Kitobni o'qish: «1812 год в жизни А. С. Пушкина»

© Николаев П. Ф., 2018

© Оформление. ИПО «У Никитских ворот», 2018

* * *

Предуведомление

Книга, предлагаемая вниманию читателей, не является биографией Пушкина, ибо её цель более ограничена: рассказать о тех произведениях великого поэта, в которых повествуется о событиях Отечественной войны 1812 года и зарубежных походах русской армии 1813–1814 годов. Ввиду их эпохальности и невозможности в стихотворной форме полностью выразить суть явлений, содержание пушкинских текстов дополнятся пояснениями историко-справочного характера.

Многие современники Пушкина видели в нём задатки незаурядного военного и предрекали ему успешную карьеру на марсовом поприще. Не случилось. Но интерес к военной истории был у Александра Сергеевича стабилен всю жизнь. И в немалой степени этому содействовало постоянное военное окружение поэта (особенно в молодости) – от ополченцев до генерал-фельдмаршала. Поэтому в книге немало страниц отведено тем, кто в той или иной степени проявил себя в ратном деле и соприкасался с поэтом.

Военное окружение Пушкина органически входит в его биографию, и наше понимание творческого наследия гения во многом зависит от того, насколько мы знаем среду, в которой он жил.

Часть первая
Детство, Отрочество, Юность

«Спешу в смиренный свой приют».

Лицейские годы поэта

«Текла за ратью рать». «В Париже росс!» «Сто дней». «Отважной верою исполнилася грудь». Вне стен лицея. «В нём пунша и войны кипит всегдашний жар». «Куда зарыл ты свой золотой талант?» «Всегда мудрец, а иногда мечтатель».

«Мгновенью жизни будь послушен»

Столица

Колебания. Поэт и царь. «Громом говорит». Изгнание. Русский Тиртей. «Творишь ты для немногих». «Язвительный поэт, остряк замысловатый». «Товарищ милый, но лукавый». Случайная встреча.

«Спешу в смиренный свой приют»
Лицейские годы поэта, 1811–1817

– Да, Пушкин был великий поэт.

– Более того, он был лицеистом.

(Анекдот начала XX столетия)

«Текла за ратью рать». В 25 километрах от Петербурга в живописной местности раскинулся знаменитый пригород Северной Пальмиры – город Пушкин. Начало ему дало Царское Село, бывшее два века летней резиденцией царской семьи, обосновавшейся в Екатерининском дворце.

19 октября 1811 года в одном из флигелей дворца состоялось открытие Царскосельского (Александровского) лицея. Это учебное заведение было нечто средним между существовавшими тогда гимназиями, кадетскими корпусами и университетом. Образование в лицее предполагалось энциклопедического характера; предназначался он для подготовки высших государственных чиновников.

Царскосельский лицей

Первым директором Царскосельского лицея был Василий Фёдорович Малиновский – учёный, просветитель и педагог, автор записки «Об освобождении рабов» (1802). По его предложению девизом лицея стала универсальная формула: «Общее дело для общей пользы».

В этом учебном заведении и пережил события Отечественной войны и заграничных походов русской армии Александр Пушкин. О возможной войне с Францией говорили задолго до её начала. Слухи, доходившие до лицеистов, подогревались рассказами о появлении в небе кометы. Достоверность их подтверждалась тем, что якобы сама императрица запросила у столичных астрологов сведения о страннице Вселенной. Их ответ был неутешителен: кометы появляются накануне важных событий, особенно войн.

23 марта 1812 года был опубликован Манифест Александра I о рекрутском наборе, и всё стало ясно. В апреле царь выехал в Вильно, в районе которого располагалась 1-я Западная армия. За государем последовали гвардейские полки. Они шли через Царское Село, прямо под остеклённой галереей лицея, и его воспитанники не отходили от окон, пока последний солдат не исчезал за поворотом дороги. Проводы так воодушевляли подростков, что они забрасывали под лавки учебники французского языка.

По воспоминаниям барона М. А. Корфа, сокурсника поэта, лицеистов особенно поразил вид народных дружинников с крестами на шапках и иррегулярные казачьи полки. По-видимому, в этом наблюдении нет юношеского преувеличения, так как одним из первых опытов начинавшего поэта стало стихотворение «Казак» (1814):

 
Раз, полунощной порою,
Сквозь туман и мрак,
Ехал тихо над рекою
Удалой казак.
 
 
Черна шапка набекрени,
Весь жупан в пыли.
Пистолеты при колене,
Сабля до земли.
 
 
Верный конь, узды не чуя,
Шагом выступал;
Гриву долгую волнуя,
Углублялся вдаль…
 

О начале войны лицеисты узнали из манифеста от 13(25) июня. Царь взывал ко всем подданным, ко всем сословиям и состояниям, духовным и мирским, призывая их «единодушным и общим восстанием содействовать против всех вражеских замыслов и покушений», поражать неприятеля на каждом его шаге, не внимать никаким его лукавствам и обманам. Манифест содержал знаменитую фразу: «Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».

Светскую власть поддержала Церковь. Священный синод выпустил воззвание, которое вместе с царским манифестом читалось во всех храмах страны. В воззвании Наполеон именовался «властолюбивым, ненасытным, не хранящим клятв, не уважающим алтарей врагом, который покушается на нашу свободу, угрожает домам нашим и на благолепие храмов Божиих простирает хищную руку». Начавшуюся войну Церковь рассматривала, как нависшее над Россией искушение; его надо преодолеть с Божьей помощью и ещё больше утвердиться на Его промысел. С амвонов российских храмов звучал призыв «принять оружие и щит, охранить веру отцов».

Царский манифест и воззвание Синода сыграли немалую роль в духовном вооружении населения России. Пушкин говорил: «Известие о нашествии и воззвание государя поразили нас».

С замиранием сердца следили подростки за развитием событий: в действующих армиях (1-й и 2-й Западных) у многих были родственники. С непосредственностью и нетерпением отрочества, с его преувеличенным представлением о своих возможностях они рвались вослед ушедшим.

Наполеон с основными силами Великой армии рвался к Москве, на Петербург наступал маршал Н. Удино, которому противостоял 1-й пехотный корпус генерала П. Х. Витгенштейна. Надежды на успех действий последнего были минимальными, поэтому царь сразу озаботился тем, чтобы сохранить исторические и художественные ценности столицы. Находясь в армии, Александр направил 4 июля рескрипт фельдмаршалу Н. И. Салтыкову, в котором указывал на необходимость вывоза из Петербурга архивов, картин Эрмитажа, дворцовых драгоценностей, военных трофеев, двух статуй Петра I и статуи А. В. Суворова, книг и рукописей Императорской публичной библиотеки.

Приготовления к эвакуации вызвали обоснованное беспокойство населения столицы, и в «Санкт-петербургских ведомостях» появилось следующее разъяснение: «Здесь, в Санкт-Петербурге, берутся некоторые меры к вывозу отселе нужных вещей. Сие отнюдь не для того делается, чтобы какая-нибудь опасность угрожала столице. Настоящее время не представляет никакой опасности, но мы бы погрешили против Бога, если б с несомненною уверенностию стали утверждать будущее, о котором Он один знает. Вся надежда на искоренение врагов, невзирая на успех движения их внутрь России на нашей стороне. Однако и в самых надёжных обстоятельствах помышление о предосторожности не долженствует наводить ни страха, ни уныния».

Редкую заботливость о лицеистах показал в это время граф А. К. Разумовский, глава Министерства народного просвещения. В предписании директору лицея Малиновскому о перемещении этого учебного заведения в другую губернию он ставил вопросы о одежде и обуви лицеистов, о приобретении дорожной посуды, о медицинском персонале и прочем. Словом, искренне радел о судьбе тринадцатилетних отроков в той глуши, куда их могла забросить неизвестность военных бурь.

К счастью, Витгенштейну удалось сдержать напор корпуса Удино. 18–19 июля у селения Клястицы Дрисского уезда Витебской губернии наступление противника было остановлено и необходимость в эвакуации людей, материальных и художественных ценностей Петербурга отпала. Царь высоко оценил действия Витгенштейна: он был награждён орденом Св. Георгия 2-го класса и получил известность как спаситель Петербурга. Лицеист Пушкин упомянул прославившегося генерала в своём первом опубликованном стихотворении «К другу стихотворцу»:

 
Не тот поэт, кто рифмы плесть умееет
И, перьями скрипя, бумаги не жалеет.
Хорошие стихи не так легко писать,
Как Витгенштейну французов побеждать.
 

По поводу последнего утверждения подростка следует сказать, что победа при Клястице далась трудно. Витгенштейн доносил царю: «После упорнейших и кровопролитных сражений, продолжавшихся три дня беспрерывно от самого утра до ночи, наконец, благодарение Всещедрому Богу и слава победоносным российским войскам, победа над коварным и сильным врагом Отечества нашего нами одержана. Корпус маршала Удино, состоявший из трёх лучших французских пехотных дивизий, совершенно разбит, приведён в величайшее расстройство, ретировался в беспорядке и спасся только помощью лесных мест и переправою через маленькие речки, на которых жёг и истреблял мосты, чем удерживал и останавливал быстроту нашего за ним преследования».

Корпус Витгенштейна остановил наступление противника, но на главном направлении основные корпуса Великой армии продолжали теснить русских – 1-я и 2-я Западные армии (Барклая де Толли и Багратиона) отходили к Смоленску.

В сражении под Салтановкой 7-й пехотный корпус, которым командовал генерал Н. Н. Раевский, задержал наступление корпуса маршала Даву и обеспечил отход 2-й Западной армии к Смоленску. По молниеносно распространённому рассказу, при атаке противника Николай Николаевич держал около себя сыновей. Старшему из них было шестнадцать лет, младшему – десять. Информация об этом была опубликована в газете «Северная почта» (она выходила в Петербурге) и гласила: «Сколь ни известно общее врождённое во всех истинных сынах России пламенное усердие к государю и Отечеству, мы не можем, однако, умолчать перед публикою следующего происшествия, подтверждающего сие разительным образом. Перед одним бывшим в сию войну сражением, когда генерал-лейтенант Раевский готовился атаковать неприятеля, то, будучи уверен, сколько личный пример начальника одушевляет подчинённых ему воинов, вышел он пред колонну не только сам, но поставил подле себя и двух юных сыновей своих и закричал:

– Вперёд, ребята, за царя и Отечество! Я и дети мои, коих я приношу в жертву, откроем вам путь.

Чувство геройской любви к Отечеству в сем почтенном воине должно быть весьма сильно, когда оно и самый глас нежной любви родительской заставило умолкнуть» (73, 115)¹.

Аналогичное сообщение появилось и в десятом номере «Русского вестника» С. Н. Глинки. Там было напечатано стихотворение Сергея Николаевича, содержащее следующие строки:

 
Великодушный русский воин,
Всеобщих ты похвал достоин:
Себя и юных двух сынов —
Приносишь всё царю и Богу;
Дела твои сильней всех слов,
Ведя на бой российских львов,
Вещал: «Сынов не пожалеем.
Готов я с ними вместе лечь,
Чтоб злобу лишь врагов пресечь!..
Мы россы!.. умирать умеем».
 

В журналах, газетах и других печатных изданиях прославлялись подвиги военачальников и простых ратников. Надо ли говорить о том, как это действовало на отроков Царскосельского лицея. Что касается Пушкина, то его буквально сразил тот факт, что в войне участвует его ровесник. Сам генерал Раевский отрицал подлинность данного эпизода сражения под Салтыковкой, но вымысел этот сыграл свою роль в поддержании патриотических чувств россиян.

Рассказ о подвиге генерала Раевского относится к жанру анекдотов, которые обильно печатались в журналах «Сын Отечества», «Русский вестник» и «Вестник Европы». В начале XIX столетия под понятием «анекдот» подразумевался короткий поучительный или сатирический рассказ, раскрывавший героизм человека. Многие из анекдотов были сочинены редакторами и авторами журналов, и их герои не имели реальных прототипов. Таковы русский «Сцевола», отрубивший себе руку с клеймом неприятеля; «Курций», бросающийся на французского полковника, приняв его за Наполеона; простой повар, сражавшийся с кирасирами вражеской гвардии; российский «Геркулес», припёрший могучим плечом дверь с тремя десятками французов в горящей избе; раненый русский гренадёр, не понимающий, почему лекарь щупает ему спину: «Ведь я шёл грудью»; старостиха Василиса, ведущая пленных и убивающая косой офицера, приговаривая при этом: «Всем вам, ворам, собакам, будет то же. Уж я двадцати семи таким же вашим озорникам сорвала головы!»

…Задержка противника под Салтыковкой не предотвратила его движения на восток. 5 августа пал Смоленск – ворота на Москву оказались открытыми настежь. Это вынудило Александра I поставить во главе всех Вооружённых сил России М. И. Кутузова, которого он не любил и в военные таланты которого не верил. Пойти на этот шаг царя заставило требование московского дворянства.

Отстранение Барклая де Толли от общего командования 1-й и 2-й Западными армиями не прошло незамеченным Пушкиным, так как Михаил Богданович был родственником его товарища Вильгельма Кюхельбекера, которого Александр величал «лицейской жизни милым братом». В эти дни Вильгельм получил весточку из дома; мать писала: «Барклай теперь даёт доказательство того, что любит своё Отечество, так как по собственной воле служит в качестве подчинённого, тогда как он сам был главнокомандующим. Впрочем, пишу это для тебя – учись не быть никогда поспешным в суждениях и не сразу соглашайся с теми, которые порицают людей».

30 августа в Петербурге было получено донесение Кутузова о сражении при Бородино. Михаил Илларионович сообщал царю, что оно «кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходящими своими силами». Эту осторожную фразу Александр I воспринял как реляцию главнокомандующего о победе, о чём тут же были оповещены жители столицы, что вызвало бурю восторга. Очевидец писал: «Весь город высыпал на улицы. Все, поздравляя друг друга с победою, обнимались, лобызались. С тех пор как Петербург стоит, не было такого ликования».

Но через две недели в город пришла чёрная весть: французы вошли в Москву, которую русская армия оставила без боя, и слава «выигранной» битвы сразу померкла.

Лицеисты тяжело переживали неудачу под Бородино. «Не могу не вспомнить, – писал М. А. Корф, – горячих слёз, которые мы проливали над Бородинскою битвой, признанною тогда победой, но в которой мы инстинктивно видели другое».

Особенно близко принял Александр к сердцу известие о падении старой столицы:

Пушкин-отрок

 
Края Москвы, края родные,
Где на заре цветущих лет
Часы беспечности я тратил золотые,
Не зная горести и бед,
И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принёс я мщенья вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!
 

С Москвой были связаны воспоминания о беззаботном детстве, в котором Александр был окружён вниманием родителей и близких родственников. Отрок с тоской вспоминал город, украшенный златоглавыми храмами, дворцами вельмож, садами и парками. И всё это сгинуло в пламени небывалого пожара:

 
Где ты, краса Москвы стоглавой,
Родимой прелесть стороны?
Где прежде взору град являлся величавый,
Развалины теперь одни…
 

Ободряющую ноту в роковое известие внёс И. А. Крылов. В одном из номеров журнала «Сын Отечества» была помещена заметка о том, что в изолированной Москве французы употребляют в пищу ворон. Иван Андреевич откликнулся на неё басней «Ворона и Курица»:

 
Когда смоленский князь,
Противу дерзости искусством воружась,
Вандалам новым сеть поставил
И на погибель им Москву оставил,
Тогда все жители, и малый и большой,
Часа не тратя, собралися
И вон из стен московских поднялися,
Как из улья пчелиный рой…
 

С первых строк басни читателям внушалась мысль о том, что оставление Москвы связано со стратегическим замыслом М. И. Кутузова, что Москва – это искусная ловушка, призванная погубить завоевателей: «Попался, как ворона в суп». Эту заключительную фразу басни читатели относили (и не без основания) к самому Наполеону.

Басней «Волк на псарне» Крылов откликнулся на миссию Ж. А. Лористона, через которого французский император сделал последнюю попытку заключить мир:

 
Друзья! К чему весь этот шум?
Я ваш старинный сват и кум.
Пришёл мириться к вам, совсем не ради ссоры,
Забудем прошлое, уставим общий лад!..
 

Не выходя из рамок басенного иносказания, Крылов дал замечательный по выразительности образ Кутузова в виде старика-ловчего, здравый народный смысл которого не позволил ему вступить в переговоры с хищником:

 
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой.
 

Широкое распространение получила в 1812 году карикатура; она способствовала возбуждению ненависти к завоевателям и их вождю. Карикатуры были своего рода памфлетами и способствовали организации борьбы народа против более сильного противника. Стиль карикатур был тенденциозно-аляповатый, оглуплявший врага. Это способствовало их широкому распространению. Тиражированием карикатур занимались не только государственные и частные типографии, но и походная, существовавшая при Главной квартире армии.

Карикатуры имели очень большое политическое и воспитательное значение: изображая слабость французской армии, они усиливали веру в мощь и непобедимость русских; заставляя смеяться над врагами, придавали храбрости и уверенности в схватках с противником; возбуждали любовь к родине, народу, ко всему своему, национальному.

И что было важно для будущего: русская карикатура 1812 года стала значительной вехой в развитии отечественного искусства. Именно на карикатурах и картинках для народа появились впервые русский мужик, русский солдат, русская изба и русская природа.

В тяжёлую для страны годину Александр с жадностью читал приказы по армии, бюллетени, рескрипты и донесения. Преподаватели со своей стороны всячески способствовали приобщению лицеистов к этому виду «словесности». И. И. Пущин вспоминал: «Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий».

И лицеисты делали это с удовольствием, особенно после того, как в Петербурге была опубликована реляция об оставлении захватчиками старой столицы: «Неприятель, теснимый и вседневно поражаемый нашими войсками, вынужден был очистить Москву 11 октября».

Через два дня после этого сообщения Великая армия, не сумев прорваться в южные районы России, вынуждена была начать отступление. Враг уходил на запад по той же дороге, по которой пришёл в далёкую «северную» страну. Дорога эта (и её окрестности) была разорена, что лишило противника продовольственной базы. А в начале ноября начались заморозки, быстро перешедшие в зимнюю стужу, и недавние мужественные воины, теснимые русскими, быстро превратились в дезорганизованные толпы отчаявшихся людей.

 
…Они бегут, озреться не дерзают,
Их кровь не престаёт в снегах реками течь;
Бегут – и в тьме ночной их глад и смерть сретают,
А с тыла гонит русский меч, – писал Пушкин.
 

Уже в ходе Отечественной войны царь начал подготавливать общественное мнение к её продолжению с целью освобождения Европы от владычества Наполеона. В особом «Известии о состоянии Москвы» от 17 октября, составленном по высочайшему повелению и обнародованном в церквах, заявлялось, что определение «неприятель» для солдат и офицеров Великой армии слишком привычно для слуха и совершенно недостаточно по существу. Поведение их недостойно не только просвещённого народа, но даже дикарей, показывающих только наклонности к грабежу, а не к разрушению того, что они не могут взять и что им не нужно.

Подражание Франции и французам, господствовавшее в русском обществе все годы, предшествовавшие Отечественной войне, признавалось ошибочным, и предлагалось порвать со страной мятежников все нравственные связи, возвратиться к чистоте и непорочности «наших нравов». Франция и Россия противопоставлялись друг другу как «безбожие» и «благочестие», как «порок» и «добродетель», война между которыми должна продолжаться до победного конца.

23 ноября Наполеон, бросив жалкие остатки Великой армии, уехал в Париж. Это «действо» императора породило следующий анекдот. Достигнув пограничной реки Неман, он вышел из возка и увидел крестьянина-литовца, который с интересом разглядывал его.

– Ты местный житель? – спросил император.

– Да, – ответил крестьянин.

– А не скажешь ли, много дезертиров уже переправились через Неман?

– Вы первый, – последовал ответ.

3 декабря русские взяли приграничный город Ковно. Жалкие остатки Великой армии отступили за Неман – Россия была освобождена от нашествия «двунадесяти языцев». В приказе по армии М. И. Кутузов писал: «Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах империи, каждый из вас есть спаситель Отечества. Россия приветствует вас сим именем.

Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, подъятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было ещё примера столь блистательных побед. Два месяца сряду рука ваша каждодневно карала злодеев. Путь их усеян трупами. Смерть носилась в рядах неприятельских. Тысячи падали разом и погибали. Тако всемогущий Бог изъявлял на них гнев свой и поборил своему народу» (53, 633).

На Рождество, 25 декабря, царским манифестом народу было возвещено об освобождении России от вражеского нашествия. Главной причиной великой победы в манифесте называлась помощь Бога: «Не отнимая достойной славы ни у главнокомандующего войсками нашими знаменитого полководца, принёсшего бессмертные Отечеству заслуги, ни у других искусных и мужественных вождей и военачальников, ознаменовавших себя рвением и усердием, ни вообще у всего храброго нашего воинства, можем сказать, что содеянное ими есть превыше сил человеческих. Итак, да познаем в великом деле сём Промысел Божий».

В другом манифесте, изданном в тот же день, царь объявил о своём намерении соорудить храм во имя Христа Спасителя «в ознаменование благодарности к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели». Эта же мысль выражена на оборотной стороне медали, учреждённой 5 февраля 1813 года: «Не нам, не нам, а имени Твоему».

Оба манифеста были написаны государственным секретарём А. С. Шишковым и произвели большое впечатление на тринадцатилетнего Пушкина. Позднее смысл первого из них он отразил в следующих блестящих строках:

 
Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
 

«В Париже росс». 20 декабря (1 января по н. ст.) русская армия перешла Неман; начался заграничный поход, в котором победоносные войска почти сразу потеряли главнокомандующего. И. И. Кутузов скончался 16 апреля 1813 года в силезском городе Бунцлау. После бальзамирования тело Михаила Илларионовича было доставлено в Петербург и 13 июня торжественно захоронено в Казанском соборе, который к этому времени в сознании народа стал памятником Отечественной войны (25 декабря 1812 года в соборе было размещено 27 трофейных знамён, в 1814 году их было там 115 и 94 ключа от городов и крепостей).

Похороны спасителя России широко освещались в печати и едва ли оставили равнодушными лицеистов, которых подготавливали к государственной деятельности.

С 4 по 7 (12–19) октября 1813 года продолжалось сражение под Лейпцигом. Противники потеряли 120 тысяч человек, но победа осталась за союзниками (русскими, пруссаками и австрийцами). Небывалое побоище получило название «Битвы народов» и всколыхнуло всю Европу, владычество Наполеона над которой кончилось.

Кампания 1814 года началась на территории Франции и оказалась на удивление короткой. В самом её начале царь обратился со специальным воззванием к войскам. Напомнив о всём зле, принесённом России Великой армией, он заклинал соотечественников не уподобляться противнику, ибо «Богу не может быть угодно бесчеловечие и зверство». «Забудем дела их, – взывал Александр, – понесём к ним не месть и злобу, но дружелюбие и простёртую для примирения руку. Слава россиянина – низвергать ополченного врага и по исторжении из рук его оружия благодетельствовать ему и мирным его собратьям. Сему учит нас свято почитаемая в душах наших православная вера. Она божественными устами вещает нам: “Любите враги ваша и ненавидящим вас творите добро. ” Воины! Я, несомненно, уверен, что вы кротким поведением своим в земле неприятельской столько же победите её великодушием своим, сколько оружием» (64, 34).

19(31) марта царь во главе союзных войск вступил в Париж. Н. И. Тургенев, участник и очевидец этого события, вспоминал: «Странную картину являл в то время сей большой город. Врагов, вступивших в него с оружием в руках, большая часть населения столицы приветствовала как освободителей. В то время император Александр проявил благородные и прекрасные черты характера. Напрасно было бы искать в истории другой пример такого великодушия и благородство со стороны победителя. Российский монарх возбуждал энтузиазм парижан, других государей практически не замечали. Даже когда видели их всех вместе, всё равно кричали: “Да здравствует император Александр!”» (64, 36).

В далёкой России юный поэт не без удивления восклицал:

 
В Париже росс! – где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
Грядет с оливою златой.
Ещё военный гром грохочет в отдаленье,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он – несёт врагу не гибель, но спасенье
И благотворный мир земле.
 

Вслед за капитуляцией столицы Франции последовали отречение Наполеона от престола и ссылка его на остров Эльба. На последний факт Пушкин откликнулся следующими строками в поэме «Бова»:

 
Вы слыхали, люди добрые,
О царе, что двадцать целых лет
Не снимал с себя оружия,
Не слезал с коня ретивого,
Всюду пролетал с победою,
Мир крещёный потопил в крови,
Не щадил и некрещёного,
И в ничтожество низверженный
Александром, грозным ангелом,
Жизнь проводит в унижении
И, забытый всеми, кличется
Ныне Эльбы императором…
 

Пока гениальный отрок упражнялся в стихосложении, столица готовилась к встрече победителей. По проекту А. Кваренги у Нарвской заставы были построены великолепные Триумфальные ворота. 12 июня 1814 года через них прошли воины Санкт-Петербургского ополчения. Газета «Северная почта» предупреждала читателей: «Мы не станем описывать здесь ни восхитительной радости родственников, увидевших драгоценных сердцам их юношей, которых почитали уже погибшими на поле брани; ни спокойной судьбам Всевышнего покорности матерей, коих чада не возвратились оттуда и кои утешали себя тем, что Промысел Божий сподобил их славной смерти за веру и Отечество; ни восторгов детей, кидавшихся на шею отцам своим, возвратившимся от военных подвигов, с отличиями на груди, коими дети не могли налюбоваться; мы, не описывая всего того, знаем, что русские, читая сие, сами себе всё то представить могут, ибо умеют всё то чувствовать» (31, 166).

30 июля в город вошли лейб-гвардии полки Преображенский, Семёновский, Измайловский, Егерский, Гвардейский морской экипаж и две роты гвардейской артиллерии.

Газета «Русский инвалид» писала: «Нынешний день принадлежит к числу прекраснейших: победоносные воины императорской гвардии возвращались домой, покрытые лаврами». 6 сентября в столицу вошли гвардейцы Павловского и Финляндского полков, 18 октября – кавалергарды и конная гвардия, 25 октября – лейб-гвардии Казачий полк. Петербуржцы с восторгом и искренней радостью встречали овеянных славой победителей.

Пушкин писал позднее: «Война была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоёванные песни: Vive Henri-Quatre², тирольские вальсы и арии из «Жоконда»³. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собой, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове “Отечество”! Как сладки были слёзы свидания! С каким единомыслием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю!»

Все с нетерпением ждали царя; городские власти готовили пышную встречу. Узнав об этом, Александр писал главнокомандующему Санкт-Петербурга генералу С. К. Вязмитинову: «Сергей Козьмич! Дошло до моего сведения, что делаются разные приготовления к моей встрече. Един Всевышний причиною знаменитых происшествий, доверивших кровопролитную брань в Европе. Перед Ним все должны мы смиряться. Объявите повсюду мою волю, дабы никаких встреч и приёмов для меня не делать».

Запрет царя решилась нарушить только его мать, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. В своей резиденции, в Павловске, она устроила праздник в честь венценосного сына. На нём была представлена интермедия и пропета кантата Г. Р. Державина: «Ты возвратился, благодатный, наш кроткий ангел, луч сердец!»

Празднование состоялось 27 июля. Гвоздём программы был балет, который разыгрывался на лугу около Розового павильона. Балетмейстер Гонзаго соорудил декорации с видом окрестностей Парижа и Монмартра. «Наш Агамемнон, миротворец Европы, низложитель Наполеона, сиял во всём величии, какое только доступно человеку», – вспоминал один из лицеистов.

От дворца императрицы к бальному павильону шла дорожка, над которой возвышались довольно узкие Триумфальные ворота. Над ними огромными буквами были выписаны следующие строки:

 
Тебя, текуща ныне с бою,
Врата победы не вместят.
 

Этот «шедевр» изящной словесности тут же сподвиг Александра нарисовать карикатуру: царь, раздобревший от многочисленных застолий, безуспешно пытается пролезть через ворота, а ошалевшие генералы его свиты расширяют их проём и пытаются протолкнуть в него императора.

Рисунок имел огромный успех у однокашников молодого поэта.

3 августа Святейший синод, Государственный совет и Сенат на общем чрезвычайном собрании вынесли постановление: в качестве выражения императору дани всеобщей признательности за прославление Отечества увековечить его деяния титулом «Благословенный», выбить в его честь медаль и воздвигнуть в столице памятник с надписью: «Александру Благословенному, императору Всероссийскому, великодушному держав восстановителю от признательной России».

Но царь из «чувств скромности и смирения духа» отказался принять навязываемый ему титул и попросил государственные сословия оставить вынесенное постановление без исполнения.

– Да соорудится мне памятник, – говорил Александр, – в чувствах ваших, как оный сооружён в чувствах моих к вам! Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как я в сердце моём благословляю оный! Да благоденствует Россия и да будет надо мною и над нею благословение Божие.