Kitobni o'qish: «Невиданными дорожками»

Яга лежала на спине на невозможно длинной деревянной скамье, но её ноги всё равно свисали с краю. Та самая нога торчала, не сгибаясь, из неё в разные стороны вылезли кости, как шипы из булавы. Изогнутый нос возвышался обваливающейся колокольней. Кожа была похожа на пергамент: желтоватая, исписанная странными словами из знакомых букв. Руки сложены на груди, глаза завязаны узким полотнищем. За пустыми оконными рамами шумел ночной лес, скрипели половицы под ногой, ветер завывал в щелях – но не было слышно ни храпа, ни дыхания. Да, старуха была мертва.

Вначале закончились обжитые места. Затем была долина, засыпанная пеплом, лишённая кустов, травы, живности. Даже стервятники в высоте не высматривали падаль, оставив всякую надежду. Дальше – лес, постоянно закутанный в сумрак, днём и ночью, летом и зимой. Только в лесу он впервые засомневался – получится ли. Продирался сквозь заросли, продирался сквозь свои мысли, нащупывая дорогу и там, и там. Но как узнать заранее, правильный ли ответ, верный ли путь?

Олень. Слегка прикрытый ветвями, олень в полусотне локтей смотрел прямо на него, подёргивая ушами на каждый треск ветки. Человек замер. Выбирая, куда наступить, он медленно, не отводя взгляда, пошел прямо на зверя, нащупывая рукоять топора на поясе. Зверь ждал, принюхиваясь, но с места не сходил. Его голова упиралась в скопление веток, было похоже, что он в них запутался. Но уже в десятке шагов стало ясно: олень свободно стоял, а в его рогах торчала мёртвая голова другого оленя, наглухо зацепившись рогами в живого… вроде живого. Глаза его были мутными, а шерсть свалялась и свисала клочьями. Он стоял и спокойно смотрел на человека, пока тот сближался, а потом пошёл в сторону. Человек тронулся за ним.

Через пару часов впереди между деревьев забрезжил свет. Пасть леса раскрылась, обнажив поляну с обломанными деревьями по краям, со старой избой в середине, и поглотила остатки сомнений. Олень остался на опушке, провожая человека взглядом.

Мрачная одинокая изба была почти пуста – стол, пара лавок, сундук, мёртвая старуха. Красного угла нет, вместо него какие-то ветвистые коряги, светлые, очищенные от коры. Огромная печь по центру, холодная, не помнившая тепла. Он поискал воду, но не нашёл ни кадки в доме, ни колодца либо ручья снаружи. Нужно было передохнуть, пусть и с покойницей в одном доме. Уставшему путнику не пришлось выбирать: лавка и котомка под голову лучше дремучего леса и открытого неба. За окнами быстро темнело, глаза слипались ещё быстрее. Чернота накатила одновременно и на дом, и на разум.

Но вот закаркали вороны, всё громче и громче, захлопали крыльями. Зашуршали одежды, мёртвая Баба Яга медленно встала со скрипящей лавки, упёрлась головой в невысокий потолок. Она принюхалась, огромный нос зашумел и заходил из стороны в сторону в поисках человечины. Птицы снаружи сходили с ума и беспрестанно орали. Огромная негнущаяся нога стукнула в деревянный пол, и этот стук, странно долгий, усиливался, разрастался, пока полностью не заполнил слух; в ушах гудело, как после удара. Когда голова готова была разорваться от гула, прорезался громовой голос:

– Кто пришёл в мой дом без спросу?

Человек упал с лавки и проснулся. Было тихо. Покойница лежала всё так же. За окном вдалеке еле слышно колыхались деревья, тихонечко скулил ветер под крышей.

– Приснилось, – сказал он сам себе, чтобы просто нарушить тишину, и подошёл к телу. Оно лежало ровно так, как он его оставил, осмотрев в первый раз. Руки не сдвинулись, полотнище на глазах. Но что-то всё-таки было не то, какая-то потайная мысль сверлила голову изнутри. Да, вот оно.

Если здесь никого нет, то кто завязал покойнице глаза?

С печки посыпалась побелка, и оттуда медленно выползло что-то большое и лохматое. Оно свалилось с печки, громыхнув о пол, и распрямилось в свете луны.

– Кто пришёл в мой дом без спросу? – Хриплый низкий голос звучал уже наяву. Крупный коренастый мужик с нечёсаными волосами и бородой, с огромными мускулистыми руками, сжатыми в кулаки, недобро смотрел на гостя.