Kitobni o'qish: «У Истока. Хранители. Том 1. Явление»
Владение мастерством – это
медленные обдуманные шаги,
а не бездумная погоня
за волшебной силой.
Я.
Глава 1. Время быть
Тёмный коридор какого-то казённого заведения, судя по окраске стен и драному линолеуму. Лампа то и дело мигает. По коридору в полутьме идёт женщина, держась руками за живот. На линолеуме отчётливо различимы крупные капли свежей крови. Она зовёт:
– Помогите, пожалуйста, помогите, кто-нибудь…
Никого.
Я слышу голос:
– Тебе пора идти.
– Уже? Я не хочу. Там страшно. Можно я останусь?
– Нет. Иди. Он уже там, так что вам пора встретиться.
– Скажешь тоже. Я пока ещё помню свою будущую биографию. До «встретиться» я ещё успею её забыть.
– Его.
– Ах, да. Теперь его.
– Иди.
– Ещё минуту. А вдруг она умрёт?
– Если будешь медлить, умрёт. Ничто так не даёт матери силы жить, как её живой и здоровый ребёнок рядом. Иди.
И вот я здесь. Иду вслед за женщиной по коридору. Она рожает, но персонал спит. Обычная совковая больничка. Всем на всех…
В коридор выходит заспанная акушерка. Толстая тётка с мятым лицом:
– Ты чё, не могла до утра подождать? – прорычала она.
Женщина заплакала:
– Я рожаю, уже головка вышла!
– Смотри шею ей не сломай, – снова рявкнула акушерка.
Я злился. Очень. Хотелось порвать толстую тётку пополам, хотелось сказать ей, что она плохо кончит. Ведь я знал точно, видел сейчас тысячи нитей судьбы. Я ещё не был частью этого мира, ещё не вошёл в тельце малышки, что отчаянно пыталась появиться на свет. Не наполнил собой эту крошку. Я ещё помнил, зачем пришёл и что предстоит мне и ей. Я ещё помнил, сколь много времени пройдёт, прежде чем она вырастет и сможет открыть этот сундук с тайными знаниями, недоступными другим, прежде чем поймёт, что она не одна из них. Я сейчас мог помочь ей и себе только одним: начать исполнять наше предназначение. Я уплотнил своё тело и тётка меня увидела. Ну, не совсем меня, а призрака позади роженицы. Потом я подбросил ей картинки из её далёкого ещё будущего, но так, что тётку пробрал леденящий ужас и волосы встали дыбом. Акушерка увидела себя за решёткой, в обстоятельствах столь неприглядных, что и говорить не стоит. Через много лет её посадят за продажу лекарств из отделения. Но пусть она думает, что это случится сейчас, сегодня, если она промедлит хоть минуту, не сделает всё, что в её силах, чтобы я родился здоровым, чтобы она, моя будущая мать, выжила и была со мной.
Буквально через несколько минут я впервые вдохнул воздух этого старого нового мира и стал ею. Всё закончилось и началось вновь, как тысячи раз до этого.
***
Странное ощущение тёплого и местами уютного кокона не отпускало меня ещё некоторое время. Наверное, не случайно новорождённые так плохо видят и всё наоборот, чтобы живая душа не испытала слишком сильного шока, ведь она ещё помнит, кто она и зачем пришла. Со временем душа как будто засыпает. Ребёнок начинает видеть лучше этот мир своим физическим зрением и мозг замещает картинки далёкого дома на то, что окружает его здесь. А Исток остаётся где-то далеко на грани сна и яви. Недостижимый, желанный, родной. Постепенно исчезнет и само слово, останется только непонятная тоска внутри. Вечная. Неугасимая.
Так было и со мной. Я забыл, кто я и зачем пришёл. Но не до конца. Ибо таков был мой путь.
Глава 2. Я вижу
В садик малышка не ходила уже несколько дней. Высокая температура никак не спадала, от кашля всё болело внутри и мучали страшные тяжёлые сны. Мама и папа в них всё время ругались. Из-за чего, понятно не было. Но они постепенно увеличивались в размере и лопались от её страшного крика во сне. К ней, проснувшейся в поту, приходили то уставшая мать, то бабуля с распущенной длинной косой, которую в иное время и не увидишь, то папа, неизменно с утешением и сочувствием. Болеть было плохо.
В садике было лучше, если бы не перловый суп и варёная рыба, так вообще хорошо. Рисовать можно, лепить из глины и смотреть в окно как за забором строится высокий дом. Друзей особых у неё в группе не было. Скучные они какие-то, дерутся за игрушки и совсем им не интересно, как мир устроен. А тут такое каждый день за окном происходит. Дома растут, как грибы. Поднимают на кранах какие-то кучи кирпича, а потом раз и окно, два и двери, три и к концу недели половина дома видна. Удивительно! А ещё летом мама и папа возили её на море. Каждый раз плакать хотелось, когда она вспоминала море и горы. Как будто уехала и потеряла что-то родное. И мороженое там было в шоколаде на палочке, а дома только в стаканчиках продавали. Папа сказал, у нас такое не делают. Почему? В других же местах делают?
А ещё в выходные показывали путешественников, как они по океану переплыли всю землю вокруг, а она круглая, но почему-то вода с неё вниз не падает. Как же так?! Разве не интереснее, как вода на земле держится, чем драка за игрушку? Всё равно потом в углу стоять. Глупо. Можно просто сидеть и смотреть в окно, как летит вверх кирпич и как к вечеру стена станет ещё выше, а потом в доме будут жить люди, большие и маленькие и у кого-то даже будет своя комната. У неё пока нет.
Воспитатели жаловались маме, что я не хочу играть с другими детьми. Мама сердилась. А я не умею играть. Я хочу знать, почему стена у дома ровная, хотя строители, я так вижу из окна, никакую линейку от земли до неба к ней не прикладывают. А мы с папой по линейке домик из картона мерили. Как же так?
А ещё я не умею в спектаклях играть в детском саду, забываю, когда мне что говорить. Я смотрю в окно, а там берёзы и ёлки качаются, так красиво. У берёз ствол белый, а ветки из окна чёрные, а ёлки, мокрые от ноябрьского дождя, такие яркие.
Скоро новый год. И мама подарит мне куклу. А я хочу коньки.
А ещё, когда температура зашкаливает и не до коньков вообще, мне снится сон. В комнате, где я сейчас лежу, около окна стоят девушка и юноша. Они взрослые. Наверное, лет по 20, может больше. Я ещё не понимаю, мне-то только 5 лет. Я только привыкаю к этому миру. Они держатся за руки и смотрят друг на друга. Улыбаются. Я встают с кровати и подхожу ближе. Смотрю на девушку. Это я, когда вырасту. Красивая. Юношу я не знаю и не понимаю, кто он. Но я очень часто вижу его во сне. Встретится на улице, точно узнаю. Я умная и у меня феноменальная память. Так папа говорит. Он очень мной гордится. Я с ним в шахматы уже играю, а мне всего-то 5 лет. Интересно, когда я папу обыграю?
Но кто же этот юноша, что держит меня взрослую за руки? Этот сон повторяется всякий раз, когда мне плохо или я болею. А болею я часто, да. Мне кажется, это от грусти. Мне не очень тут весело. Не знаю, как ещё рассказать. Грустно мне тут и всё.
Иногда мне хочется выйти из дома и куда-то долго идти. Однажды я дойду до края земли, а за ним пушистое белое облако и в нём что-то радостное. Мне хочется туда. Но земля круглая, а значит, у неё нет края.
Бабушка говорит, что на небе живут ангелы и боженька. Может, я хочу на небо? Но бабушка говорит, что туда попадают после смерти. А я не хочу умирать. Я хочу в космос полететь и увидеть боженьку сама из ракеты. Интересно, какой он? И на чём он сидит в космосе?
Иногда кто-то во сне говорит со мной. Я не понимаю, кто это. Он говорит, что я скоро его забуду, но не навсегда. Во сне, где этот голос, очень хорошо. Я чувствую себя, как дома и мне так хочется оставаться там подольше. Но голос говорит, иди, ты нужна там. Кому я тут нужна? Мне одиноко тут.
А ещё там я умею летать. Но люди летать не умеют, поэтому я никому ничего не говорю.
Со временем мне всё реже и реже снится этот голос и мне грустно от этого. Я иногда думаю, что, может быть, это мой дедушка, которого я никогда не видела. Он умер и живёт на небесах. Конечно, он меня любит, но оставаться там нельзя с дедушкой. Я ведь живая.
Там так уютно. Как дома. Даже ещё уютнее.
Глава 3. Отражения
Малышка стояла в коридоре перед классом и не могла понять, что с ней происходит. Она как будто была здесь и одновременно наблюдала за всем со стороны, откуда-то очень издалека. Всё видела, всё слышала, но мир казался слегка нереальным, чужим.
Она даже не чувствовала, как огромный портфель первоклашки тянет вниз и болят уже руки. Поставить бы его на пол, но она про него даже не помнила. Она следила за происходящим и проговаривала каждое слово, предугадывала каждое действие. Учительница из соседнего класса Римма Давидовна – худая, седая, строгая и хмурая – вышла из кабинета и с ходу накинулась на какого-то парнишку:
– Синцов, ещё раз ударишь… – прошептала малышка.
– Синцов, ещё раз ударишь Крапивина, я твоих родителей в школу вызову! Прямо к директору! – громко и властно заявила Римма Давидовна.
– … я твоих родителей в школу вызову! Прямо к директору! – закончила вместе с ней шёпотом девочка.
Она уже знала наперёд каждый их шаг, каждое движение. Фамилии Синцова и Крапивина она первый раз услышала сегодня ночью во сне. Этот сон преследовал её весь день. Она в нём жила, а сон разворачивался с точностью до самых малейших деталей, сводя с ума. Первым кадром был выход из подъезда по дороге в школу. Именно здесь в голове что-то как будто щёлкнуло: я это уже видела, точно. Где? Во сне! Только что!
Девочка немного удивилась, но не испугалась. Следующие два часа страх и интерес боролись друг с другом, иногда мешая думать, превращая её всю в слух, зрение созерцание. Как на это реагировать вообще, она не знала, поэтому просто не вмешивалась в то, что происходило. За полдня в школе ничего нового. Всё как во сне: чётко, ровно, предсказуемо. До тошноты ровно, до головокружения предсказуемо.
Она читала события, как открытую книгу, каждую минуту как будто наблюдая жизнь со стороны. Как только ей удалось смириться с тем, что происходит и перестать паниковать, она увидела весь день, как будто яркий фильм. Причём весь одновременно, на тысячах экранов в голове отразился каждый кадр. И каждый можно было приблизить и рассмотреть, услышать любое слово. Но она как будто и без этих картинок уже всё знала наперёд.
Девочка была внутренне готова к тому, что классная руководительница даже сделает ей замечание за невнимательность, но ничего поделать не могла. Она не знала, как остановить это кино, в котором она есть, но совсем не режиссёр и не главная героиня. Она наблюдатель, свидетель происходящего. У неё в этом фильме всего несколько реплик, которые не влияют на сценарий. Елена Васильевна обязательно скажет маме, и это будет плохо, очень плохо. Круглая отличница так вести себя не может, даже если ей семь лет, даже если она ходит в школу всего пятую неделю. Её мама такого не поймёт и не будет слушать ничего ни про какие сны. Ночью надо спать, а не сны смотреть. Таблицу умножения учить в лучшем случае, если совсем не спится. И ничего, что в советской школе её проходят намного позже. Пригодится. Или ещё какую-нибудь. Как там папа говорил? Таблицу элементов.
Из класса выбежала кучка ребят.
«Сейчас Локтев толкнёт Павлову, она взвизгнет. Следом налетит Медведев, стукнет Локтева портфелем по голове, тот упадёт. На шум выбежит Елена Васильевна, начнёт орать, Павлова реветь, а я… А я должна буду в это время надеть пальтецо зелёненькое и шапку голубую с белым помпоном. Ненавижу это ужасное пальто. Но маме лучше видно. Мы живём небогато. Надо носить, что есть, есть, что дают и учиться на пятёрки, иначе всю жизнь работать мне дворником или уборщицей».
Дома малышка пообедала и ушла делать уроки. Палочки, крючочки, буковки, циферки, стишок про осень. Этот стишок бабуля и отец ей сто раз рассказывали. Кажется, она родилась, зная его. Папа говорил, что раньше учителя ещё строже были. Куда уж строже? Она итак боялась до смерти эту Елену Васильевну.
Стишок можно не учить. Малышка закрыла учебник и медленно побрела на кухню. Ей невыносимо было одной в этом странном дне. К счастью, дома эта параллельная жизнь свернулась и она перестала видеть будущее. Видимо, сон на этом обрывался. Она не помнила. Малышка остановилась в коридоре у самого поворота на кухню и притаилась за углом. Закрыв глаза, она попыталась представить, что делает бабуля на кухне, вызвать продолжение сна, если он был. И так было понятно, что если она видела будущее так подробно, значит уже всё известно. Может, она увидит и сейчас? Но в голову ничего не приходило: мелькали страницы учебника, тетрадные листочки, она отчётливо различила запах чернил шариковой ручки, но бабушки не увидела.
– Кнопка, ты что прячешься? – позвала Екатерина из кухни.
Девочка вздрогнула и тут же выступила из-за угла:
– Как ты…? – она не смогла подобрать слово. Неужели бабуля тоже видит… Видит сквозь стены!
– Ты из комнаты вышла, дверь скрипнула, а музыка не заиграла, значит, ты не в зал пошла, а ко мне. И потом, тебя видно, горе-следопыт, вон твоя тень на стене, – Екатерина смотрела на неё по-доброму, но как-то грустно и сочувствующе.
– Прости, – почему-то ответила малышка.
– За что? – всплеснула та руками.
– Я не подглядывала, ты не думай, – малышка почувствовала, что не может совладать с подступившими слезами, – я не нарочно.
– Дурная девка, – кинулась обнимать её бабушка. – Что там в вашей школе с детьми делают! У тебя случилось что? Помарку в прописях сделала? Да бог с ней!
– Ты что?! – малышка не на шутку испугалась. – Меня мама лупить будет. Мне нельзя, я отличницаааа…
Она уткнулась в бабушку и разрыдалась в голос.
– Я твою мать сама отлуплю так, что она забудет, как её зовут, – дрожащим голосом сказала Екатерина. – Сама даже тройки в 1 классе домой таскала, так я ей ни слова плохого не сказала, в кого только выросла, гадина такая.
Малышка отстранилась:
– Тройки?! И ты её не лупила?
– Конечно, нет. Не всем же академиками быть.
– А я буду академиком? – удивилась малышка.
Екатерина рассмеялась и поцеловала её в обе щеки звонко и с удовольствием:
– Если захочешь!
– Но я хочу строить кукольные домики… – тихо сказала малышка.
– Ну, значит, будешь, – ласково ответила Екатерина, целуя девочку в ровный пробор между русыми косичками.
Вечером бабушка и мама долго ругались на кухне, старались вполголоса, но девочка в своей комнате всё равно слышала и, наконец, устав, засунула голову под подушку, накинулась сверху одеялом и вскоре заснула. Чуть позже Екатерина её раскрыла, запотевшую и горячую, перевернула подушки, убрала с лица мокрые волосы и долго сидела рядом, гладила по голове, что-то шептала, тихонько всхлипывала. Девочка сквозь дрёму чувствовала тепло её сухих ладоней. От них пахло свежим дрожжевым тестом и яблоками в сиропе. Значит, утром будут горячие пирожки. Она блаженно улыбнулась и отвернулась к стенке.
Мама пожелать спокойной ночи так и не пришла.
– Из школы не задерживайся, съездим кое-куда, – напутствовала девчушку утром Екатерина.
Глава 4. Свет
– Поехали! Куда? – радостно выпалила девочка, как только ворвалась в квартиру, не в силах спокойно перешагнуть даже порог дома.
– В церковь, – сказала очень спокойно бабуля. – Хочу помолиться за тебя, крошка. Наверное, пора тебя учить. Но мне немного страшно. Я не знаю, как.
Девочка побледнела:
– А чему?
– Вот и хочу спросить совета у твоих ангелов-хранителей. Помолиться я и дома могу, и в поле. Но там есть связь. Церкви-то не в простых местах строили, а там, где сила. Всё, переодевайся. Обедаем и вперёд.
Посреди дня в церкви никого не было. На входе убиралась пухлая тётка в сером застиранном халате поверх кримпленового платья. Они с Екатериной поздоровались, как старые знакомые. Бабуля покрыла голову платком и повязала косынку внучке. Девочке стало страшновато и неудобно.
Храм был наполнен золотистым светом, в солнечных лучах густо клубилась пыль. У алтаря собирали свечные огарки старенький лысоватый дедок, худющий и согбенный, и высокий темноволосый молодой священник. Бабушка ставила свечки, долго молилась шёпотом, была сосредоточенной и взволнованной.
Девочка скучала и разглядывала убранство церкви. Бабуля держала дома всего одну старинную иконку, чуть больше альбома для рисования. Точнее, таков был размер деревянного оклада, широкого и глубокого. Сама маленькая иконка располагалась посередине. Всё пространство вокруг занимали цветочки из бумаги и фольги. Хранила она её на шкафу, за чемоданами и другим скарбом. Так, что никто из посторонних не видел. Если же в доме должны были оказаться гости: свои или чужие – значения не имело, особенно с ночёвкой, бабуля накрывала иконку лежавшим там же белым покрывальцем. Перед сном, когда уже в доме было темно, бабуля стояла перед шкафом и молилась туда, наверх. Свет фонарей пробивался через щель между шторками и откосом окна. Обычно он освещал только голову, плечи и руки и это выглядело пугающе и очень мистично. Девчушка наблюдала за бабулей с трепетом и едва дыша. В школе говорили, бога нет, и на работе у бабули и родителей могли быть неприятности, если бы икону кто-то увидел дома. И мама сильно ругалась, когда узнала, что девочка знает молитвы назубок. Тогда зачем они вот так открыто приехали в церковь? Что теперь будет с бабулей и с ней? Отвлечь бабулю и спросить она не решалась. Она знала, та сейчас разговаривает с её ангелом-хранителем и просит его разрешения на учёбу девочки. Что будет, малышка не могла предположить, но почему-то внутри было щекотно и радостно. И немножко тревожно. От волнения она начинала ходить по церкви туда-сюда, разгадывая всё вокруг.
Одно место показалось ей очень знакомым, как будто так уже было. Так же через окно лился золотистый солнечный свет, покачивали кронами деревья, только листочки были тоненькие и сочно-зелёные. «Это был май», – твёрдо была уверена девочка. Она повернула голову, следуя за своими воспоминаниями. Вот старенький священник, которого она только что видела, в свете косых солнечных лучей поднимает над головой младенца и что-то говорит. Около него стоит мама, поодаль крёстная и бабуля. Девочка буквально почувствовала, как волосы на голове зашевелились. Конечно, это она. Это её крестины. Она покачнулась, едва не потеряв сознание, и в тот же миг увидела всё это глазами только что крещёного младенца. Оттуда сверху, с высоты поднятых вверх рук ещё крепкого тогда дедули-священника, что стоит сейчас чуть поодаль. За окнами глазами малышки она видела каменный белёный забор, за ним старое жёлтое здание бывшей гимназии, где сейчас Дворец пионеров. Перед оградой дворца тощие тополя с белыми снизу стволами и на металлическом щите красуется надпись: «Слава труду!»
Она всё это помнит! Помнит, потому что видела своими глазами! Разве такое возможно?!
Екатерина погладила её по голове:
– Красиво тут и тихо, правда?
Девочка быстро повернулась:
– Бабуля, я помню, как меня крестили. Вон тот дедушка. А из окна я видела домик и «слава труду». Это было в мае, да?
С лица Екатерины сползла улыбка, а губы побелели. Она медленно перекрестилась:
– Ну, вот и началось.
– Что?
– Знать бы… Поедем домой. Уроки делать пора.
Девочка грустно вздохнула и взяла бабулю за руку.
По дороге домой они не разговаривали.
Буквально пару дней спустя прямо посреди урока учительницу вызвали из класса. Она строго приказала сидеть тихо и ушла. Не прошло и пяти минут, как она стремительно вошла в класс и с порога заявила:
– Теперь можно ходить в церковь. Бог есть.
Первоклашки ошарашенно молчали. Учительница, видимо, не решив, нужны какие-то пояснения к такой радикальной смене курса у школы, нервно прошлась вдоль доски пару раз, подошла к столу, поводила пальцем по своим записям и, пытаясь изобразить безмятежную улыбку, перешла к домашнему заданию.
– Бог есть! – ворвалась с диким криком домой девчушка.
В зале что-то грохнуло и в коридор выбежал взъерошенный папа. Из кухни медленно вышла Екатерина, вытирая руки о фартук.
– Дочь, поясни, – не поздоровавшись, сказал папа.
– Елена Васильевна сказала, что теперь можно ходить в церковь, потому что Бог есть, – скидывая портфель на пол, продолжала девочка. – А ещё Серёжкин брат, который в 7 классе учится, сказал, что им разрешили не носить галстуки и не вступать в комсомол. Вот!
Папа и бабуля уставились друг на друга и молчали.
– Да помогите уже! – буквально крикнула девочка.
Папа вздрогнул и сделал шаг к дочери.
– Вот! – девочка тянула за пуговицу. Петелька старого пальто разлохматилась и пуговица запуталась в нитках.
– Надо зашить, – сказала Екатерина и пошла в спальню.
– Ага, – ответил папа. Он помог снять пальто и понёс его бабуле в спальню, где она уже разбирала коробку с нитками.
– Мам, ты знаешь, что происходит? – осторожно спросил он.
– Мир катится к чертям, – твёрдо ответила Екатерина, прикладывая к петле две катушки, чтобы подобрать тон нитки.
– Ты знала?
– Рано или поздно это должно было случиться. Держись за работу. И за неё, – она кивнула на внучку. – Дальше будет очень плохо.
Папа невольно отшатнулся.
– Держись, говорю, – строго сказала Екатерина. – Возьми молоток и гвозди, прибей полку на кухне в углу. Полка на антресолях. Икону поставлю.
– Да, – папа поспешил уйти.
Девочка молча переодевалась за створкой шкафа.
– Бабуль, разве это плохо, что можно ходить в церковь?
– Нет, не плохо. Но когда об этом говорит правительство, значит надеяться остаётся только на Бога. Со своими задачами оно не справилось.
Девочка только пожала плечами.
– Урок тебе первый, – сказала Екатерина, разглядывая стежки. – Когда человеку страшно или не понятно, что делать, надо начать делать что-то простое и знакомое. Это успокаивает и внушает уверенность. И когда беда, и когда печаль, и когда жить не хочется. Надо начать делать маленькие простые задачи.
– И всё наладится?
– Нет, наладится не всё и не сразу. Но дорога откроется. Точно тебе говорю. Потому что все дороги они в душе. Она уже всё знает, что будет. Но страх глаза застит, то есть, закрывает. А как ты с закрытыми глазами идти будешь? Не туда или споткнёшься.
Девочка зажмурилась.
– Глаза и у души есть, – сказала бабушка, чиркнув ножницами. – Душой смотри, сердцем слушай. А глаза и уши обманут. Повесь пальто.
Девочка открыла глаза и взяла починённую одежду.
– Урок окончен, – сказала Екатерина, захлопнув шкатулку с рукоделием.
– И всё?! – удивилась малышка.
– Думаешь, этого мало? Научиться видеть душой и слушать сердцем могут единицы, уж поверь мне. Вон, у твоей матери вообще булыжник вместо сердца. Как будто не моя дочь. Сила не просто её стороной обошла. А прямо очень большой крюк сделала. И это хорошо. Таким силу давать нельзя. Беда одна будет. Дополнительный урок тоже окончен. Марш руки мыть и обедать.
Вечером на маленькой кухоньке их квартиры было народу больше, чем вообще могло поместиться. По привычке говорили тихо, много курили. Несмотря на открытое окно, дым тянул под дверь. Девчушка то и дело тёрла нос, который нещадно щипало и пыталась не чихнуть. Ноги мёрзли, потому что с дымом вместе по полу струился холодный воздух из открытого в кухне окна. Она различала лишь цветные пятна за огромным рифлёным стеклом белой двери. Но то, что произошло в школе, вызвало нешуточную тревогу у всех взрослых. Это и было главной темой посиделок. Девочка мало что понимала, но одно было ясно: взрослые подозревают, что грядёт что-то плохое, очень и очень нехорошее и будет ещё хуже. Как-то до этого она не очень понимала, хорошо оно или плохо, сравнить было не с чем. Жили, как все. Но, видимо, жили как-то не так. А теперь что?
Задумавшись, она не заметила, как дверь открывается, и в клубах удушающего сигаретного дыма на неё вывалилась мама:
– А ну брысь отсюда! – прикрикнула она и успела отвесить подзатыльник дочери.
Девочка заплакала и тихо поплелась в комнату.
– Ну и сука ты… – услышала она голос папы в коридоре, уже закрывая за собой дверь спальни.
Она упала на кровать, уткнулась в подушку и тихонько заплакала. Ну, за что?
Кто-то подошёл и сел рядом. Она глубже зарылась в подушку.
– Малыш, – папа осторожно погладил её по плечу. – Очень больно?
– Нет, – раздалось из-под подушки.
– Обидно?
Девочка снова тихо заплакала.
– Убил бы, веришь? Что за мать… Права твоя бабка: камень у неё вместо сердца. Малыш, посмотри, что я тебе принёс.
Девочка нехотя высунула взлохмаченную голову из-под подушки.
Папа хитро улыбался и держал в руке две большие вафельные конфеты с ананасами.
Девочка едва заметно улыбнулась.
– Ты когда так на меня смотришь, мне хочется весь мир перевернуть, – тихо сказал папа. – Люблю тебя, мой котёнок.
Девочка забралась к нему на коленки:
– Давай, поделюсь с тобой конфеткой, ты же любишь…
– Не надо, кроха, – он поцеловал её в макушку. – Лопай давай. Расти.
Ночью на кухне мама, бабуля и папа снова ругались. Доставалось всем. У каждого были свои претензии, обвинения и доказательства. Она так устала пытаться понять, что постоянно толкает их на эту непримиримую войну друг с другом и почему она так часто становится причиной этих скандалов. Иногда хотелось просто уйти в лес и чтобы там волки съели и закончилось вот это всё. Но волков она боялась. Точнее, боялась боли. А собак она любила. И волков. Особенно несчастного волка из «Ну, погоди». А зайца-террориста ненавидела.
Глава 5. Первый опыт
– Не хочу сегодня в школу. Когда гроза, всегда что-то плохое случается, – медленно размазывая по тарелке кашу, сказала девочка.
Екатерина поставила на стол чашку с чаем и присела рядом:
– Почему? – спросила она.
– У Елены Васильевны всегда настроение плохое. И она ругается.
– Ааа, – протянула бабушка, – известное дело. Мигрень у неё. Не лечится она просто. А от плохой погоды голова болит и раздражение. И на детях срывается.
– Ясно.
– Я тебя научу, как сделать, чтобы она в эти дни тебя не замечала, потому что лечить её я не стану. А тебе лечить ещё рано. У тебя своих сил мало. Брать силы у природы ты ещё не умеешь.
Девочка буквально зависла с открытым ртом, ощущая, как сотни мурашек стремительно мчаться куда-то вверх к макушке, шевеля волосы. Что-то ужасное и приятное одновременно дрогнула где-то в животе.
Екатерина с интересом и выжидающе смотрела.
– У меня по голове кто-то бегает, – наконец сказала девочка, прикрыв макушку ладошками.
Бабушка широко улыбнулась:
– Вот и славно. Это и есть сила. Твоя связь с высшими.
– С богом? – шёпотом спросила малышка.
– Угу, – ответила та и подмигнула. – С разными богами. С разными силами. Это как электричество. Бежит по проводам, его не видно, а лампочка горит и радио передаёт.
– А я лампочка или радио?
Екатерина удивлённо подняла бровь:
– Честно говоря, не знаю, но думаю, ты и то, и другое, раз задаёшь такие мудрые вопросы. А теперь давай, я тебя научу, как прятаться от твоей учительницы, когда она злая.
– Давай, – охотно согласилась девочка.
– Бабушка, бабушка, у меня получилось, – закричала девочка, как только дверь в квартиру открылась. – Она на меня такая смотрела-смотрела, даже сказала, что вызовет. А я прямо в комочек вся сжалась и говорю: «я в домике, я в домике». А она такая смотрела-смотрела и говорит, а я тебя уже три раза вызывала, и в соседа моего пальцем вот так, – девочка вскинула руку и вышло страшновато и смешно одновременно.
Екатерина помогла ей снять пальто, молча улыбаясь, и не перебивая этот радостный поток. Один опыт сам по себе ничего не значил, это могла быть случайность. Но было ещё видение, чистое и ясное. А ещё отклик богов на её молитву. Однако проверить всё равно надо было. Страшно и странно было думать, что эта крошка с русыми косичками в семь лет умеет такие вещи, которые и взрослым ведьмам не запросто даются.
– Я пироги поставила, угадаешь с чем? – спросила бабушка.
Девочка потянула носом:
– С яблоками. Они уже пахнут.
Бабушка усмехнулась:
– А я думала, своим видением посмотришь.
– Что им смотреть, если они пахнут. И потом, я не умею им смотреть, – девочка развела руками. – Я же во сне вижу. А тут не умею.
– Будем думать, как тебя научить, – бабушка обняла девчушку. – Вот в этой умной и красивой голове уже все знания есть. Это я тебе точно говорю.
– А ты умеешь мысли читать? – спросила девочка. – Ну, вдруг там видно, как я понимаю, что будет?
– Нет, кроха, ничего такого я не умею. Я обычно у богов спрашиваю, если что-то надо.
– Меня научишь спрашивать?
– Научу, конечно. Это как раз не сложно.
– А что сложно?
– Сложно понять, кто ты.
– А ты разве не знаешь?
– Ты моя любимая внучка, которой досталось много даров от высших сил. Я таким не владею, поэтому научу тебя тому, что умею сама.
– А потом?
– Потом, наверное, ты научишь меня тому, что знаешь сама.
– Как?
– Да я и сама не знаю, как если честно. Разберёмся по ходу. Знаешь, есть такая история, что к каждому в жизни приходит свой учитель. Я не твой учитель, это точно, потому что ты умеешь больше меня. Но базу, так сказать, я тебе дам и не дам с пути сойти, пока ты и твой учитель не встретитесь в этой жизни.
– Как интересно. В этой жизни? А что, будут другие?
– Были и будут.
– И у меня была?
– А как же. У всех была. Наверное, потому ты такая богато одарённая, у тебя путь свой и он уже на небе написан.
– А его можно прочитать по звёздам или как?
– Ох, знать бы как. Я, конечно, попробую сделать, всё, что только можно. Но сейчас у нас пироги вынимать надо из духовки. А потом я поговорю ещё с одним другом и мы что-нибудь придумаем.
– Он как ты?
– Ммм… Хороший вопрос. И да, и нет.
Глава 6. Память
В выходные, несмотря на безрадостную погоду и мелкий дождик, бабушка настояла на поездке на дачу. Мама как всегда ныла, что в такую сырость и собаку не стоит на улицу выгонять. Но Екатерина резонно заметила, что сидеть дома и смотреть телевизор с плохими новостями куда хуже.
Дачу обогревали печка на первом этаже и буржуйка на чердаке в спальне бабушки и малышки. В общем, при нормальном запасе двор вполне можно было и пожить несколько дней.
Дом постепенно прогревался и к концу дня воздух в нём становился сухой, наполнялся запахами кухни, маминых неизменных духов и некрашеной сосновой доски, которой была обшита единственная комната на первом этаже.
На зиму на даче оставалась часть урожая, хитро спрятанная в уличном погребе. Грабили дачи зимой с поразительным упорством, обходя каждый дом. Поэтому любой визит сюда после завершения всех огородных работ, был похож на небольшой переезд. Вот и в этот раз сумка с едой и посудой потребовалась дорожная, огромная, с которой бабушка когда-то ездила учиться в Москву. Папа шутил, что в такой сумке она могла бы из столицы небольшого слона привезти. А бабушка с каких-то своих конференций и слётов привозила колбасу, безумно вкусно пахнущий шоколад, игрушки и новые книжки.
На даче папа включил радио. Оно что-то бубнило и периодически шипело. Он долго возился с антенной и обещал отличное качество уже скоро, мать опять недовольно ворчала, а бабушка позвала малышку в сад. В тихой беседке под мерное шуршание дождя так хорошо было пить чай с малиной и слушать её рассказы.
