Смертельно раненная птица и он — в замерзшем садике на заднем дворе, словно в границах единственной вселенной, которую он знает. В таких-то местах порой и ощущаешь вечность…
— У всего есть своя цена.
Но ей все время казалось, будто она родилась с каким-то едва ощутимым изъяном — где-то глубоко внутри, — изъяном, который слишком стыдно показывать кому-либо еще, и вокруг которого она всю жизнь выстраивала некий защитный панцирь, дабы никто ничего не заметил. И со временем панцирь стал ею самой — это было неизбежно...
... что за радость быть умным, если ты произносишь слова, а никто не понимает, что они означают?
— Я просто не понимаю! Как людям это удается? Как у них получается так запросто болтать друг с другом? Как они умудряются, я не знаю, попадать в струю, расслабляться и так легко отпускать направо налево всякие шпильки да остроумные шуточки, а я просто сижу перед ними и думаю: Так, и о чем же мы все говорим? И что я должна сказать? А что не должна? И если все таки должна или все таки не должна, то — как? И вот, когда я наконец открываю рот, все, оказывается, уже убежали на три темы вперед!
— Ты проникаешь в мои сны, но остаешься там, где до тебя не дотянуться.
«Парень, если ты раньше жил в печалях, теперь на тебя обрушится любовь величиной с небо».
За что мы все просим прощения, как не за обиды, уносящие радость?
Возможно, эти слезы тебя исцеляют.
Душа — как картина.