Kitobni o'qish: «Клубок со змеями»
Часть I. Овен в клетке
Боги и богини нашей земли,
Шамаш, Син, Адад и Иштар,
Удалились почивать на небо.
Они не вершат суда,
Не разрешают споров,
Ночь укутана тьмой[1].
1
Резкий стук в дверь вывел меня из сладкого сна. С губ сорвался легкий стон. В голове пронеслось…
«пусть демоны пустыни заберут его, кто бы он ни был»
…а тело перевернулось на другой бок. Глаза вновь закрылись, и сознание уже стало уплывать в благодатную дрему, как вдруг послышался визгливый крик:
– Саргон, открой!
– Да чтоб тебя… – прохрипел я осипшим голосом и сел на соломенной циновке.
Тонкая тростниковая дверь продолжала сотрясаться от ударов, а звуки от них сотрясали мою тяжелую от похмелья голову.
Кашлянув, прочищая горло, я гаркнул:
– Если ты мне ее сломаешь, чинить будешь сам! Понял?!
Стук резко прекратился. Воцарилась тишина. Однако продолжалась она недолго. Через пару секунд незваный гость заколотил с удвоенной силой:
– Выходи немедленно!
Я застонал.
«Может, не стоило вчера так много пить? Да нет, глупости. Конечно, стоило. Я отлично поработал и заслужил отдых».
Словно в подтверждение, в руках расплылась слабая и ноющая боль. Проведя ладонями по лицу, я резко встал, поправляя серую набедренную повязку. Рой «мошек» тут же взвился перед глазами, а скудный интерьер хибары в виде грубо сколоченного табурета и небольшого деревянного стола поплыл куда-то влево.
Снаружи все тот же визгливый голос подгонял:
– Во имя Мардука[2], открой, наконец!
«Кого там ветром принесло? Ладно».
Сделав глубокий вдох, я заставил «мошкару» исчезнуть. Медленно передвигая босыми ногами по прохладному полу из глины, прошлепал к выходу и открыл дверь.
Это был Сему. Как всегда растерянный. Правда, сейчас больше, нежели обычно. Черные глаза широко раскрыты, а на белой рубашке проступили круглые пятна от пота. Он тяжело дышал. Тучное тело вздымалось под одеждой. На бледном лице виднелась недельная щетина.
Зная его чересчур тревожный нрав и припоминая события прошлого дня, я догадался в чем дело и растянулся в ехидной улыбке:
– За сколько?
Он еще больше выпучил глаза:
– Что?
– За сколько продал?
– Кого?
Я начал терять терпение и уже не так широко улыбался:
– Жену, кого же еще. Или у тебя их несколько?
Мгновение Сему ошарашено пялился на меня, а затем затараторил:
– Нет, то есть… да, то есть… не совсем, я хочу сказать… я не по этому поводу…
Моя правая бровь взмыла вверх:
– А, раз не по этому поводу, тогда убирайся. Я устал и хочу спать.
– Но…
– Никаких «но». У меня голова болит. И только новость о продаже в рабство твоей любимой Анум помогла бы мне встряхнуться.
Высказав ему все это, я начал закрывать вход.
– Послушай…
– Осторожней в следующий раз. Дверь денег стоит.
– Я по поводу корзинщика! – взвизгнул Сему.
Дверь осталась наполовину приоткрытой.
Все еще сохраняя легкую улыбку на устах, я сказал:
– Если он считает, что слишком много мне заплатил, то можешь передать – таков был уговор. К тому же, – я подмигнул, – мы с тобой вчера немало пропили и…
– Он мертв.
Улыбка съехала с моего лица:
– Мертв?
– Да, – Сему нервно теребил пухлые пальцы.
Я недоверчиво уставился на друга. Тяжелая голова никак не позволяла сообразить – разыгрывает тот меня или нет?
– Еще сутки назад он был здоров, как бык… Бел-Адад сиял от радости, разглядывая «виллу», что я ему отстроил. Его сердце разорвалось от счастья?
– Сейчас не до шуток, Саргон! – заскулил Сему, заламывая руки.
– Да скажи ты толком, причем тут я?
– Ты убил его, – промямлил он.
Я почувствовал легкий холодок, несмотря на то, что утреннее солнце уже неплохо припекало:
– Ты что несешь? Вчерашнее вино затуманило твой разум?
– Ну, то есть, не совсем ты, ну то есть…
– Что «ну, то есть»? Говори прямо!
– Ты же строил… и, это, ну… то есть… – тут его речь перешла на бессвязное бормотание.
Ощущая прилив волнения с примесью страха и нетерпения, я вновь распахнул дверь, схватил Сему за грудки и хорошенько встряхнул:
– Возьми себя в руки и расскажи, что случилось?!
– Ночью балка, державшая крышу, сорвалась и пробила корзинщику голову! – протараторил Сему и зажмурился.
На какой-то момент мне почудилось, что вокруг воцарилась мертвая тишина. Я резко отпустил его, сделал шаг назад и облокотился о стену дома. Ноги сковала предательская слабость.
«Не может быть! Я сделал работу, как надо. Все было в отличном состоянии – глина, дерево, тростник… хотя, причем тут вообще тростник? Надо бежать! Но куда? Куда угодно, но надо… нет! Я невиновен! Нужно остаться и защищаться… а что если нет? Что если я и в самом деле проглядел гнилую деревяшку или не до конца закрепил… Глупости! Я точно знаю, что ничего не упустил. Тогда нельзя бежать, иначе это все равно, как расписаться в собственной вине. Нужно во всем разобраться. Прямо сейчас. Возможно, этот дурак-корзинщик сам виноват… а если нет?».
Огромная волна сомнений, словно песчаная буря, захлестнула мой разум. На лбу выступили холодные капельки пота.
Набрав воздуха в легкие, я заставил сердце биться медленнее, а затем перевел взгляд на Сему:
– Как и когда ты об этом узнал?
– Я… я шел на базарную площадь, чтобы выяснить – кто и сколько может мне заплатить за Анум, – при упоминании жены он слегка покраснел. – Направляясь к Западным воротам, я увидел небольшую толпу возле дома корзинщика. Ну… то есть… возле того, что от него осталось. Крыша полностью обвалилась и… – здесь Сему на секунду запнулся, переводя дыхание, – в общем, люди кричали, мол, что произошло? как это случилось? зовите стражу! Я решил не терять время и предупредить тебя.
Нечто промелькнуло в голове, когда я выслушивал этот короткий монолог друга. Некое воспоминание, которое казалось крайне важным. Однако мой взбудораженный разум не позволил памяти уловить его за хвост. Оно промелькнуло и исчезло так же быстро, как полевка в высокой траве.
Отвлекшись на собственные мысли, я не сразу сообразил, что Сему обращается ко мне:
– …будет?
– Прости, что ты сказал? – переспросил я.
– Ты ведь знаешь, что с тобой будет, да?
– О чем ты? – прохрипел я, хотя прекрасно понимал, куда он клонит.
«Если строитель возвел для человека дом, оказавшийся настолько непрочным, что он развалился и стал причиной смерти его владельца, то наказание такому строителю – смерть».
Так звучит один из тех законов, что оставил нам Великий царь Хаммурапи[3]. Да хранят боги его душу.
– Ты построил для него эту хижину, а на следующую ночь она развалилась, будто над ней буря пролетела.
– Это не моя вина, – твердо ответил я.
«Я верю в это. Или я просто хочу в это верить?».
Сему сочувственно посмотрел на меня:
– Понимаю. Но, ты же, не можешь за всем уследить…
– Никаких «но»! Я все сделал, как надо! Крыша не могла обвалиться. Просто не могла! Да и вообще, что ты говоришь? Я не уследил?!
Сему глядел на меня взором царского писца, от которого утаили часть налога.
– Не смотри на меня так! Это не я!
– Конечно, не ты, – быстро поддакнул он, хотя весь его вид говорил об обратном.
Я выпрямился и, больше не обращая на него внимания, вернулся в хижину. Подождав, пока глаза привыкнут к сумраку, отыскал кожаные сандалии. Они валялись в пыльном углу рядом с инструментами. Спешно натянул их на ноги.
«Надеть рубашку? Да нет, не стоит. Я быстро улажу это недоразумение».
Стараясь выбросить дурные мысли из головы, я вернулся к Сему.
– Пошли, – буркнул я, закрывая дверь.
Он тупо уставился на меня:
– Куда?
– К дому корзинщика, куда же еще?
– То есть… ты не собираешься бежать?
– Бежит, значит, виновен, – изрек я. – Забыл эту народную мудрость?
Сему не ответил. Только вздохнул и поплелся следом.
Взбивая на дороге клубки пыли, я направился к дому корзинщика, внешне сохраняя спокойствие, однако внутри сжимаясь от страха. И огромная стена Вавилона вдали уже не поражала воображение тем ранним утром.
[1] Вавилонское песнопение. Перевод Н.И. Лисовой.
[2] Мардук – верховное божество пантеона Вавилонии, верховный бог в Древней Месопотамии, бог-покровитель города Вавилона.
[3] Хаммурапи – вавилонский царь, правивший царством примерно за 150 лет до описываемых событий. Именно ему принадлежит известный свод законов Старовавилонского периода.
2
К дому Бел-Адада вела грунтовая дорога, по обочинам которой стояли одинаковые хижины из глины с соломенными крышами. Их беспорядочные ряды углублялись на восток и доходили до самой стены. По западную же сторону проходил всего один ряд, а сразу за ним начиналась степь, плавно переходящая в пустыню на горизонте. Именно в ней, как в детстве рассказывал мне отец, живет Пазузу – могучий крылатый демон с головой собаки, жалом скорпиона и змеей вместо мужского детородного органа. Никто не решался заходить в пустыню, кроме опытных караванщиков с внушительной охраной. Остальные, кто вдруг отчаивался на такой нелепый шаг, становились легкой добычей Пазузу и армии его мелких приспешников. В лучшем случае – человек возвращался из песков, полностью утратив контроль над собственным разумом, до конца жизни оставаясь безумцем, бредящим об ордах демонов и их крылатом повелителе. В худшем – пропадал в пустыне навсегда. Я никогда не видел Пазузу собственными глазами, но неоднократно слышал из уст очевидцев о злодеяниях этого коварного существа. Старожилы говорят, что суховей, дующий с запада и засоряющий оросительные каналы, тоже является делом рук Пазузу. Несмотря на то, что мне сейчас грозили реальные неприятности, одного мимолетного взгляда на пустыню оказалось достаточно, чтобы тело передернула дрожь.
Постаравшись больше не смотреть туда, я двинулся дальше под звуки охающего позади Сему.
По утрам на этой улочке всегда было тихо, в отличие от южного пригорода, где люди уже на заре выходили в поле и работали на каналах. Здесь же, как и всегда, спокойствие нарушали лишь отдаленный лай собак, периодические страстные стоны любовников, решивших подзарядить себя энергией и хорошим настроением перед рабочим днем, да молот кузнеца Урхамму, чья мастерская уже показалась за поворотом. Монотонное бряцание металла о металл прерывалось тихим шипением, как у готовой к броску змеи, чтобы вновь зазвучать через какое-то время. Из трубы кузницы валил черный дым.
Мы как раз поравнялись со входом в мастерскую, когда в проходе показался ее хозяин. Лоснящийся пот, стекающий струйками по потемневшему от копоти лицу, только придавал красоты его мощным, со вздувшимися венами, рукам, в которых он держал медную мотыгу. Рубаха без рукавов, как и набедренная повязка, потемнели от долгого соседства с огнем и сажей.
Бросив мимолетный и равнодушный взгляд на меня, кузнец остановил свой взор на Сему, плетущегося позади. В его глазах сразу промелькнул нехороший огонек, который потух так же быстро, как стынет расплавленный металл в холодной воде. Сему резко замолчал и ускорил шаг, почти поравнявшись со мной.
Когда кузня оказалась за нашими спинами, я услышал грубый басовитый голос:
– Шакал.
Я обернулся через плечо, сбавив ход:
– Что?
Урхамму невозмутимо посмотрел мне прямо в глаза и сплюнул на землю.
– Торговец древесины. Продал мне гнилые черенки, – тихо сквозь зубы проговорил он.
Затем, легким движением рук, Урхамму разломал мотыгу пополам и бросил у входа в мастерскую.
Я понимающе кивнул и двинулся дальше. Мою спину буквально прожигал испепеляющий взгляд кузнеца.
«О чем это он? Я отчетливо видел, что черенок изготовлен из отличного куска финиковой пальмы. Тут явно что-то не так».
Когда кузница скрылась из виду, я повернулся к Сему и спросил:
– Ты с ним хорошо знаком?
– Ну… – замялся тот. – вроде того. Ну… то есть… это единственная дорога от моего дома к твоему. Так, что я часто прохожу мимо мастерской.
– Я не это имел в виду.
– А… что?
– Боги! – события сего утра резко сделали меня раздражительным. – Ты меня за дурака держишь?! Он смотрел на тебя, словно вельможа на дерьмо!
– Я… я не заметил, – произнес Сему максимально неубедительно. При этом он то и дело отводил взгляд.
– Ты что, должен ему серебро?
– Нет, – быстро ответил он, – мне вообще не нужны услуги кузнеца.
– Неужели?
– Да.
– Как скажешь, – я махнул рукой. – У меня сейчас своих проблем хватает.
Казалось, его полностью удовлетворил мой ответ. Утерев пот со лба рукавом рубашки, он вновь принялся тихо вздыхать.
Тем временем мы приближались к дому корзинщика. Я уже мог различить отдаленные возгласы толпы зевак, собравшихся посмотреть на разрушенную постройку.
Навстречу нам шел седой старик с испещренным морщинами лицом. Толстой тростинкой он подгонял быка, топавшего впереди. Один рог у животного отсутствовал. Судя по всему, был отпилен. На второй хозяин одел колпачок. Видимо, этот бычок кого-то забодал, и старику пришлось так поступить со скотиной, дабы не выплачивать штраф серебром. В глазах быка застыла печаль, тоска, и я подумал, что скоро тоже пойду с таким вот выражением к месту приговора…
«Приговора? Какого еще приговора? Не будет этого. Ведь я не совершал преступления. Меня не за что судить. Сейчас приду и на месте во всем разберусь».
Гоня от себя дурные мысли, я продолжал идти вперед, однако чем ближе была хижина корзинщика, тем сильнее становилась тревога. И без того хлеставшая через край, она угрожала перерасти в настоящую панику.
Повернув за очередной угол, мы, наконец, увидели дом Бел-Адада. Небольшая толпа из десятка зевак, обступивших хижину без крыши, вполголоса перешептывалась, обсуждая происходящее. Подойдя ближе, я заметил, что основная масса людей облачена лишь в набедренные повязки, а некоторые и вовсе стояли нагишом. Видимо, их настолько заинтересовало сие печальное зрелище, что они выскочили из домов в чем мать родила. Однако меня куда больше волновали несколько стражников, нежели неприкрытые чресла. Воины сильно выделялись среди остальных. Их трудно было не заметить.
Все в длинных кожаных рубахах, подол которых опускался до колен. Нашитые поверх металлические пластины ярко сверкали в лучах восходящего солнца. Как и бронзовые шлемы-шишаки[1]. Каждый стражник был опоясан темным кожаным ремнем, где покоились ножны с коротким мечом. Двое, что держали толпу на небольшом расстоянии от дома, имели вдобавок копья, выставленные медными наконечниками вперед, и длинные, грубо сколоченные, узкие щиты. Когда я приблизился вплотную, то насчитал четверых – еще один осматривал хижину с порога, придерживая рукой висевшую на одной петле дверь. Второй стоял возле носилок, на которых лежало чье-то тело, прикрытое куском серой ткани. Нетрудно было догадаться, кто скрывался под ним.
«Корзинщик».
Я нервно сглотнул.
«Еще не поздно повернуть назад. Скрыться. Откуда такая уверенность, что мне поверят? Я поступаю глупо! Признай! Признай же самому себе! Даже если я ни в чем не виноват, это еще нужно доказать! Но ведь я и вправду не виновен. Боги свидетели! Но уверен ли я в этом? И помогут ли мне боги? Лучше бежать… нет! Я иду. И да поможет мне Шамаш[2]!».
Подойдя к толпе, я без лишних церемоний начал орудовать локтями, пробираясь ко входу в жилище Бел-Адада. Послышались возмущенные крики и проклятия, которыми собравшиеся щедро осыпали мою голову. Но мне было все равно.
«Чем скорее закончится это безумие, тем лучше».
Сему остался где-то позади.
«Ну и славно. Хоть ненадолго избавлюсь от его нытья».
Спустя минуту упорной работы локтями, я, наконец, добрался до хижины и, чуть было, не напоролся на медный наконечник копья.
– Куда ломишься? – рявкнул один из стражников со щитом. – Это место преступления!
– Я знал корзинщика… – начал было я.
– Да его, небось, вся округа знала, – перебил воин и презрительно добавил, – так, что стой среди остальных, мушкену[3].
– Дело в том, что я ремесленник…
– Еще и ремесленник[4], – фыркнул второй стражник, сострив гримасу отвращения, – прочь отсюда, вошь! Иначе мы мигом прекратим твои жалкие страдания на этой бренной земле.
– Ремесленник, который построил этот дом! – выпалил я, сам поразившись своей смелости.
«Но раз уж идти, то до конца!».
В мгновение ока наступила абсолютная тишина. Словно Мардук выглянул из-за облака и разом молнией всех поразил. Люди с изумлением таращились на меня. Воин, стоявший в дверях хибары, медленно повернулся в мою сторону. Судя по золотой рукоятке меча, это был глава отряда. Молчание длилось несколько секунд, но потом его прервал первый стражник со щитом. Его вид мне изначально не понравился. Широкий лоб, который пересекала одна глубокая морщина. Острый, как у коршуна, нос. Небольшая, конусообразная бородка. И глаза. Серые. Узкие. С безумным огоньком внутри. Когда же его рот, обрамленный тонкими губами, раскрылся в злорадном смехе, меня и вовсе пробрала сильная дрожь.
– Командир! – загоготал он. – Гляньте-ка! Да к нам убийца пожаловал! Видать, настолько надоела своя крысиная жизнь, что на встречу с богами торопится!
– Я не виновен, – выдавил из себя я, стараясь сохранить самообладание.
Это вызвало еще больший всплеск смеха, который подхватили остальные воины, а также несколько человек из толпы. Лишь командир стражников молчал, не сводя с меня взгляда своих голубых и пытливых глаз.
– Вы все так говорите, – сквозь смех и слезы проговорил второй щитоносец. – А потом, как миленькие, ко дну идете[5].
Мое тело бил озноб от страха, возмущения и стыда. Щеки пылали огнем. Впервые в жизни меня подняло на смех столько народа. Даже, когда в детстве я споткнулся и упал лицом в свежее коровье дерьмо, гогот соседей не вызвал подобную бурю различных чувств. Но самое главное – они смеялись над правдой!
«А с чего я взял, что это правда? Ведь я сам еще с утра признал вероятность собственной оплошности. Вспомни-ка свои размышления о гнилой деревяшке и плохо закрепленной балке. Я просто верю в свою невиновность, но не знаю, так ли это на самом деле! Беги! Беги! Беги же! Поздно…».
– Довольно! – громким поставленным голосом командир прервал смех подчиненных, а за ними утихла и толпа. – Тащите его сюда.
Первый щитоносец, отложив копье в сторону, схватил меня за руку. Я дернулся. Непроизвольно, но дернулся. И тут же поплатился за это. В следующий миг я увидел быстро приближающийся щит, а затем почувствовал сильную боль. Никакое похмелье с ней не сравнится. Желтые круги расплылись перед глазами. Не давая опомниться, стражник швырнул меня лицом вниз под ноги командира. Я застонал.
«Ну, прямо, как с утра, когда меня разбудил Сему. Нет, не совсем. Тогда было не так больно…».
– Встань, – услышал я спокойный голос и попытался повиноваться, но ноги не слушались.
Чья-то сильная рука ухватила меня за волосы и потянула вверх. Возникло ощущение, что мне с головы сдирают кожу. Я заорал и тут же получил удар кулаком в челюсть. Во рту появился вкус крови. На удивление, прилетевший в зубы кулак помог прояснить зрение, и я увидел лицо командира прямо перед собой. Настолько близко, что мог разглядеть каждый волосок в его черной, ухоженной и завитой бороде.
– Кто ты? – спокойно спросил он.
– Саргон, – распухшими губами пробормотал я, тут же получая увесистый подзатыльник.
Отвесивший его сероглазый стражник, ухватил меня сзади за шею и грозно зашипел:
– Подробнее, ублюдок!
– Здесь я веду допрос, Этеру, – тихо осадил его глава отряда.
– Простите, – буркнул сероглазый.
– Строитель домов? – сказал командир, скорее утверждая, нежели спрашивая.
Я кивнул.
– И ты соорудил для погибшего эту хибару.
Я снова кивнул.
– Когда ты с ним познакомился?
– Недели три назад, – промычал я.
– С какой целью?
– Он заказал себе хижину. Самую обычную. С глиняными стенами и тростниковой крышей.
– Поганое ремесло, – проворчал за спиной Этеру.
Его реплика осталась без внимания.
– Когда ты закончил работу?
– Вчера, ближе к вечеру.
– Хозяин заплатил?
– Да, господин.
– Полную сумму?
– Да, – я начинал понемногу приходить в себя.
– Где ты был сегодня на рассвете?
–У себя дома.
– Ты живешь один?
– Да.
– Здесь?
– Не совсем, – ответил я, однако почувствовал, как тиски Этеру сильнее сжимаются на шее и поспешно добавил, – моя лачуга чуть дальше. К югу от кузницы.
– И ты утверждаешь, что утром находился в своей хижине?
– Верно.
– Это может кто-то подтвердить?
«Сему! Сему может. Хотя нет. Боюсь, он пришел ко мне уже слишком поздно».
Поэтому мне ничего не оставалось, как покачать головой.
– Нет, – выдохнул я. – А почему вас интересует утро?
Командир смотрел мне прямо в глаза. Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице:
– Потому, что именно утром кровля обвалилась, убив корзинщика.
– Разве это произошло не ночью?… – начал, было, я, вспомнив слова Сему, но тут же прикусил язык.
– Клянусь грудью Иштар[6]! – воскликнул Этеру. – Откуда тебе, мразь, известно, что крыша свалилась на беднягу именно ночью? – он перевел торжествующий взгляд на стражника с голубыми глазами. – Командир, да тут больше разбираться не в чем. Вот он, тепленький.
– Это мне решать, – отрезал тот, – как ты узнал о произошедшем?
– Друг сообщил, – я чувствовал, что шейные позвонки вот-вот лопнут.
«Следовало бежать, пока была возможность. Дурак!»
– Имя друга?
– Сему.
– Кто он?
– Торговец зерном из северного пригорода, – я хотел было поднять руку, но не решился. Стоявший позади Этеру вполне мог ее отсечь. – Он здесь, со мной.
Люди стали оборачиваться на задние ряды, а те, в свою очередь, глазели еще дальше. Во всяком случае, так я это представлял, чувствуя колыхание толпы. Рука Этеру, по-прежнему сжимавшая шею мощной хваткой, не давала возможности убедиться самому.
– Никогда не слышал об этом торгаше, – проворковал он, – хотя бываю в том районе частенько. Живет там одна смазливая девка. Горшки делает. Правда, захаживаю я к ней совсем не ради дурацких черепков, – он похотливо гоготнул, а затем прошептал мне в ухо. – Зови, давай, своего дружка. Если он, конечно, существует. Не нам же его искать?
Командир хотел было продолжить допрос, как вдруг раздался стук копыт, и кто-то, видимо, всадник, крикнул:
– Дорогу!
Этеру развернул меня, при этом, продолжая сжимать шею в тисках. Люди в толпе расступились, пропуская конника на белоснежной лошади. Сему позади всех я не заметил.
«Бросил меня?».
Затем я перевел взгляд на прибывшего. Весь его вид выдавал знатное происхождение. Как и манера держаться на скакуне. Прямая спина. Широкая грудь, прикрытая медным пластинчатым нагрудником с серебряной гравировкой в виде коршуна. Пурпурный плащ, слабо развевавшийся на ветру.
Высокомерный взгляд из-под темных густых бровей мигом оценил обстановку.
Достав из-за пояса, на котором красовался короткий меч с лазуритовой рукояткой, глиняную табличку, всадник произнес:
– По приказу Верховного жреца Эсагилы[7] Кашшура, велено доставить этого человека, – тут он указал на меня длинным тонким пальцем, – в храмовую тюрьму, где он будет ожидать суда.
– Верховный жрец? – судя по тону командира стражи, он явно был удивлен, однако вида не подал. Лишь приподнял левую бровь. – Я думал, что он рассматривает исключительно преступления государственной важности. Здесь же рядовое дело. Им займется местный рабианум[8].
Всадник резко возразил:
– Этот человек обвиняется в преступлении государственного уровня.
– Что? – не выдержал я, чувствуя, как глаза вылезают из орбит.
Даже Этеру слегка ослабил хватку, откровенно не понимая, что происходит.
– Как обрушение крыши халупы может быть делом государственного уровня?!
Однако на мои недоумевающие крики никто не обратил внимания.
– Досточтимый посланник Эсагилы, – начал командир, – мне кажется, здесь произошла ошибка.
– Никакой ошибки нет, – властно перебил гонец. – Доставьте его в тюрьму немедленно. За неподчинение вас ждет наказание. Все ясно?
Мне показалось, что глаза начальника отряда еще больше оледенели. Думаю, это говорило о, с трудом сдерживаемой, ярости. Но, как и раньше, он не подал вида.
– Я повинуюсь, досточтимый, – ответил командир, слегка склонив голову, а затем повернулся к своим воинам, – Этеру и Тиридат. Вы доставите обвиняемого в указанную темницу и проследите, чтобы воля Верховного жреца Эсагилы Кашшура была исполнена в точности.
Стоявший возле носилок стражник, стройный малый с красивым и серьезным лицом, подошел ближе ко мне. Видимо, это и был Тиридат.
– Слушаюсь, командир! – отчеканил Этеру.
Я повернулся к воину с голубыми глазами и в отчаянии спросил:
– Так, из-за чего же обрушилась эта балка? Она была гнилая? Оказалась плохо закреплена? Как все произошло? – однако все вопросы уходили в пустоту. – Прошу вас, скажите, господин! Умоляю, во имя богов!
Но в ответ я получил лишь молчание. Холодные невыразительные глаза продолжали пронизывать меня ледяным взглядом с каменного лица.
В последней надежде я упал на колени:
– Найдите хотя бы Сему!
Командир смотрел на мое распростертое тело сверху вниз, как немая статуя древнего бога.
Наконец, спустя секундную паузу, он произнес, но совсем не то, что я хотел услышать:
– Кандалы на него.
[1] Шишак – шлем с высоким навершьем, которое имело вид длинной трубки и оканчивалось яблоком или украшалось репьем.
[2] Шамаш – бог Солнца и справедливости.
[3] Мушкену – лично свободное, но ограниченное в правах сословие вавилонского общества. Ниже в иерархии располагались только рабы.
[4] В Древнем Вавилоне ремесло считалось низшим делом. Земледелие и торговля носили более почетный характер среди населения.
[5] Имеется в виду ордалия – Божий суд. Связанного обвиняемого в совершении преступления бросали в водоем и признавали невиновным, если вода не принимала его.
[6] Иштар – богиня плодородия и плотской любви.
[7] Эсагила – храмовый комплекс, посвященный Мардуку.
[8] Рабианум – председатель суда старейшин.
