Kitobni o'qish: «Расследования Берковича 2 (сборник)»

Shrift:

Окно склада

У сержанта Берковича был нелегкий вечер. Сначала, вместо того, чтобы ехать домой, он отправился с инспектором Хутиэли разбираться в причинах потасовки, произошедшей в кафе неподалеку от управления полиции. На взгляд Берковича, причина была настолько тривиальной, что в ней и разбираться не стоило – отправить за решетку обоих драчунов, и все дела, а там пусть судья делит на двоих положенный в таких случаях срок тюремного заключения.

Потом, когда сержант все-таки вернулся домой, отдохнуть не удалось, потому что к матери пришли подруги, которые жаждали услышать от Бориса захватывающие истории о погонях и перестрелках. На вялые отговорки о том, что работать приходится не ногами, а головой, гости не реагировали. Все закончилось тем, что Беркович пересказал несколько сюжетов из произведений Чейза – к полному удовольствию публики.

В результате лег Беркович поздно, проснулся рано и с головной болью, а потому, когда позвонил патрульный Дашевский и попросил приехать, сержант едва сдержался, чтобы не отправить этого зануду туда, где все порядочные люди должны находиться в столь раннее время.

Лишь посмотрев на часы, Беркович понял, что зря раздражался – был уже восьмой час.

Наскоро выпив чашку кофе и перекусив бутербродом, сержант отправился к месту происшествия – это была промышленная зона на границе Ришон-ле-Циона, здесь размещалось множество мелких фабрик и заводиков; через дорогу, по которой движение не прекращалось ни днем, ни ночью, начинались жилые кварталы, и Беркович подумал о бедных жителях этого района, вынужденных без перерыва слушать лязг металла о металл, грохот падающих конструкций и вопли возбужденных рабочих.

Полицейская машина припарковалась неподалеку от светофора, а Дашевский махал Берковичу рукой, стоя у приземистого здания, в стене которого, обращенной к дороге, не было ни одного окна. На крыше здания синей краской было выведено: «Типография Мораша».

– Здравствуйте, сержант, – сдержанно приветствовал Берковича патрульный. – Извините, что вызвал вас из дома, мне приказал инспектор Хутиэли.

– О чем вы говорите! – воскликнул Беркович. – Что, собственно, произошло? По телефону вы сказали: «Убийство», но я не услышал никаких деталей. Эксперты и скорая прибыли? Я не вижу машин, кроме вашей.

– Да, все на месте, – кивнул Дашевский. – Машины стоят по ту сторону здания, там вход в подвал. Пойдемте.

Они обогнули здание. Здесь действительно толпилось немало народу, в том числе и в полицейской форме. Тело, покрытое непрозрачным полиэтиленом, загружали в машину скорой помощи.

– Можно взглянуть? – спросил Беркович и, не дожидаясь ответа, откинул полиэтилен с головы убитого.

Это был мужчина лет сорока, на затылке запеклась кровь, в крови была и светло-серая рубашка. Судя по всему, череп был проломлен каким-то тупым предметом.

– Смерть наступила почти мгновенно, – сказал оказавшийся рядом Моше Паз, эксперт-криминалист, знакомый Берковичу по прошлым делам. – Произошло это недавно, полчаса-сорок минут назад. Убитый – Арье Плавник, водитель автокара. Убили ломиком, оружие убийства я нашел, но пальцевых следов на нем нет.

– Где и при каких обстоятельствах обнаружили тело? – спросил Беркович, обращаясь к патрульному.

– В полицию позвонил Яаков Самдар, – начал рассказывать Дашевский. – Он живет в одном из домов, что по ту сторону дороги. По утрам выгуливает свою собаку на территории промзоны, потому что соседи не любят, когда пес у них под окнами справляет свои потребности… Сегодня, как обычно, Самдар гулял здесь, около фабрики, когда услышал крик. Ему показалось, что крик шел отсюда, – Дашевский кивком головы показал на ряд невысоких и широких окон, располагавшихся практически на уровне земли вдоль всего фасада здания типографии. Это были окна какого-то подвального помещения.

– Здесь, – продолжал Дашевский, – находится склад шинного завода Мейергоффа. Сам завод в полукилометре отсюда, а подвал для склада готовой продукции они арендуют у Мораша.

– Минутку, – сказал Беркович и подошел к одному из окон. Внутри склада свет не горел, но окна выходили на восток, солнце уже взошло, и его косые лучи освещали помещение, будто прожектором. Ясно были видны высокие штабеля шин. Все окна были забраны металлической решеткой, несколько окон были открыты – видимо, склад плохо вентилировался, и при закрытых окнах там можно было задохнуться.

– Хорошо, – сказал Беркович, – свидетель услышал крик. Кстати, где он сейчас, этот Самдар?

– В кабинете управляющего типографии Эхуда Бермана. Там же и подозреваемый в убийстве Рон Шахаль.

– О! – воскликнул Беркович. – Вы не сказали мне, что задержали человека, подозреваемого в преступлении! Это большое упущение, Дашевский, вы обязаны были сказать об этом в первую очередь.

– Прошу прощения, – патрульный смутился. Ему, судя по всему, впервые довелось участвовать в процедуре задержания, и он не был уверен в том, что все сделал правильно.

– Пойдем в кабинет, – сказал Беркович.

В здании типографии оказалось более шумно, чем на улице. На всех трех этажах работали печатные машины, снаружи их практически не было слышно – в здании была хорошая звукоизоляция. Кабинет управляющего находился на втором этаже. В приемной на месте секретарши сидел, видимо, Яаков Самдар, у его ног расположился, высунув язык, огромный лабрадор. Увидев входивших полицейских, пес глухо заворчал, и Самдар похлопал его ладонью по спине.

– Шахаль в кабинете под охраной, – тихо сказал патрульный.

– Хорошо, – кивнул Беркович, – поговорю с ним потом.

Он сел напротив Самдара и после взаимных приветствий спросил:

– Итак, вы прогуливали вашего пса и услышали…

– Крик я услышал, – с готовностью начал рассказ Самдар, мужчина лет тридцати пяти. – Крик из окна склада. Лаван тут же насторожился, а я подбежал к зданию посмотреть, что там происходит. Ну, и увидел… Шахаль тащил по полу склада чье-то тело. Подтащил к штабелю, поднял на руки и положил наверх. Штабель едва не опрокинулся, но все же устоял, только немного покосился… Я сначала смотрел, ничего не соображая, а, когда узнал Арье и понял, что происходит, сразу позвонил в полицию по своему сотовому телефону и остался ждать патрульную машину.

– Все верно, – подтвердил Дашевский. – Шахаль – работник склада, а Арье Плавник, убитый, – водитель автокара. Шахаль и не думал скрываться, мы нашли его в подсобном помещении. Он заявил…

– Я сам его спрошу, – быстро сказал Беркович и направился к двери в кабинет.

Рон Шахаль оказался огромным мужчиной, ростом не меньше метра девяносто, правда, чуть тонковатым в кости, но все же даже на взгляд достаточно сильным, чтобы одним ударом по затылку свалить человека, а потом поднять его и положить на вершину двухметрового штабеля шин. Охранявший Шахаля полицейский тоже был далеко не щуплым, но по сравнению с убийцей выглядел пигмеем.

– Послушайте, сержант, – мрачно заявил задержанный. – Я не убивал этого человека! Какого черта! Зачем он мне сдался? Я и в склад заходил сегодня утром только раз, чтобы раскрыть окна, а то духота была зверская.

– Когда вы открыли окна? – спросил Беркович.

– Скажу точно: в шесть ноль-ноль. Как раз начало работать радио. Открыл и ушел к себе в подсобку. А через час вдруг врываются…

От возмущения у него перехватило дыхание.

– Я сейчас вернусь, – сказал Беркович, – и мы продолжим разговор.

– Не убивал я! – крикнул Шахаль вслед сержанту, но тот уже выходил из комнаты.

– Я хочу осмотреть место убийства, – сказал Беркович патрульному, и тот повел сержанта по длинному коридору к лестнице в подвал. Внизу было холодно и довольно сыро. Широкие, но низкие окна располагались под самым потолком, солнце уже поднялось выше, сейчас Беркович видел голубое небо и несколько пар ног, прохаживавшихся вдоль фасада.

Все помещение склада занимали штабеля шин, стоявшие ровными рядами. Каждый штабель был высотой от двух до трех метров, шины были уложены друг на друга очень аккуратно, неподалеку от двери стоял автокар с подъемником, с помощью этого механизма наверняка и производилась укладка продукции.

В крайнем со стороны окон ряду один из штабелей покосился, и две шины, упавшие сверху, лежали на полу. Наклонившись, Беркович увидел пятна крови. Кровавый след тянулся от покосившегося штабеля к дальнему углу склада. Здесь, видимо, и произошло убийство. Потом Шахаль потащил тело к штабелям, надеясь, видимо, выгадать время, потому что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову разглядывать, что лежит наверху, между тем, как даже дальний угол склада хорошо был виден от самого входа.

Беркович постоял в задумчивости, пересчитал по привычке ноги за окнами (их оказалось почему-то семнадцать, но пересчитывать Беркович не стал) и решительным шагом направился прочь из склада.

Яаков Самдар по-прежнему сидел за столом и поглаживал свою собаку, столь же терпеливую, как ее хозяин.

– Господин Самдар, – обратился к свидетелю Беркович, – я так понял, что вы знали их обоих – убитого и убийцу.

– Конечно! – воскликнул Самдар. – Я тут давно живу и Лавана выгуливаю каждое утро. Останавливаюсь, беседую с людьми. И Шахаля знаю, и Плавника. Никогда бы не подумал, что… Но если видишь своими глазами…

– Как по-вашему, – спросил Беркович, – зачем Шахаль поднял тело и положил на штабель?

– Не знаю, – пожал плечами Самдар. – Наверное, чтобы было труднее найти?

– Видимо… – задумчиво произнес Беркович. – Высокий штабель? Шахалю было трудно поднимать тело?

– Такому громиле… – хмыкнул Самдар. – Метра два с половиной там было в штабеле, Шахаль весь вытянулся вверх…

– Мгм… – пробормотал Беркович. – Скажите, господин Самдар, когда вы поссорились с Плавником?

– Мы с ним не ссорились! – вскинулся Самдар, лабрадор поднял голову и зарычал.

– Да, я понимаю, – вздохнул Беркович, покосившись на собаку. – Вы могли бы поехать со мной в полицию и дать официальные показания? Только собаку, пожалуйста, оставьте дома.

– Разумеется, – с готовностью согласился Самдар.

Через полчаса в кабинете инспектора Хутиэли сержант Беркович объявил о том, что задерживает Яакова Самдара по подозрению в убийстве Арье Плавника. Лабрадора Лавана не было рядом с хозяином, и возмущение Самдара пропало втуне.

– Он все хорошо организовал, и собака стояла на страже, – сказал Беркович инспектору Хутиэли, когда задержанного увели. – Убил и положил труп наверх штабеля, потом вышел на улицу, удостоверившись, что Шахаль сидит в своей комнатке и ничего не видит. Позвонил в полицию и стал ждать… Он все учел, кроме одного: с улицы невозможно определить высоту штабеля. Во-первых, верхушка просто не видна, а во-вторых, угол зрения не позволяет. Когда он подошел к складу, было еще темно, и он не смог точно сориентироваться, а когда взошло солнце, все уже было кончено…

– За каким чертом ему понадобилось убивать? – спросил инспектор.

– Выясню на первом допросе, – самонадеянно заявил сержант. – Этот Самдар смелый только если с ним рядом его лабрадор. А так – тряпка, вы видели, какими глазами он на нас смотрел?

Самоубийца

– Сегодня будет спокойный день, сержант, – сказал инспектор Хутиэли, не отрывая взгляда от экрана компьютера. Он смотрел на этот экран уже больше получаса, не прикасаясь к клавиатуре, и Берковичу было очень интересно: что же интересного увидел шеф? Или просто жара разморила? В комнате работал кондиционер, но в жар бросало только от одного взгляда за окно, где плавилось все, кроме людских сердец.

– Почему вы так думаете? – спросил сержант, не думая, впрочем, что Хутиэли изволит ответить. Инспектор, однако, с усилием перевел взгляд с экрана на Берковича и ответил коротко:

– Жара.

– Ну и что? – сделав непонимающее лицо, спросил сержант.

– В такую жару не работают даже фалафельщики, – глубокомысленно сообщил Хутиэли, предполагая, видимо, что работа преступника, во всяком случае, сложнее труда продавца фалафеля на Алленби. Убийство или грабеж нужно сначала продумать, а в сорокаградусную жару думать просто невозможно…

– Почему же? – раздумчиво сказал Беркович, желая вызвать инспектора на разговор. – Прошлым летом, помню, именно в такую жару некий Йохан Барнеа убил троих в подпольном казино…

– Угу, – буркнул Хутиэли. – Ты тогда еще не работал в полиции, потому и не знаешь деталей. Ребята сутки сидели за игорным столом в зале с кондиционером. Они просто успели забыть, что на улице печет, как в христианском аду. Если бы этот Барнеа высунул нос на улицу, его враги остались бы живы…

– Понятно, – протянул Беркович. – Нужно, значит, молиться, чтобы такая жара стояла все триста шестьдесят пять дней в году, тогда и преступлений не будет.

– Хас вэхалила, – сказал Хутиэли. – Я согласен на холодную погоду с преступлениями.

Прежде чем Беркович успел определить вслух свое отношение к этой проблеме, на столе инспектора зазвонил телефон. Хутиэли поднял трубку, и сержант даже со своего места услышал густой бас дежурного Иоси Шульмана. Слов, правда, было не разобрать, но Беркович и не прислушивался.

– Ну давай, я сам с ним поговорю, – сказал через минуту Хутиэли и еще дальше отставил трубку от уха.

Вместо баса Шульмана в трубке зачастил высокий голос, старавшийся, как показалось Берковичу, изложить в течение пяти минут, весь учебник по истории человечества.

– Спокойно, – прервал собеседника Хутиэли. – Я надеюсь, что вы ошибаетесь. Но что, собственно, вы хотите от полиции?

Он послушал еще минуту, прикрыл трубку ладонью и сказал Берковичу:

– Сержант, я переведу разговор на тебя. Тут подозрение на самоубийство, нужно проверить. По-моему, этот тип просто спятил от жары, но на всякий случай…

– Сейчас я вам дам сержанта, который поедет с вами, – сказал Хутиэли в трубку и нажал на пульте телефона несколько клавиш. Услышав сигнал, Беркович поднял трубку своего аппарата и вклинился в середину фразы:

– …Буду так благодарен, что просто невозможно, – говорил высокий мужской голос из тех, что всегда казались Берковичу чуточку искусственными, будто человек намеренно говорил, напрягая связки.

– Минуту, – прервал Беркович словесный поток. – Говорит сержант Беркович, инспектор поручил мне помочь вам, объясните, в чем ваша проблема.

– Проблема не моя! – воскликнул собеседник. – Я просто боюсь, что Айзик действительно покончит с собой, и боюсь туда ехать сам, мало ли что, вот я и хотел, чтобы…

– Минуту, – повторил сержант. – Представьтесь сами, пожалуйста, скажите, кто такой Айзик, и почему вы решили, что он покончит с собой.

– Пока я буду вам представляться… – забубнили на другом конце провода, а Хутиэли со своего места бросил на сержанта выразительный взгляд. Поняв, что от поездки отвертеться не удастся, Беркович сказал со вздохом:

– Я выезжаю через минуту. Назовите адрес.

– Я жду вас в серой «даяцу» на углу Алленби и Галеви, а ехать нужно будет в сторону Модиина, там неподалеку есть…

– Я выезжаю, положите трубку, – бросил Беркович, вставая.

Пока он шел от здания к полицейской машине, мозги успели расплавиться. В салоне автомобиля работал кондиционер, и Берковичу удалось все-таки прийти в себя, пока водитель добирался до названного неизвестным собеседником перекрестка. Серая «даяцу» действительно стояла недалеко от угла, наехав передними колесами на тротуар с красно-белыми полосками. Беркович пересел из одной машины в другую. Водитель «даяцу» оказался широкоплечим молодым парнем с хилой косичкой.

– Поехали, – сказал сержант. – Моя фамилия Беркович. Расскажете все по дороге. Хотите, я поведу машину?

Парень с косичкой помотал головой и съехал с тротуара.

– Я Шай Кольман, – представился он, проезжая на желтый сигнал светофора. – У меня есть друг, его зовут Айзик Михаэли. Он живет один, и у него вечно проблемы с девицами. То они от него рожают, то он от них уходит… Неделю назад он взял в фирме отпуск, сказал, что не может больше никого видеть, ни мужчин, ни, тем более, женщин. Хочет побыть один. И уехал, не сказав – куда.

– Эй! – воскликнул Беркович. – Нельзя ли помедленнее? Если вас остановит дорожная полиция, я ничем помочь не смогу, имейте в виду.

– Да-да, – сказал Кольман и чуть сбавил скорость. Теперь они неслись по первому шоссе в сторону Иерусалима со скоростью всего в сто тридцать километров в час.

– Так вот, – продолжал Кольман, – пелефон он тоже отключил. Никакой инфрмации. Я его искал два дня, друг все-таки, и депрессия у него… Спрашивал у знакомых. Но Айзик сам сказал, что уезжает, чтобы побыть один, и никому адреса не оставляет. Чтобы не искали… Там, куда он собирался ехать, он никого не знал и ни с кем знакомиться не собирался… Никто не знал, где он находится, ни одна живая душа. В общем, сегодня утром он вдруг позвонил и сказал, что все, больше жить не может, хочет покончить с собой. Я стал просить, чтобы он меня хотя бы выслушал, я бы ему помог… Не знаю как, ну это другой вопрос. В общем, адрес он мне сказал и бросил трубку, а я позвонил в полицию, потому что…

Кольман замолчал и повел машину на крайнюю правую полосу – начинался поворот на Модиин. Проскочили туннель, выехали на новую трассу, вдали показалась группа коттеджей.

– Вон там, – нервно сказал Кольман. – Он сказал: не доезжая до Модиина новый поселок.

Поселок оказался состоящим из двух десятков двухэтажных коттеджей с небольшими участками земли. Деревья между домами были высажены, судя по всему, недавно, и листва еще не успела выгореть. У Берковича возникло смутное ощущение чего-то неправильного, но что именно ему не понравилось, он так и не сумел определить. Кольман подъехал к одному из коттеджей, резко остановил машину и заглушил двигатель.

– Это здесь, – неожиданно севшим голосом сказал он.

Выходить на жару Берковичу не хотелось, но все-таки пришлось открыть дверцу и впустить в легкие воздух, в котором, казалось, не было ни молекулы кислорода. Он быстро прошел к двери и толкнул ее, поскольку она была чуть приоткрыта. В холле было не прохладнее, чем на улице. Сзади тяжело пыхтел Кольман.

– Вы уверены, что это нужный дом? – спросил Беркович. – Похоже, что здесь никого нет. Слишком тихо.

– Адрес правильный, – шепотом произнес Кольман. – А почему дверь не заперта?

– Постойте здесь, – решил Беркович. – Я осмотрю дом.

На первом этаже были еще две комнаты, одна из них – спальня, в которой сегодня наверняка кто-то спал, постель была еще не убрана. На втором этаже были две комнаты – совершенно пустые, пол был покрыт пылью, сюда явно не ступала нога человека. А в ванной…

Это был, видимо, действительно Айзик Михаэли. Молодой человек, бывший при жизни высоким и смуглым, наверняка – любимцем женщин. Сейчас он висел в петле, наброшенной на крюк от газового нагревателя. Беркович дотронулся до руки повешенного. Судя по всему, умер Михаэли часа два-три назад. Впрочем, при такой жаре – может, прошло и меньше времени.

Беркович не стал разрезать веревку. Он поднял лежавший на полу ванной легкий стул (на него, видимо, встал самоубийца, а потом оттолкнулся ногой…). Процедура была неприятной, но что поделаешь… Беркович взобрался на стул и осмотрел шею трупа. Похоже, что Михаэли действительно проделал все сам – во всяком случае, следов борьбы нет.

Сдавленно охнул появившийся в двери ванной комнаты Кольман.

– Я же просил не входить, – резко сказал Беркович, слезая со стула.

– Он что-же… – шепотом произнес Кольман, – он…

– Похоже на то, – сказал Беркович, вытянул из бокового кармана коробочку сотового телефона и набрал номер инспектора Хутиэли.

После короткого разговора (инспектор приказал ничего не трогать и обещал прибыть сам минут через десять-пятнадцать) Беркович, взяв совершенно поникшего Кольмана под руку, спустился в салон нижнего этажа, усадил начавшего вдруг дрожать молодого человека в кресло, а сам подошел к окну.

Поблизости были еще несколько коттеджей, но, похоже, далеко не во всех жили. Довольно уединенное место. Для человека, решившего покончить с собой, – можно сказать, идеальное. Здесь можно прожить неделю, не встретив никого из соседей.

В дверь постучали. Слишком рано, – подумал Беркович. Впрочем, это наверняка был не инспектор – сержант не видел подъезжавшей машины и не слышал шума мотора. Он рывком открыл дверь. На пороге стоял мальчик лет десяти, в руке он держал утренний выпуск «Едиот ахронот».

– Э… – удивился мальчик, увидев Берковича, – я, собственно… Айзек просил газету, вот…

– Спасибо, – сказал Беркович и взял газету из рук мальчика. Тот пустился бежать прежде, чем сержант успел попросить его остаться. Беркович проследил взглядом: мальчишка бежал к третьему по счету коттеджу, единственному в этом ряду, где, судя по открытым окнам, жили люди.

Сержанту пришло в голову, что он упустил нечто важное. Нужно было спросить мальчика… о чем?

Додумать мысль Беркович не успел – послышался вой полицейской сирены, и со стороны шоссе показались сразу две машины: полиции и скорой помощи. Через минуту в салоне началась суматоха, эксперты поднялись наверх, инспектор подошел к Берковичу и спросил:

– Этот Кольман… он может что-нибудь сказать? Почему Михаэли мог покончить с собой? Когда он видел приятеля последний раз? Ты спрашивал?

– Думаю, – произнес Беркович, вспомнив наконец фразу, не дававшую ему покоя, – думаю, что Кольман видел Михаэли последний раз сегодня утром перед тем, как позвонил нам. А чуть раньше он повесил приятеля в ванной.

– Что?! – вскочил Кольман, слышавший все, что говорил Беркович. – Вы с ума сошли?

– Спокойно, – сказал сержант. – Думаю, вам лучше признаться, потому что, когда мы найдем доказательства, ваше признание уже почти ничего не будет стоить…

– Какие доказательства? – бушевал Кольман, а инспектор с интересом наблюдал за этой сценой.

– Одно я вам назову, – мирно произнес Беркович. – Ваши слова: «Айзик никому не сказал, где он. Никто не знал, где он находится, ни одна живая душа».

– Ну!

– А что же этот мальчик? Он принес газету для Айзека… В день самоубийства… Если ваш приятель хотел покончить с собой, стал бы он в такой день просить какую-то газету?

– Я на вас пожалуюсь! – продолжал кипятиться Кольман, но Хутиэли уже принял решение.

– Поедете с нами, – распорядился он. – Подождем доказательств. От них зависит, будете вы свидетелем по делу или подозреваемым.