Kitobni o'qish: «Три раны», sahifa 9

Артуро как раз собирался раскурить очередную сигарету из своего запаса, когда в комнату вошел Драко.

– Есть новости?

Драко поднял брови и покачал головой. Затем протянул Артуро бумажку с записанными на ней именами.

– Я же сказал, что дела обстоят паршиво. Я сделал несколько звонков, позвонил даже Рамиро из «Федерации анархистов Иберии», которому ты помогал с увольнением.

– Я помню, кто это.

– Все говорят одно и то же: общих списков задержанных нет, а те, у кого они есть, не хотят сообщать, значатся они в этих списках или нет. Сходи к Рамиро, он сейчас в конфискованном доме на улице Принсеса, вот адрес. Может, у тебя получится вытащить из него какую-то информацию, мне кажется, что он знает больше, чем говорит. Извини, но это все, что я смог сделать.

Артуро посмотрел на бумажку. Под тремя именами неровным детским почерком был записан адрес. Он встал и устало оперся рукой о стол.

– Спасибо, Драко.

– Будь осторожен, Артуро. Ты играешь с огнем ради этих людей.

– Мы все, включая тебя и меня, можем оказаться точно в таком же положении, если не будем ничего делать, чтобы остановить все это. Они действуют не по закону.

– Тот закон, которому тебя учили в университете, умер, Артуро, – Драко криво улыбнулся, словно прощаясь навсегда. – Ты знаешь, что я тебя ценю. Будь очень осторожен.

– Буду. Если я вам понадоблюсь, звони в пансион. Если меня не будет на месте, попроси передать сообщение. – Драко устало кивнул. На изнуренном лице застыла странная гримаса, словно на него давили собственные мысли. Не глядя друг другу в глаза, они распрощались. Спускаясь по лестнице, Артуро весь взмок и, выйдя на улицу, с облегчением вздохнул, невзирая на жару. Посмотрев на бумажку, он решил сесть на трамвай и поехать к Рамиро. Вряд ли что-то случится, если он просто задаст вопрос, по крайней мере, Артуро хотелось в это верить. И все же внутри у него незаметно, мало-помалу начал разрастаться страх перед невидимой и в то же время смертоносной тенью, накрывшей всех, вне зависимости от положения и статуса. Любой мог оказаться на мушке у мстительного подонка или просто слабого человека, ослепленного неодолимой притягательностью бесконтрольного насилия.

Глава 6

Сойдя с трамвая, Тереса направилась к дому. На углу Хенераль-Мартинес-Кампос она столкнулась со своими братьями-близнецами. Ее удивило, что у каждого из них в руках было по дорожной сумке.

– Куда это вы так торопитесь? Какие-нибудь новости от Марио?

– Нет, пока ничего, – ответил Карлос.

– А ты куда ходила? – высокомерно спросил ее Хуан.

Тереса ответила ему уничижительным взглядом.

– Я первая спросила, куда вы идете. В центре очень неспокойно. Вам бы лучше не выходить из дома.

Близнецы переглянулись краем глаза, и Тереса заметила, как Хуан мотнул головой, подавая знак Карлосу. Тогда она сложила руки на груди, пытаясь надавить авторитетом на двух молокососов, задумавших играть с ней во взрослых.

– Так, мама в курсе, что вы не дома?

Хуан с вызовом посмотрел на нее.

– Есть вещи, которые касаются только мужчин!

– Да что ты! И что же это за такие вещи, которые касаются только мужчин?

– Тебе не понять, вы, женщины, существа недалекие!

Тереса подняла брови, не зная, рассмеяться ли ему в лицо или продолжать сохранять спокойствие, чтобы не раззадорить его еще больше.

– Зато ты все понимаешь.

– Мы собираемся присоединиться к националистам, – вмешался Карлос, стараясь, чтобы его слова звучали твердо. Он был мягче и слабее Хуана.

– Вот ты баран! – презрительно процедил Хуан, сильно толкнув его локтем в бок.

– Можно узнать, кто вдолбил вам в головы этот бред? Это не игрушки. Я только что видела, как двух мужчин застрелили только за то, что у них в чемодане оказались Библия и сутана.

– Ты и правда ни черта не понимаешь, – бросил ей Хуан. – Шайка синдикалистов и анархистов взяла правосудие в свои руки, а ты хочешь, чтобы мы, как трусы, прятались дома взаперти.

– Они только что взяли казармы Монтанья, мятеж почти провалился. Вы собираетесь присоединиться к обреченным.

– Это ложь! Ты совсем как мама, ничего не знаешь и ничего не понимаешь!

– А ты еще молокосос…

И тут Хуан влепил сестре звонкую пощечину.

Оглушенная и униженная Тереса прижала ладонь к щеке, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить брата за ухо и не оттащить его к матери.

– Смирись уже, – продолжил Хуан разгоряченно, не отвлекаясь на ошарашенного брата. – Когда мужчины дерутся, женщине нужно сидеть дома, – он подтолкнул брата. – Пошли, Карлос, нам незачем отчитываться перед человеком, у которого мозгов меньше, чем у комара.

– Папа в курсе, – пробормотал Карлос. – Он согласился, чтобы мы присоединились к восставшим.

Тереса, не отрывая ладони от щеки, смотрела им вслед. Ей было ясно, что именно Хуан подбил брата на эту авантюру, наверняка не погнушавшись никакими средствами, включая оскорбления и унижения. Карлитос всегда был готов следовать за братом хоть на край света. Это сумасшествие нужно было остановить любой ценой. Она бегом взлетела по лестнице и позвонила в дверь. Ей открыла Хоакина, и Тереса тут же спросила у нее про отца.

– Он в спальне.

Тереса ворвалась в комнату без стука. Дон Эусебио выглядел гораздо лучше, чем прошлой ночью. И хотя лицо его все еще было опухшим и полиловевшим, ванная, отдых и успокоительные пошли ему на пользу. Он сидел в кровати, опершись на подушки, в руках у него была книга, очки съехали на середину носа. Неожиданное появление дочери, казалось, вызвало у него удивление и раздражение.

– Папа, я только что видела близнецов…

– Ты забыла, как стучать в дверь, дочка?

– Они сказали, что собираются вступить в ряды мятежников.

– Мать не учила тебя хорошим манерам?

– Папа, они что, действительно это сделают?

– С каких пор я должен перед тобой отчитываться?

– Папа, но они же еще дети!

– Твои братья – мужчины и выполняют свой долг, как настоящие патриоты.

– Восстание провалилось, казармы отбили. Переворот не удался. Они вступят в ряды проигравших.

– Проигравших, ну надо же, – ироничная улыбка больно ранила ее. – Много ты знаешь о том, кто побеждает и кто проигрывает.

– Их же могут убить…

– Разумеется, их могут убить. Но если им суждено умереть, то они погибнут, сражаясь за родину, как настоящие мужчины, – и, махнув рукой, снова взялся за книжку, всем видом показывая, что хочет вернуться к чтению. – Не переживай так за них, они – в хороших руках. Утром ко мне заходил Рамон Пеллисер, единственный, кого волнует, как я себя чувствую. Он сегодня уезжает с семьей в Бургос и предложил твоим братьям вступить в ряды восставших. Пришло время навести порядок в этом бардаке.

– Рамон Пеллисер? Но он же фалангист, весь Мадрид об этом знает.

Тереса была готова разрыдаться. Она не понимала, как отец может обрекать на смерть собственных детей, двух обычных подростков. Это чванливое самодовольство ее убивало.

– Сегодня нам годится каждый, кто поможет отстоять наши права. Я отправился бы с ними, если бы эти подонки не сделали меня непригодным для борьбы. Мои дети вступят в достойные ряды славного войска, которое покончит с поработившим нас сбродом, грабящим нас на каждом шагу и вознамерившимся отобрать у нас все, что, кстати, позволяет тебе жить как принцессе.

– Меня в это не впутывай.

– А тебя и не надо впутывать, дочка, ты уже с нами. Если их не раздавить раз и навсегда, они выгонят нас из наших домов и оставят без всего, хорошо еще, если сохранят жизнь.

– Это не так. Армия подняла мятеж против законно избранного правительства, – она пыталась повторять аргументы, которые использовал против нее Артуро. – Того, за которое голосовало большинство.

– Что бы ты понимала в правительствах, выборах и большинстве. Большинство – это те, у кого есть деньги, если бы это было по-другому, на что жили бы все эти разгильдяи и бездельники, что сегодня портят жизнь благородным людям, бряцая оружием. Оружием, которое, кстати, раздало им то самое, как ты говоришь, законно избранное правительство. Если бы ты не была женщиной, я сказал бы тебе, что я думаю по поводу выборов и большинства, – он на мгновение умолк и сердито махнул рукой. – Ты ничего не понимаешь и ничего не знаешь. Такая же наивная и невежественная, как твоя мать.

– Мятежники восстали против законного правительства. Это государственный переворот.

– Наивная и невежественная, – пригвоздил ее дон Эусебио. – Займись своими делами, работай по дому и молчи, знай свое место. И оставь меня, наконец, в покое.

Тереса глубоко вдохнула, пытаясь сохранять спокойствие.

– Что стряслось? – вмешалась в разговор донья Брихида, услышавшая голоса из гостиной.

– Мама, близнецы собираются сбежать из города и присоединиться к мятежникам. Папа разрешил им уехать с главным фашистом Мадрида Рамоном Пеллисером.

Донья Брихида попыталась приосаниться.

– Я знаю, Тереса. Рамон приходил к нам. С его стороны было очень любезно зайти навестить твоего отца.

– И ты согласна, чтобы близнецы вступили в ряды мятежников?

– В ряды национальной армии, детка, которая хочет восстановить порядок.

– Да вы что, с ума все посходили?

Дон Эусебио беспокойно повернулся, демонстрируя, что разговор утомил его.

– Сделайте милость, выйдите отсюда обе. Мои дети там, где они должны быть. И говорить больше не о чем. Решения в этом доме принимаю я, а объяснений дано более чем достаточно.

Тереса, дрожа от ярости, глубоко вдохнула и вышла в гостиную, оставив мать сидящей у отца на диване. Схватила трубку, чтобы позвонить Артуро, но потом вспомнила, что он сказал ей, что поедет в Эль-Пардо. В растрепанных чувствах она села в кресло. Если бы Марио был дома, он никогда бы не допустил такого.

Шепот мертвых

Хеновева устало смотрела на меня. На лице ее застыла грустная уверенность в том, что в ее возрасте любое прощание может стать окончательным. Дорис проводила меня до двери. Спустившись по лестнице, я вышел на улицу. Январский холод пронизывал до костей. Мое тело сжалось от ледяного озноба, дыхание превратилось в облачка теплого пара, окутавшие лицо. Я посмотрел на часы. Было восемь часов десять минут. Мне захотелось пересечь небольшое расстояние, отделявшее меня от противоположного тротуара, чтобы оказаться напротив подъезда, из которого я только что вышел. Улочка была узкая и короткая, не длиннее пятидесяти метров, проезжую часть от пешеходной отгораживал ряд столбиков. Глядя на только что покинутый многоэтажный дом, я пытался представить себе, каким было это место восемьдесят лет назад: ни уличных фонарей, ни шума машин, ни асфальта, ни столбов, ни закрытых металлическими жалюзи витрин, ни матерчатых навесов, ни кричащих вывесок. Я внутренне содрогнулся, осознав, что Мерседес и Андрес когда-то жили на том самом месте, где сейчас висит реклама «Обедов и завтраков». Моему внутреннему взору представился незамысловатый одноэтажный низкий дом с чердаком или подвалом, крыша, крытая красной черепицей, беленные известью стены, простая обстановка, почти никаких украшений на голых стенах – и все это разнесено вдребезги злосчастной бомбой.

Визит к старушке оказался гораздо интереснее, чем я предполагал. Начало положено. До нашего разговора у меня был только набор разрозненных данных: фотография, два имени, дата, место и несколько малосодержательных писем. И хотя у меня еще оставалось много вопросов, но ящик Пандоры, которым стала для меня фотография Андреса и Мерседес, уже немного приоткрылся. Разволновавшись, я прижал к груди папку с фотографиями и блокнот. Во мне крепла уверенность, что на этот раз я напал на что-то стоящее, на захватывающую и полноценную историю.

Вернувшись домой, я поужинал тем, что Роса приготовила мне утром. Надеясь быстро заснуть, лег в кровать, но, проворочавшись полчаса, снова и снова прокручивая в голове разговор с Хеновевой, понял, что сон прошел, и встал. Взяв папку с фотографией и блокнот, я засел в кабинете. Мне нравился теплый уют этой крошечной комнатки, заваленной книгами в одному мне понятном беспорядке. Помимо переполненных полок в ней стояли удобное кресло для чтения с висящей над ним лампой, большой, насколько это было возможно, и очень функциональный стол из дешевого дерева, на котором располагались мой ноутбук, настольная лампа, стопки книг в хрупком равновесии и небольшая рамка, подаренная мне Авророй на нашу первую годовщину, обрамлявшая написанное красивым почерком одно из самых красивых и лаконичных стихотворений Мигеля Эрнандеса: «Три раны» из сборника «Кансьонеро и романсеро разлук». Эти стихи завораживали меня своей лаконичностью (так много сказано столь малым), какие-то три короткие строфы вместили в себя всю черную суть войны, всех жизней, всех смертей и всей любви.

Мой маленький мирок, в котором все было под рукой. Из этой узкой и тесной комнатки хотелось смотреть на небо, едва различимое в срезе окна. Его вид помогал мне поверить, что я сижу на вершине мира. Я мог оставаться в кабинете взаперти часами, общаясь со своими закадычными друзьями, всегда готовыми поведать одну из удивительных, завораживающих, невероятных историй, подаривших им бессмертие: Сервантес, Асорин, Бароха, Гальдос, Толстой, Виктор Гюго, Дюма, Марсе, Варгас Льоса, Капоте, Луис Мартин Сантос, Ана Мария Матуте, Муньос Молина, Хавьер Мариас и многие, многие другие терпеливо дожидались меня там, грудились вокруг меня. Их молчаливая беседа увлекала меня настолько, что я уже не нуждался в ином общении. Они были подобны верным союзникам, хорошим товарищам, не просившим ничего взамен своей дружбы, готовые прийти на помощь в любой час, в любой момент. Достаточно было протянуть руку и коснуться их, чтобы они откликнулись на мой зов и подарили мне свои литературные объятия, утешив, успокоив, развеселив, уведя за собой на воображаемую прогулку по незнакомым местам, приоткрыв завесу чужих жизней, чужих приключений, чужих страстей, позволив прожить и прочувствовать их.

Мой взгляд зацепился за окно новых соседок. За кружевными занавесками горел мягкий, желтоватый, теплый свет, словно угнездившийся в полумраке комнаты. Я посмотрел на часы, была четверть третьего ночи. Бессонница и ночная тишина позволили мне спокойно раскачиваться на волнах собственного подсознания. Я внимательно перечитал свои записи, переписал все начисто и упорядочил. Затем надолго задумался. Первоначальная эйфория прошла, и я осознал, что на руках у меня ничего нет, всего лишь несколько дополнительных штрихов к портрету моих новообретенных персонажей, ниточек, ведущих в никуда, в тупик, ничего такого, с чего можно было бы начать историю… Или все-таки что-то было? Я вспомнил, что сказала Хеновева, прежде чем распрощаться со мной: «Мертвые могут говорить». Так, может, эти люди на фотографии сами хотели рассказать мне свою историю? Взяв в руки фотографию, я начал пристально разглядывать ее, пытаясь увидеть, что прячется за их взорами, услышать хоть одно слово, готовое сорваться с их полуоткрытых в улыбке губ.

Подняв глаза, я заметил за мутным стеклом по ту сторону двора удивительное лицо той самой странной девочки, пристально смотревшей на меня. Я на мгновение отвернулся, чтобы взглянуть на часы, и увидел, что было пять минут четвертого. Когда я поднял взгляд обратно, в окне уже никого не было. Я растерянно поморщил лоб, пытаясь понять, было ли это на самом деле, или же девочка просто мне причудилась, и устало вздохнул. Затем перечитал письма Андреса, обдумывая каждое его слово, чтобы убедиться, что ничего не пропустил, не потерял никакой подсказки, которая могла бы рассказать что-то еще об их жизни. Наконец, с неясным чувством человека, потерпевшего поражение, встал со стула и потянулся. Было четыре с четвертью. Сон снова навалился на меня. Выключив свет и направившись к выходу из комнаты, я еще раз посмотрел в окно соседнего дома: в нем все также горел теплый желтый свет. За легким тюлем мелькнул неясный силуэт, качнув занавески. Я впился взглядом в лампу напротив, выжидая, не произойдет ли что-то еще, но веки мои дрогнули и начали закрываться.

Стоило моей голове коснуться подушки, а глазам – закрыться, погрузив меня в забвение сна, как моим сознанием завладели Андрес и Мерседес: я видел, как они смеются, разговаривают, но сам при этом был в стороне, как зритель в театре, оставаясь в полной тишине наблюдателем, посторонним. И вдруг почувствовал, что мою ладонь сжала другая, маленькая, худая и хрупкая, и потянула меня к ним, чтобы разбить разделявшую нас стену и связать друг с другом. Я посмотрел вниз и увидел в неясной дымке сна пяти– или шестилетнего ребенка. Радостно улыбаясь, он тянул меня вперед, пока мы не оказались перед парой. Андрес обернулся ко мне и протянул руку, Мерседес стояла рядом и улыбалась. Я почувствовал, что мое тело мне не подчиняется. Андрес что-то говорил, не убирая руки, а я не двигался, не в силах ее пожать, услышать его голос, не долетавший до моих ушей. Его губы двигались, немые слова летели ко мне. Я попробовал заговорить, но из моего рта не доносилось ни звука, голос не шел, не мог выбраться из горла. Я изо всех сил попробовал произнести хоть что-то, крикнуть Андресу, что ничего не слышу. Из моих грез меня вырвал совсем другой голос: он заставил моих персонажей броситься в пропасть на самом краю сновидения. Я в панике открыл глаза и услышал тихий, но энергичный женский голос, вещавший о том, какая сегодня в Мадриде температура и какой будет погода в течение дня. Посмотрев налево, я увидел экран радио с будильником, на котором было восемь часов и одна минута, и понял, что слышал ведущую прогноза погоды, на смену которой уже пришел какой-то мужчина.

Глава 7

Рамиро принял Артуро неприветливо и поначалу не хотел вообще ничего говорить о том, где находятся Марио Сифуэнтес и его друзья.

– Рамиро, за тобой должок, ты же помнишь, из какой заварушки я тебя тогда вытащил.

Повисла напряженная тишина, двое мужчин скрестили взгляды, не желая отступать.

– Драко сказал мне, что эти двое не из наших.

– Это слова Драко. А я прошу о помощи тебя. Эти трое – хорошие люди, они никак не связаны с политикой.

Рамиро с силой ударил по столу, вымещая злость.

– Фидель Родригес Салас – фалангист. И не говори мне, что ты этого не знал.

Артуро не ответил, но выдержал вызывающий взгляд Рамиро.

– С Фиделем можешь распрощаться, я и пальцем не пошевельну ради какой-то фашистской свиньи. Что касается оставшихся двоих, если они еще живы, обещаю тебе, что уберегу их от прогулки. Это единственное, что я могу сделать.

– Этого достаточно, – расстроенно согласился Артуро.

Ему очень хотелось сказать, что он думает о незаконных задержаниях, так называемых «прогулках», во время которых людей просто ставили к обочине и стреляли им в голову, и о многом, многом другом, но момент был неподходящий. Только Рамиро мог спасти Марио жизнь, поэтому приходилось молчать.

С его губ слетело только полуслышное принужденное «спасибо». Он повернулся, чтобы уйти, но Рамиро крепко схватил его за руку, удержав на месте. Их лица оказались на расстоянии в пол-ладони друг от друга. Они пристально смотрели друг другу в глаза, чувствуя чужое дыхание.

– И еще кое-что, – Рамиро приберег эти слова напоследок: – не вздумай больше здесь появляться. Сейчас между нами мир. Не звони мне, не говори ни с кем обо мне и об этом разговоре, понял? С сегодняшнего дня я не знаю тебя, а ты – меня.

Артуро ничего не ответил, лишь поджал губы и молча ретировался. Страх овладевал даже теми, кто нагонял его на окружающих.

Уже смеркалось, когда Артуро покинул элегантный особняк, лишившийся своих утонченных владельцев, вышвырнутых золотарями, каменщиками, механиками, чистильщиками обуви и присоединившимися к ним шумными прачками, служанками и швеями, нацепившими синие комбинезоны или черные вельветовые штаны с завязками. Мужчины, ни капли не смущаясь, ходили по пояс голыми, не брились по несколько дней, не мылись и были покрыты липкой смесью пота и пыли. Некоторые из них, оккупировав просторные комнаты, сидели на обитых золотым шелком стульях или лежали на роскошных напольных коврах и распевали песни, гоготали и похвалялись своими подвигами при штурме казарм Монтанья. Другие поднимались и спускались по лестницам, конвоируя беззащитных пленных, трясущихся от предчувствия смертного приговора, уже запечатленного на бледных лицах. Повсюду были глаза: равнодушные, любопытные, живые или наполненные ужасом от невозможности предвидеть ближайшее будущее.

Изможденный Артуро вышел на улицу и повернулся лицом к фасаду здания. На перилах огромного балкона кто-то вывесил белую простыню, на которой черной краской были накаляканы большие корявые буквы: «РЕКВИЗИРОВАНО В ПОЛЬЗУ ЛИБЕРТАРИАНСКОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ МОНКЛОА». Артуро уже собирался было отправиться в пансион, но его остановил чей-то грубый и уверенный голос из-за спины. Не вынимая руки из кармана, Артуро растер пальцами бумажку с именами трех друзей. Затем обернулся и увидел перед собой высокого, тощего, жилистого человека. На нем были незастегнутый, совершенно новый, с иголочки китель, одна пола которого была заляпана чем-то темным, и блестящая кожаная портупея. Предыдущий хозяин кителя, по всей видимости, был сержантом и имел ровно такое же телосложение и рост, что и новый владелец: казалось, что китель шили на заказ. Со всем этим резко контрастировали черные вельветовые штаны, альпаргаты и лихо сбитая набок пилотка.

– Машину водить умеешь?

Не понять вопрос было сложно.

Артуро растерянно слегка кивнул головой.

– Тогда давай за мной, нам нужна твоя помощь, товарищ!

Артуро потребовалось несколько секунд, чтобы оторвать ноги от земли, от страха они словно приклеились к асфальту.

– Поторапливайся, у нас много дел!

Следом за поддельным сержантом, сжимавшим в правой руке пистолет, семенили двое мужчин и женщина, которых подталкивали в спину прикладами два совсем еще подростка в комбинезонах, висевших на них мешком. Пленников заставили сесть в припаркованный у тротуара «додж» c намалеванными на бортах белой краской буквами FAI¹⁷.

– Полезай в машину, – скомандовал фальшивый сержант.

– Я не могу…

– Ты что, отказываешься протянуть руку помощи делу свободы?

Артуро не знал, плакать ему или смеяться. Как этот человек вообще мог что-то говорить о свободе? Но страх заставил его проглотить усмешку.

– Чего тебе от меня надо?

– Садись за руль. Я скажу, куда ехать.

В этот самый момент за «доджем» со скрипом остановился грузовичок. Из него, жизнерадостно смеясь, высыпалось шесть мужчин и две женщины, все с оружием. Их приподнятое настроение никак не вязалось с тем, что происходило дальше: из кузова машины начали спускаться задержанные, мужчина средних лет, за ним еще двое лет двадцати. Один из них обернулся и протянул руку женщине лет пятидесяти, но ополченка грубо оттолкнула его, и бедняжке пришлось спускаться самой. Она была вся в слезах и напугана. Затем показалась пятнадцатилетняя девочка. Артуро подумал, что это, должно быть, члены одной семьи. Он содрогнулся от чувства собственного бессилия. Тычками и криками арестованных погнали в здание.

Ошеломленный и парализованный происходящим, он совсем забыл о человеке в сержантском кителе. Но стоило ему повернуться, как перед глазами у него оказалось черное дуло пистолета, смотревшее ему прямо в лоб.

– Или ты сядешь за руль, или я пристрелю тебя прямо здесь.

Перепуганный Артуро подчинился. Водить машину его научил старый преподаватель торгового права. Когда ему стали отказывать зрение и рефлексы, он предложил Артуро освоить управление автомобилем в обмен на обязанность каждое утро возить его на факультет. От такой сделки выиграли оба: преподаватель обзавелся личным шофером, а Артуро долго экономил на трамвае.

Человек, вырядившийся сержантом, сел на соседнее кресло. Покосившись на него, Артуро увидел в профиль крючковатый нос и выпирающий подбородок. Сзади, набившись как сельди в бочке, устроились арестованные и охранявшие их ополченцы. Заводя двигатель, Артуро посмотрел на них в зеркало заднего вида. Лиц он не разглядел, но страх почувствовал.

– Куда едем?

– Знаешь, как проехать в парк Каса-де-Кампо?

– Он очень большой.

– Поезжай к холму Гарабитас, я скажу, где остановиться.

Артуро медленно и неуверенно тронулся, машина задрожала, подпрыгнула и заглохла.

– Ты же сказал, что умеешь водить?

Артуро не стушевался и резко ответил, повысив голос.

– Могу выйти.

– Нет. Поехали.

– Тогда не дави на меня, я не знаю этой машины.

Наконец, немного рыская из стороны в сторону, автомобиль со своим страшным грузом покатился по улице Принсеса. Какое-то время в салоне звучал только шум мотора, но затем Артуро расслышал сквозь него женский плач. Он посмотрел в зеркало, но увидел только размытые очертания лиц.

– Куда вы их везете?

– А сам как думаешь?

– Знал бы – не спрашивал.

– На прогулку, куда еще?

Вдруг Артуро услышал дрожащий голос за спиной.

– Можете передать это моей жене? Это кольцо, которое она мне подарила на свадьбу… Умоляю вас!

Артуро беспокойно посмотрел в зеркало. Он вдруг понял, что, если он ничего не сделает, эти зеленые юнцы и их самопровозглашенный командир, вырядившийся сержантом несуществующей армии, убьют задержанных. Его живот скрутило с такой силой, что он не мог нормально дышать.

– Я закурю? – спросил он у командира, достав из кармана рубашки пачку сигарет.

– Поделишься?

Артуро засунул сигарету в рот и протянул смятую пачку.

– Там осталась только одна.

– Не страшно.

Сбавив скорость, Артуро отпустил руль, чтобы закурить сигарету. Синеватый дым окутал салон, просачиваясь наружу через открытые стекла и растворяясь во тьме ночи. Машина неторопливо подъехала к Монклоа, оставила позади тюрьму Модело и повернула направо у приюта Санта-Кристина. Навстречу им попалось еще несколько машин. Дважды, прежде чем они добрались до неосвещенного парка Каса-де-Кампо, их останавливали для проверки документов.

Артуро, не переставая, думал, как не допустить этих трех смертей.

– А чем они заслужили прогулку?

– Эти-то? Старый хрыч – фашистская свинья, я нашел у него несколько выпусков газет La Fe¹⁸ и ABC. Он хорошо их запрятал, но меня не проведешь. Про другого я ничего не знаю, мне сказали, я исполняю.

– А женщина?

– Вон та? У этой святоши больше денег в банке, чем у какого-нибудь Рошельда.

– А это что – преступление, держать деньги в банке?

Ополченец сделал последнюю затяжку и посмотрел на него.

– А ты сам-то, часом, не скрытый фашист?

– Не больше, чем ты.

– Останови здесь, – внезапно скомандовал лжесержант.

Артуро затормозил.

– Хорошее место.

Ополченец вышел, за ним последовали оба конвоира. Артуро продолжал сидеть, не в силах что-то предпринять. Янтарно-желтый свет фар «доджа» терялся в черном поле, вокруг царила темнота, но Артуро видел, как трех спотыкающихся приговоренных пинками выгнали в конус света, словно под софиты какого-то чудовищного театра. При виде рыдающей женщины, молившей о пощаде, у Артуро сжалось сердце. Он схватился за ручку двери, чтобы выйти. Он должен вмешаться. Артуро вдруг осознал, что весь взмок и тяжело дышит. Пронзительные неумолчные крики женщины пробирали его до печенок. Его глаза смотрели, но не видели. Три тела, сжавшиеся, как тряпичные куклы, вцепившись друг в друга, пытались устоять на ногах, с ужасом ожидая неминуемой казни. Командир криками раздавал приказы приговоренным и палачам. Артуро заметил, что один из молодых ополченцев, уже вжавший приклад в плечо, весь дрожит. Наконец Артуро удалось открыть дверь и выбраться на улицу.

– Подождите!

Сержант раздраженно посмотрел на него.

– Огонь!

Словно в насмешку над просьбой Артуро, крик сержанта гулко разнесся по открытому полю. Прозвучал выстрел, затем другой, казалось, что негнущиеся пальцы подростков отказываются жать на спусковой крючок. Самый старший из приговоренных рухнул на колени и опрокинулся вперед, распростав руки. Оставшиеся двое еще сильнее вцепились друг в друга. Артуро увидел, как юноша прижимает женщину к груди. Так сын обнимает мать, которая уже не может заботиться об остальных и сама нуждается в заботе, не в силах никого защитить, и сама требует защиты.

– Стреляй, или я пристрелю тебя самого!

Не терпящий возражений оклик командира прозвучал хрипло и безжалостно. В ночной мгле сухо треснуло еще два выстрела. Приговоренные рухнули на землю, как одежда с бельевой веревки. На мгновение все замерло в тишине, затем «сержант» подошел к телам и пистолет трижды дернулся у него в руке, прострелив голову каждой из жертв. Артуро, давя в себе слезы страха, отвел взгляд, не в силах безучастно смотреть на чужую смерть, опьяненный чужой болью тех, кто никогда не увидит казненных, стыдящийся самого себя, своих идей, одурманенный чувством вины.

– Эй, слышь, стой!

Он ничего не ответил и продолжил идти вперед, с каждым шагом погружаясь в абсолютный мрак.

За спиной грохнул выстрел, пуля просвистела прямо над ухом. Он резко встал.

– Быстро подошел сюда, или клянусь, что вышибу мозги и тебе!

Артуро обмяк от чувства собственного бессилия. Развернулся и забрался в машину. Ополченцы последовали за ним. Глядя на лежащие на земле тела, он тронулся и нажал на педаль газа.

– Давай сюда кольцо, которое он тебе оставил, – потребовал командир, протянув руку назад с явным намерением поживиться.

– Он отдал его мне! – запротестовал молодой ополченец.

– Я сказал, дай сюда!

Артуро презрительно покосился на него.

– Ты не собираешься выполнить последнюю волю приговоренного к смерти?

– А ты вообще заткнись, тебе слова никто не давал.

Подъехав к зданию ЧК¹⁹, все вышли из машины. Артуро было дернулся, чтобы, наконец, уйти, но сержант перехватил его, встал перед ним и заставил остановиться.

– Спасибо, товарищ! – поблагодарил он его с отцовской улыбкой.

Артуро не хватило смелости посмотреть ему в глаза. Он чувствовал такое отвращение, что, если бы в желудке не было пусто, его бы обязательно стошнило.

– Я знаю, что в первый раз это нелегко, но ты быстро привыкнешь к нытью этой мрази. Покончим с ними, и победа будет за нами.

Тут Артуро поднял голову и впился взглядом в глаза стоявшего перед ним мужчины. Ему ужасно хотелось убить его на месте голыми руками. Стиснув челюсти и сжав в карманах кулаки, он стоял и смотрел на него, чувствуя запах дешевого вина, пока, наконец, снова не сдался, не отвел глаза, не обошел его и не отправился домой. Его трясло от чувства публичного унижения, он весь сжался в комок, ему хотелось исчезнуть. Гомон новых обитателей особняка остался позади, за спиной повисла неспокойная ночная тишина. Когда он проходил мимо церкви Буэн-Сусесо, колокол пробил час ночи. Он не спал и почти что не ел уже целые сутки. Артуро пошел быстрее, стремясь попасть в пансион, чтобы смыть с себя липкий страх, забиться в постель и попытаться забыть наполненные ужасом глаза, молящие крики, плач, падающие безжизненные тела и мертвенную тишину.