Kitobni o'qish: «Служанка Артемиды»

Введение

Недалеко от Афин, в Бравроне, археологи обнаружили храм Артемиды¹, и, когда я несколько лет назад попала туда, раскопки все еще продолжались. Еще недавно скрытые под землей колонны были вновь установлены на свои места. В Афинский музей были отправлены найденные статуи: девочка с кроликом и другие скульптуры маленьких девочек, которые много тысячелетий тому назад их отцы установили в память о том времени, когда их дочери служили в храме. Но мне показали рамы для детских кроваток и стеллажи, на которых были аккуратно разложены фрагменты и осколки, для которых археологи надеялись подобрать недостающие части. Среди них я заметила маленькую мраморную ручку, нежно удерживавшую птичку. По тому мастерству, с которым она была выполнена, легко было себе представить, насколько прекрасна была сама статуэтка. Эта ручка поразила меня: художнику удалось выразить нежность малышки, несмотря на то, что птичка предназначалась в жертву богине Артемиде. Я задумалась о том, как вырастали девочки в те времена, и о том, какие суровые требования предъявляли к женщинам и как мало делалось тогда, чтобы помочь им вынашивать и воспитывать детей. Но, несмотря на это, у нас нет оснований полагать, что женщины в Древней Греции были несчастны или что процесс их взросления не был таким же естественным, как и в наши дни.

Вот так я и строила свой рассказ. Когда археолог находит мраморную ручку, которая держит птичку, он откладывает ее в сторону до тех пор, пока не найдет всю статую. Если статуя не найдена, фрагмент так и остается фрагментом. Что же касается писателя, то ему приходится соединять разрозненные сведения о древних временах и скреплять их собственной фантазией. Скажем, в те времена исполняли танец медведей, однако мы с трудом можем представить себе, как это было. До нас дошла легенда об Ифигении, но ритуалы поклонения Артемиде давно забыты, и мы можем только догадываться по нескольким намекам о том, что это такое. Мы не можем восстановить картину того, как это происходило на самом деле, однако известно, что эти обряды не были изначально греческими. Мы также знаем, как ведут себя маленькие девочки, как они взрослеют, и поэтому можем представить себе, хотя и не совсем точно, что означало взросление в древнем мире, так не похожем на наш. Если Ала выросла подготовленной к той жизни, которую ей предстояло вести, и была счастлива, значит, родители воспитали ее правильно, по крайней мере по нашим понятиям.

Особенный день

Самым оживленным местом в доме Конона был внутренний дворик на женской половине. Тут царила Атенаис, любящая хозяйка дома, согревавшая его своей добротой. Еще не рассвело, и слуги зажгли масляные лампы. Серо-зеленые глаза Атенаис поблескивали в их мерцающем свете. Она с нетерпением ждала наступающего дня. Атенаис повернулась к Юнис, служанке, невысокой, седовласой, сухощавой женщине, и та улыбнулась в ответ.

– Сандас помогает мальчику, хозяйка, – сказала Юнис, – они вот-вот придут.

– Девочки, а вы готовы? Филис, ты уверена, что венок ему подойдет? – спросила Атенаис.

Филис только глупо хихикнула. В руках у нее был венок из листьев плюща.

– Да уж, конечно, – ответила ей молоденькая служанка Калина, – у Филис искусные пальцы. Она вполне может свить венок.

Калина всегда была такой, резкой и язвительной. За ней нужен был глаз да глаз.

– Ох, Калина, не надо портить нам день с утра пораньше, – мягко пожурила ее хозяйка.

Калина потупилась, а Юнис поджала губы. Она, казалось, разозлилась всерьез. Больше никто не произнес ни слова, но вскоре тягостную тишину нарушил приход Сандаса. Сандас был слугой и наставником мальчика, сына хозяев дома. Ему было около шестидесяти лет, его волосы и борода давно уже поседели, но он по-прежнему был сухощав и строен. На нем была новая шерстяная туника, свободно спадавшая с согнутых годами плеч и доходившая почти до щиколоток. Она была отбелена до светло-кремового оттенка и перетянута снежно-белым полотняным поясом.

– Ты чудесно выглядишь, Сандас, – приветливо сказала Атенаис.

– Посмотрите-ка лучше на молодого хозяина, – ответил он с поклоном и вывел Клейтоса в освещенный лампой круг света, чтобы продемонстрировать его новый наряд.

Мальчик смущенно улыбался, чувствуя себя страшно неловко из-за всей этой суеты, которую подняли женщины. Клейтосу уже исполнилось пятнадцать. Стройный и загорелый, он был сложен как настоящий бегун. Темные вьющиеся волосы упругими завитками обрамляли его лоб и щеки. На нем была белая шерстяная туника ниже колен, украшенная голубым с золотом орнаментом с вкраплениями пурпура. Ее отделка стоила Юнис больших трудов. Но главным украшением костюма Клейтоса был его плащ.

Старый коричневый плащ, в котором Клейтос ходил в школу или на прогулку, был длинным и неуклюжим. Мальчику приходилось так плотно его запахивать, что он с трудом мог пошевелить руками. Но тут уж ничего нельзя было поделать. В те далекие времена мальчики должны были на людях держаться очень скромно. А сегодня день был особенный, и для праздничной процессии Атенаис выткала сыну короткий голубой плащ, свободно спадающий с плеч. Атенаис была искусной ткачихой, еще до замужества она целый год провела в храме богини Афины, где вместе с другими девочками ткала для богини новое одеяние.

Филис только восхищенно охнула, увидев орнамент, вытканный по краю плаща, а Калина разразилась речью.

– Даже Арахна², которая бросила вызов богине, не могла бы выткать лучше, – восторженно воскликнула служанка.

– Хорошо сказано, Калина, – произнес мужской голос за ее спиной, и девушка, нервно отскочив в сторону, испуганно замолчала.

Это сам хозяин дома вошел на женскую половину, а его похвала была большой редкостью. Он всегда говорил, что Калина слишком много болтает, но этим утром девушке повезло. Конон гордился своим красавцем сыном, но не хотел, чтобы домочадцы заметили это. Он не собирался выражать восторг по поводу гордой посадки его головы, классических черт его лица, смуглых румяных щек или накачанных мускулов, нет, ни в коем случае.

– Посмотри только, какой сочный цвет, – сказал он, приподняв полу плаща сына, – наша мама становится все искусней, твой плащ не идет ни в какое сравнение с моим.

Это была очень высокая оценка, ведь Конон по случаю торжественной процессии надел великолепный пурпурный плащ, отделанный по краю золотом. Его голову украшал венок из листьев дикой оливы, право на который он получил, став победителем Олимпийских игр. Конон не собирался участвовать в состязаниях, поскольку сегодня соревновались только мальчики, но, как чемпион и гордость Афин, должен был присутствовать на празднестве.

Атенаис счастливо улыбнулась мужу:

– Ты видел только мой подарок, а сегодня каждый ему что-нибудь приготовил. Обрати внимание на пояс, видишь, как он замечательно сделан. Это все Юнис. А ведь у нее от такой тонкой работы глаза болят. Филис сплела венок, и Калина сделала нашему мальчику очень ценный подарок.

На день состязаний Калина дала Клейтосу свое самое дорогое сокровище, талисман, матовый красный камешек с дырочкой, приносящий удачу. Она надела его на ленту, чтобы мальчик мог взять его с собой. Это был самоотверженный поступок, ведь талисман мог потерять свою силу после того, как его носил кто-то другой.

– Сандас всю прошлую ночь трудился над своим подарком, – продолжала Атенаис, – но даже я пока не знаю, что это такое.

Сандас с довольным видом достал из складок своей туники свиток папируса, перевязанный яркой лентой, которую получил от хозяйки, и осторожно развернул его.

– Это всего лишь поэма Пиндара³, – сказал он, – я тщательно ее переписал. Та самая поэма, которую Пиндар посвятил юноше, победившему в соревнованиях по спортивной ходьбе на играх Аполлона в Дельфах. По-моему, он никогда не был в Афинах на играх Тезея и не видел, как наши мальчики соревнуются в беге. Но я подумал, что сегодня его стихи не будут лишними.

Клейтос взял поэму из рук Сандаса, не отрывая взгляда от свитка, тяжело вздохнул и провел языком по пересохшим губам.

– Спасибо тебе, Сандас, спасибо, – тихо сказал мальчик, – а что, если…

– Я тоже хочу тебе кое-что подарить, – весело прервал его Конон, – сегодня в моей семье появился второй атлет, и я хочу пожелать ему счастья.

Отец подарил Клейтосу маленький флакончик с ароматическим маслом и маленький скребок, который атлеты использовали для того, чтобы снимать со своего тела пыль и пот. Скребок был сделан из слоновой кости и покрыт тонкой резьбой, а флакон изготовили и искусно расписали лучшие мастера из Коринфа⁴. На белом фоне тонкими коричневыми линиями была изображена фигурка атлета, повязывающего вокруг головы ленту победителя игр.

Мальчик внимательно рассмотрел замечательные вещицы и снова облизал дрожащие губы.

– Да, а что, если… – он запинался, казалось, комок застрял у него в горле, – а что, если… ведь я могу не выиграть…

Атенаис замерла. Значит, сын знал, что он не самый быстрый бегун в этом году! Может быть, он уже проиграл тренировочный забег. А как его отец, славный чемпион, перенесет поражение сына? Она с тревогой посмотрела на мужа, который в своем праздничном одеянии был похож на бога солнца. Но Конон продолжал спокойно улыбаться:

– Разве ты забыл, что я проиграл свой первый забег на Олимпийских играх? И знаешь, что тогда мне сказал мой отец, твой дед? Я прибежал к нему, обозленный на себя самого и на богов, которые допустили мое поражение, и вот что я услышал: «Сын мой, жизнь предоставляет много случаев добиться славы. Сейчас ты проиграл, что ж, в следующий раз выиграешь. Давай-ка решим, что на самом деле важно. Весь год ты упорно тренировался, под дождем, в грязи и пыли, до пота, а твои товарищи в это время бездельничали. И что же? Ты стал настоящим мужчиной, а славу Афинам ты еще завоюешь, так или иначе». Вот что сказал мне мой отец. И сегодня мои друзья будут радоваться вместе со мной тому, что мой сын хорошо потрудился и из ребенка превратился в стойкого юношу. И чтобы отпраздновать это событие, нам совсем не обязательно, чтобы ты повязал на голову ленту победителя.

– Отец, – начал было мальчик, но Конон прервал Клейтоса, опасаясь, что слезы брызнут у него из глаз.

– Пора идти, а то процессия начнется без нас. Отдай флакон Сандасу, и пусть он возьмет его с собой. Но запомни, этот флакон только для таких важных событий, как сегодняшнее. Не советую тебе брать его с собой на тренировки, а то я очень рассержусь.

Клейтос собрался с духом и улыбнулся Атенаис:

– Мама, пожелай мне удачи, и если богам будет угодно, я вернусь с лентой победителя.

Тут вдруг раздался тихий протестующий голосок:

– А туника! Почему никто не похвалил его тунику?

– Ала, ну как же так, – откликнулась Атенаис, укоризненно улыбаясь, – в присутствии мужчин маленькие девочки никогда не вступают в разговор, пока их не спросят.

Алеция вспыхнула. Она была на четыре года моложе брата и совсем не такая застенчивая, как он. Ее каштановые волосы были уложены вокруг головы, но непокорные завитки выбивались из прически и спадали на лоб, хотя еще было раннее утро и прическу ей только-только сделали. Длинное платье было повязано поясом так неровно, что с одной стороны волочилось по полу, а с другой поднималось выше щиколотки. Но личико девочки было милым. Она повернулась к отцу, застенчиво улыбаясь и, кажется, не испытывая перед ним никакого страха.

Конон улыбнулся в ответ. Если сыном он гордился, то дочку просто обожал. Ободренная девочка подняла свою куклу, которую качала на руке, и показала отцу:

– Я ни слова не сказала. Это все она, это Горго говорила.

Конон громко рассмеялся и убрал волосы, падавшие на лоб дочери. Филис, в чьи обязанности входило помогать Алеции одеваться и причесываться, нервно сосала палец. Но Конон и не думал сердиться.

– Ну что ж, тогда тебе придется научить твою Горго хорошим манерам. Если, конечно, она собирается выходить замуж. Хотя, может быть, она сказала что-то важное?

– Ну конечно. Очень важное. Про тунику Клейтоса. Я ее сделала. Я сама! Я ткала ее целый год.

– Так и есть, Конон, – подтвердила Атенаис, – это первый кусок полотна, который выткала Алеция. Сейчас он уже отбелен, а до этого на нем были пятнышки крови. Ала все пальцы себе исколола. А рука у нее иногда так болела, что девочка плакала, правда, Ала?

Конон серьезно посмотрел на дочь:

– Ну что ж, значит, и Ала стала взрослой в этом году. Она уже почти девушка, а я-то все считал ее ребенком. Сегодня день Клейтоса, и мы должны спешить, а то опоздаем. Но у девочек тоже бывают свои праздники, когда они подрастают. Я возьму Алу на представление, она увидит танец медведей, который исполняют маленькие жрицы во славу богини Артемиды.

Алеция восхищенно ойкнула, крепко прижимая к себе куклу. Ведь до сих пор она покидала свой уютный безопасный дом только для того, чтобы дойти со служанками до колодца и обратно. Согласно обычаю, маленьких девочек не должны были видеть незнакомые люди. Алеция вопросительно взглянула на мать. Она впервые слышала про танец медведей.

– Но ведь Ала еще совсем маленькая, – грустно сказала Атенаис, обернувшись к мужу.

– Пришло ее время, – ответил Конон, его голос не был суровым, но по тону всем сразу становилось ясно, кто был главным в доме.

Легенда

Але очень хотелось расспросить мать о том, что же это за танец медведей, о котором говорил отец, но вокруг царила ужасная суета. Надо было пожелать удачи Клейтосу, поправить его венок из плюща. Это было гораздо важнее, и девочка не решилась снова вступить в разговор. После того как мужчины ушли, нужно было срочно переделать все домашние дела, пока не наступила жара. Юнис должна была испечь свои знаменитые сладкие медовые коврижки, в которых было столько орехов и изюма, что от одного их вида слюнки текли. Атенаис готовила острый соус для рыбы. Рыбу хранили в кладовой в глиняном сосуде, который охлаждала струйка воды из кожаного бурдюка, подвешенного сверху.

Филис наполняла водой кувшины, постоянно бегая к колодцу и обратно. Но сегодня она не осмеливалась задержаться ни на минутку, чтобы поболтать с женщинами. Двери всех комнат были открыты во внутренний дворик, и повсюду поднимались клубы пыли, под ногами скрипел песок. Женщины все утро мыли, скребли и полировали. Выложенный плитками пол парадной комнаты, на котором были изображены выпрыгивающие из воды дельфины, натерли до блеска пчелиным воском. Все столы были отмыты, и на них расставили самую красивую посуду. Тщательно вымыли и огромные чаши, в которых вино смешивали с водой. Филис постоянно просили принести воду то в одну, то в другую комнату, и она сердито ворчала, когда оказывалось, что очередной кувшин уже пуст или когда кто-то проливал напрасно хоть каплю воды.

Под колоннадой внутреннего дворика на мужской половине были сложены охапки миртовых веток для гирлянд, которыми собирались украсить дом к празднику. Цветы для гирлянд оставляли в воде до самого вечера, иначе они бы завяли от полуденного зноя.

Атенаис распечатала амфору с самым лучшим вином и приготовила ее, чтобы подать к столу.

Какой чудесный праздник вот-вот начнется! Даже на женской половине подадут к столу финики из Азии, изумительные, свежие фиги, оливки и тяжелые гроздья винограда, медовые коврижки, и сыр из козьего молока, и густой мясной суп с луком и специями. Для своей половины дома женщины сами сделали гирлянды. Атенаис достала из своих запасов ароматическое масло, и служанки могли смазать им волосы.

– Юнис, ты просто как мать для нас всех, – сказала она, – и ты, Филис, и ты, Калина, вы разделяете с нами все хлопоты, значит, должны разделить и нашу радость.

Солнце ярко сияло на безоблачном небе, и к десяти утра уже стало припекать. В полдень ко всеобщей радости вся работа по дому была закончена, и женщины могли расположиться с прялками в тенистом уголке внутреннего дворика. Даже у Алы была своя собственная прялка с мотком шерсти, и она так же легко, как и остальные, вертела веретено и скручивала нитку. Только Горго бездельничала, сидя прислонившись к скамеечке своей хозяйки, вытянув деревянные ноги и неподвижно глядя перед собой раскрашенными глазами.

Атенаис любила петь, и когда она со своими служанками усаживалась прясть, все частенько пели. Она научила их старинной песне, где веретено сравнивается с голубкой, взлетающей с девичьей ладошки, старинным балладам и множеству любовных песен. Калина была обучена музыке и иногда играла на флейте. Правда, Юнис ворчала. Она говорила хозяйке, что было бы гораздо полезнее выучить заклинание против бородавок, которое всегда может пригодиться, вместо того чтобы слушать все эти глупые завывания поэтов. Но Атенаис только посмеивалась в ответ.

Атенаис была совсем не похожа на обычную домашнюю хозяйку, которые в те времена только и знали что заклинания да магические заговоры, услышанные от своих рабов. Еще до замужества, она целый год провела, работая вместе с другими девушками над одеянием для статуи богини Афины. Все они находились в подчинении старой жрицы, которая уже долгие годы служила Афине и не уставала напоминать девушкам, что Афина была не только богиней ткачества, но и богиней мудрости. Дочери Афины, как она частенько называла своих воспитанниц, должны были учить стихи известных поэтов, излагающие события древности, разбирать их и выделять главную мысль, скрытую в тексте, как это делают мужчины. Под руководством своей наставницы девушки обсуждали высказывания ученых мужей о том, как устроен мир, из чего он состоит, из атомов или из огня и воды, и что такое дух в самых разных его проявлениях. Они жарко спорили о том, что такое добро и зло и как отличить одно от другого.

О воспитанницах старой жрицы шла добрая слава. Говорили, что из девочек получатся хорошие жены, которые не будут просто красивыми, но глупыми куклами, без единой мысли, а станут для своих мужей приятными собеседницами. Отец Конона очень гордился тем, что сосватал своему сыну одну из этих девушек. Что до Конона, то он просто влюбился в Атенаис с первого взгляда, хотя впервые увидел свою будущую жену только на собственной свадьбе. Для своей образованной жены он сделал дорогой подарок – купил для нее Калину, образованную рабыню, за которую заплатил огромную сумму. Калина была не обычной рабыней. Она разбиралась в поэзии, играла на музыкальных инструментах и даже умела писать и читать, что было в те времена большой редкостью среди женщин. Девушку привезли из Эфеса, города на побережье Малой Азии, а там женщины получали такое же хорошее образование, как и мужчины, и даже могли открыто присутствовать на празднествах, участвовать в представлениях или развлекать гостей.

Но сегодня, когда женщины, наконец, уселись за прялки, Атенаис решила, что для пения все слишком устали, и попросила Калину рассказать историю Агамемнона⁵.

– Расскажи нам, как этот великий царь собрал героев со всей Греции в Авлиде⁶, – сказала Атенаис, – расскажи, как они сели на корабль и отправились в Трою⁷, чтобы вернуть брату Агамемнона его жену, Елену, убежавшую с Парисом. Расскажи, как Агамемнон предал свою собственную дочь Ифигению и принес ее в жертву Артемиде, чтобы та наполнила ветром паруса его корабля.

Калина была искусной рассказчицей. Перед глазами ее слушательниц предстали черные палатки, раскинувшиеся на берегу, истоптанная конскими копытами изумрудная зелень весенней травы, ярко раскрашенные корабли, стоящие борт о борт у самого берега, безжизненно повисшие на мачтах паруса. Они ясно видели царя, с мрачным видом стоявшего на берегу и не сводящего взгляда с пенящейся волнами морской дали. Один день сменялся другим, солнце и тепло сменялись холодом и косым дождем, пришедшим с северо-востока. Но направление ветра не менялось. Ветер дул из Трои, и ни один корабль не мог отойти от греческого берега, пока он не переменится.

Но вот появляется предсказатель. Это высокий старик, немного похожий на Сандаса, вокруг его головы повязана шерстяная лента – знак высокого положения, его длинная седая борода развевается по ветру. Он пришел сюда прямо после обряда жертвоприношения, ведь жертвы: овцы, быки и коровы – приносятся богам ежедневно. Постоянно возносятся молитвы. И все это ради того, чтобы боги смилостивились и изменили направление ветра. Предсказатель так спешил, что даже не успел отмыть руки, запачканные кровью жертвенных животных. Он перебирал их внутренности и по ним читал волю богов, которую они сообщали тем посвященным, которые могли их понять.

И вот предсказатель, прямо глядя в глаза царю, произносит страшные слова.

– Боги разгневаны, – говорит он, – и никто, кроме царя, не может купить их милость и умолить их повернуть ветер.

Царь громко расхохотался в ответ:

– Вот и прекрасно! Нет на свете ничего такого, чего бы я не отдал. Я – самый богатый из царей. В моей крепости, за крепкими воротами, которые сторожат дикие львы, таятся несметные богатства. Здесь у нас в лагере запасы продовольствия истощились наполовину, воины начинают роптать, они говорят, что боги против нас. Они вот-вот начнут расходиться по домам, и тогда я стану посмешищем для всей Греции. Мне все равно, чего требуют от меня боги. За попутный ветер я отдам им все, что угодно.

Предсказатель хмуро покачал головой:

– Царь, дева призывает к себе деву. Лунная богиня Артемида гневается. Царица дев, воинственная охотница с лесистых холмов, окруженная дикими зверями, требует жертвы. Ей нужна дева, и она требует твою дочь Ифигению.

Царь простер вперед руки, на лице его расцвела широкая улыбка.

– Я с радостью отдам дочь богине. Отдам вместе с богатым приданым, достойным принцессы. Я собирался выдать ее замуж за Ахилла⁸, благороднейшего из героев, но, если ей суждено стать жрицей Артемиды, так тому и быть.

Предсказатель был отважным человеком, но сейчас ему хотелось только одного – чтобы рядом с ним оказался кто-нибудь из героев, который смог бы его защитить от гнева царя. Но он стоял совсем один, ему пришлось собрать все свои силы, чтобы произнести страшные слова. Он выпрямился во весь рост и простер к небу окровавленную руку:

– Охотница призывает деву! Богиня пантеры, богиня медведя на северных холмах, богиня волка, алчущего по ночам крови. О, царь, ты должен перерезать горло своей дочери, чтобы ее кровь оросила алтарь богини. Тогда и только тогда богиня смилостивится и пошлет тебе попутный ветер.

Тягостная минута прошла в молчании, но краска гнева залила лицо помрачневшего царя, его глаза налились кровью, рука потянулась за саблей, и он уже наполовину вытащил ее из ножен. Как бы он хотел рассечь этого подлого предсказателя пополам! Вместе с его проклятой священной лентой.

– Это заговор, заговор против меня, – зарычал царь, обретя наконец голос. – Кое-кто из героев домой захотел, а всю вину хотят свалить на меня. Не выйдет! Я отомщу гнусным предателям! И лгуну-предсказателю! Ему посулили кучу золота, чтобы он сочинил эту басню.

Предсказатель рад был, что исполнил свой тяжкий долг и остался жив. Он поспешил скрыться, не промолвив ни слова. На следующий день ветер дул в прежнем направлении, прошел еще день, и направление ветра не менялось. Мрачнее тучи, царь в одиночестве вышел на мыс и долго стоял там, глядя в морскую даль. Герои по одному стали подходить к царю. Первым – Одиссей⁹. Он был хитроумнейшим среди героев, и дал царю коварный совет. Вслед за ним подошел могучий Аякс¹⁰, тот был в страшном гневе. Ведь многие пришли к царю, чтобы отдать жизнь за него, а царь не хочет пожертвовать жизнью кого-то из своих близких. Затем пришел Ахилл, славнейший из героев, тот, кому его мать-богиня нашептывала, что ему не суждено вернуться из Трои. Менелай¹¹, брат царя и покинутый муж, пришел с бранью. Он кричал, что его честь будет навсегда поругана, если он не вернет Елену.

Но ветер продолжал дуть с прежней силой. И снова подошел к царю Одиссей, снова и снова он нашептывал ему свои советы. Слова его были мягки и холодны, подобно хлопьям снега зимой, они охлаждали гнев царя, толстым слоем покрывали стыд и замораживали боль. И вот настал день, когда царь кивнул в знак согласия, кивнул и зарычал, не в силах сдержать боль и ярость.

И вскоре к вратам Микен явился посланец с радостной вестью. В отсутствие царя Агамемнона в Микенах правила его супруга, а старейшины помогали ей. Посланец от имени царя наказал царице подготовить дочь к свадьбе и отправить ее прямо в военный лагерь на встречу с женихом, Ахиллом. Это было замечательное известие. Царица и радовалась, ведь Ахилл был славным героем и очень богатым человеком, и печалилась, ведь царство Ахилла было так далеко от родных Микен, на севере, и могло так случиться, что она больше никогда не увидит свою дочь. И тогда царица решила нарушить приказ мужа, который повелевал ей остаться в Микенах и править царством. Она отправилась в Авлиду вместе с дочерью, чтобы присутствовать на свадьбе.

Блестящим был свадебный кортеж, сопровождавший царскую дочь на ее странную свадьбу. Прелестны были подружки невесты, неисчисляемы были сокровища в ее приданом. Тут были и золотые украшения искусной работы, и драгоценные камни, и платья с вышивкой удивительной красоты, и сосуды с дорогими благовониями, и сундуки, украшенные инкрустациями из слоновой кости. Не было упущено ничего, что могло продемонстрировать богатство царя, гордость царицы или величие приближающегося события.

Сколь радостными были участники свадебной процессии, столь мрачны и печальны были встречавшие. Царь едва мог выдавить из себя несколько слов, никто из героев не осмелился сообщить несчастной девушке, какая участь ее ожидала. Но рано или поздно это надо было сделать, и это было сделано.

Бедная Ифигения оплакивала не только свою ужасную судьбу, но и свои светлые мечты, которым не суждено было сбыться, и обманутые надежды. Царица пришла в ярость. Она была подобна львице, у которой отняли ее детенышей, она клялась отомстить царю за то преступление, которое он собирался совершить. Но решение было уже принято, и царь видел, что теперь от того, в каком направлении будет дуть ветер, зависит не только его слава, но и судьба его царства, да, пожалуй, и сама его жизнь.

То, что Ифигения была дочерью великого царя, который приходился родней великим богам, теперь ничего не значило. Выплакав все слезы о своей погибшей молодости и о том счастье, которого ей не суждено было испытать, храбрая девушка сказала, что готова умереть за честь и славу своего отца. Она приказала своим служанкам одеть ее в простое белое платье, которое полагалось жертве. Твердыми шагами шла Ифигения к алтарю, где ждал ее царь. Ифигения шла и пела погребальную песнь. Возможно, это была песнь, написанная великим поэтом, песнь, в которой девушка навсегда прощается со своей молодостью и жизнью. Калина знала эту песнь и спела ее, закончив рассказ.

Наступила тишина, только веретена продолжали вращаться. Повесть была такой печальной, что никто не осмеливался заговорить. Первой нарушила молчание Атенаис, она повернулась к Юнис: