Kitobni o'qish: «История одного философа», sahifa 4

– Так, что же это было, сон?

– Не скажу. А ему более верится и склонен он к тому, что явью то было, понимаешь, всё, что было – явь. И он, и его семья, и не было больше страдания на душе у него, потому что принял всё как есть. И повторял, что множество таких дорог и, что если здесь кажется плохо, то значит где-то там- хорошо, и с тех пор смиренно принял на себя уготованную ношу, ради того, кто там, по ту сторону дороги, ради того смеха заполнившего собой как воздух всё пространство. А когда ссадили его – философа, перед вторым кругом, то до того как я отправился дальше, он накинув свою единственную тощую, поношенную сумку, на плечо, оглянулся в последний раз и повторил мне, чтобы я смиренно принял на себя уготованную ношу, лишь тогда найду покой.

Когда он закончил рассказ, я не мог сразу продолжить разговор, мне представился тот самый философ, люди и поля, их смех, и самое главное – его последние слова.

– И ты принял?

– Что?

– Уготованную ношу, ради того другого себя.

– Я то? Да пожалуй, что и нет. Поначалу думал об этом, даже утешал себя мыслью о смирении. Но не могу, не способен. Плевал я на того друго себя, я тут, вот, здесь рядом с тобой и, что мне до того другого. Он, что же лучше, ему всё, а мне то что с того? – чувствовалось, что он горячится, что выплёвывает в бессильной злобе вопросы как в представшего перед ним, невидимого судью, – а если бы ему выпала такая ноша, справился бы, смирился? И ради чего ты мне скажи? Нет, нет мне пользы никакой от смирения, страдаю и не вижу спасения в смирении. Тогда я верил, решил: смирюсь и настанет покой, может услышит меня кто-то поймёт, да ссадит с этой проклятой машины,– он сильно выругался,– но нет, смиряйся, не смиряйся, то то одно верно, что нельзя сойти там где не уготовано, и проехать туда куда не предназначено, каждому по багажу его, так, что оставь надежду всякий входящий сюда – вот девиз наш. Рассказанная философом история больше подошла бы поэту, – он чиркнул зажигалкой и внезапно замерев дрожа в голосе произнёс, – бесценный подарок в этой страшной мгле,– затем горько усмехнувшись вложил её мне в руку, и твердым голосом поставил точку,– забери.

Больше мы с ним не разговаривали, я не видел его во мраке, но точно знаю, что он сидел сгорбившись, и смотрел в черноту своим страшным взглядом, и сердце его окутывала точно такая же безысходная, беспросветная чернота. Потом, я почувствовал как он рванул с места, врезаясь и шурша подошвами по мелкой гальке, а его место, в миг, заняла новая тень. Я снова остался один на один с собой, не смотря на то, что с новым соседом мы едва не касались плечами, мы сидели так близко к друг другу и в тоже время были так далеки. Я посмотрел в его сторону и по едва различимому всхлипыванию, понял, что рядом со мной сидела девушка. Интересно, слышала ли она когда-нибудь историю одного философа..?