Пушкин без глянца

Петр Александрович Плетнёв:

Я недавно припомнил золотые слова Пушкина насчет существующих и принятых многими правил о дружеских сношениях. «Все, — говорил в негодовании Пушкин, — заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас — всё. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития».

Анна Осиповна Россет(в замужестве Смирнова, 1809–1882), в 1826–1832 гг. фрейлина Императорского двора, дружила с Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Одоевским, Лермонтовым и Гоголем, мемуаристка:

Никого не знала я умнее Пушкина. Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли — бывало, забьет их совершенно. Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, надуется и уж молчит, а Жуковский смеется: «Ты, брат Пушкин, черт тебя знает, какой ты — ведь вот и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих в дураки и записываешь».

Раз я созналась Пушкину, что мало читаю. Он мне говорит: «Послушайте, скажу и я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о чем говорю. Чужой ум меня стесняет. Я такого мнения, что на свете дураков нет. У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная с будочника и до царя». И действительно, он мог со всеми весело проводить время. Иногда с лакеями беседовал.

Впрочем, пришла свобода. Настоящая, явная, вовсе не «тайная». Свобода слова и свобода действий. Рынок и приватизация. «О такой свободе не мечталось, от такой свободы не спалось» (А. С. Пушкин-Манцов). И начался тотальный «Мойпушкин» — безответственный и беспринципный. Безжалостный и беспощадный.

Всяк кроил Пушкина на свой лад. Кто с широкими скулами, кто с узкими глазами, кто и вовсе с бородой. На бумаге и в камне. Из засушенных цветов и из янтаря. На монетах, на медалях, на почтовых марках. На маковом зерне и во весь фасад небоскреба. Вручную и в цифре. Виртуально и онтологически. Наконец, отлили фигурную бутыль и заполнили исконным национальным напитком — апофеоз формы и содержания!

Выпьем с горя!

Где же Пушкин?

А Пушкин — в стихах. В письмах. В документах. В воспоминаниях современников.

И — как ни странно — в сердце каждого русского человека.