Kitobni o'qish: «Римляне»

Вступление

Кто же все-таки эти римляне? Строго говоря, это жители итальянского города, ставшего властелином мира, правившего всей Южной Европой, Малой Азией, Сирией, Египтом и Северной Африкой. Традиции римлян, их быт, одежда и верования берут начало в этом мегаполисе, огромном котле, в который стекались представители всех народов. Во времена величия Рима не нужно было быть римлянином по крови, чтобы жить в этом городе. Во-первых, римлянами считались все жители Италии. Во-вторых, римлянами постепенно становились представители аристократии всех подчиненных народов. Но такое правило распространялось не только на знать, но и на представителей более низких сословий. Каждый раб, освобожденный жителем Рима, в свою очередь становился римлянином. У него были еще не все права, но положение сына бывшего прислужника оказывалось ничуть не хуже аристократического. Таким образом, низшие сословия постоянно пополнялись трудолюбивыми жителями Рима, которые добивались успеха начиная с нуля. Это были, конечно, не римляне эпохи Цезаря, а всего лишь мелкие торговцы, владельцы лавок и купцы. У нас сложилось впечатление о римлянах как о нации гордецов, говорящих на очень формальном языке, которого никто не мог понять, кроме них самих. Однако граждане древнего государства общались между собой и на других языках, включая очень плохую, «вульгарную» латынь.

В одном мы можем быть уверены: Римская империя заботилась о своих гражданах. Не будь этого, она не просуществовала бы сотни лет. Жаль, что сейчас мы знаем работы в основном Цицерона и Цезаря. Эти великие люди жили, когда римляне при помощи политики кнута и пряника, большей частью кнута, пытались удержать в своей власти обширные владения. Мы можем остаться под впечатлением, что римляне делали это ужасно негуманно, что отнюдь не верно по отношению к средним римлянам. Август, приемный сын Цезаря, сумел сохранить некое подобие республики, мудро правил государством и контролировал внутреннюю политику. Единственными недовольными его мудрым правлением оказались старые римские аристократы, испытывающие ностальгию по былой неограниченной власти, но даже они были благодарны Августу за прекращение постоянных гражданских войн. Поистине наступил золотой век. Если мы хотим познакомиться с лучшими представителями римлян, то стоит обратиться именно к эпохе императора Августа.

Какими они были? Разными, так же как мы. Но было нечто, что их объединяло. Они были преуспевающими и считали, что в этой жизни нужно стремиться лишь к достижению богатства, не заботясь о том, что будет после. Многие мечтали разбогатеть, чтобы потом хвалиться своими приобретениями перед другими людьми. Все римляне владели рабами. Это накладывало отпечаток себялюбия и жестокости на самых лучших людей и вынуждало самих рабов мириться с такими моральными устоями. Конечно, легко осуждать римлян за их недостатки, которые при подобном образе жизни были бы и у нас. Римляне обожали праздники и пиры. Они любили веселье, которое по нашим меркам приобретало отвратительные формы, однако мы только теперь можем понять, почему так происходило.

Жители провинций были верны своему родному городу. Немногие могли стать правителями империи. Люди повиновались власти и были ей благодарны, но питали привязанность к своему маленькому городку, где могли добиться стабильного успеха или способствовать росту всеобщего благополучия. Этим объясняется страстное желание людей быть увековеченными после своей смерти.

Мир Августа был тем миром, в котором появился на свет Иисус Христос, что делает Рим еще более привлекательным в наших глазах. Именно благодаря Риму произошло распространение христианства. С самого начала христиан жестоко преследовали, но еще больше им помогали. Немалой заслугой было установление мира в провинциях, через которые теперь могли спокойно путешествовать христианские миссионеры, распространение по всей империи различных языков. Но наибольшее значение имела возможность общения, смешение людей различных вероисповеданий между собой, в котором они преодолевали религиозные предрассудки и заинтересовывались новым учением. Все это происходило в дни Августа, еще до рождения Христа. Мир готов был принять новое учение.

Эта книга состоит из очерков, посвященных разным римлянам. Наверху социальной пирамиды – старый римский аристократ, безнадежно пытающийся сохранять римские нравственные ценности в меняющемся мире. Его бедный кузен, римлянин без гроша, но с хорошей родословной, слишком горд, чтобы работать, однако он не стесняется клянчить деньги и прислуживать богачу, тем самым зарабатывая на жизнь. На другой чаше весов представители низших сословий. Рабы зачастую не заботятся о внешних атрибутах, да им и не надо этого делать. Но вольноотпущенники обычно очень тщеславны и себялюбивы. Посередине находятся обычные граждане: торговцы, крестьяне и ремесленники, богатые и бедные. Именно они безумствуют на скачках, в театрах и на гладиаторских боях. Мы встретимся и с героями некоторых этих зрелищ. Наконец, есть еще римляне, не проживающие в этом огромном городе, купцы и жители провинциальных городов. Далеко на границах империи самые необходимые государству люди ведут жизнь, полную лишений, которая нечасто вознаграждается повышением по службе и жалованьем. Римская империя зависит от своих легионов и от мужества воинов. Когда эта сила иссякнет, Рим захватят и разграбят варвары.

Дети легиона

– Отряд напра-во! Кру-гом! – орал Ацер. – Стой!

Отряд остановился, и каждый солдат немного попятился назад, чтобы сохранять нужное расстояние между воинами. Для мечей и щитов требуется достаточно места, но все же не слишком много, ровно столько, чтобы правая рука могла свободно орудовать мечом под прикрытием соседа. Этот отряд находился в учении, и движения воинов были неловкими.

– Эй, ты, Примий! – рявкнул Ацер. – Закройся щитом! В чем дело?

Он подошел поближе и уставился на шеренги:

– Думаете, что вы солдаты? Нет, вы косолапые, самовлюбленные сыновья рабов и варваров, неуклюжие верблюды, мусор! Зачем вам стремиться вступить в легион, если вы не можете выровнять шеренги в простом маневре, который видели уже сто раз? Вы ни на что не годитесь!

Солдаты стояли с непокрытыми головами под теплым весенним солнцем, а Ацер бесчинствовал; затем его гнев сменился зловещим молчанием, и он начал прохаживаться между рядами.

– Эй, ты, Руфий! – внезапно рявкнул Ацер. – И это ты называешь щитом? И это твое вооружение? Где меч?

Руфий покраснел до кончиков своих огненно-рыжих волос:

– П-пожалуйста, Ацер, м-мама отняла у меня доспехи и сломала их. Она считает, что все это чепуха, эта муштра вместо работы. Она сказала, что легион не для нас, и я не смею ей перечить. Пожалуйста, Ацер, это не моя вина!

– Легион будет открыт для вас! – величественно произнес Ацер. – Разве не так, ребята? Если нас не призовут на германские границы, что ж, мы отправимся на Восток. В Сирии жители принимали римское подданство, лишь бы записаться в наши легионы. Моя мать рассказывала, что так было в Антиохии во время войн. Мы покажем им, какие мы солдаты! А ты, Руфий, знаешь наши правила. Нет оружия – нет и муштры. Убирайся!

Голубые глаза Руфия наполнились слезами. Шеренги сомкнулись.

– Посмотрим, что мне удастся раздобыть, – сказал ему Ацер. – Теперь можешь держать доспехи в моем доме. Сейчас уходи, а в следующий раз поглядим.

– Большое спасибо, Ацер!

Мальчишка помчался в сторону барачного поселка, где в грубых хижинах хозяйничали женщины. Ветераны легиона с помощью пары рабов вспахивали землю или открывали таверны, а торговцы приходили разузнать о ситуации по ту сторону Рейна.

Остальные мальчики продолжали маршировать на маленькой вытоптанной лужайке, выбранной Ацером только потому, что она была вдали от новой дороги, далеко от моста и города – это и спасало от любопытных и скептически настроенных жителей лагеря, которые не могли отказать себе в удовольствии поглазеть и сделать пару иронических замечаний. Большинство мужчин возвращались в поселок, предпочитая стряпню своих жен грубой овсянке. Им нужно было заштопать тоги и штаны, нарубить дров, накопать дерна для крыши и заняться другими делами, с которыми трудно было справиться женщинам без помощи рабов. Однако иногда попадались солдаты, отставшие от своих частей. Двое из них как раз в ту минуту лежали на холме под прикрытием кустов и лениво глазели на упражняющихся на солнце ребят.

– Кто это? – спросил коренастый крепыш, указывая на Ацера. – Он думает, что родился центурионом?

– Вероятно. – Тот, что постарше, вырвал травинку и принялся жевать ее, сунув промеж редких передних зубов. – Помнишь Гельвия?

– Гельвия Цинна? – Крепыш передернул мощными плечами. – Клянусь великим Юпитером, я все еще ощущаю прикосновение палки этого негодяя. Как его можно забыть?

– Он был не очень старым, и хоть давал волю своим кулакам, но в трудную минуту ему не было равных. Он спас полк, когда нас отрезали фризы, и вернулся в лагерь раненный копьем в бок. Но не сдался.

Молодой человек кивнул.

– К тому же не брал взяток с тех, кто хотел облегчить себе службу. Я часто проклинал его, но как центурион он был хоть куда. Мне доводилось служить и при худшем полководце. Мальчишка на него не похож. Мне казалось, что Гельвий был самым уродливым человеком, которого я когда-либо видел.

Старший солдат вынул изо рта травинку, посмотрел на нее, отшвырнул в сторону и выдернул другую.

– Люблю пожевать травку весной. Молодой Ацер похож на свою мать, а она была настоящей красавицей. Гельвий подобрал ее, когда мы шли на восток. Бедняжка не смогла вынести суровой зимы и умерла на следующий год после старика Гельвия. Мальчишка зарабатывает на жизнь чисткой доспехов, смазыванием мечей и оказыванием мелких услуг другим солдатам, когда поблизости нет центуриона.

– Разве его не усыновила другая женщина?

Солдат пожал плечами:

– Они все германцы. Ацер нет. Ты же знаешь, как это бывает. А теперь двери легиона закрыты для него, потому что его мать не римлянка и не была замужем согласно нашим законам, как другие женщины.

– Впору заплакать! – презрительно сплюнул крепыш. – Не очень-то ему повезло!

– Подожди, пока у тебя появятся свои дети, – хмуро заметил другой, – сейчас Ацер муштрует моих. Поэтому я и пришел посмотреть. Почему бы им не вступить в легион?

– Ты слишком мягкотел, Басс. – Молодой человек развалился на траве под лучами яркого солнца. – Твои дети не римляне, а наемные войска и так переполнены…

Басс яростно фыркнул:

– Не говори глупостей! Ты можешь представить молодого Ацера с этими проклятыми германскими племенами или галлами? Они же прикончат его. Эти люди очень обособлены.

– И я тоже, – едко ответил молодой человек, лениво развалясь на земле, но продолжая зорко наблюдать за своим спутником. – Я недолюбливаю полукровок. Легион для римлян.

Пятнадцать лет в легионе, крошечное жилище, разделяемое с девятью другими солдатами, – настоящая школа, где легко научиться сдерживать свой гнев. Басс теперь был знаменосцем, мог бы стать центурионом, если бы в следующей кампании полегло много солдат. Испортить все из-за нелепой стычки с властью было абсурдно. Басс уже прочувствовал всю несправедливость того, что его сыновьям отказано во вступлении в легион, в то время как его двери распахнуты для германцев и галлов, чьи отцы с семьями стали настоящими римлянами во время службы в рядах наемников. С трудом сдерживая раздражение, Басс высказал свое мнение вслух.

– Не нам оспаривать решения легиона, – был ответ. – Этому прежде всего учат рекрутов. Но конечно, за пятнадцать лет можно и забыть!

– Тебе бы только с ослами реветь, – едко ответил Басс, с негодующим видом поднимаясь на ноги, – но возможно, тебе и это не под силу. А я пойду дам им несколько советов.

Молодой человек тоже поднялся:

– Я передам в лагере привет от тебя и скажу, что ты явишься со свеженькими рекрутами, так что им лучше посторониться.

Случилось так, что за несколько недель до того, как легион сложил свои летние палатки и оружие, чтобы перебраться за реку, в лагерь просочились слухи о занятиях Ацера с мальчишками. Легионеры всегда были не прочь поболтать о самых незначительных вещах, потому как ни муштра, ни тяжкий труд, ни военные упражнения не могли отвлечь их от безрадостных будней. Совсем другое дело летние кампании. А зимой солдаты всегда искали, чем бы развлечься. Они принялись радостно обсуждать эти детские учения, а центурионы тщетно пытались пресечь разговоры. Мелкие кражи обмундирования сурово наказывались, однако у всех детей все равно были грубые сандалии, подбитые гвоздями. Доспехи и мечи сооружали из отдельных частей. На плечи всех отцов легла дополнительная нагрузка, потому что им приходилось тщательно скрывать свою помощь детям. Посторонний, непривычный к порядкам в легионе, мог подумать, что он разобщен и находится на самой грани мятежа. Однако старые воины заверяли, что он просто рвется в бой, поэтому херускам и другим германским племенам лучше поостеречься. Ветераны полагали, что солдаты зря теряют время, помогая мальчикам.

– В легионе запрещено жениться, – поговаривали они, – по крайней мере официально. И ничего тут не попишешь.

– Но почему? – вопрошал молодой человек, давно уже влюбленный в белокурую дочь одной из женщин легиона.

– Потому что мы не какие-нибудь ничтожные наемники, – отвечал ветеран. Затем хрипло откашливался и сплевывал. – Женщинам все равно, как выходить замуж, но в легионе запрещены официальные отношения. Все ради дисциплины. Вот так-то.

У полководца было такое же мнение.

– Что за чушь, – орал он на легата, – насчет детей из города, которые хотят вступить в легион? Антония вчера ездила посмотреть на них и говорит, что они вооружены настоящим оружием из наших запасов, а наш знаменосец лично обучает их.

Легат отложил в сторону обглоданную куриную кость и вытер пальцы салфеткой, оттягивая время. Все любили жизнерадостную очаровательную жену полководца.

Однако присутствие впечатлительной женщины в рядах грубых легионеров влекло за собой немалое смущение. Полководец был прирожденным солдатом, влюбленным в свою жену.

– Господин, вы же знаете, как солдаты ведут себя весной, – тянул время легат.

– Замечательно, – отрезал военачальник, – но мы подрываем дисциплину. Легионеры не могут жениться. Потом они будут просить своих жен переселиться к ним в хижины. Стоит хоть раз пойти на уступки – и конец дисциплине. Я серьезно говорю, что пора прекратить весь этот вздор, иначе я выгоню женщин и детей из города.

Дело зашло слишком далеко. Легат, который непосредственно отдавал приказы легиону, понимал серьезность этого вопроса, чего, вероятно, не осознавал командующий армией на Рейне.

– Я прикажу каждому центуриону составить список людей, – сказал легат, – я не оставлю этих несчастных с войсками гарнизона. И с вашего позволения отсрочу день перехода реки. Если другие легионы…

Полководец и легат углубились в технические детали приближающейся кампании, позабыв о детях. Летняя кампания была частью великого плана полного подчинения племен внутренних районов страны, конечной целью которого являлось продвижение к Эльбе и укрепление границы.

Не прошло и десяти дней, как легион начал нагружать повозки тяжелыми щитами и доспехами. Изогнутые войсковые трубы дали сигнал сбора. Шесть тысяч пар грубых сандалий зашагали по дороге к мосту под звяканье медалей на груди ветеранов, постукивание мечей на правом боку, ритмичные движения копий над головами. Тяжелые мешки с запасной обувью, шанцевыми инструментами и трехдневными пайками висели на палках за плечами солдат. Впереди вышагивал знаменосец, высоко держа сверкающего римского орла, в шлеме, поверх которого была надета голова волка с оскаленными зубами. Позади несли маленькие знамена. Длинные трубы и горны качались на плечах легионеров, двигающихся к мосту. Бравые военачальники ехали рядом, белые плащи развевались на ветру. Мужественные загорелые лица были с надеждой повернуты к серой реке, мосту, непроходимой чаще. Никто не оборачивался. Топот кавалерии, скрип колес, крики погонщиков, дикие песни наемников смешивались в рев, который постепенно превращался в слабое бормотание и таял вдали. К полудню легион уже переправился на далекий берег, и теперь его можно было разглядеть только по солнечным бликам на железных щитах. Позади быстрый Рейн качал мост, а земляные форты по обеим берегам выглядели совсем покинутыми.

После ухода войск наступило разочарование. Город опустел, ведь в нем не было своей жизни, он существовал только благодаря легиону. Словно притягиваемые невидимым магнитом, в пустующий город стекались полчища странствующих варваров. Они переходили через мост и бродили по берегам реки, разнося слухи. Сам облик города изменился, потому что многие женщины, смирившись с судьбой, постепенно вернулись к своим родным языкам и укладу своих предков. Лагерь совсем опустел. Антония, которая могла уехать в более оживленное место, все еще жила в доме полководца, и ей помогали слуги и стражи. Командующие более высокого звания оставили в городе своих рабов. Они вместе со священнослужителями легиона, калеками и несколькими сотнями гарнизонных войск составляли все население лагеря и с помощью наемников охраняли мост. Тем временем легион уже растворился в непроходимом лесу, прорубая путь для своих повозок там, где старые дороги уже поросли деревьями и кустарником. Вожди племен вооружали своих воинов копьями, чтобы в решающий момент объединиться против общей опасности. Женщины и дети скрывались в лесу, уводили туда скот, а деревни постепенно разрушались. Вести о предстоящей битве уже разносились по всему лесу. Так шли недели.

Никто не был так взволнован продвижением легиона, как Ацер. Это была настоящая жизнь. Боевые товарищи его отца с грубоватой нежностью относились к Ацеру, а у его матери вообще никогда не было друзей в городе. Среди мальчишек он, несомненно, занял прочное место заводилы, но теперь впервые он вместе со всеми разделял невзгоды и опасности пути. Мальчишки были избалованы. Если бы их военные учения прошли незамеченными, как надеялся Ацер, он мог бы проводить их все лето, да и всю зиму тоже. Прославленные отцы этих ребят вели тяжелую, но полную великолепных подвигов жизнь, и не хотели никакой другой. Однако детей обласкали, отлично обучили, снабдили настоящим оружием, чуть не на руках носили. И затем за одну ночь легион подготовился к настоящей войне. Внезапно наступившее равнодушие к детскому отряду было поразительно, и нелегкие учения потеряли все свое великолепие. Дяди и двоюродные братья мальчишек, служившие в рядах наемников, были не такими уж плохими воинами. Некоторые из них являлись даже вождями племен. Другие были длинноволосы, носили штаны, захаживали в город и сплетничали с женщинами.

– Сомкнуть ряды! – приказал Ацер, смерив отряд угрюмым взглядом. Нельзя было не заметить, что детская армия изрядно поредела, а обмундирование выглядело уже потрепанным. Но Ацер не обращал на это внимания, потому что инстинкт подсказывал ему, что малейшее недовольство с его стороны может породить бунт. Однако нельзя было проявлять слабость и потворствовать нарушению дисциплины. – Завтра в поход. Приготовьте паек и оружие. Придется преодолеть десять миль.

– Десять миль по жаре с таким грузом! – возмутился Примий. – Это слишком для нас. Правда, ребята?

– Только половина груза для самых младших, – огрызнулся Ацер. – Как обычно. Закрой-ка, Примий, свой большой рот. Ты еще не центурион.

– А почему бы и нет? – с вызовом произнес Примий. – Я больше тебя.

– Верно! – поддакнул кто-то.

Несколько минут мальчишки и Ацер молча глядели друг на друга.

– Верно, неуклюжий болван! Почему бы и нет! – решительно произнес Ацер.

Он медленно шагал вперед, пока металлическая розетка щита со звоном не коснулась щита Примия. Темные глаза Ацера неотрывно глядели на красное лицо осмелившегося перечить ему мальчишки.

– Ты намного больше меня. Хочешь сразиться?

Ацер резко выбросил щит вперед, чуть не сбив Примия с ног. Хватило мгновения, чтобы вытащить меч.

Примий не был трусом. Никто из этих мальчишек не был трусом. Они привыкли к боли и, когда теряли терпение, могли поставить своему противнику синяк под глазом, разбить нос, вывернуть руку, но никогда не бились до последнего и не наносили намеренно удара коротким мечом, стоя насмерть. Примий не хотел умирать из-за такого пустяка. Он выронил щит и убежал, а за ним последовали несколько других ребят, навсегда простившись с отрядом.

Этот случай оставил в душе мальчишек горький осадок, а Ацер почувствовал тщетность своих стремлений, хотя и боялся признаться в этом даже себе. Старшие ребята вместе с мужчинами слонялись вокруг города и говорили на германских языках.

Тем временем битва в лесу состоялась и была выиграна легионом. Племена рассеялись, перекладывая вину за поражение друг на друга и предпочитая защиту собственного имущества борьбе за общее дело. Победоносный легион преследовал неприятеля по пятам, намереваясь встретиться с флотом на Эльбе и пробираясь сквозь непроходимую чащу по змеиным извилистым тропам. Вскоре в город начали просачиваться зловещие слухи. Племена снова объединились, причем передвигались очень быстро, сражаясь на своей земле; им не нужны были тяжелые повозки и земляные укрепления. Они знали все дороги, лес, поросшие деревьями овраги, непроходимые болота, укромные места. И к тому же они все были воинами. Им не хватало военной подготовки солдат легиона, и в открытом бою они не могли противостоять римлянам, однако на их стороне была большая численность и удачливость.

День за днем на лесных тропах слышались громкие крики и звон мечей и копий, ударявшихся о щиты. Путь легиона был отмечен телами убитых варваров и римлян, а раненые стонали в повозках, по оси завязших в грязи, беспомощно вращая колесами. Оглобли сломались, лошади пали, и повозки приходилось тянуть людям. Длинное копье варвара было намного более нескладным оружием, чем римский дротик или короткий меч, но летело оно дальше, и многие римляне пали в битве, пронзенные им. Шел дождь, который то здесь, то там гасил костры, солдаты промокали до костей, а разбивка лагеря на ночь превращалась в бесконечное сражение с грязью. Даже у легата не было своей палатки, потому что их пришлось выбросить после того, как повозки завязли в лесу. Скоро истощился запас дротиков, но яростная битва ни на миг не стихала. Солдаты метались, как раненые звери, медленно отступая к проторенным тропам, полуразрушенным земляным укреплениям, открытым пространствам более дружелюбного речного берега. Сначала легион сражался полный уверенности, которая затем сменилась страхом, а под конец отчаянием, потому что не было числа болотистым равнинам и обрывистым лесистым холмам. Однако дисциплина еще сохранялась в отрядах. Знаменосец все еще нес императорского орла, и, хотя сам был залеплен грязью до самой волчьей головы, венчавшей его шлем, орел блестел, как и прежде.

– Все это сплетни, – заявила Антония, поставив скамеечку для ног повыше, чтобы сидеть прямо, с высоко поднятой темноволосой головой. – Что могут знать эти варвары и почему мы должны доверять им? Невозможно потерять целый легион. Я этому не верю.

Антонии было легко говорить, но младший командующий лагеря совсем пал духом. Лабений был молодым человеком, которого семейная традиция вынудила заниматься делом, ненавистным ему. Товарищи постоянно задевали его глупыми шутками и дразнили болваном. Начальство в отчаянии попыталось избавиться от него. Наконец легат оставил Лабения в покое, признав его бездарем и передав под опеку более опытному воину, который, к несчастью, вскоре умер. Падший духом Лабений посчитал свою ответственность по отношению к любимой племяннице императора невыносимым бременем. Он начал искать убежища от своих бед в мрачном уединении.

– В городе появился торговец, – умирающим голосом докладывал Лабений Антонии, – который собственными глазами видел захваченное знамя. Нет сомнения, что наш легион уничтожен. Какое ужасное несчастье! Госпожа, я бы послал за помощью в лагерь на Рейне, но весь город взбудоражен известиями. Один-единственный гонец, вероятнее всего, не сможет пробиться, а я не смею послать полк.

– Чушь! – негодующе воскликнула Антония, пытаясь запугать Лабения. – Лабений, у нас полно войск. Не рассуждайте как болван.

Лабений густо покраснел от этого обидного слова.

– Это все наемники, госпожа, – пробормотал он, приготовившись защищаться, – я не доверяю этим германцам, им теперь известно, что с легионом покончено. Что им до нашего поражения? На их стороне много народу – и они в любой момент могут выступить против нас.

Антония прикусила губу. Эта версия казалась правдоподобной, и она остро осознала свое собственное невежество. Супруг Антонии не одобрил бы ее вмешательство в ход войны, особенно если бы она оказалась не права. Антония дрогнула.

– Что ж, – наконец произнесла она, в душе отказываясь от всякой ответственности, – вы должны принять меры, Лабений. Что вы предлагаете?

Лабений облизнул пересохшие губы, пытаясь найти ответ в сценах битвы на мозаичных стенах покоев Антонии. Он, без сомнения, предпочел бы услышать ее решение, но Антония была непреклонна.

– Ну же, – повторила она, сердито топнув ногой, – неужели вы пришли сказать мне, что у вас нет никакого плана и представления о вашем долге?

– Я даже не уверен в вашей безопасности, госпожа, – пробормотал Лабений, – ведь в городе полно посторонних. Никогда не видел столько людей. Ужасно рискованно…

– Я не собираюсь бежать, – заверила его Антония, гордо вскинув голову, – не стоит об этом говорить.

На самом деле ее собственное положение встревожило Антонию, по крайней мере на какой-то миг, но не в ее правилах было бежать из лагеря, которым командует такой бездарный дурак.

– У меня есть стража, – продолжала она, – которая защитит меня. Но что намереваетесь делать вы?

Лабений, припертый к стене, утешался сознанием того, что госпожа одобрит даже его бездействие, лишь бы он остался. Приободренный такой мыслью, он чуть осмелел.

– Я разрушу мост. Это мой долг, госпожа. У нас недостаточно сил, чтобы защищать его. А если мы его потеряем…

– Если вы разрушите мост, – резко ответила Антония, – то обречете легион на смерть.

Лабений промолчал. Антония была права. Всю ночь он представлял рассеянные остатки легиона, отрезанные от города разрушенным мостом. Если бы только он мог доверять наемным войскам, если бы в городе не было полно всяких бродяг, если бы постоянно не просачивались слухи о гибели легиона, он попробовал бы рискнуть. Так утешал себя Лабений. Но допустим, он разрушит мост, а варвары разбредутся по всему городу, – невозможно предугадать, чем кончится эта катастрофа. Ядро армии все еще находится за Рейном. Полководец где-то на Эльбе. В Галлии нет войск. Ближайшее подкрепление на Дунае, но к этому времени может быть захвачена уже половина провинции.

Антония нервно крутила кольца на пальцах. Лабений опасался за свою жизнь, а она боялась за мужа. Если она примет неверное решение, то может погубить его. Друзий очень честолюбив и не простит ее. Она понимала, что окончательное решение должен принять Лабений – только в этом случае можно избежать гнева супруга. Антония была слишком отважна, чтобы предать легион из-за каких-то сплетен.

– Сколько у нас действующих войск? – наконец спросила она.

Лабений отвел глаза:

– Едва ли наберется три сотни, на которые можно рассчитывать, госпожа. У нас в лагере свирепствует дизентерия.

Антония пропустила последнее замечание мимо ушей. Три сотни солдат смогут удерживать крепости у моста в течение долгого времени, если ей удастся растормошить этого боязливого глупца и заставить его действовать. Антония почувствовала искушение перейти через мост со своей стражей и укрепиться в дальней крепости, но понимала, что солдаты ей не позволят. При мысли о легионе на темные глаза Антонии навернулись слезы.

– Когда вы начнете?

Лабений растерянно посмотрел на нее:

– Нельзя терять ни минуты, госпожа. С вашего разрешения…

Антония рассвирепела, не желая принимать на себя ответственность за гибель легиона.

– С моего разрешения? Действуйте без него или вообще ничего не предпринимайте. Разве я должна в этом участвовать?

Но Лабений не желал действовать в одиночку.

– Может, стоит отложить, госпожа? Возможно, если мы подождем еще день…

– Попробуйте, – согласилась Антония, схватившись за эту спасительную соломинку, – рискните.

Она слишком поздно поняла, что, подтвердив решение Лабения, тем самым одобрила весь план в целом. Лишняя отсрочка дала ей возможность лишь подольше посердиться на себя и представить гибель легиона из-за своей слабости, а не из-за нападения германцев.

День тянулся мучительно долго. Казалось, Антония одновременно провела его в двух разных местах. Часть ее расхаживала по внутреннему дворику, покрикивала на прислужниц, отталкивала в сторону тарелки с едой или приказывала играть музыку, которую совсем не слышала. Другая половина витала над поросшим лесом оврагом, слышала последние крики агонии легиона, разносимые повсюду насмешливым эхом. Она видела людей, привязанных к деревьям, представляла легата на земляном алтаре с перерезанным горлом, смотрела, как младших командующих, составлявших ее собственную свиту этой зимой, забивали дубинками до смерти. Как и все женщины ее поколения, Антония часто видела смерть на арене, где сходились в смертельной схватке рабы или человек со зверем. Она настолько привыкла к жутким зрелищам, что они не преследовали ее, по крайней мере до этого дня. Но осознание гибели людей было невыносимой пыткой. Бесчисленные, давно, казалось бы, позабытые детали переносились на образы ее близких и знакомых. Антония представляла, как группа уцелевших солдат, возможно человек сто, в панике бежала через угрюмый лес, стремясь домой, но спасительный мост был уже разрушен. Антония сомневалась и боролась со своими сомнениями, с горечью осознавая, что у нее слишком мало власти, чтобы что-то изменить. Кто подчинится ей?

Антония приказала подать повозку, запряженную мулами, и позвать стражников и медленно отправилась вперед по дороге, потому что больше ехать было некуда. Над рекой качался мост, слегка поскрипывая на ветру. К далекому форту направлялся маленький отряд, вероятно, на смену часовым или с приказом прислать на берег оружие. На берегу собрались люди, с любопытством глядя на мост и волнующуюся воду. В толпе было несколько детей и мужчин. Ни на одном не было римской одежды, кроме Ацера, который одиноко сидел на бревне, словно в отчаянии подперев подбородок руками.