Kitobni o'qish: «Дракон с королевским клеймом»

Shrift:

Пролог

Гадалка была старая, до черноты загорелая и сморщенная, словно ножка сушеного гриба. Из-под алой бархатной шапочки, расшитой разноцветными бусинами, по плечам, накрытым таким же алым бархатом, струились тонкие седые косицы, много.

Итан хорошо помнил, как гадалка долго мяла в руках его пухлую детскую ладошку, подслеповато щурясь, выдыхая изо рта резко пахнущий дым – она курила трубку. Потом она сказала: «Ты будешь мужем королевы, но корону наденешь, только перейдя топь». Проклятая старуха. Порой Итану казалось, что отец совершил чудовищную ошибку, пропустив во дворец старую каргу. Ее надо было казнить перед воротами. Или хотя бы лишить языка, потому что… Первая часть предсказания сбылась.

Но лучше бы он умер тогда, когда на голову накинули душный мешок и поволокли, время от времени награждая тычками и пинками. Это случилось на следующий день после того, как Итану исполнилось пять лет. Сейчас ему было, наверное, лет тридцать – он даже не был уверен, так ли это, потому что время сливалось в бесконечный сон, тягучий, словно слеза еловой смолы. В прореженной страхом и болью памяти только и удержалось: когда-то он жил в светлом дворце, с матерью и отцом, и когда-то во дворец пришла гадалка, черная и сморщенная. «Ты будешь мужем королевы, мальчик». И он им стал. И творил совершенно жуткие, кровавые вещи, когда королева приказывала.

Она оказалась чрезвычайно одаренной женщиной. Наверное, самым лучшим алхимиком не только этого королевства, но и соседних. На ее шее, на толстой цепочке, висела серебряная куколка, заговоренная на подчинение. Итан и чувствовал себя куколкой, особенно если был вынужден повиноваться молчаливым приказам своей жены. Но иногда он все-таки мечтал о том, что серебряная куколка поломается или расплавится – и он станет свободным от воли королевы. Недолгой была бы та свобода, потому что – а это Итан тоже знал – если исчезнет куколка, то ему тоже долго не протянуть.

* * *

Королева Лессия была старше, возможно, лет на двадцать пять, а может, и больше – этого он тоже не знал. И, пожалуй, никто не знал, сколько ей лет: алхимия делала то, что не сделает ни один лекарь. Королева всю жизнь занималась алхимией и могла позволить себе периодически молодеть, по-настоящему. Не только убирать морщинки в углах глаз и губ, не только подтягивать второй подбородок и подчеркивать скулы. Алхимия в руках королевы делала ее тело молодым и упругим, а кожу – идеально гладкой, лишенной пятен и отвратительных коричневых бородавок. Они, правда, нахально возвращались каждый раз, но Лессия терпеливо изводила их снова. Королева привыкла быть молодой и красивой, только взгляд зеленоватых глаз, усталый, потухший, намекал на то, что в этой идеальной оболочке прячется подступающая старость.

Итан посмотрел на нее: в нежном свете утра Лессия походила на ломаную трещину в пространстве. Кровавую трещину. Темно-красный цвет катастрофически ее портил, придавая лицу неприятный восковой оттенок, но Лессия любила именно его. Не зеленый, не синий, не черный – а всегда только цвет крови.

Итан встретился с ней взглядом. Лессия погладила куколку и многозначительно улыбнулась.

«Да чтоб ты сдохла».

Дуэль взглядов продолжалась, и Итан понимал, что очень скоро сдастся, но не потому, что боится последствий, а потому, что у Лессии есть власть. Практически безграничная над ним власть, заключенная в серебряной подвеске.

И тут она отвлеклась: поднесли письмо. Лессия небрежно взяла конверт, сломала печать и несколько мгновений молча читала, одновременно пережевывая кусок лососины.

Итан с противоположной стороны стола молча наблюдал за ней, перебирая, словно четки, все то, что ненавидел: эти длинные белые волосы, уложенные волнами вокруг головы, это белое лицо сердечком, вздернутую в удивлении коричневую бровь, пухлые порочные губы, ямку меж ключиц, тонкие ухоженные руки, затянутые в кружевные рукава отвратительного бордового цвета…

Не было в ней ничего, чего бы он не ненавидел – равно как и не было ничего, что не покрывал бы поцелуями каждую ночь. Примерный муж и любящий король. Раб серебряной куколки, что так вольготно разместилась в соблазнительной ложбинке меж упругих грудей королевы.

Дочитав, Лессия смяла донесение, стискивая его так, как недавно стискивала еще пульсирующее сердце, вырванное Итаном из груди одного из заговорщиков.

– Бездна! – сорвалась она на вульгарный визг, продолжая в ярости комкать бумажный лист. И уже на прислугу: – Все вон! Во-о-он!

Завопила как базарная торговка, у которой воришки увели копченый окорок.

Итан не пошевелился. Демонстративно поправил кружевные манжеты, отложил вилку – это он мог сделать. Серебряная куколка начинала работать тогда, когда требовалось делать нечто такое, от чего его потом рвало нещадно. Позже… Он успевал добежать до своих покоев, запереться в них, кое-как добраться до уборной. Чувствуя, как в болезненных спазмах сжимается желудок, ощущая на языке вкус желчи, Итан представлял себе, как душит свою королеву. И тихо подвывал от бессильной ярости, потому что куколка – еще и идеальная защита. Он никогда не причинит вреда носителю куколки. Никогда. И будет и дальше следовать приказам, чувствуя себя как муха, застрявшая в меду. Все вокруг вязко, медленно, и нет сил разорвать путы магии.

Лессия вскочила из-за стола, заметалась по светлой гостиной. Итан молча смотрел на нее и думал… Ах, как чудесно было бы намотать на кулак эти длинные белые волосы и резко дернуть вверх – и немножко вбок, чтобы хрустнули позвонки. Впрочем, слишком легкая и слишком быстрая смерть. Лессия явно заслуживала большего.

– Нет, ты только представь! – воскликнула она, всплескивая руками. – От границ Аривьена выдвинулся воздушный полк! Да он просто самонадеянный идиот!

«Если он – самонадеянный идиот, тогда почему ты так бесишься?» – подумал Итан и промолчал.

– Дирижабли, ха! – Лессия взмахнула рукой, как будто была дирижером и именно сейчас должны были прозвучать первые звуки симфонии – ее личной симфонии. – Что уставился? – Следующая реплика, уже адресованная Итану.

«А что я должен говорить? То, что буду только рад, если твою голову насадят на пику?»

Не то чтобы Лессия умела читать мысли, однако же что-то такое было в глазах Итана, заставившее ее стиснуть челюсти и подойти ближе. Тонкие белые пальцы легли на серебряную куколку.

– Если моей голове красоваться на дворцовой стене, то твоей уж точно, – шипящим шепотом заверила она, – никто не забудет, мой драгоценный, как ты отломал голову тому придурку.

Итан прищурился и замер под пристальным взглядом королевы. В груди стремительно нарастало напряжение, мысли заметались под стенками черепа. Что ты задумала, тварь?

– Отломал, – дразнясь, прошипела змея, – выдрал вместе с частью позвоночника. Если меня не станет, тебе такое не простят, мой дорогой.

И расхохоталась, брызжа слюной. Итан невозмутимо взял салфетку, но ее тут же вырвала из рук королева, смяла и швырнула на пол.

– Что расселся? Поднимайся! И не строй из себя дурачка! – Теперь она снова перешла на крик, и от этого стало как будто легче. Уж, по крайней мере, привычнее.

Итан медленно поднялся, чувствуя, как его опутывают липкие нити чужой воли. Все тяжелее и тяжелее шевелиться, двигать руками. Он спеленат и снова беспомощен, так же как и тогда, когда она приказала отламывать голову.

Лессия остановилась в шаге, и Итан снова представил, как мог бы намотать на кулак ее роскошные белые волосы и дернуть посильнее, так, чтоб сразу… А она смотрела на него пристально, с прищуром, и в зеленоватых глазах полыхало злое холодное пламя.

– Раздевайся, – с усмешкой сказала королева, – у нас много интересных дел.

Итан невольно вздохнул, когда его руки сами по себе потянулись к пуговицам роскошного камзола. Он ничего не мог поделать, и оставалось только наблюдать, как Лессия поглаживает серебряную куколку на черном шнуре, поглаживает так, как будто ей это доставляет удовольствие. Перед глазами, как по команде, возникло ее обнаженное тело, точеное, в мелких капельках пота, почти идеальное и такое ненавистное. Она каждый раз поглаживала эту куколку после того, как…

Он снял рубашку. Лессия опустила взгляд, рассматривая его живот, и улыбнулась. Еще бы не улыбаться, она лично поставила там клеймо, выжгла какой-то алхимической дрянью свой родовой герб.

– Дальше, Итан. Поторопись. Мы же не хотим, чтобы решающее сражение произошло прямо над столицей? Видел бы тебя твой папаша… – И мечтательно подкатила глаза.

«И что бы тогда, если бы он меня видел?» – подумал Итан, как будто со стороны наблюдая за тем, как пальцы ловко справляются с застежкой штанов.

– Сдох бы от досады и стыда за своего первенца! – припечатала королева и расхохоталась.

– А теперь давай, пошел наверх, на крышу. Давай, шевелись! Бездна, мне же еще переодеться надо бы. Что-то забывать все стала…

И он пошел. Наверное, мог бы и спать на ходу, тело двигалось само. Вероятно, королеве доставляло удовольствие еще раз его унизить, заставить нагишом прогуляться до самой крыши главной башни. Каменные плиты пола приятно холодили ступни, а в груди клокотала ненависть. Она бурлила, тяжело давила изнутри, не находя выхода, – и постепенно, очень медленно, превращалась в пламя, то самое, которым плюется любой сколь-нибудь приличный дракон. Но было кое-что, что не давало ему превратиться в практически неуязвимое чудовище. И это кое-что было в руках королевы.

Глава 1. Вдова королевского писаря

Вельмина очень хорошо запомнила тот день, когда они с матушкой пошли к гадалке. Ей тогда… исполнилось двенадцать, и впервые в жизни она задумалась о том, что очень скоро ей будут подбирать жениха. Матушка, изогнув атласную бровь, посмотрела на дочь особенно пристально и объявила, что всенепременно нужно посетить гадалку, ведь предсказания – это дар богов. Отец лишь пожал плечами и ничего не ответил, потому что думал над тем, как починить поломавшийся книгопечатный станок. Тогда стояли теплые осенние дни, на городской площади расположилась ярмарка, с каруселями, с циркачами. Один из пестрых шатров принадлежал гадалке. Вот туда-то они и пошли с матушкой, сопровождаемые конюхом – чтоб чего-нибудь не случилось.

Гадалка… оказалась сморщенной, загорелой до черноты бабулькой в смешной шапочке из алого бархата и в алой же бархатной накидке поверх долгополой темно-серой туники. Матушка положила в глиняную миску серебряную монетку, и они с Вельминой уселись прямо на землю, застланную рогожей, – больше сесть было некуда. Вельмина помнила, как екнуло сердце, когда протянула руку гадалке… Бабулька взяла ее ладонь, долго водила по ней шершавыми подушечками скрюченных пальцев, а затем изрекла: «Ты будешь женой короля-дракона, девочка».

«Так ведь драконов не бывает», – возразила матушка.

«Так будут еще», – усмехнулась гадалка и выпустила колечко сизого дыма – она курила трубку.

«Увидим», – сухо ответила матушка и вывела Вельмину прочь из шатра.

Вельмина вышла замуж за королевского писаря, что было очень хорошей партией для дочери обедневшего книгопечатника. А королева Лессия, поскольку – как выяснилось позже – была чрезвычайно одаренным алхимиком, создала дракона. В самом деле, если алхимия позволяет превращать одно вещество в другое, отчего бы не перенести трансмутацию на живое? Отчего бы не создать покорное чудовище и не держать в ежовых рукавицах все королевство?

К сожалению, королева умела создавать чудовищ и омолаживаться, но не умела призвать дожди или хотя бы унять засуху. Несколько таких неурожайных лет – и королевство буквально взвыло. Начались голодные бунты, которые – что естественно – усмирялись королевским драконом. А потом дошло и до заговора, который, как водится, тоже оказался раскрыт не без помощи случайно затесавшегося предателя. По столице прокатилась волна арестов с отчуждением средств и счетов в пользу короны, а за арестами последовали казни.

* * *

Где-то капала вода. Редкие капли звучно шлепались о камень, в дополнение откуда-то доносились глухие стоны. Сами стены как будто сочились этими жуткими стонами вперемешку с тихим предсмертным хрипом. За железной дверью кто-то прошел туда-сюда, стукнул железом о железо. Вельмина невольно стиснула в руках четки – самодельные, всего пять узелков, завязанных на носовом платке: Мать, Отец, Дитя, Старец и Старица, божественное семейство, хранящее род людской от порождений Бездны. Что ж, она прилежно молилась все эти дни. Вернее, не так: сперва плакала, потом боялась, потом страх ушел… Настало время молитв. Но сейчас, слушая, как мерно кто-то постукивает по дверям в соседние камеры, Вельмина вдруг с необычайной ясностью осознала, что молиться она тоже больше не может. Слишком устала. Да и, наверное, тоненький росток надежды надломился в ней в тот момент, когда в очередной раз железная, побитая ржавчиной дверь приоткрылась, и седой королевский гвардеец окинул Вельмину сочувствующим взглядом.

– Госпожа… нет его больше.

В груди все сжалось, замерло – а потом ухнуло в ледяную тьму. Вельмина была бы счастлива упасть в обморок, но не получилось. Она лишь облизнула пересохшие губы и выдохнула:

– Как?

Гвардеец покачал головой.

– Господин де Триоль быстро умер, не беспокойтесь. Думаю, он даже не успел почувствовать, что это больно. – И, помолчав, добавил: – Король вырвал его сердце и отдал королеве.

Тогда перед глазами Вельмины потемнело, но, к сожалению, она снова не упала в обморок. Дверь захлопнулась с оглушительным лязгом, и Вельмина осталась одна. Теперь уже до самой смерти одна, потому что до этого их с мужем держали в камере вместе.

Муж…

Пальцы снова перебирают четки. Мать, Отец, Старец… Дитя… Старица…

Как же она устала. Скорее бы все закончилось, но вот уже несколько дней прошло с того момента, как ей сказали о казни Кельвина, а она все еще жива. И вместо молитв на ум приходят только воспоминания. О муже, которого не стало… Которого, положа руку на сердце, она не любила, но все-таки прожили вместе несколько лет. Странным таким браком прожили, но Вельмина никогда и ничего не говорила ни отцу, ни матушке, потому что о таких вещах приличная женщина никогда и никому не скажет.

Вельмина сидела на охапке подгнившей вонючей соломы, подобрав ноги. Тяжело ждать… Ждать, когда снова откроется железная дверь, и теперь уже ее схватят и потащат на казнь, потому что жена одного из заговорщиков должна разделить участь мужа. Когда Вельмина узнала о том, в какую передрягу влез благоверный, то умоляла его… сделать что-нибудь, отказаться, подумать, наконец, о ней. Но Кельвин презрительно оттопырил нижнюю губу – как он частенько это делал – и сказал, мол, что вы, бабы, понимаете. Да она и не понимала, и не хотела понимать. Ей просто хотелось тихо жить бок о бок с мужем, хоть и нелюбимым, но все ж таки. А получилось вон как.

Когда понимаешь, что все, что осталось от жизни, – это воспоминания, то невольно цепляешься за них в слепом желании нырнуть в эти цветные лоскуты, прожить еще раз и забыть о том, что впереди ничего нет.

Тиская перевязанный узелками платок, Вельмина раз за разом ныряла в невесомую цветную круговерть, воскрешая образы, ощущения, запахи… Ей хотелось думать о родителях, но думать о них больно, потому что они будут горевать, после того как и ее казнят. А вот о Кельвине думать не больно, потому что так и не связала их та невидимая нить, которая соединяет любящих. Нет, Кельвин был неплохим человеком, и, возможно, неплохо и то, что их поженили, но… Имелся, как говорится, интересный нюанс.

Он сделал ей предложение потому, что терпеть не мог женщин. Женился исключительно для того, чтобы пресечь на корню досужие сплетни, что ходили о нем во дворце. И самое обидное, что за пределами дворца об этой интересной особенности Кельвина мало кто слышал, и отец с матушкой не слышали, а потому обрадовались. Ведь это большая честь, когда девушку из благородной, но весьма бедной семьи сватает сам королевский писарь. Кельвин и ухаживал красиво, подарки дарил… Тут Вельмина вздохнула и быстро вытерла набежавшие слезы. Подарки… А потом, в первую брачную ночь, привел в спальню любовника. И, собственно, смог сделать Вельмину своей исключительно после бурной прелюдии, от которой Вельмину едва не стошнило. Больше у них никогда ничего не было. Вельмине иногда казалось, что супруг даже дверь в ее спальню обходит по широкой дуге, чтобы, упаси Все Пять, не коснуться ненароком дверной ручки, за которую постоянно берется женщина.

Вельмина с тоской посмотрела на железную дверь. Сколько лет они прожили так, на людях изображая влюбленных? Пять лет. Пять паршивых, считай, выкромсанных из жизни, наполненных ложью лет.

Впрочем, Кельвин де Триоль не был ни тираном, ни сволочью. Что до его наклонностей – ну, просто так получилось, Вельмина его в этом не винила. И, надо отдать должное, Кельвин старался компенсировать Вельмине то, чего не давал в супружеской спальне: нет, не о любовниках шла речь, рогоносцем Кельвин быть тоже не хотел. Но когда Вельмина попросила у него дозволения изучать алхимию – исключительно, чтобы занять себя, – Кельвин даже нанял ей учителя и выделил закуток в подвале под лабораторию.

…Когда в замке заскрежетал ключ, Вельмина выронила четки и вскочила на ноги. Перед глазами потемнело и сделалось очень страшно – до тошноты. Она едва не закричала: «Пусть все закончится уже сейчас, сию минуту, зачем меня так мучить?!» Но крик застрял в горле и, царапая, выполз еле слышным хриплым выдохом. Едва дыша, она стояла и смотрела, как дверь открывается все шире, завораживающе, как в камеру входит знакомый уже старый гвардеец, а за ним – мужчина, которого она ни разу раньше не видела. От ужаса Вельмина даже толком его не рассмотрела, запомнила лишь то, что лицо белое и как будто рыхлое, а глаза – черные, маслянисто блестящие в свете факела. Мужчина был высок и полноват, блестящая атласная жилетка натянулась на объемном животе. И волосы, темные волосы были так старательно напомажены и зачесаны назад, что сперва Вельмине со страху померещилось, что их и вовсе нет, а на голове у мужчины блестящая тонкая шапочка.

Несколько мгновений незнакомец, щурясь, осматривался. Его взгляд буквально прилип к Вельмине, и оттого сделалось так страшно, что во рту поплыл мерзкий вкус желчи.

«Великая Мать, пусть я просто упаду в обморок и больше ничего не почувствую», – успела подумать Вельмина, а потом гвардеец сказал:

– Вот, ваша милость, вдова заговорщика де Триоля. Приговоренная.

– Прекрасно, прекрасно, – энергично откликнулся мужчина. – Ну что, милочка, повезло вам!

Вельмина чувствовала себя так, словно ее на морозе облили водой и так и оставили.

– Что значит… повезло? – с трудом выговорила она.

– А? Не расслышал! – Незнакомец говорил громко и гулко, и сам он был какой-то громоздкий, едва вошел в камеру, как сразу стало ощутимо меньше места. – Впрочем, неважно. Королева мертва. Ее дракон тоже, судя по всему, мертв. И все ее прихвостни тоже.

– Что?.. – выдохнула Вельмина.

Ей срочно нужно было присесть, потому что ноги не держали.

– Но… как же…

«Как такое возможно? Что нужно сделать, чтоб убить дракона? Кто убил королеву? А как же король?» – Мысли теснились в голове, сменяя друг друга, так что Вельмина даже не успевала задать вопросы.

– Теперь эти земли – часть королевства Аривьен, – с гордостью пояснил мужчина, – так что вы, милочка, свободны. Отправляйтесь домой, вас никто не задерживает.

И, как будто вмиг потеряв интерес к Вельмине, он повернулся к застывшему гвардейцу.

– Ну, веди дальше. Кто тут еще сидит?

Солдат засуетился, едва не выронив факел, и показался Вельмине жалким и совсем старым.

– Идемте, идемте, ваша милость. Тут дальше… еще вот…

Вельмина все же присела обратно на солому. В голове плескалась цветастая мешанина мыслей, руки тряслись, платье на спине пропиталось холодным потом. Да нет же, то, что он сказал… Невозможно! Невозможно убить королеву и ее дракона. Может быть, это шутка, и как только она, Вельмина, выйдет из камеры, как ее тут же схватят под руки и поволокут рубить голову? Так уж лучше никуда не ходить, пусть сами заходят и забирают.

Она кое-как нашарила свой платок с завязанными узелками и снова стиснула его в руках. Надо только немного подождать. Еще чуть-чуть… И даже глаза зажмурить, потому что ждать так – еще страшнее, еще больнее. Тошнотворная сладковатая жуть разливается по телу, и все, что нужно, – просто покориться, принять. Откинуться назад и падать, тонуть в вязкой черноте.

Но ничего не происходило. Никто не подошел к ней, не подхватил под руки и не поволок на казнь. Вельмина осторожно приоткрыла один глаз, второй… По-прежнему она – одна, и дверь распахнута, факел трещит, догорая.

Она кое-как поднялась, кряхтя и в душе смеясь над собой, потому что кряхтела как старуха. Все остальные мысли куда-то делись, оставляя лишь морозную пустоту. Вельмина сжала кулаки, заставила себя дойти до распахнутой двери, осторожно выглянула в коридор. Но и там было совершенно пусто, лишь редкие факелы в подставках горели. Вельмина судорожно вздохнула. Все еще не верилось… Потому что невозможно поверить в то, что кто-то смог убить королевского дракона. Боги! Возможно, сам король его убил?

А потом из сумбура, царящего в голове, вынырнула одна-единственная мысль: тот мужчина, что объявил ей об освобождении, сказал о королевстве Аривьен. То, что теперь эти земли – часть королевства… Выходит, аривьенцы завоевали Селистию и, выходит, именно они уничтожили королеву?

Вельмина, придерживаясь рукой за стену – холодную, шершавую, – медленно пошла вдоль череды ржавых железных дверей, каждая из которых звучала предсмертными стонами. И чем дальше – тем быстрее. Уже казалось, что в этом липком мраке и воздуха не хватает, чтобы дышать, и хотелось скорее вырваться из королевской тюрьмы. Это просто чудо, что о ней, вдове господина де Триоля, вообще вспомнили. Могла бы сгнить заживо, всеми забытая.

В какой-то миг Вельмина ощутила укол совести: в конце концов, ее мужа казнили, а она идет и радуется. Но, будучи честной с собой, Вельмина подумала и о том, что они с мужем так и остались чужими друг другу. Пожалуй, она еще долго будет испытывать по отношению к нему светлую печаль, какую порой испытывают к людям, которых просто жаль. Но всепоглощающего, выпивающего все силы горя не было. С этим Вельмина тоже ничего не могла поделать – равно как и Кельвин не мог ничего поделать с тем, что вместо жены любил мужчин, всяких и разных.

* * *

Она моментально опьянела от чистого, по-весеннему вкусного воздуха. Прохладный ветер взлохматил волосы, бросил их на лицо. Пришлось откидывать спутанные пряди назад, щурясь на солнце, жадно вдыхая запахи нагретых каменных мостовых, сладковатый аромат распускающихся листьев. Вокруг все шумело, двигалось, смешивалось: коричневые кареты с яркими пятнами родовых гербов, лошади всех мастей, самоходные повозки, которые только недавно вошли в моду, люди… много людей. Вельмина за время пребывания в тюрьме успела позабыть, каково это, когда на улицах людно. Слишком много было темно-зеленого в палитре города, и Вельмина запоздало сообразила, что улица кишит солдатами в форме чужого королевства. Сообразила – и испугалась, потому что сама она сейчас отнюдь не была похожа на знатную даму. Скорее, на дешевую шлюху, а с такими у солдат разговор короткий. Но никто ее не трогал, когда она торопливо перебежала мостовую и пошла по тротуару вдоль ряда галантерейных лавок. Чужие солдаты в зеленом, в цветах королевства Аривьен, вели себя образцово. Ни погромов, ни грабежа. Просто как будто в столице расквартировали дополнительный полк.

Вельмина смогла выдохнуть с облегчением лишь тогда, когда свернула в знакомый квартал, последний перед мостом. Оставалось перебраться на ту сторону всегда темной и спокойной Верейры – и начнутся владения знати. Вельмина торопилась домой, в имение де Триолей. Конечно, все имущество было отчуждено в пользу короны, но, но… если королева мертва и ее дракон убит, а с королем как-нибудь договорились, то, возможно, у Вельмины есть шанс хотя бы забрать свои вещи?

Куда идти дальше, она пока не думала. Наверное, можно вернуться к родителям, но особнячок их в тихом пригороде, до него еще добраться надо. А дом де Триолей – рядом, с час пешком. На миг солнце закрыла тень, Вельмина непроизвольно задрала голову и невольно вскрикнула: над городом неторопливо плыл огромный, невообразимо огромный дирижабль. Вельмина такие видела только на открытках, да и то не такие, а существенно меньше. И раньше дирижабли представлялись ей неповоротливыми и оттого беззащитными. Теперь же стало ясно, как сильно она ошибалась: дирижабль шел очень быстро, куда-то на север. Шел довольно низко, Вельмина даже разглядела гладкое, обитое латунью брюхо гондолы и бок, ощерившийся пушками. Выходит, именно так аривьенцы и справились с королевским драконом.

Поморщившись, Вельмина ускорила шаг. Очень хотелось верить в то, что в доме де Триолей не разместили полк солдат. Хотелось верить в то, что дом не разгромлен окончательно, что кто-то из слуг все же остался. Ловко лавируя меж теми, кто точно так же шел по мосту – белому каменному, – она перешла на другую сторону реки, в Нижнюю Пантею, как ее называли. В Верхней Пантее разместились королевский дворец, тюрьма, главная площадь и несколько торговых улиц.

С этой стороны столицы, ближе к реке, жили люди знатные или, по крайней мере, зажиточные. Здесь дороги были вымощены светло-серым булыжником, за узорчатыми чугунными оградами нежно-зеленой пеной вскипали декоративные насаждения, а кипарисы, посаженные вдоль тротуаров и стриженные в форме конусов, щеголяли прохладной малахитовой зеленью. И так – несколько улиц, несколько линий, идущих параллельно речному руслу. Чем дальше от реки – тем беднее дома, но дороги все равно вымощены. Самые бедные кварталы на периферии города, затем – узкая полоска леса, и за ним тихий пригород. Вельмина, в девичестве носившая скромную фамилию Лорье, все детство и юность провела среди яблоневых и персиковых деревьев с романом под мышкой. А потом к ней посватался Кельвин де Триоль…

Шагая по Нижней Пантее, отсчитывая третью линию от реки, Вельмина не могла не признать железной дисциплины аривьенцев. Взгляд то и дело выхватывал темно-зеленую форму, но ее снова не трогали. Здесь их было немного, гораздо меньше, чем в Верхней Пантее. Более того – и там, и здесь все они были трезвы, по крайней мере на первый взгляд. Похоже, просто патрулировали улицы. Вельмина торопливо проходила мимо, опустив взгляд и моля Мать, чтобы защитила и позволила добежать до дома. Она радовалась тому, что хотя бы способность кое-как мыслить вернулась, потому что, оказавшись за воротами королевской тюрьмы, в первые мгновения поймала себя на том, что понятия не имеет, куда идти и вообще кто она такая. Не память – чистый лист, выскобленный в темной камере, вымытый гибелью Кельвина.

Ничего… Вспомнила. Мать сжалилась, не иначе.

И, возможно, Вельмина выглядела слишком жалко даже для проститутки, чтобы на нее кто-то позарился. Возможно, именно благодаря своему совершенно растрепанному виду, грязному лицу, мятому и нестираному платью она и добралась без приключений до дома, в котором до этого жила пять лет.

Королевский писарь Кельвин де Триоль был последним выжившим отпрыском весьма богатого семейства. Это казалось несколько странным, потому как алхимия живого, столь активно преподаваемая в Пантейском университете, позволяла и успешно лечить, и даже видоизменять человеческое тело. Вон, королева смогла создать дракона, а это уж совсем нетривиальная задача, Вельмина была в этом уверена. Но к тому моменту, как Кельвин решил обзавестись женой – исключительно, чтоб ему самому меньше кости перемывали в кулуарах, – он остался совершенно один. Все его старшие братья и сестры, а их было пятеро, гибли один за другим. Кого-то зашибла насмерть лошадь, кто-то угодил под колеса самодвижущейся повозки, кто-то подавился костью… В стародавние мрачные времена наверняка бы заподозрили проклятие или порчу, но современный просвещенный мир уже знал, что такого просто не бывает, а причина всему – несуразное сочетание совершенно дурацких случайностей.

Учитывая, что Кельвин остался единственным наследником состояния де Триолей, его дом выгодно выделялся среди соседских. Когда отец и матушка впервые его увидели, заулыбались так загадочно… И теперь вспоминать об этом было больно и смешно. Матушка наверняка рисовала в воображении балы, туалеты, драгоценности и многочисленную прислугу, а отец, конечно же, думал о том, что внуки не будут бедствовать. Только вот внуков не случилось, потому что Кельвин де Триоль только один раз побыл мужем Вельмины по-настоящему. Исключительно, чтобы потом к нему претензий не было. Саму же Вельмину такая его позиция вполне устроила, потому как она убедилась в том, что близость с мужчиной – весьма сомнительное удовольствие и что лучше вообще без этого.

…Вельмина остановилась перед чугунной оградой, затаив дыхание, разглядывая дом, ища в нем признаки того, что его заняли. Неважно, кто: аривьенцы, шустрые соседи или попросту бандиты. Пожалуй, ее бы уже не удивило ничто. Но двухэтажный дом, облицованный мрамором, хранил загадочное безмолвие, лишь стекла блестели на солнце, да тени от стриженых кипарисов ложились на расположенные полукругом ступени парадного. Нужно было… просто решиться. И сделать первый шаг.

Вельмина кивнула собственным мыслям, затем прошла мимо закрытых кованых ворот, невольно нахмурившись при виде отбитых завитков. Когда их с Кельвином брали под стражу, ворота ломали. Боковая калитка оказалась не заперта, и Вельмина беспрепятственно оказалась внутри, на идеально ровной дорожке, мощенной ярким, словно яичный желток, ракушечником.

«В конце концов, даже если там живут аривьенцы, я развернусь и уйду», – подумала она, шагая к дому.

Теперь, когда решилась, страшно не было. Наоборот, впервые после известия о гибели Кельвина Вельмина ощутила себя живой и сильной. Вместе с пульсом в висках билась мысль о том, что хуже, чем было, уже ничего быть не может, и именно это окрыляло и заставляло двигаться вперед наперекор всем предположениям.

«Я просто уйду», – повторила она про себя, ступая на облицованные мрамором ступени парадного.

Потом взяла молоток и несколько раз стукнула о бронзовую пластину, специально для этого предназначенную.

Почему-то дыхание сбилось, Вельмина невольно прижала руки к груди. А когда раздались звуки шагов за дверью, перед глазами словно в погасший костер подули: мелкие частички пепла моментально сделали мир нечетким и каким-то бесцветным.