Kitobni o'qish: «Ритуалист. Том 1»
Часть первая: Ведьма
Глава 1
1
Ночь или день. Тьма или свет. Сон или боль.
Ночь дольше. Тьма чаще. Сон – почти беспрестанно. И не сон даже, а плотное и вязкое забытье, в котором тонули чувства и разум; тонуло все, даже боль. Проявлялась она, лишь когда начинал рассеиваться мрак и понемногу из небытия выплывали смутные силуэты окружающих предметов. Огненные пальцы тут же принимались терзать внутренности, а малейшая попытка пошевелиться вызывала судороги и корчи.
Тогда меня прижимали к тюфяку и вливали в рот теплое сладкое питье. Молоко, мед, лесные травы, маковый настой. И я проваливался во мрак, в благословенное ничто, а откуда-то из неведомого далека вслед за мной летела заунывная колыбельная. В немудреной песенке не удавалось разобрать ни слова, но это не имело ровным счетом никакого значения. Я засыпал.
Засыпал и пробуждался. Раз за разом, день за днем, ночь за ночью. Пока однажды не проснулся и не обнаружил, что боли больше нет. Ну, почти нет…
Чья-то рука приподняла голову, и к губам поднесли блюдечко, но я захрипел, не желая пить дурманное зелье.
– Воды!
Слово вырвалось сиплым хрипом, обожгло пересохшее горло, заставило закашляться, но меня услышали и поняли. И даже сочли нужным исполнить просьбу.
Вода! Чистая вода! Ангелы небесные, до чего хорошо! Я жадно глотал, присосавшись к деревянному черпаку, потом без сил откинулся на подушку и шумно выдохнул. Голова закружилась, тени взвились и пошли кругом. Какое-то время удавалось балансировать на самой грани беспамятства, а затем свет окончательно померк.
– Не сейчас!
Хлесткая пощечина вырвала из мягких объятий забытья, к губам вновь поднесли блюдце. И снова я не пожелал пить теплое молоко, приправленное медом, маковым зельем и настоем лесных трав.
– Не надо…
– Тогда не спи! – потребовали от меня. – Не засыпай, слышишь?
– Слышу… – просипел я, пытаясь продраться через паутину беспамятства.
Меня ткнули ножом. Да! Клинок угодил в поясницу, и я, истекая кровью, полз неведомо куда. Потерял сознание и должен был умереть, но не умер. Не умер ведь?!
Я вздохнул поглубже и хрипло кашлянул; боль наждаком продрала нутро. Нет, не умер! Ни на небесные палаты, ни на пыточные запределья мое нынешнее пристанище нисколько не походило. Неужели кто-то из добрых горожан наткнулся на истекающего кровью чужака, приволок к себе и взялся выхаживать? Чего только не случается в этой жизни!
Сил оторвать голову от подушки не было, да и темень комнату заполонила слишком уж непроглядная. Не видно было ни зги; взгляд различал лишь смазанные силуэты.
Тени, тени, тени. Одна из них разговаривала со мной и дала напиться. Молодая женщина или даже девушка. Голоса зачастую обманчивы, но женщина или девушка – точно, здесь ошибки быть не могло.
Я попытался подняться, но меня тут же скрутил приступ сухого кашля, а когда кое-как удалось подавить его и отдышаться, силы окончательно иссякли. На этот раз отказываться от молока я не стал.
Ночь или день. Беспамятство или свет. Тьма или боль.
Впрочем – нет, все было не совсем так. Вместо дня – утро, вместо света – густой полумрак, а боль затаилась и утихла, лишь изредка царапая своими острыми коготками спину. Я чувствовал себя гораздо лучше прежнего. Куда лучше, нежели того стоило ожидать.
И вновь колыхнулась одна из теней, мне приподняли голову и поднесли ко рту кружку.
– Пей!
Я послушался, и глоток заполнил рот горечью травяного настоя. Напиток провалился вниз теплой волной, позволил немного расслабиться и отогнать уже подступивший к горлу кашель.
Напоив, целительница позволила мне опуститься обратно на подушку и отошла, враз растворившись в тенях; в темноте она ориентировалась словно сова. Я же почти ничего не видел, только различал слегка светившийся край неплотно задернутой шторы.
Попробовал вдохнуть поглубже и попытался распознать наполнявшие помещение запахи. Травы, травы, травы. Плотный и даже душный аромат множества трав властвовал здесь безраздельно. Да еще – запах болезни и вонь нечистот. Но это уже от меня.
Второй вдох разжег в груди огонь, меж лопаток заворочалась болезненная ломота. Меня скрутил приступ хриплого кашля; показалось, будто еще немного и выхаркаю собственные легкие, но рядом тут же возник женский силуэт. На этот раз я беспрекословно осушил блюдечко молока и в изнеможении распластался на тюфяке.
Спать! Ничего иного мне сейчас попросту не оставалось…
День. Свет. Слабость.
На этот раз в комнате оказалось непривычно светло; солнечные лучи проникали через забранные слюдяными пластинами оконца. Я с трудом оторвал голову от подушки и огляделся. Первое, что бросилось в глаза, – это висевшие на стенах пучки сушеных трав. Меж них хватало матерчатых мешочков, и весь этот, выражаясь ученым языком, гербарий наполнял помещение сонмом невообразимых ароматов и запахов.
А еще – окованные железом сундуки, монументальная печь с полатями, стол с кухонной утварью и полки, сплошь заставленные стеклянными бутылями и банками, глиняными кувшинчиками и горшочками, деревянными бочоночками. Больше всего хижина походила на обиталище знахарки. Да и куда бы еще приволокли раненого, если не к целительнице?
Я попытался перевернуться на бок и сползти с тюфяка, но в груди немедленно разгорелось жгучее пламя и легкие начал рвать невыносимый кашель. Пришлось повалиться обратно и замереть в ожидании, когда наконец минует приступ.
Скрипнула дверь, с улицы ворвались клубы морозного воздуха, закружились над полом, быстро развеялись. Хозяйка скинула длинную шубу, посмотрела на меня, осуждающе покачала головой и принялась разуваться. Затем наполнила из стоявшей на столе кастрюльки глиняную кружку, подошла и дала напиться. Кашель отступил, и я с облегчением перевел дух.
Целительница оказалась совсем молодой еще девчонкой с волосами, отливавшими тусклым серебром, и льдисто-серыми, едва ли не бесцветными глазами. Невысокая, бледная и худенькая, в простом невзрачном платье. А вот лицо выглядело очень живым и выразительным, правда, сейчас его сковало непонятное напряжение. Узкая ладошка с длинными тонкими пальцами вытерла выступивший у меня на лбу пот; я собрался с силами и прохрипел:
– Где я?
Маска напряженного отчуждения треснула, в уголках девичьих глаз залегли смешливые морщинки.
– Здесь. Ты – здесь. Лежишь на тюфяке в моем доме.
Я был не в настроении шутить, каждое слово рвало легкие болью, разжигало в груди огонь, разливалось меж лопаток мерзкой ломотой. Ангелы небесные! Да что со мной такое?!
Несколько неглубоких вдохов помогли собраться с мыслями, и я продолжил расспросы:
– Кто ты?
Девушка задумалась и ответила далеко не сразу.
– Знахарка, – в итоге сказала она, а после явственной паузы добавила: – Меня зовут Марта.
Говорила знахарка на североимперском наречии чисто, но как-то слишком неуверенно, словно сначала фразы строились на каком-то другом языке. Ей определенно не хватало практики.
– Филипп, – представился я и сглотнул, пытаясь избавиться от неприятной щекотки в горле, предвестницы сухого и злого кашля. – Как я сюда попал, фрейлейн Марта?
Из голубовато-серых глаз с необычайно крупными зрачками враз пропало всякое веселье. Марта поправила шерстяное одеяло и, глядя куда-то в сторону, произнесла:
– Я возвращалась из города, когда наткнулась на тебя. Ты истекал кровью. Замерзал.
Девичье лицо помрачнело, вспоминать о случившемся знахарке точно не хотелось. И я не мог ее за это осуждать. Все же не каждый день натыкаешься ночью на раненого незнакомца.
Важно было совсем другое: она не оставила меня умирать. Не бросила, хоть и могла, а выходила. Это дорогого стоило.
– Моя рана… – просипел я, тщетно пытаясь перебороть кашель. – Она…
– Зажила, – уверила меня Марта. – Но на ее лечение ушли все мои силы, а ты слишком ослаб и замерз, началась лихоманка и грудная холодянка. Летом я бы не допустила такого, а сейчас лес спит. Придется полагаться на отвары.
Названия болезней ни о чем не говорили, и оставалось лишь надеяться, что они не прикончат меня, как едва не прикончил загнанный в спину нож. А раны в пояснице я и в самом деле больше не ощущал, словно и не пропарывало плоть стальное острие.
– Лес спит? Тебе не хватает трав? – выдавил я из себя и стиснул зубы, из последних сил удерживая в себе кашель.
Марта странно глянула на меня, затем подтвердила:
– Именно так, – но подтвердила с едва скрываемой усмешкой, будто говорила с неразумным ребенком.
Не в силах больше сдерживаться, я принялся выкашливать собственные легкие, тогда знахарка отошла к столу. Вскоре она вернулась с теплым молоком, молча и решительно влила его мне в рот. Не подавился лишь чудом.
– Спи! – приказала Марта. – Тебе надо больше спать!
Я кое-как отдышался и спросил:
– Долго я здесь?
– Не слишком.
– А точнее? Какой сегодня день?
Думал, ответа уже не дождусь, но сквозь подступающую дремоту все же расслышал:
– Вчера начался стужень.
Миг я силился понять ответ знахарки, потом коротко выдохнул:
– Ангелы небесные!
Стужень! Народное название двенадцатого месяца!
Я провалялся в бреду без малого три седмицы!
2
На следующий день меня напоили куриным бульоном, наваристым и прозрачным. Изменение в рационе донельзя порадовало, иначе желудок рисковал окончательно присохнуть к позвоночнику. Отощал ужасно.
Запив бульон травяным настоем, я выпростал из-под одеяла правую руку и посмотрел на едва ли не полупрозрачную кисть. Опустил ее, потряс, и перстень легко соскользнул с пальца, со звоном покатился по полу.
Марта подошла и, не говоря ни слова, убрала серебряную, с золотой накладкой университетского герба печатку на одну из полок.
– Я заплачу за лечение, фрейлейн, – пообещал я.
Та глянула на меня, и в льдисто-серых глазищах мелькнула несомненное веселье.
– Заплатишь, – кивнула знахарка так, будто иначе и быть не могло, обулась, облачилась в шубу и вышла за дверь. Насколько удалось заметить, снега там намело почти по колено.
Стоило бы подняться и хоть немного размяться, но по здравом размышлении я делать этого не стал. Пусть самочувствие и улучшилось, а приступы кашля сегодня почти не донимали, до полного выздоровления все же было еще далеко. Меня лихорадило, тело ломило.
Холодянка и лихоманка? Знать бы еще, что это за напасти…
Я попытался обратиться к незримой стихии, но нисколько в этом не преуспел, лишь закружилась голова. Для работы с эфиром следовало хоть немного окрепнуть.
Солнце начало клониться к закату, слюдяные окошки налились оранжевым сиянием, понемногу стали сгущаться тени. Со скрипом распахнулась дверь; Марта закатила внутрь заиндевевшую кадку, выставила ее у печи, вышла и вернулась с парой деревянных ведер. Вывалила заполнявший их снег в бадью и вновь скрылась на улице.
Я перевалился на бок, откашлялся и принялся с интересом следить за действиями девчонки. После кадки знахарка наполнила снегом котел и поместила его в печь, а некоторое время спустя слила кипяток в бадью и начала перемешивать его палкой. Затем рукой оценила температуру воды и поставила растапливаться очередную порцию снега.
Вскоре над кадкой заклубился пар, воздух в доме смягчился, запах трав усилился пуще прежнего. В отдельной кастрюльке Марта заварила какие-то ягоды, еловые иглы, листья и корешки, вылила пахучий настой в бадью, и по комнате разошелся густой аромат хвои. После этого знахарка оценивающе взглянула на меня и принялась закатывать рукава платья.
Я спокойно выдержал взгляд льдистых глаз, про себя гадая, сколько же лет моей хозяйке. Ей с равным успехом могло оказаться и пятнадцать, и двадцать – едва ли больше и никак не меньше, – а вот точнее определить возраст не получалось. Лицо отличалось правильными чертами и показалось бы даже красивым, если б не его предельная худоба. Из-за этого линия подбородка выглядела излишне жесткой, а губы – слишком тонкими, ситуацию лишь отчасти скрашивали высокие точеные скулы. И глаза. Льдинки голубовато-серых глаз смотрели из-под светлых, практически белых волос на редкость пронзительно и строго. Слишком уж взросло.
– Сможешь встать? – спросила Марта, приблизившись.
Я хрипло закашлялся, отдышался и приподнялся, давая сползти с плеч одеялу.
– Смогу.
Ни ночной сорочки, ни исподнего на мне не было, но трудно придумать вещь более глупую, нежели стесняться человека, который обихаживал тебя в беспомощном состоянии, обтирал и делал невесть что еще. Я начал подниматься и сразу покачнулся, тогда Марта придержала, помогла устоять на ногах.
Девичьи запястья были тонкими, а руки будто прутики, но хрупкость оказалась мнимой – знахарка без всякого труда довела меня до бадьи и помогла усесться внутрь. Я поместился в кадке, из воды остались торчать лишь торс и колени.
Хорошо!
Марта вручила мне кусок мыла и жесткую мочалку, а сама выволокла на улицу тюфяк. Вскоре девчонка вернулась с грязным покрывалом, кинула его у порога и потребовала:
– Мойся! Вода остывает.
Я не без сожаления сбросил оцепенение, стал намыливать плечи и спросил:
– Мы ведь не в городе? Далеко до него?
На эту мысль натолкнула тишина. Она не была абсолютной, время от времени где-то поблизости кричал петух, а если прислушаться, получалось разобрать козье блеянье, но в остальном никаких привычных уху звуков не раздавалось. Ни криков лоточников и колокольного звона, ни лошадиного ржания и стука копыт по мостовой.
– До города? – Марта испытующе посмотрела на меня и пожала плечами. – Часа полтора на повозке ехать. Через лес.
Девчонка принялась готовить для меня новый тюфяк, а я завел руку за спину и попытался нащупать рану на пояснице, но от той не осталось и следа. Даже рубца не смог нашарить, будто удар ножом всего лишь привиделся.
Закончив с тюфяком, знахарка сунула мне полотенце; я кое-как обтерся и вернулся на свое место уже без посторонней помощи, словно помывка неким чудесным образом придала сил. Даже кашель на время перестал беспокоить.
Закутавшись в одеяло, я почувствовал себя заново родившимся и, к немалому своему удивлению, ощутил голод. Марта принесла миску бульона, где на этот раз обнаружилось немного лапши и две половинки вареного яйца, а в завершение трапезы вручила мне кружку подслащенного медом травяного настоя.
За окном окончательно сгустились сумерки, в комнате стемнело, но ни лучин, ни свечей Марта зажигать не стала. Послышался шорох платья, мелькнуло в полутьме что-то белое, легонько плеснула в бадье вода.
Я не стал подглядывать и закрыл глаза. Хотелось спать, да и в любом случае было слишком темно…
На следующее утро разбудило пение. Негромкое и приятное, оно вырвало меня из дремоты, заставило встрепенуться, продрать глаза и оглядеться по сторонам.
Пела Марта. Она сидела у окна, напевала что-то негромко и штопала дыру на пропоротом ударом ножа плаще. Выстиранное и починенное белье, рубаха и штаны уже лежали рядом с тюфяком.
– Разбудила? – огорчилась девчонка, заметив мое движение.
– Вовсе нет, – уверил я ее.
Голос знахарки был весьма мелодичным, ее пение и в самом деле нисколько не мешало. Но Марта замолчала, лишь продолжила что-то едва слышно мурлыкать себе под нос.
Я натянул исподнее, затем уселся на тюфяке и выгнулся, разглядывая поясницу. Удар ножом не был наваждением: на коже белел шрам, очертаниями отдаленно напоминавший запятую. След смещался вниз и в сторону, как если бы я сам расширил рану, разворачиваясь к убийце. Именно к убийце! По всему выходило, что нож проткнул почку, ранение, вне всякого сомнения, было смертельным.
Святые небеса! Не наткнись на меня знахарка, давно отпели бы и закопали в мерзлую землю! Немудрено, что нападавший не стал тратить время на то, чтобы добить. Дело было сделано одним-единственным ударом. Но кто и за что?
И как умудрилась знахарка поставить меня на ноги? Никакие целебные травы не смогли бы заживить рану столь быстро. Три седмицы для подобного ранения не срок.
Я хотел было справиться о своем необъяснимом исцелении, но вновь начался приступ кашля. На этот раз – не сухого и рвущего болью легкие, а влажного, рот наполнился мокротой. И что делать? Не плевать же на пол?
Я начал перебирать одежду в поисках носового платка; Марта поняла мои затруднения и подсказала:
– У двери.
Прошлепав босыми ступнями по холодным доскам, я заглянул в небольшой закуток и обнаружил там наполненное свежим снегом ведро. Сплюнул в него мокроту, затем использовал по прямому назначению, помочившись. Поясницу со стороны проткнутой почки неприятно кольнуло, закружилась голова.
Я оперся на стену и немного постоял так, после вернулся на тюфяк. Прогулка в пару десятков шагов оставила без сил, но удивляться этому не стоило – отощал просто жутко. В нынешнем состоянии меня легко возьмут экспонатом в любой анатомический музей.
Рядом со сложенной аккуратной стопкой одеждой обнаружился подсумок с книгой о ментальном доминировании, туда же моя хозяйка убрала кошель. Я распустил тесемки и сказал:
– Сколько с меня за лечение?
Марта лишь фыркнула.
– Куда-то собрался, колдун?
Колдун? Ах да! Она же видела перстень…
Я кинул кошель на тюфяк, натянул через голову рубаху и сообщил:
– Пойду в город.
Девчонка скривила гримасу нарочитого удивления.
– Пешком? Не пройдешь и половины пути! Замерзнешь в лесу!
Я припомнил, какого труда стоило дойти до входной двери, и поморщился. Но отказаться от своей затеи и не подумал. И без того слишком много времени потеряно впустую.
– Никто не возьмется меня довезти? Я хорошо заплачу!
– Кто?! – фыркнула знахарка. – Здесь кругом только медведи да волки!
Я захлопал глазами в неприкрытом изумлении.
– Так это не хутор? Ты что же, живешь посреди леса совсем одна?
– А где еще жить ведьме, скажи на милость?
Ответ знахарки вверг меня в ступор. Ведьма? Она – ведьма?!
Зачесалась поясница, я непроизвольно потер то место, где была рана, и неуверенно улыбнулся.
– Ты ведь шутишь, да?
Марта ничего не ответила, отложила шитье и отошла к печи, выудила ухватом чугунный горшок и позвала меня за стол.
– Иди завтракать. А то смотреть больно, одни кожа и кости. А нам, лесным ведьмам, нравятся упитанные. В них мяса больше.
Я подумал-подумал и отказываться от приглашения не стал. Не на убой же меня, в самом деле, откармливают. В этом случае лечить попросту не требовалось – бери и разделывай, отрезай лучшие куски. Уже даже кровь спустили.
При этой мысли меня передернуло.
Завтракали пшеничной кашей с топленым маслом, белым хлебом и залитыми медом лесными орехами на десерт. Не обошлось и без травяного настоя, а вот теплым молоком хозяйка меня потчевать уже не стала.
Хоть я и был голоден как волк, есть старался без спешки, настороженно прислушиваясь к желудку, но организм принял пищу без неожиданностей и никаких неприятных сюрпризов не преподнес. Под конец трапезы я вновь завел разговор об оплате лечения.
– Сколько с меня, фрейлейн?
– Потом! – беспечно отмахнулась Марта и стала убирать со стола грязную посуду.
Я поднялся на ноги и неожиданно обнаружил, что ростом девчонка уступает мне от силы на половину головы, а впечатлению хрупкой малышки обязана исключительно худобе и очень бледной коже. Она словно состояла из сплошных углов, и даже белые волосы торчали во все стороны неровно подстриженными прядями.
Не приходилось удивляться тому, что горожане полагали ее ведьмой. Но настоящая ведьма… Нет, не может быть!
Решив убедиться наверняка, я воспользоваться истинным зрением, и Марта резко обернулась, будто мой взгляд уколол ее в спину. Льдисто-серые глаза гневно сверкнули.
– В могилу себя свести решил, колдун? – возмутилась она.
Я ничего не ответил. Просто не смог. Меня скрутил жесткий кашель, комната закружилась перед глазами, пол заходил ходуном. Я кое-как доковылял до ведра и долго отхаркивал мокроту. Потом улегся на тюфяк и нисколько не удивился, когда знахарка принесла горячего молока с медом и невесть чем еще.
Без пререканий осушив глубокое блюдце, я какое-то время смотрел на качающийся потолок и сам не заметил, как уснул.
3
Очнулся я от вязкой липкой дремоты уже под вечер, когда за окном стемнело и хозяйка запалила лучины. Поначалу вслушивался в негромкое пение, затем сказал:
– Завтра пойду в город.
Дневной сон прогнал усталость; я почувствовал себя бодрым и полным сил.
Марта в ответ на мои слова лишь рассмеялась.
– Завтра будет буран, – сообщила она, будто знала погоду наперед.
– С чего ты это взяла?
– Ты говоришь с ведьмой, забыл? – В глазах льдисто-серого оттенка весело сверкнул отблеск горящей лучины.
Я воздержался от расспросов, не желая лезть в чужую жизнь. Завтра я уйду из этого дома и не вернусь сюда никогда, надо только расплатиться за лечение и собрать вещи. С этого и решил начать.
– Это все, что было со мной, фрейлейн Марта? – спросил я, указав на стопку одежды и подсумок.
– Меч и кинжал – на полке у двери, – подсказала знахарка, взяла ухват и вытащила из печи горшок. Пахло варево весьма аппетитно.
Я сглотнул слюну и непроизвольно покрутил левым запястьем. Не ощутил привычной тяжести и забеспокоился:
– А четки? Янтарные четки с символом веры? Не видела их?
Марта пожала худыми плечами.
– Должно быть, слетели по дороге. Было темно, я не заметила. Дорогие?
– Семейная реликвия.
– Мне жаль.
– Брось! – махнул я рукой. – Ты спасла мне жизнь! Это бесценно!
– Что бесценно, то ничего не стоит, – печально улыбнулась знахарка, вдруг показавшись старше своих лет, задумчиво потерла переносицу и указала на подсумок. – А там ты смотрел? Кажется, я убирала какие-то бусы…
Бусы?! Я принялся рыться в подсумке и – о чудо! – на самом дне отыскал заветные четки с одним оплавленным янтарным зерном и золотой семиконечной звездой с извилистыми лучами.
– Да! Вот они!
Марта улыбнулась и позвала:
– Иди ужинать, колдун.
По имени она ко мне упорно не обращалась.
Колдун и ведьма? Ну-ну…
Утро выдалось ясным. Сняв толстенный брус, я приоткрыл дверь, вдохнул морозный воздух и сразу закашлялся. Было свежо; солнце бесцветным пятном горело на безоблачном небе, на снегу сияли ослепительные искорки, не виднелось ни облачка.
Идти через заснеженный лес нисколько не хотелось, но, если не отправлюсь в путь прямо сейчас, снегопады заметут перевалы Тарских гор и в Сваами попаду только с приходом тепла. А это неприемлемо! Я кровь из носу должен сохранить расположение епископа Вима. Его преосвященство имеет все шансы войти в круг курфюрстов, а заступничество столь влиятельной персоны заставит спасовать даже Гепарда. Вице-канцлер уже понизил меня до магистра-надзирающего; кто знает, что придет в голову злопамятному гаду в следующий раз? А если он, не приведи небеса, возглавит Вселенскую комиссию, тогда и вовсе в порошок сотрет. Без высоких покровителей придется лихо.
К тому же не терпелось ознакомиться с трудом «Размышления о нереальности нереального». Возможно, на страницах этой книги скрывался ответ на вопрос, что именно разожгло в душе профессора Костеля опрометчивое стремление обуздать одного из князей запределья. Я питал надежду, что еретический труд поможет вникнуть в суть его замысла, ведь всех тайн самоуверенный глупец не раскрыл ни одному из своих учеников. Основная канва злополучного действа не составляла секрета, но детали ритуала Роберт Костель не разглашал никому и держал их в голове, не доверяя ни школярам, ни бумаге. Магистры Вселенской комиссии перевернули его квартиру вверх дном, но так и не отыскали ни дневника, ни каких-либо черновых записей и расчетов.
Долг и любопытство влекли на север, да и не дожидаться же в этой глуши прихода весны! Так и рехнуться недолго!
– Иди завтракать, колдун! – позвала меня знахарка.
Смолотив четыре сваренных вкрутую куриных яйца и пару бутербродов, я напился травяного настоя и развязал кошель. Высыпал на стол монеты, разделил ладонью на две неравные части, меньшую вернул обратно. Помимо серебра у меня оставались еще два золотых, голодать не придется.
– Возьми. Это плата за лечение, – сказал я знахарке.
Фрейлейн Марта изогнула бровь и спросила:
– Куда-то собрался?
Я натянул свитер, взял стеганую куртку и спросил:
– Покажешь дорогу в город?
Голубовато-серые глазищи заискрились неподдельным весельем.
– Покажу, – улыбнулась знахарка и протянула мне вязаный шарф. – Возьми, горло простудишь.
– А как же ты? – заколебался я.
– Пустяки, – отмахнулась девчонка. – Вернешься – отдашь.
– Я не собираюсь возвращаться.
– Тогда оставишь себе, – легкомысленно пожала плечами Марта, обулась и принялась застегивать крючки длинной шубы. Мне так и не удалось понять, шутит она или говорит всерьез.
Я замотал шею шарфом, надел плащ, шапку и взял подсумок.
– Меч не забудь, колдун, – напомнила девчонка. – И кольцо.
И точно – печатка лиценциата тайных искусств так и лежала на полке. Опасаясь, как бы перстень не слетел с похудевшего пальца, я сунул его в мешочек к остальным кольцам, натянул варежки и подпоясался оружейным ремнем.
Фрейлейн Марта оценивающе посмотрела на меня и покачала головой, но ничего говорить не стала, распахнула дверь и первой вышла в огороженный высоким частоколом двор. Сбоку к дому приткнулась пристройка, где содержалась живность. С другой стороны стоял сарай, дальше из снега торчала жердь колодезного журавля.
И кругом – лес. Высоченные ели вставали настоящей зеленой стеной; дом оказался выстроен на небольшой прогалине.
– Идем! – позвала меня знахарка.
Ворота замело, со двора мы вышли через калитку. За голенища сапог посыпался снег, стало сыро и холодно. Идти куда-либо незамедлительно расхотелось, но я не повернул назад, не сбежал в уют теплого дома и решительно потопал дальше.
Под соснами снега оказалось немногим меньше; фрейлейн Марта довела меня до поляны с кряжистым дубом и указала на облетевшее дерево.
– Запомни его, колдун. Заблудишься – всегда сможешь вернуться. Оглянись – отсюда виден дом.
Я вежливо улыбнулся и спросил:
– И куда мне теперь?
– Туда, – указала знахарка на прогалину между деревьями. – Держи солнце за правым плечом. Через полчаса начнется овраг, иди вдоль него до камышей. Напрямик через болото не суйся, забирай к деревьям. К этому времени уже увидишь черную скалу, равняйся на нее, но на сам холм подниматься нет нужды, обогни по склону.
– А дальше?
– А дальше будет дорога. Тебе направо, – сообщила девчонка и невесть чему загадочно улыбнулась. – Удачи, колдун! – помахала она на прощанье, развернулась и зашагала к дому.
Я глянул вслед знахарке и неожиданно для себя крикнул:
– И никакого бурана, как видишь!
Фрейлейн Марта лишь покачала головой, даже не обернулась. И я остался один в зимнем лесу. Ощущение было… неприятным.
Некоторое время я озирался по сторонам, затем непонятно для чего потянул носом воздух и обратил внимание на снег, пестревший заячьими и птичьими следами. Волчьих видно не было, что, впрочем, еще ни о чем не говорило.
Святые небеса!
Я коротко помолился, поцеловал звезду на четках и двинулся в путь. Солнце за правым плечом, кругом высоченные сосны и разлапистые ели, да еще тут и там торчат голые ветви кустов и сухой бурьян. И снег, снег, снег…
Очень скоро я начал со все большим трудом выдирать из глубоких сугробов сапоги и был вынужден замедлить шаг. Ну да ничего – на пару часов моих сил точно хватит, главное – в лесу не заплутать.
В чащобу солнце толком не заглядывало, приходилось ориентироваться на тени деревьев. Те перекрещивались и путались, время от времени я оборачивал и посматривал через плечо. Заодно прислушивался к шорохам и скрипам зимнего леса. Крупное зверье на глаза не попадалось, лишь изредка мелькали меж ветвей птицы, да еще где-то неподалеку выстукивал задорную дробь дятел.
Вскоре деревья расступились, и я вышел на небольшую поляну, поискал взглядом камыши, а вместо них углядел приметный дуб. Тот показался злобным сутулым великаном, сгорбившимся под гнетом выросших на нем снежных шапок.
Ангелы небесные! Меня угораздило сделать круг и вернуться к дому ведьмы! В сердцах выругавшись, я развернулся и вломился в лес, дав себе зарок на этот раз следить за положением солнца на небосводе куда внимательней, нежели прежде. Это оказалось не так-то просто. Ноги беспрестанно проваливались в рыхлый наст, за голенища набился снег, дыхание вырывалось облачками пара, под носом и на шарфе намерзли настоящие сосульки. Да еще, ко всему прочему, вернулся кашель, разнылось проткнутое Угрем бедро, начало неприятно покалывать поясницу.
Выбиваясь из сил, я упорно шагал меж деревьев и при этом не забывал оценивающе посматривать на небо. Солнце – за правым плечом, пусть и затянутое пеленой серых облаков, но там, где ему и полагается быть. Это хорошо.
Замечательно просто, чего никак нельзя сказать о возникшем невесть откуда дубе! Проклятье! Я опять заблудился и вернулся на эту клятую поляну! Да что тут творится?!
Усилием воли я подавил вспышку бешенства и прислушался к собственным ощущениям. Блуждания по лесу порядком вымотали, а ноги промокли и замерзли, но это не смогло удержать меня от третьей попытки отыскать дорогу.
На этот раз я решил действовать наверняка, закрыл глаза и какое-то время стоял, растворяясь в атмосфере зимнего леса. Памятуя о недавней неудаче, рывком погружать себя в транс не рискнул и стал медитировать, соприкасаясь сознанием с незримой стихией медленно и неторопливо. Сработало! Мир дрогнул и раздвоился, реальность окрасили неведомые простецам оттенки, тени стали прозрачней, сделалось видимым медленное движение эфирных полей.
Да! Теперь не заплутаю!
С тревогой глянув на расползшуюся по небу пелену облаков, я срезал кинжалом прочную палку и захромал прочь, тяжело наваливаясь на импровизированный посох. Раненая нога ныла и подгибалась, легкие рвал кашель, в ушах премерзко звенело. Понемногу начинала кружиться голова, и я брел, брел и брел, уже нисколько не заботясь о положении солнца на небосклоне. Сейчас это не имело ровным счетом никакого значения: я сохранял общность с незримой стихией и отслеживал свой путь по взбаламученному эфиру. Чувства обострились до предела; были прекрасно слышны шорох снежинок, скрип сосновых стволов, гул ветра. Да еще откуда-то издалека донесся волчий вой. Не страшно! Теперь я не начну петлять, теперь выйду точно к дороге…
Но вышел я в итоге на всю ту же опостылевшую поляну. Дуб уставился на меня с нескрываемой усмешкой, трещины на его серой коре кривились в зловещих ухмылках. Невозможно!
Я едва не вылетел из транса, но вовремя успокоил дыхание и пробежался мысленным взором по расчертившему незримую стихию следу. Неведомым образом он оказался закольцован. Как так?! Я ведь никуда не сворачивал! Что за шутки?!
Почудился чей-то равнодушный взгляд, и не взгляд даже, а просто внимание, и по спине побежали мурашки. Лес! Это все клятый лес! Это он водит меня по кругу!
