!!
выпустите
меня из оффиса!!!)
Прочистите
мне пи..си..айные слоты,
замените
материнскую плату,
сделайте что-нибудь —
например апгрэйд
(ах да, ведь я —
не компьютер…)
но только
не томите душу —
она мне ещё пригодится.
Я готов спать
носом на Backspase,
носить кулер на шее,
но только
не кормите
меня этому
навороченному
процессорному
монстру,
пожирателю
времени.
Он засел
в укромном
уголке
мировой паутины
и ждёт меня
на обед,
но я ещё трепыхаюсь
в долинах DOOM’a,
встречаюсь
с виртуальными
Гиви Ламеридзе
и Гейтсом-в-торте,
в общем,
я скоро созрею
играть в футбол
с системным блоком
одним
полусонным
мегаднём
с мегадетками.
(товарищи!
скажем «Нет!»
окнам
в нашей жизни)
Маловеры
и легковеры —
все вы
мазаны одним.
(Ещё пара ударов
с разбегу
головой
о стенку
и Вы станете
очень гармоничной
личностью,
вместо того,
чтобы яростно
бороться
со своим
безумством)
Опять стало
тепло
и джедаи
летят
косяками
на север
(Что там
за шум
за углом? —
Наверное, это
очередной
новый конунг
наехал
на нового ярла…
Ах, нет —
там всего лишь
какой-то Пандав
ударил бутылкой
Курава)
Система бывшей
империи
запущена
назад во времени
Страшным Шумом
Америки,
но кто-то
забыл учесть,
что времена у нас
всегда одни
и те же.
Так что
мне уже
нечего сказать
напоследок,
кроме как
Alt – F4.
 

«Ни запахов, ни снов… Лишь ветра литургия…»

 
Ни запахов, ни снов… Лишь ветра литургия,
да предчувствие улыбки.
С каким бы счастьем эту осень ворошить в камине
Под приступы и стоны октября, под шёпоты надежд —
Всё больше приобщаясь к небу!..
 
 
…Сен-Себастьян на выцветшем холсте никак
не замечает оперений,
И я – следов цепочка, что уходит в память,
Да мотылёк тепла на левой стороне.