«Век мой, зверь мой (сборник)» kitobidan iqtiboslar, sahifa 2

Нежнее нежного

Лицо твое,

Белее белого

Твоя рука,

От мира целого

Ты далека,

И всё твое —

От неизбежного. От неизбежного —

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

Неунывающих

Речей,

И даль

Твоих очей.

Заблудился я в небе – что делать?

Тот, кому оно близко, – ответь! —

Легче было вам, Дантовых девять

Атлетических дисков, звенеть,

Задыхаться, чернеть, голубеть… Если я не вчерашний, не зряшный —

Ты, который стоишь надо мной, —

Если ты виночерпий и чашник,

Дай мне силу без пены пустой

Выпить здравье кружащейся башни

Рукопашной лазури шальной… Голубятни, черн?ты, скворешни,

Самых синих теней образцы —

Лед весенний, лед высший, лед вешний,

Облака – обаянья борцы, —

Тише: тучу ведут под уздцы!

Жил Александр Герцович,

Еврейский музыкант, —

Он Шуберта наверчивал,

Как чистый бриллиант. И всласть, с утра до вечера,

Затверженную вхруст,

Одну сонату вечную

Играл он наизусть… Что, Александр Герцович,

На улице темно?

Брось, Александр Сердцевич,

Чего там! Всё равно! Пускай там итальяночка,

Покуда снег хрустит,

На узеньких на саночках

За Шубертом летит — Нам с музыкой-голубою

Не страшно умереть,

Там хоть вороньей шубою

На вешалке висеть… Всё, Александр Герцович,

Заверчено давно,

Брось, Александр Скерцович,

Чего там! Всё равно!

Когда удар с ударами встречается,

И надо мною роковой

Неутомимый маятник качается

И хочет быть моей судьбой, Торопится, и грубо остановится,

И упадет веретено, —

И невозможно встретиться, условиться,

И уклониться не дано. Узоры острые переплетаются,

И всё быстрее и быстрей

Отравленные дротики взвиваются

В руках отважных дикарей…

Есть целомудренные чары:

Высокий лад, глубокий мир;

Далёко от эфирных лир

Мной установленные лары. У тщательно обмытых ниш

В часы внимательных закатов

Я слушаю моих пенатов

Всегда восторженную тишь. Какой игрушечный удел,

Какие робкие законы

Приказывает торс точеный

И холод этих хрупких тел! Иных богов не надо славить:

Они как равные с тобой,

И, осторожною рукой,

Позволено их переставить.

На бледно-голубой эмали,

Какая мыслима в апреле,

Березы ветви поднимали

И незаметно вечерели. Узор отточенный и мелкий,

Застыла тоненькая сетка,

Как на фарфоровой тарелке

Рисунок, вычерченный метко, — Когда его художник милый

Выводит на стеклянной тверди,

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной…

Раковина

Быть может, я тебе не нужен,

Ночь; из пучины мировой,

Как раковина без жемчужин,

Я выброшен на берег твой. Ты равнодушно волны пенишь

И несговорчиво поешь;

Но ты полюбишь, ты оценишь

Ненужной раковины ложь. Ты на песок с ней рядом ляжешь,

Оденешь ризою своей,

Ты неразрывно с нею свяжешь

Огромный колокол зыбей; И хрупкой раковины стены,

Как нежилого сердца дом,

Наполнишь шепотами пены,

Туманом, ветром и дождем…

Миражные города нотных знаков стоят, как скворешники, в кипящей смоле.

Рояль — это умный и добрый комнатный зверь с волокнистым деревянным мясом, золотыми жилами и всегда воспаленной костью. Мы берегли его от простуды, кормили легкими, как спаржа, сонатинами...