Kitobni o'qish: «Самый лучший комсомолец. Том 7»

© Смолин Павел, 2024

Глава 1

Утром следующего дня, успешно пережив наполненный «охами», «ахами» и классическими «ох как ты вырос!» вечер, позавтракав и проводив деда Пашу с папой Толей на работу, отдав четверняшек на попечение няне, осев в окончательно превратившемся в швейный цех мамином кабинете, качая не успевшую забыть братика, одетую в потешный желтенький сарафанчик и шерстяные носочки (пол у нас без подогрева, все в таких ходим) Аленку на коленях, я вводил родительницу в курс дела:

– Модельеров в мире много, и им эти погромы до одного места. Америка – это круто, но так уж получилось, что моду задает Европа. Пока! – подмигнул весело хихикнувшей маме. – Так что они охотно приняли предложение министра культуры Монако переместить неделю журналистов вместе с остальными мероприятиями в Монте-Карло.

– Так оно и лучше будет, – кивнула родительница и призналась. – Страшно в Америку ехать. И в Европу страшно, – вздохнув, выбралась из-за стола и обняла нас вместе с Аленкой. – Не за себя боюсь, а за тебя. Похитят, шантажом заставят что-нибудь делать – и все прахом пойдет, – отпустив, блеснула глазами и выдала суровый наказ. – А ты не делай! Пальцы отрезанные присылать будут – не делай! Я сильная, мне все нипочем! Дети мои не пропадут – для меня это главное! И если из-за меня ты подставишься, я себя не прощу, понял?!

Сглотнув вставший в горле ком – в карьере попаданца хватает тёмных пятен – я сморгнул выступившую слезинку и кивнул:

– Понял!

– Я – коммунистка! – продолжила рвать и метать мама. – У меня кумир – Зоя Космодемьянская, и я не слабее ее буду!

– Ты – сильнее, – с улыбкой заверил ее я.

– Пока не проверишь – не узнаешь, – хихикнув, она взяла себя в руки и погладила меня по голове. – Делай что должен, сыночек, а я буду тебе помогать.

– Спасибо. Но лучше все-такие не проверять.

– Не переживай, я им не попадусь! – рассмеялась она.

– Но американцы вроде всё поняли, – принялся я успокаивать ее и себя. – Президент сдох, директора ЦРУ стрелочником назначили и в отставку отправили, кусок Южной Америки потерян – им это еще хуже, чем наша дружба с Китаем, которую они своими санкциями укрепили до полного безобразия. Не удивлюсь, если там сейчас вкладывавшиеся в Чили богачи задушевно разговаривают с теми гениями, кто по нам торпеду пустить догадался. Как говорится – рискнули и проиграли. Еще и дед решимость показал ответку асимметричную давать за такие интересные инициативы – больше провоцировать не будут, убоятся.

– Дай-то бог, – контрреволюционно вздохнула мама.

– Можешь отказаться, но сверху просили передать, что было бы здорово на показе кубинку из Boney M применить, у нее фигура подходит, и она – черная. Черные нынче на слуху, и журналисты чернокожую модель упомянут отдельно – нам на руку.

– У Марии ноги такие, что и на каблуки ставить не нужно, – задумалась мама и подтянула к себе толстый альбом для рисования. – Где-то у меня здесь было…

– Я к Тане в гости схожу, – проинформировал я.

– Дома-то не побыл совсем, – ради приличия буркнула погрузившаяся в высокую моду родительница и спохватилась. – Ой, ты же на три дня приехал! Беги, привет передавай.

Поставив сестренку на пол, взял ее за ручку, и мы вышли в коридор. Так, о чем там с совсем маленькими детьми разговаривают?

– На горшок без напоминаний ходишь?

Сестренка покивала.

– Конфету хочешь?

– Кафета! – а вот это она сочла достаточно важным, чтобы произнести вслух. – Дай! – протянула ручку.

Милаха какая! Выудив из кармана «Мишку на Севере», помог Аленке развернуть, и мы зашли в детскую, по ковру которой, окружив сидящую в центре комнаты няню, ползали, перекатывались и иногда толкались друг с другом за право обладания машинками, кубиками и прочими сокровищами, близнецы.

– Инна Владимировна, мне погулять надо, – известил я няню.

– Атоська, моё! – пустив шоколадную слюнку, сестра бросилась отнимать у ближайшего братика-Антона невесть как оказавшегося здесь пупса.

– Алена, жадничать нельзя, – мягко принялась воспитывать Инна Владимировна. – Беги, Сережа, только маме скажи.

– Уже! – заверил ее я и пошел в свою комнату одеваться.

Виталина сегодня в Москве – пользуясь случаем, командование вызвало ее на Лубянку, чтобы в кои-то веки позадавать вопросы и получить комментарии к отчетам, которые ей самой составлять уже не приходится – вокруг хватает менее любимых, а потому – менее нагружаемых мною сотрудников. Но поговорить пять-шесть часов с моим любимым столовым прибором товарищ Цвигун счёл полезным.

Выбравшись во двор, сощурился от искрящегося на солнце, режущего глаза снега, втянул носом ледяной воздух, крякнул, подхватил лежащий на скамейке кусок линолеума и не отказал себе в удовольствии забраться на метровой высоты снежную горку, скатившись вниз и окончив путешествие у самой калитки. Удобно!

– Карр! – презрительно приложила меня сидящая на фонаре ворона.

– Сама такая! – не остался я в долгу, повесил линолеум на забор и вышел на улицу. – Доброе утро, – поздоровался с сидящими в «Москвиче» охранниками.

Мужики помахали мне в ответ, и я направился в противоположную дачам важных шишек сторону, с удовольствием глазея по сторонам. Зимой в деревне чувствуется особая атмосфера: окутавший землю и дома снег словно зовет прилечь на теплую печку, сонными глазами глядя в покрытое морозными узорами окошко, любуясь клюющими остатки рябины птичками и лениво надеясь, что по улице пройдет сосед – можно будет позвать его в гости, попить чаю за размеренной, «зимней» беседой. И никакой битвы за урожай до самой весны! Работа в деревне не кончается никогда, но зимой ее все-таки поменьше, и, если закрома полны (а при нынешней Советской власти по-другому не бывает!), можно в кои-то веки немного расслабиться и погрузиться в расслабленную полудрёму.

Из переулка выскочила лохматая, низкорослая дворняга, следом выкатилась компашка из десятка одетых в шубки и пальто, укутанных в шарфики младшеклассников – последний день коротких в эти времена зимних каникул, не учатся – и с криками «лови его, лови!» устремилась за собакой. Пара секунд на узнавание и осознание.

– Сережка!!! – с радостным визгом, напрочь потеряв интерес к мохнатому, дети бросились ко мне и повалили в снег.

Охрана из едущей за мной машины и не подумала вмешаться – и это правильно!

– А ты к нам в школу придешь? Ты насовсем вернулся? А песни новые придумал? А правда, что капиталисты в тебя ракетами стреляли? – окатила меня лавина вопросов.

Обидевшаяся на невнимание дворняга тявкнула и задрала лапу на забор, игнорируя лай обитающего во дворе, оскорбленного ее поведением цепного пса.

Со смехом сняв с себя ребят, я уселся прямо в сугроб и принялся отвечать:

– К маме погостить приехал, на три дня. В школу к вам приду, завтра. Песни новые придумал, покажу. Капиталисты стреляли, но не ракетами, а торпедами.

– Нифига себе! – восхитился пацан в лыжной шапочке.

– А я маме расскажу, что ты ругаешься! – злорадно пообещала девочка чуть младше него.

Сестра, видимо.

– «Нифига» – это не матерщинное слово! – запротестовал тот и обратился за подтверждением. – Сережка, скажи ей!

– Не матерщинное, – подтвердил я.

– Съела?! – с ликующим выражением лица приосанился пацан.

Девочка надулась.

– Подставляйте ладошки! – скомандовал я и раздал ребятам «Мишек на Севере».

– Спасибо! Мы пойдем Дружка искать! – от лица группы заявила самая старшая на вид девочка, и они побежали искать успевшую сбежать дворнягу.

Затянув себе под нос песенку «Пропала собака по кличке Дружок», я поднялся на ноги, отряхнул снег, помахал ухмыляющимся «дядям» – в порядке! – и в отличном настроении пошел дальше.

Просто замечательное утро!

* * *

Согласно полученным вчера инструкциям – Таня и тётя Тоня приходили на приветственный ужин в честь моего приезда – я поднялся на цыпочки и сунул руку за калитку. Нащупав крючок, открыл и прошел во двор. Слева, у забора к соседям, сугроб – сюда сгребают снег. Напротив – дом с высоким, выкрашенным зеленой краской крылечком, ведущим к обитой войлоком и дерматином, двери. Между сугробом и домом – пустое пространство, которое упирается в сарай и начинающийся за ним огород. Стайки и свинарника, равно как и курятника, у Богдановых нет – а зачем, если у мамы с дочкой суммарный ежемесячный доход под восемьсот рублей, и это не считая получаемых подружкой инвалютных чеков? Но они для «Потёмкина» скорее исключение, чем правило – совхозники охотно инвестируют резко выросшие зарплаты в кроликов, свинок и телят, чтобы потом продать их жадным до сырья кооператорам.

Из приоткрытой двери сарая неспеша выбрался толстенный, пушистый, слегка испачканный паутиной, рыжий кошак персидской породы.

– Кис-кис, Барсик, – без особой надежды позвал я Таниного любимца.

Зевнув с независимым видом, кот лениво пошел к крылечку, не забывая подозрительно на меня коситься. Не доверяет, собака такая!

Дверь дома открылась, и оттуда выглянула накинувшая поверх халатика пальто из шерсти альпаки – вчера подарил – собравшая волосы в конский хвост Таня. Феномен подруг детства – если их долго не видишь, при встрече начинаешь недоумевать: как это они успели превратиться в таких красивых девушек?

– Привет! – поздоровался я с ней.

– Привет! – поздоровалась она в ответ и подхватила на руки кота. – Фу, Барсик, опять в сарай ходил? Весь грязный, как не стыдно!

Барсику, очевидно, стыдно не было, и он ответил хозяйке ленивым мявом.

Пока мы шли по устилающему пол пустынной – не так давно переехали, не успели пригодным для определения сюда добром обзавестись – веранды, подружка успела снять с котика паутину, и в пахнущее выпечкой тепло мы вошли чистыми.

– Доброе утро, – с жизнерадостной улыбкой поприветствовала меня выглянувшая из кухни тётя Тоня.

– Доброе утро! – поприветствовал я ее в ответ.

– Валенки на батарею ставь, – напомнила Таня, поставила Барсика на пол и выдала мне мягкие тапочки.

Тётя Тоня отбывала наказание нестандартно, в камере с хорошими тетеньками-бухгалтершами, сидящими за растрату. Обильная кормежка, телевизор в камере, работа в зоновской столовой – все это прямо сказалось на ее пополневшей фигуре и облагородило некогда впалые щеки, подарив им полноту и румянец. Характерная для ее бывшего взгляда затравленность испарилось, и теперь в ней почти ничего не напоминало ту забитую женщину, застенчиво пытающуюся прятать оставленные горе-мужем синяки. Уверенность в завтрашнем дне ей даровали успехи дочери и предоставленный по выходу на свободу «соцпакет». Когда у человека всё хорошо, по нему это сразу заметно, и тётя Тоня нынче выглядит именно так.

Хозяйка скрылась на кухне, а Таня поделилась семейной тайной:

– Мама булочки печет.

– Булочки я люблю, – улыбнулся ей я.

Протопав тапочками по ковру прихожей, мимо висящих поверх импортных обоев Таниных рисунков в рамочках, мы попали в коридор. Слева у нас комнаты, справа – кухня, куда мы и отправились. Очень приличный кооперативный кухонный гарнитур и не менее приличный «мягкий» уголок у стола – в наличии, равно как и новенькие холодильник и плита, на которой как раз вовремя засвистел чайник. Таня усадила меня под висящие на стене, стилизованные под кота – глаза двигаются вправо-влево в такт маятнику – «ходики», и тётя Тоня поставила на стол поднос с румяными, поблескивающими кристалликами сахара, булочками.

А пахнет как!

– В окно видела как тебя дети в снегу валяли, – хихикнула тётя Тоня, наливая в чашки заварку.

– Соскучились, – улыбнулся я. – Плакали, когда уезжал, – вздохнул. – Трогательно.

– Любовь – не ненависть, – заметила она, поставив на стол кружки и усевшись напротив нас с Таней. – И слезы это хорошие были, светлые и от души.

– Да, – с улыбкой кивнул я. – В Москве еще хлеще было – с каникул ребят в школу на встречу выдернул, и все как один прибежали, с друзьями и родственниками.

Прошелся по бывшим школам, учителям подарки вручил, работая на репутацию и потому что так захотел.

– Надо-то тебе в такую даль уезжать было, – вздохнула Таня и с улыбкой выкатила шутливый упрек. – А мне теперь после курсов тоже туда ехать придется.

– Езжай, доченька, – благословила ее тетя Тоня. – Ехать нужно туда, где перспективы.

– Перспективы сказочные, – поддакнул я. – Но можно и здесь, в «Союзмультфильме» остаться, если на Дальний Восток не хочется.

– Нет уж, я аниме рисовать хочу! – заявила она.

Съев булочку и запив ее чаем, тетя Тоня деликатно нас оставила:

– Пойду за хлебом схожу.

– Купи «Буратино»! – попросила Таня.

– Куплю, – пообещала ей родительница и пошла одеваться.

– Как у тебя с Максимом? – воспользовался я возможностью поговорить о личном.

Четвертый состав «Ласкового мая», когда не на гастролях, живет и учится здесь.

Подружка порозовела щечками:

– А тебе зачем?

– Просто интересно, – развел я руками. – Вдруг обижает?

– Не обижает! – фыркнула она, подвинулась поближе и положила мне голову на плечо. – Ты меня всегда защищал.

– Ты же мне почти сестра, – погладив ее чистой рукой по мягким волосам, улыбнулся я. – Защищал, защищаю и защищать буду.

– Больше не надо, – хихикнула Таня, посмотрев на меня отражающими льющиеся из окон солнечные лучи глазами. – Я уже большая, сама всё могу.

– А звучит-то по-детски, – вредным тоном заметил я.

– Сам не больно-то взрослый! – убрав голову с моего плеча и сев нормально, фыркнула она.

Откусив и прожевав булочку, она все-таки поделилась личным:

– Я Максима бросила. Зазнался он, по деревне вот так ходит! – изобразила высоко задранный нос. – Все время рассказывает, как ему девочки цветы дарят, телефоны суют – он, сволочь, их в специальные альбомы наклеивает!

– Обидно было? – предположил я.

– Очень! – насупилась она. – Руки распускать начал, смелый стал – я, говорит, в любой момент от тебя уйти могу, если ты со мной не будешь это… – она залилась краской и замолчала.

– Наглец какой, – осудил я фронтмена четвертого состава.

– И не говори! – обрадовалась она тому, что не придется озвучивать такие смущающие вещи. – А мне мама всю жизнь говорила, что до свадьбы нельзя, иначе муж ценить не будет. Бабушка за собой не уследила, ее дедушка потом всю жизнь за это бил!

Такое вот общество было.

– Я тебя бить никому не позволю.

– Я сама не позволю! – насупила она бровки. – Чай не средневековье на дворе! Пусть только попробует – я как мама терпеть до последнего не буду, сразу к участковому пойду – пусть в тюрьме сидит, сволочь, может поумнеет! – встрепенувшись, проявила свою добрую сторону. – Только ты Максима не увольняй, он хорошо поет, дурак просто и зазнался.

– Не уволю, – пообещал я.

У нас на гастролях строго – пацаны все время под присмотром, шаг влево-шаг вправо – сразу в ПТУ и на завод. Ну а местные… Ну а за местных пусть родители переживают, но если дойдет до скандала, в шею выгоню без всякой жалости.

– А ты сегодня занят? – спросила Таня.

– Вечером Фурцевы в гости придут, но день свободен, – кивнул я.

– Пойдем на лыжах кататься? – предложила она.

– Пойдем! – легко согласился я.

Люблю лыжи. Вообще зиму люблю!

– А можно подружек позвать?

Покататься на лыжах в окружении милых Советских старшеклассниц? Да только свистни!

– Зови.

– Сейчас! – подскочила она со стула и ушла в гостиную, звонить.

Хорошо с повальной телефонизацией – так бы пришлось всех пешком обходить.

Пока Таня собирала подружек посмотреть на редкое зрелище – меня – я сточил три булочки и мечтательно посмотрел на четвертую. Грустно вздохнув – не влезет – допил чай и подхватил очень вовремя заглянувшего на кухню в поисках еды – на остальное котам обычно пофигу – Барсика и принялся поглаживать мягкую шерстку. Может себе кого-нибудь все-таки завести? В Хрущевске-то я надолго, а на время гастролей найдется кому присмотреть. Подумав о гастролях, немного взгрустнул – уже надоели, но деваться некуда, я и так на них последнее время забил, откупаясь от народа телеконцертами. Нехорошо – все артисты по стране с концертами ездят, а Ткачеву, получается, можно дома сидеть?

– Через полчаса на остановке «Садовая» собираемся, – появившись на кухне, поделилась новостями Таня.

– Я тогда за лыжами и переодеться сбегаю, – с сожалением отпустив зверушку, поднялся я на ноги и пошел к выходу.

– Не опаздывай! – без нужды напомнила Таня.

Я вообще никогда никуда без уважительных причин не опаздываю.

Глава 2

– Да, это трещина, – посмотрев на просвет рентгеновский снимок моей правой кисти, убедился в правильности предварительного диагноза совхозный травматолог Валерий Владимирович, тридцатипятилетний гладковыбритый мужик с пышной русой шевелюрой. – Придется наложить лангету.

Отложив рентген, он заполнил бланк «направления» и вручил сидящей на кушетке рядом со мной маме:

– Кабинет номер шесть.

Хорошо, что я озаботился импортом сюда и в Хрущевск лангет – гипс неудобный: с ним ни помыться, ни почесаться, он натирает и, чего уж греха таить, пованивает.

Кататься на лыжах было весело вплоть до того леденящего душу момента, когда я, не совладав с гормонами, засмотрелся на Танину подругу Любу – больно уж красивая – и на полном ходу влетел в дерево.

Покинув кабинет, мы вышли в коридор, запустив следующего пострадавшего от зимних забав школьника с мамой, и родительница проинформировала Виталину:

– Легко отделался, трещина в безымянном пальце, – вздохнула и задала мне классический мамин вопрос. – И как тебя угораздило?

– Занятия зимними видами спорта требуют внимания и соблюдения техники безопасности, – ответил я.

– Ну и что с ним делать? – хихикнула мама.

– Холить и лелеять, – ответила Вилочка.

Вот мне знак свыше – когда такая красота рядом почти 24/7, засматриваться на других грешно. Немного посидев в очереди – я что, особенный, чтобы вперед травмированных сверстников лезть? – мы с мамой зашли в шестой кабинет, где обменяли талончик на лангету и отправились домой.

– Теперь на гитаре фиг поиграешь, – вздохнул я.

– Найдется кому поиграть, – фыркнула мама и внезапно крепко меня обняла, нежно прошептав. – Хоть в больницу с тобой сходила как нормальная мать.

– Самая лучшая мать! – поправил ее я.

Родительница помогла мне застегнуть пальто, и мы на семейном «Москвиче» поехали домой, усадив Виталину за руль – мама села рядом со мной сзади, чтобы обнимать больного сыночка.

Наша баня пускала дым в вечерние небеса, и объяснение этому дал нашедшийся дома, успевший переодеться в рубаху, брюки и шерстяные носки дед Паша:

– Семен Кузьмич париться придет. Тебе с этим можно? – кивнул на руку.

– У ребенка перелом, а тебя только работа волнует, – надулась на него мама.

– И совершенно правильно! – заступился я за старшего Судоплатова. – Я ж не барышня кисейная, а комсомолец!

– Во-о-от! – обрадовался дед Паша моей силе духа и хлопнул меня по плечу. – И не ребенок он давно, Наташ, а мужик, который такого повидать успел, сколько не всякий наш оперативник за службу видит.

– Это еще хуже, – фыркнула мама, громко чмокнула меня в макушку, и в компании Виталины ушла в сторону детской – воспитывать тех детей, что еще можно спасти.

– Идем, – зашагал дед в гостиную.

С дедушкой поговорить я всегда рад, поэтому охотно пошел следом. Усевшись в кресло у камина – сейчас не горит, он же для понта и атмосферы, а тепло с лихвой обеспечивает батарея – дед достал из тумбочки деревянный футляр, из него – трубку и кисет…

– Ты ж не куришь, – удивился я, занимая соседнее кресло.

– А трубку и не курят, – ответил он, набивая чашу табаком. – Так, дым во рту погонять.

– Под Сталина косишь, – догадался я.

– А почему не под Шерлока Холмса? – спросил он.

– Потому что он англичанин, а ты – русский, – пожал я плечами.

– Иосиф Виссарионович был грузином, – напомнил он.

– «Я – не грузин, я – русский грузинского происхождения», – процитировал я.

– Сученок, – ласково приложил меня Судоплатов и признался. – За то и люблю.

– Приятно, – улыбнулся я и попросил. – Расскажи про конфеты.

– Да что рассказывать, – выпустив дым в потолок, пожал он плечами. – Карьера украинского националиста у меня заканчивалась, в Москву вернулся, Самому лично доложил, – лицо деда разгладилось, взгляд устремился в глубины памяти. – Решили, значит, раскол в стан врага внести, они до власти жадные, и после смерти Коновальца начали бы грызню за его должность. Так потом и получилось. Коновалец меня в лицо знал, я же не «засвеченным» в Москву уезжал, под прикрытием – радистом на флот, мол, устроился, буду им секреты сливать. План придумали с конфетами. Там знаешь какой механизм активации был?

– Не-а, – покачал я головой.

– Химия, – многозначительно поведал он. – Через полчаса после приведения коробки в горизонтальное положение должна была сработать. Пёр я эту коробку чуть ли не с транспортиром, чтобы вертикаль не нарушить, – хохотнул он. – И не за себя переживал, а за дело – в кармане «Вальтер» для себя лежал, мне живым один черт попадаться нельзя было. В ресторан зашел, улыбка – до ушей! – изобразил приветливую рожу. – К Коновальцу подсел, уже и не помню про что разговаривал – конфеты-то на стол положил, горизонтально – таймер запустил, получается. «Це вам подарунок з Києва» – «Дякую, друже», – хохотнул.

– А он конфеты не проверял? – спросил я.

– А там две коробки было, – ухмыльнулся дед. – Одну сам открыл и ему сунул – угощайся, мол, – хохотнул. – А та, что с тротилом – как бы на потом. Очень эта гнида сладкое любила.

– А дальше? – спросил я.

– А дальше ушел, мне же «на корабль» торопиться надо было, – продолжил Судоплатов. – Там магазин одежды рядом был – купил плащ и шляпу, переоделся. Из магазина вышел и слышу «бах!», – попыхтел трубкой. – Ровно полчаса прошло.

– Хорошая химия, – одобрил я.

– Хорошая, – согласился он и выдал стариковскую классику. – Не те времена настали, сейчас так работать нельзя.

– Ой ли? – хмыкнул я.

– Ой ли! – передразнил он и признал. – Новый, – указал в потолок. – Пространства для маневра побольше оставляет, но все равно просит, так сказать, поделикатнее вопросы решать. И это правильно, – поддержал генеральную линию Партии в Андроповском лице. – На то она и разведка, чтобы ее не видно и не слышно было. Такие две операции нам зарубил, – горько вздохнул. – Но там очень громко получилось бы, и риск большой, – ухмыльнулся. – С Моссадом данными поделились, пусть разбираются – на Западе евреев шибко любят, всё спишут.

– Нацисты беглые? – догадался я.

– В Канаде сидят, суки, – оскалился Судоплатов. – Дон там у них новый – «с Канады выдачи нет». Сейчас самое время – хозяин занят, на границе хаос – бегут белые граждане на Север, там негров буйных нету. Жаль, конечно, что своими руками удавить не получится – коллеги там мои из ОУН, приятно было бы старые деньки вспомнить, но главное – результат. А тех, что в Аргентине осели, мы теперь и сами достанем – с Чили там граница большая, а на каждую горную тропку пограничный пост не воткнешь.

Много в инфобомбе имен и адресов нацистских было, еще на много лет хватит.

– А раньше, получается, руки связаны были? – спросил я.

– А раньше курс на мирное сосуществование двух систем стараниями покойного Никитки держали, – скривился он. – А он знаешь как работает? Они нам – провокации и подсрачники, а мы – в ООН протестуем.

– И не поспоришь, – вздохнул я.

– Лень это все и трусость, – приложил Хрущева с Брежневым дед Паша. – Нежелание упреждающие удары наносить. Хорошо, что Юра Макиавелли любит, цитирует обильно. Например – «Войны нельзя избежать, ее можно лишь отсрочить к выгоде вашего противника». Для Холодной войны тоже применимо, это Брежнев дипломатические сигналы слал, а при этом – вон, чуть больше года аккуратных толчков, и враг посыпался.

– «Умы бывают трех видов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий – сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может», – процитировал Макиавелли и я.

– Скромный какой! – гоготнул дед Паша, правильно определив меня в первую категорию, а Андропова – во вторую.

– Может просто совпадение, – развел я руками. – Я с первой встречи деду Юре талдычу, что договариваться бесполезно – только давить и шатать. Там же капиталисты, у них капиталы и дети, которые эти капиталы и власть унаследовать должны. Ну какая война на взаимное уничтожение в таких условиях? Вот в Европе, в условной Англии, заборчик какой-нибудь стоит, ему – шесть веков. И никому и в голову не придет его на камни разобрать – не потому что памятник, а потому что чья-то собственность, которая там свята. А у нас в войну ДнепроГЭС взорвали при отступлении и кучу всего остального – чтобы врагу не досталось. Совсем другое отношение к материальным благам – немцы бы хер взрывать стали, пожадничали бы. Передергиваю, конечно – всякое бывало – но пример вполне репрезентативный. Дед, конечно, тоже кнопку первым жать не будет, но, если прижмет – рука не дрогнет.

– Не дрогнет, – согласился Судоплатов.

– И там это понимают, поэтому и дальше будут гадить по мелочи. Ну и мы им, соответственно!

– И у нас лучше получается, – кивнул дед. – У них там в стране «разделяй и властвуй», тут – черные, там – сектанты, вот эти вообще хиппи-пацифисты. Если факторы внешнего воздействия не учитывать – крайне удобно.

– Передачу смотрел? – улыбнулся я.

– Ни одной не пропускаю – интересно, – улыбнулся он в ответ. – Во сколько там Катька придет?

– В восемь обещала.

– К Юре сегодня ходила, – поделился он инсайдами. – Рассказывала, что все поняла и план по культурному обмену с Китаем показывала, аж на полгода вперед – думала это он тебя подослал, политинформацию провести.

– Опытная, – вздохнул я. – Привыкла сигналы эти ваши партийные считывать.

– И ты учись, – покачал на меня трубкой Судоплатов. – Тебе с этими кадрами работать, потому что других все равно нет.

– Фигня, – отмахнулся я. – Мне через аппарат карабкаться не придется, у меня параллельный путь, через любовь народа, ненависть врагов и личную преданность ближнего круга.

– Помогу, пока живой, – пообещал он. – Но сигналы ловить все равно учись – пригодится.

– Хорошо, – покладисто пообещал я. – А нам зачем в парилку с Цвигуном? Тоже сигнал подать?

– Иногда в парилки ходят для удовольствия, – усмехнулся он.

– Понимаю, – покивал я. – Может другого министерского соседа тогда до кучи позвать?

– Кольку-то? – хмыкнул Судоплатов. – А и давай! Позвонишь? Вставать не хочу.

– Конечно, – не стал я осуждать деда за лень и пошел к столику с телефоном. – А он дома?

– Я-то откуда знаю? – буркнул дед, выстукивая выкуренную трубку в топку камина. – Четыре-три-семь набери, узнай.

– Следите чтоли? – спросил я, набирая номер.

– Государство всегда обязано знать, где и в каком состоянии находятся высшие должностные лица, – назидательно ответил дед Паша.

– Да, Павел Анатольевич? – раздался в трубке вежливый мужской голос.

– А где сейчас Министр МВД? – спросил я.

– Сергей, а Павел Анатольевич знает, что ты позвонил? – проявил осторожность собеседник.

– Он меня и попросил позвонить.

– Я тут сижу! – рявкнул Судоплатов, развеяв подозрения дежурного.

– Сейчас, подожди на линии, – велел тот, и в трубке стало тихо.

– А почему на время ожидания на линии музыку не включать? – спросил я деда. – Скучно же.

– КГБ скучать не умеет, – гоготнул он. – Катьку бы до инфаркта не довести – таким составом только с должности и снимать. После ужина домой как на крыльях полетит – подумает, что тоже сигнал – простили мол.

– Неудивительно, что у нас столько заслуженных просиживателей партийных кресел от сердечных приступов мрет, – фыркнул я. – С такими эмоциональными качелями.

– Коммунист должен иметь железные нервы, – заметил дед Паша.

– Как у тебя? – подмазался я.

– Как у меня! – не смутился он.

– Николай Анисимович в своем кабинете в Министерстве, – вернулся на линию оператор. – Соединить?

– Соедините, пожалуйста, – согласился я.

Прошло полминуты.

– Щелоков!

– Здравствуйте, Николай Анисимович, – поздоровался я.

– А ты чего по «вертушке» звонишь? – удивился он, узнав меня по голосу.

– Так вышло, – исчерпывающе ответил я. – Вы сегодня в «Потёмкин» собираетесь? Дед Паша попросил вас в баню позвать.

– Погоди-ка, – попросил он и положил трубку на стол. Немного неразборчивого бормотания на фоне, и он вернулся. – Как раз работа на сегодня закончилась, приеду. Во сколько жар накопится?

– Во сколько? – шепотом спросил я деда.

– К половине седьмого зови, – велел он.

– К половине седьмого. Еще Семен Кузьмич придет.

– Буду, – пообещал Николай Анисимович и положил трубку.

– Сымитировал отсутствие рабочей нагрузки, – радостно настучал я, вернувшись в кресло.

– А куда бы он делся? – фыркнул Судоплатов. – У него теперь должность волчья, только на личных связях наверху и держится. Месяц назад наши у него из-под машины бомбу вытащили, тайком, чтобы не волновался.

– Нашли подрывников?

– Нашли, – кивнул он. – Три инфаркта в один день – генерал ментовский и два кооператора.

– Ох уж эти магнитные бури – на сердце плохо влияют, – вздохнул я.

– Ой как плохо! – заржал Судоплатов.

Товарищи министры прибыли вовремя, и мы сразу же направились в баню.

– Давай помогу, – вызвался дед помочь расстегнуть пуговицы рубахи.

– А чего это у тебя? – со свойственной главе Советской милиции наблюдательностью наконец-то заметил травмированный палец Щелоков.

Тяжело Николаю Анисимовичу – седены в волосах прибавилось, морщины углубились, но глаза – напротив, сияют решимостью и отчаянием формата «сдохну, но не сдамся!».

– Ковырял где не надо! – гоготнул Семен Кузьмич.

Поржали.

– Да на лыжах катался – в дерево въехал, – изложил я настоящую версию событий.

– Торпеда ему как с гуся вода, а дерево достало! – гоготнул дед Паша.

Поржали снова и направились в парилку.

– Холодная в Тихом океане вода-то была? – спросил Семен Кузьмич.

– У нас холоднее, – отмахнулся я.

Старики одобрительно гоготнули демонстрации силы духа.

– Кто тут самый молодой? – спросил Щелоков и улыбнулся мне. – Ты – не в счет, раненный же.

– Я, стало быть, – крякнул Цвигун и поддал пару.

– Этот если ходит – значит не раненный, – заметил дед Паша, кивнув на меня.

– Ты на деда не обижайся, – вернулся на по́лок Семен Кузьмич. – Он сам с двенадцати лет в органах, по себе тебя равняет.

– Я не обижаюсь и изо всех сил равняюсь, – ответил я и спросил деда. – С двенадцати?

– Да какие там «органы», – отмахнулся тот. – Батя в 17 году умер, а мне самиздатовский плакат на глаза попался, из «Азбуки революции», из дома сбежал, справедливое общество строить помогать. К красноармейцам прибился, в роту связи зачислили, «сыном полка» – я читать и писать умел, по тем временам ценный специалист получился. Помогал чем мог.

– Мальчиши-Кибальчиши не на пустом месте появились, – заметил Щелоков. – Много таких «сынов полка» было, что в Гражданскую, что в Великую.