Край Земли. Книга первая

Еремей негодующе воскликнул:

– Бесчинство какое! Невинные души! В логово!

– М-да, дедуля Прокопыч, нехорошие дела приключаются, – задумался Степан. – Получается, мы не сможем через Зачарованный лес пройти?

– О-хо-хо, боюсь, не сможете. Я уж и сам не знаю, что делать. Что мог к себе спрятал. Но не утаить весь лес в землянке моей. Хорошо, что хоть бабочек смог сберечь.

– Благолепие от сих небесных созданий исходит, – улыбнулся Еремей.

– Сие не просто бабочки, а души неродившихся ребятишек. Ишь, как порхают и не знают, какая беда их ждет, – вздохнул тяжело Прокопыч, его уши ещё болеё задымили. – У Марфутки – поварихи скоро дитя должно родиться, и пока он не родился, его живая душа здесь летает. А Князь Мрака и Тлена он, ведь, что? Сгубит на раз – и всё! И не станет в царстве-государстве Дорофея народу. Да и царства самого не будет, все живое в прах превратится, черная нежить будет владычествовать.

Еремей встревожился:

– Может статься, вернусь я с Края Земли, а нет ни Марфутки, ни конюха нашего, ни Феофана-охотника, ни Дорофея, ни маменьки моей?

– Ты того, Леший – Прокопыч, не очень-то ушами переживай. Ишь, туману напустил, дышать уж нечем. Ребятишкам, небось, не в пользу дым-то твой, – проворчал Степан. – Запричитали в два голоса. Мне, может, тоже всех жалко.

Леший виновато помахал руками вокруг своей головы, стараясь разогнать дым.

– Никак не возьму в толк, отчего эти коты-обормоты нас не слопали со Степаном, – задумался гонец, – а я и ус ещё выдернул.

– Карамболь получился, – согласился пёс.

– Это ты по-каковски говоришь? – с подозрением прищурился Леший.

– Это он при Дорофеё нахватался словесов всяческих, не обращай внимания, – ответил Ерёма. – Прокопыч, не сидеть же нами ждать, когда Князь всех изведет? Делать-то что?

– Есть одна мыслишка, – сообщил Леший, – но утро вечера мудренее. Вот утром и обсудим.

Глава V

Выглянувшее из-за горизонта солнце сияющими лучами разогнало грозовые тучи и окрасило золотом голубой купол небес. На изумрудной траве бриллиантовыми капельками искрилась роса. Из землянки вылез Ерёма, следом за ним пёс. Выпорхнувшие бабочки, беспечно закружили по лесной полянке. На раскидистой берёзе деловито работал дятел, оглашая окрестности весёлым постукиванием. Солнечные лучи коснулись нечёсаных кудрей Еремея. Они вспыхнули рыжим огнем, будто ещё одно маленькое солнце взошло над полянкой. Веснушки на носу засверкали россыпью искр.

– Ты погляди, Стёпа! Красота какая! Воздух хрустальный! – Ерёма вздохнул полной грудью. – Кабы не поручение Дорофея, остался бы здесь.

Гонец растянулся на травке, мечтательно глядя в небо. Невесомые облака нежились в ласковых золотых лучах. Подними, радуясь новому дню, стремительно носились стрижи. Степан озабочено обежал вокруг землянки, заглядывая под каждый камешек и куст.

– Ни чудовищ о тринадцати руках, ни котов, ни другой тухлой нечисти нет, – жизнерадостно сообщил он. – Денёк распрекрасный! Эх, поймать бы сейчас сороку, да за хвост потрепать её! Или белку испугать. Они так смешно пугаются.

В приливе чувств Степан гавкнул два раза на ползущую по листику божью коровку. Сухое дерево, стоявшее рядом с землянкой, покачнулось, выдернуло корни из земли, чихнуло и закряхтело:

– Вам бы только на травке барствовать, да пугать мелкоту мою лесную, – дерево ещё раз чихнуло и превратилось в Лешего. – Ох, вы и никчемушники! Спасай вас ночью от черной пагубы, до утра стой в дозоре, а вам бы только барствовать.

Степа, наклонив голову, с интересом посмотрел на Прокопыча:

– Чего ты чихаешь все время?

– Думаешь валенками в сырой земле пустяшное дело стоять? – Леший показал промокшие валенки. – Тут уж всякий расхворается, особо опосля дождя.

Ерёма по-хозяйски оглядел валенки:

– Вестимо, что расхвораешься. Ночью я помню, сапоги на тебе были. Куда подевал их-то? Потерял что ли?

– Дык, – Леший смутился, – пятки у меня в сапогах энтих преют. И дух от сего стоит дюже крепкий. Вот и боюсь, что Князь Мрака или прислужники его унюхают мою землянку, а там и до беды не далеко. Не запамятовали, что Князь Мрака и Тлена свирепствует в наших краях?

– Стало быть, пора за дело приниматься, – сказал гонец, поднимаясь и расправляя плечи. – Покажем нашу силу богатырскую Князю облыжному!

– Ишь ты какой, Ерёма, забиячливый стал при белом свете! А кто вчера от страха вопил дурным голосом? – усмехнулся Прокопыч.

– Так с непривычки оробел маленько, – смешался гонец. – Теперь-то пообвыкся. Пошли лиходея с его шайкой ловить, землю нашу спасать от черной напасти. Но ежели вы мне не товарищи в ратном деле, то я и сам пойду!

Ерёма расправил плечи, выкатил грудь колесом и решительно пошёл в лес.

– Погодь, торопыга! Тут дело сурьезное, с кондачка не решается. Обмозговать по первости надобно, после геройствовать, – постановил его Прокопыч.

Гонец задумчиво почесал затылок и вернулся. Леший же присел на травку и снял валенки:

– Ить, как ноженьки мои промокли, кабы не занедужить. Иначе какой из меня вояка, ежели чих одолеет?

– Фантасмагория тока из тебя получится, – многозначительно произнес пёс.

– Смотрю на тебя, Степа, и удивление меня берет. Как такие заковыристые слова у тебя промеж ушей помещаются? – Леший с интересом глянул на пса из-под мохнатых бровей.

– Иной раз я и сам, Прокопыч, задумаюсь: до чего же я все-таки сметливый! – заважничал пёс.

Прокопыч усмехнулся:

– Силен, однако, бахвалиться! Но будет пустыми разговорами забавляться. Баталия нам предстоит великая. В сей баталии судьба земли нашей русской решиться. Я тут пораскинул умом и вот что умыслил. Боится Князь Мрака света солнечного, потому вас его коты и не тронули. Ибо оба вы рыжие, как солнышко наше. Стало быть, солнышко наше ясное дало силу свою вам. Ночью ещё меня мысли посетили. Догадываетесь какие?

– Потеха с тобой, Прокопыч, как мы можем знать, что ты ночью уразумел, ежели мы с устатку такого Храповицкого дали, что от Ерёмки самовар твой запотел.

– От Степки три жужелицы оглохли, – наябедничал Ерёма.

– Сейчас вас крапивой отбузиную! – рассердился Леший. – Кабы бы не беда, что пришла в мой лес, верно, завел бы в болото. Там бы жаб да пиявок стращали своим Храповицким. Битва беспощадная ждет нас, а вы пустословите!

Гонец и пёс застыдились.

– Не бранись, дедушка Прокопыч, мы живота своего не пожалеем, чтобы спасти красоту лесную!

– Зазря не болтайте.

На полянку влетела стая сорок. Окружив Лешего, они взволнованно затрещали. Степан от их оглушительного гомона, аж морду под лапы спрятал. Прокопыч понурился, задымив ушами. Затем на сорочьем языке ответил птицам и те, затараторив ещё громче, улетели. Слезы заблестели в глазах Лешего.

– Принесла сорока на хвосте лихо.

– Ну-ка брось, дедуля, разводить мокротень! – обеспокоенно глядя на Прокопыча, сказал Ерёма.

Леший конфузливо крякнул, смахнув слезу:

– Старый я стал, хлипкий совсем от плохих новостей раскисаю. С русалками беда приключилась. Водяной просил наведаться, может подмогу какую окажем. Собирайтесь, пойдем к озеру, по дороге я вам и расскажу, что приметил и какое соображение имею.

Леший легко поднялся с земли и исчез, будто его никогда тут и не было. Токмо промокшие валенки сиротливо остались стоять на поляне. Ерёма руками всплеснул:

– Ишь, как наш старичок-бодрячок сиганул, а куда нам-то идти? Ни пути, ни дороги во всем лесу. Может ты, Степа, по запаху выведешь нас к озеру?

Пёс ткнулся носом в валенки лешего:

– Опятами пахнет, травой прелой, да ещё голубикой.

– Ты лучше старайся!

Степан принюхался, даже глаза от усердия сощурил и через некоторое время произнёс:

– Клюквой, рябиной, брусникой, немножко черёмухой. Ещё мхом, ёлками и ёжиками. Не, след Прокопыча мне не взять. Тут лесным духом пахнет. А дух сей повсюду.

– Вот уж напасть! Этак мы плутать будем невесть сколько, – задумался Ерёма. – Но! Ежели по земле нельзя найти Прокопыча, то по воздуху мы его враз отыщем.

Гонец, недолго думая, полез на берёзу.

– Озеро видишь? – крикнул снизу Степа.

– Заберусь повыше и посмотрю, – отозвался гонец, карабкаясь на самую высокую ветвь.

Ветка под ерёминой тяжестью стала угрожающе качаться. Чем больше Ерёма подпрыгивал, тем сильнеё она раскачивалась.

– Ой, Стёпушка, кабы не свалиться мне отсель. Шлёпнусь насыру землю, и не станет Ерёмы, гонца царского. Разнесут мои белы косточки чёрны вороны по всему белу свету, – запричитал Ерёма.

В этот момент ветвь выпрямилась и подкинула гонца в небеса, только лапти мелькнули средь облаков.

– Во, как кувыркнулся! – восхитился пёс, с завистью следя за полетом гонца.

Когда тот скрылся за облаками, Степа воскликнул:

– Все сбежали, меня бросили! – и от огорчения тявкнув,заметался по полянке. Рядом с псом свалился лапоть. Степа припал к нему и жалобно заскулил:

– Где ты сгинул – пропал, друг мой верный Ерёмушка? Один токмо лапоточек и остался…

Обнюхав со всех сторон лапоть, задумчиво поглядел в небо:

– Ерёмки не видать, а лапоть-то скороход туточки. Ежели я его надену, то буду псом-скороходом! Тогда заместо Ерёмы героизмом прославлюсь. Он пусть в вышине парит, аки птица небесная.

Недолго думая, Степан всеми четырьмя лапами влез в обувку.

– Хм, как же мне в нем бежать? А шнурки куда деть? – и он дернул шнурок.

Лапоть оторвался от земли и понесся между деревьев.

– Эх, залетные! Эге-гей! – ликующе завопил Степан.

Лапти-скороходы несли его меж деревьев. То они взмывали вверх, то резко опускались до земли, пугая мелких зверюшек. Ветер бил по глазам пса, мешая различать дорогу, шерсть раскосматилась. Березы и рябины будто дразнились, цепляли Стёпку ветками. Шкодливые белки бежали следом и хихикали, задирая пса. Он не выдержал и, выпустив шнурок из пасти, тявкнул:

– Вот поймаю вас, озорницы, хвосты-то ваши распушу!

Лапоть, потеряв управление, врезался в ёлку. Стёпка свалился на землю, раздался треск, и он провалился невесть куда. В нос ударил удушливый запах мокрой шерсти и прелой земли. Раздалось недовольное ворчание. Увесистая лапа отвесила тумак Степке. Пёс, перекувыркнувшись, упал на спину, но быстро вскочил на ноги и звонко залаял, стараясь напугать недоброжелателя.

– Цыц, пустобрёх! – забранился незнакомец. – Расшумелся, аки кикимора болотная!

– Да кто ты таков, чтобы браниться? – пришёл в негодование Стёпка, затем потянул носом. – Хотя погодь, медведем пахнет. Уж часом не косолапый ли ты?

– Признал, – довольный медведь почесал бок о корень, торчащий в углу берлоги. – Я барин лесной.

– Вот те на! Барин! – с насмешкой отозвался пёс. – Отчего это ты, барин, по тёмным углам в белый день прячешься?

– Так страшно. В лесу смурные дела творятся.

– Уж не о Князе Тьмы и Тлена говоришь?

– Цыц! – испугался медведь. – Шумишь много.

– Да видали мы его! Тьма тьмой и ничего более, – раздухарился Степан.

– Эта темнотища мне лапу отхватила, – проворчал медведь. – Будто ножом – чик и нету.

Стёпка с недоверием посмотрел на косолапого:

– Как так?

– Засиделся я в малиннике до вечера, – голос у медведя задрожал. – Глухой мрак вполз в лес, как сетью опутал. Стелется по лесу, стелется. Враз хохот раздался недобрый. Страшно мне стало, до того страшно, что душа моя вздрогнула и затрепетала. Трепещет так, что чуть болезнь медвежья со мной не приключилась. Но сдюжил. А хохот напирает, давит. Мрак наплывает тучей зловещей. Чую, то погибель моя скалит зубы, кровь мою горячую леденит. А я, аки камень, шевельнуться не могу. Темень ближе и ближе подползает. Ещё чуть-чуть и сожрет меня, хохотом раздавит.

– Ты этого того, медведище, брось слова напутывать. Скажи по-простому, пострадалец ты от мрака али нет? – в нетерпении прервал медвежье повествование пёс.

Мишка, будто и не слыша Стёпку, продолжил:

– Прокопыч, хозяин наш лесной, век ему буду благодарен, откуда ни возьмись, явился, пришёл на подмогу. Вынес меня из лютой темени, аки чудо-богатырь. Токмо лапу заднюю мрак зацепил. Так на трех ногах с нашим лесным хозяином я и доковылял в его гостеприимное пристанище. Там уж Прокопыч новую деревянную ногу смастерил мне. Теперича я медведь – липовая нога. При ходьбе, знамо дело, поскрипывает, зато блохи в ней не заводятся. Так что жить можно.

– Досталось тебе Князя Мрака, – пожалел медведя Степан.

– Тише, тише! Не накличь беду! Не произноси его имя!

– Чего это? Труса что ль празднуешь?

– Труса – не труса, но я из берлоги не выйду, пока в лес покой не вернется.

– Вот что, барин ты липовый, – нахмурился Стёпа. – Вестимо, можешь в берлоге своей колотиться страхом и ногой скрипеть. Но пока Князя Мрака мы из леса не выгоним, не видать покоя никому. Ладно, косолапый, ты блох корми, а я пойду подвиг совершать! Заждались меня героические дела, пока я с тобой тут тары-бары развожу.

Пёс полез наружу из берлоги.

– Погодь, погодь! Ишь, торопыга какой! Чего мне блох кормить, да от света дневного прятаться? Согласен, попраздновал я труса, но я всё же барин лесной! Как вы без меня обойдетесь? Да и Прокопычу подмогу надо оказать!

И мишка потрусил следом за Стёпкой.

Глава VI

Ерёма стремительно взмыл вверх. Ветер лохматил рыжие кудри. Рубаха надулась парусом, отчего гонца перевернуло несколько, и он влетел в облако, зависнув вниз головой.

– Куда нелегкая меня занесла? – пролепетал он, боязливо оглядываясь. – Батюшки-светы, всё перекувыркой: земля вверху, небеса внизу. Напутал Леший свои чародейства по старостилет, да и опрокинул Зачарованный лес. А я вбрякнулся, аки муха в мёд.

Он отчаянно принялся вырываться, пытаясь освободиться. Нога выскочила из плена, с неё слетел лапоть и, подхваченный озороватым ветерком, полетел на землю. Гонец, болтаясь на одной ноге, проводил его тоскливым взглядом:

– В этом лапте мог я быть…

В животе у Ерёмы уныло забурчало. Он ударил себя по пузу:

– У, утроба предательская, в конфуз меня вводишь! Хотя оно, верно, трепыхаться туточки, словно портянки на веревке, токмо респект к самому себе терять.

Извернувшись, гонец схватился обеими руками за облако и выбрался наверх. Влезть-то он влез, но удержаться на ногах было невозможно. Облако беспрестанно клубилось. Ерёмка плюхнулся на живот так, и белые пушинки облепив его с ног до головы. Отфыркавшись и отмахавшись, гонец встал на четвереньки. То тут, то там неторопливо поднимались вверх потоки воздушной пены, принимая причудливые формы. После они ниспадали вниз и вновь начинали свое величавое течение. Солнечные лучи сотнями пылающих нитей пронзали облако, окрашивая его в дивные цвета.

– Одначе здесь так славно, ажно душа поет! Эх, жаль, балалайки нет!

Ерёма попытался встать, но облако под ногами пружинило, и он вновь шлепнулся.

– Э не, надоть сначала оглядеться. Поди, Дорофей меня Край Земли послал искать, а не шмякаться с небесов.

Разлегшись словно на перине, осмотрелся. Лес походил на весеннюю лужайку. Среди буйства зелени расстилался белоснежный ромашковый ковер. Солнечные зайчики озорничали на глади озера. От их мельтешения вода сверкала драгоценным камнем. Чуть дальше лес рассекали выжженные просеки, ведущие к затхлому болоту. Над зарослями папоротника, окружавшего трясину, дрожало тягучее серое марево, вызывавшее тревогу. За болотом нехорошо чернел другой лес. Испепелённая до смоли земля, искорёженные огромные деревья, походили на калек, норовящих схватить своими изувеченными конечностями любого. Нечто зловещее ворочалось среди этого чудовищного уродства.

– Ох, и гиблое место! – выдохнул гонец не в силах отвести взгляд.

Из самой гущи наволоки медленно поднималась сумрачная фигура. Ерёмке плохо было видно, но он разглядел, как черная фигура поначалу разрослась, а затем содрогнувшись, распалась на множество частей. По мере того, как они поднимались ввысь, неясные очертания все более походили на огромных воронов. Траурное оперение в солнечных лучах отливало серебром, мощные клювы приобрели антрацитный блеск. Покружив над болотом, птицы полетели в сторону гонца. Их тела, словно хлопья сажи, покрыли вид на Зачарованный лес. «Укр-р-рал, укр-р-рал!» – неслось из вороньих глоток.

– Ой-ей, что-то конфуз в брюхе сызнова бурчит, – пролопотал Ерёма, вжимаясь в облако.

Стая стремительно приближалась. От их иступленного карканья содрогался воздух.

– Что за чертовщина шебаршится за пазухой? – гонец полез под рубаху и достал завернутый в тряпочку извивающийся кошачий ус.

В руках Ерёмы ус поначалу свернулся в клубок, после с шипением выпрямился, раздулся и превратился в трехголового змея. Чешуйчатые морды пахнули зловонным дыханием. Раздвоенные языки, мелко дрожа, высунулись из пастей и заметались из стороны в сторону, будто что-то ища. Ерёма глянул и обомлел. На концах змеиных языков уродливыми наростами торчали маленькие гадючьи головы, таращившиеся на него злобными глазками. Крошечные раздвоенные языки суетливо мельтешили в поисках жертвы, на них также росли чешуйчатые головы.

– Тьфу ты, уродится же такая срамота! – чертыхнулся Ерёма. – Глазом не успеешь моргнуть, схрумкают, и не подавятся матрёшки страхолюдные!

На четвереньках он пополз от греха подальше, но запутался в облаке и, не заметив прореху, провалился в неё по плечи. Снизу на Ерёмку накинулась стая воронов. Гонец задергал ногами, пытаясь отбиться, но зловредные птицы были увёртливы. Они нещадно рвали его штаны, клевали за ноги. Ослепший от солнечного света трехголовый змей, бросался из стороны в сторону в поисках жертвы. Одна из голов приблизилась к гонцу и уставилась на него. Ерёма икнул от ужаса. Во взгляде мёртвых глаз черным пламенем билась смерть. Липкие раздвоенные языки уже почти коснулись лица, в этот момент один из воронов пребольно клюнул гонца в пятку. Он вылетел пробкой из прорехи облака и врезался в драконью пасть. Рёв, вырвавшийся из змеиной пасти, был столь страшен, что у Ерёмки зашевелились волосы на голове. Дабы заглушить жуткий вопль он, оторвав кусок облака, воткнул его в орущую глотку. Змей поперхнулся и забился в конвульсиях. Головы мотнулись из стороны в сторону, и попав под сияющий луч, пыхнули, зачадили и исчезли, будто их никогда и не было. Искалеченное змеиное тело, извиваясь и злобно шипя трясущимися обрубками шеи, продолжало поползти на Ерёмку.

– Культяпка одна осталась, и та норовит пакостничать! – вознегодовал гонец. – Да пропади ты пропадом!

Ерёмка спихнул змея в прореху. Воронье черной тучей кинулось за телом.

– Кар-р-ра! Кар-р-ра! Ер-р-рёмке кар-р-ра! – зашумели вороны.

– Во, колотовки чумазые! – проворчал Ерёма. – Умаяли меня совсем. То снизу грызли, то сверху чуть не слопали! Мне к Прокопычу надо, а тут бейся с аспидами зловредными. Ерёмка глянул вниз и ахнул. Вороны в драку рвали останки змея, перья летели в разные стороны. Когда последний кусок был проглочен, птицы, сделав круг, полетели к черному лесу, где и пропали во мраке.

– Кажись, уцелел, – облегченно выдохнул Ерёма. – Как же мне с небесной тверди на твердь земную воротиться? Ой, а лапоть – скороход мне на что? – хлопнул он себя по лбу.

Поправил обувку на ноге и побежал в сторону озера по облакам. Бежал, бежал Ерёмка, но облака закончились, а дальше – чистое небо. Озеро вдали манит, сверкает. Вроде и рукой подать, но не добраться. Вновь призадумался Ерёма, как ему на землю спуститься.

– Добежать не могу, допрыгнуть тоже, – поглядел гонец на солнце и взмолился. – Услышь меня и помоги, батюшка Солнце! Ловко у тебя получилось отчекрыжить гадючьи головы! Фьють – и нет их! Не справиться и сейчас без тебя. Надобно мне на землю спуститься. Делов невпроворот, а я тут канителюсь.

Пылающей стрелой луч пронзил облако. Загорелось оно жаром, мощным рывком вырвались наружу два крыла, поднялась величавая голова. Превратилось облако в белокрылого орла. Клюв золотом сверкает, в лазурных глазах небо отражается, от жемчужных перьев идёт радужное сияние. Взмахнул крыльями орёл и понес Ерему к озеру.

Глава VII

Мохнатые уши Прокопыча так дымили, что озеро затянуло туманом. Влажный берег усыпан суетливыми следами босых ног снующего взад-вперёд Лешего.

– Охальники! – негодовал Прокопыч. – Кротких русалочек таким разбойничьим фасоном разобидеть! Репейник под хвост душегубцам!

Русалки плакали навзрыд, спрятавшись в зарослях острой осоки. Венки из кувшинок, украшавшие водяных дев, расплелись и стали похожи на мокрые веники. Снулыми рыбёшками обвисли кувшинки, запутавшиеся в изумрудных волосах русалочек. В центре озера опутанный тиной Водяной, отфыркиваясь в зеленые усы и тяжко вздыхая, то выныривал, то камнем уходил под воду. На поверхность поднимались пенистые пузыри, и в каждом отражалась удрученная физиономия Водяного.

– Уймись! Булькаешь туда – сюда! – сердился Леший.

– Переживания одолели, всю душу на изнанку выворачивают!

– Хлюпало у тебя, а не душа. Это надо же такого маху дать! Хозяин Вод называется! За русалками не мог усмотреть!

– Я-то Хозяин Вод, – обиделся Водяной, – но ты-то Хозяин Леса. Это по твоему лесу лихо бродит, беду несет!

От обидных слов Прокопыч начал заикаться:

– Х-хочешь сказать моя п-провинность? Я за лесом плохо см-смотрел?

– Уж не знаю, – надулся Водяной. – Одначе нечисть по лесу шмыгает, а ты шальным зайцем прыгаешь вокруг озера.

– А ты… ты…мормышка, а не Водяной! – в запальчивости крикнул Прокопыч.

– Я – мормышка?!

Водяной не мог стерпеть такого поношения. От огорчения подскочил на пять сажень вверх, повисел чуток в воздухе, раздувая жабры, да и шлепнулся обратно. Озеро, будто воздушный шар взлетело над верхушками деревьев. Водяной по шею ушёл в вязкий ил. Покружившись над лесом, озеро кляксой упало наземь. Прокопыча окатило с головы до ног, он только и успел, что крякнуть. Водяной, сам не ожидавший такого погрома им учиненного, смущенно присвистнул, растопорщил усы и, обратившись в рака, уполз под корягу. Озерная вода медленно стекла в свое ложе. Встревоженные скандалом сороки застрекотали, воробьи возбужденно зачирикали, испуганные кукушки безостановочно закуковали, и даже разбуженный филин беспокойно заухал. Непонятно откуда послышался жалобный плач русалок. Из леса вышел Стёпка, следом ковылял медведь.

– Ты только послушай, косолапый, какие увертюры пернатые выводят. С чего бы это? – диву дался пёс.

Оглядевшись, медведь пробурчал:

– Видать вновь бранились Водяной и Леший. Неймется владетелям зелёного океана и глубин водных. В тяжелую годину сумасбродство разум помутило обоим.

Мокрый Прокопыч сконфуженно пробормотал:

– Прав, прав ты, Топтыгин.З атмение нашло на нас с Водяным. В оправдание скажу, что ажитация в душе клокочет от дел неправедных, что творятся в лесу.

Водяной горестно присвистнул из-под коряги.

– Эх вы, владетели, – вздохнул Стёпка, – в пустяшные препирательства пустились. Огорчительно сие до невозможности.

Водяной выполз наружу. Он покрылся тиной, зелёные усы висели до колен, но для красоты в них были вплетены ракушки. Шею украшало ожерелье из живых водомерок, которые никак не желали смирно сидеть и норовили уползти. Водяной ловил их и загонял на место.

Прокопыч шепнул псу на ухо:

– Совсем умом тронулся мокроусый от беды.

– Что приключилось-то? – также шепотом спросил Стёпа.

– Ночью к озеру прилетели коты.

– Это которые обормоты? Прислужники Князя Тьмы?

– Ну да, будь они неладны! – чертыхнулся Леший. – Прилетели, уселись на берегу и давай своими золотыми когтями сверкать. Русалочки подумали, что лунная дорожка блестит, да и вынырнули.

– В пень-колоду ту лунную дорожку! Какая такая польза от неё? Небось, не малина и грибы, – проворчал медведь.

– Не понять тебе, Топтыгин. Наши девы водяные красивости любят.

– Вот скажи мне, каков прибыток с той красивости? – стал браниться медведь. – Зимой не согреет, летом не накормит!

– Хотели бедолажки лунное злато собрать, спрясть из него нити и своему батюшке мантию вышить узором дивным, чтобы представлялся настоящим Владыкой Вод, а не отсырелым старикашкой с ракушками в кудряшках, – вздохнул печально Леший. – Одним словом, выплыли наверх русалочки. Коты же хвать – похвать их и обкусали хвосты-то. Взаправду, как у обглоданных рыбешек хвосты стали. Девы в слезы, крик подняли. А коты – лиходеи испарились опосля чёрного дела. Такая невзгода вышла.

– Вот какое горе-злосчастье от красивостей ваших происходит! Сидели бы себе на дне, играли с уклейками и корюшками, беды бы не знали, – проворчал Топтыгин.

Из дубравы раздался свист. От свиста того деревья пригнулись, трава полегла. В озере волна поднялась. Прошла она от края до края, выбросив на берег мелких рачков, рыбешек и жуков-плавунцов. Водяной охнул:

– Ох, беда, беда! Разорили мое хозяйство! Совсем разорили! – и, шлепая ногами-ластами по песку, побежал собирать своё добро.

Прокопыч чертыхнулся:

– Тьфу, ты! Этого башибузука нам ещё не хватало.

На берег озера вышел Соловей-Разбойник. Был он роста громадного. Из-под чёрных всклокоченных волос, закрывавших пол-лица, он неприязненно таращился на всю честную компанию. Один глаз его был жёлт, другой лилов. Зелёный кафтан расшит серебром, сапоги хромовые, подковки на них медные. На плече нёс столетний дуб, а в руке мешок, из которого раздавались жалобное хныканье.

– Чего пожаловал? – сердито спросил Леший.

– Ты не бранись раньше времени, – ответил Соловей-Разбойник, снял с плеча дуб и воткнул его по нижние ветви в землю.

Затем развязал мешок и вытряхнул русалок в озеро.

– Вот так-то лучше, – удовлетворенно сказал он, забрался на дуб и захрапел.

Водяной на радостях кинулся к русалочкам. Они повисли на папашиной шее, счастливо виляя обглоданными хвостиками.

– Фу-ты ну-ты, я думал русалки – это ого-го! А тут глядеть не на что! Мелочь пузатая величиной со щуку, – разочаровано пробурчал Стёпка.

– Почто ты, Разбойник, сюда явился, дуб у озера воткнул? Где русалочек наших нашёл? – напустился на Соловья-Разбойника Леший.

Но тот уже не слышал Прокопыча. Он спал, растянувшись на самой толстой ветке. От разбойничьего храпа листва осыпалась с дуба, рябь шла по озеру. Пёс звонко залаял, пытаясь разбудить Соловья-Разбойника, но без толку. Тот и ухом не повел.

Топтыгин крякнул:

– Придется подмогнуть, – и уперся спиной в дуб, пытаясь его свалить.

Дерево не подавалось. Медведь поднапрягся изо всех сил, дуб наклонился, Соловей-Разбойник с грохотом скатился с ветки на землю. Но этого даже не заметил, продолжая храпеть, как ни в чем не бывало.

– До самой ночи теперича нечестивца не разбудить, – махнул рукой Леший.

Стёпка зарычал и цапнул Разбойника за нос, но он только отмахнулся от пса, как от назойливой мухи, перевернулся на другой бок и выдал такую руладу с присвистом, что у всех заложило уши.

– Только усилия свои втуне растрачиваем. Не добиться нам от него путного слова, – согласился косолапый с Прокопычем.

– Эй, омутницы, – крикнул Стёпка русалкам, – хватит висеть на шее у папеньки, плывите сюда и выкладывайте, что с вами приключилось.

– Мы, небось, тоже тревожились, – пробубнил косолапый.

Русалки от криков всполошились и ушли на дно, только их и видели. Водяной хотел нырнуть следом, однако Топтыгин в один прыжок достиг середины озера и, схватив Водяного за зеленые космы, выбросил его на берег, как лягушонка. Затем припав на передние лапы и, подобострастно глядя в глаза, залепетал:

– Не обессудьте, Ваше Бульбулистое Глубочайшество, но общество волнуется, какое такое злоключение с дочками вашими содеялось? А от бескаружника слова добиться не можем. Спит без просыпу, сотню клещей ему в душу!

Водяной по первости хотел было осерчать. Но увидев, что косолапый проявил почтение, чуток почванился, раздувая щёки, и поведал о злоключениях русалок.

Когда озеро взлетело над лесом, дев водяных разметало по деревьям. Кто хвостом зацепился за ветку, кто на лапник попал, да искололся весь, а кто и волосами запутался в листве. А уж как поняли, куда их нелегкая занесла, подняли такой крик и плач, что разбудили Соловья-Разбойника, дремавшего на одном из дубов. Спросонья он чуть с дерева не свалился от испуга. А ведь кто-кто, а Разбойник сам мог испугать кого угодно. И не только леденящим кровь свистом, но своим обликом. Один горящий в ночи жёлтый глаз чего стоил! Пытался Соловей и увещевать русалок, чтобы не шумели, и стращать, но девы были не робкого десятка. Хоть плакать и не перестали, но Разбойника шишками закидали и спать не дали. Повздыхал-повздыхал Соловей-Разбойник, собрал русалок с деревьев и принес к Водяному. По дороге жаловался, что ночью сна нет, Князь Мрака и Тлена лютует. А днем, видишь какое дело, русалки по деревьям гнездятся, сновидения своими криками разгоняют.

– Все славно закончилось. Дочерей моих мне вернули, а хвосты русалочьи отрастут и будут лучше прежнего, – жизнерадостно закончил свой рассказ Водяной.

– Хорошенькое дело! – возмутился Стёпка. – Хвосты у них отрастут, понимаешь ли! Ерему, товарища моего верного, в сферы небесные унесло. А им хоть бы хны! Может статься, никогда я более и не увижу его, – и от охватившей печали, пёс поднял голову и завыл на весь белый свет.

– Погодь, Степа, горюниться, – принялся утешать медведь пса. – У нас в Зачарованном лесу добрый человек отродясь не пропадал. Завсегда диковины случаются.

– Не знаю про ваши диковины, Ерёмки нет доселе! Оглянуться не успеешь, уж ночь придет, там и Князь Мрака пожалует. Что тогда прикажете делать?

Тотчас с небес раздался громоподобный шум, округа озарилась ослепительным светом. На головы всей честной компании свалился Ерёмка, державший в руке белоснежное перо. Окаём его серебром переливался, стержень золотился в руке.

Стёпка подпрыгнул на месте и ликующе залаял, от радости позабыв все человеческие слова. Ерёма поднял перо над головой:

– Смотрите, что у меня подарок! От самого батюшки Солнца!

– Эка невидаль, перо! – хохотнул Топтыгин. – Этаких перьев у нас в лесу видимо-невидимо.

– Ну, ты недотёпа, косматый, – ответил Ерёма. – Жар-перо сие! Днём от батюшки Солнца светом наполняется, а ночью огнем горит, аки светило небесное. Вона, каков подарок!

– В чем же ты отличился, что Царь Солнце одарил столь щедро? – полюбопытствовал Прокопыч.

– Ни в чем, – пожал плечами Ерёмка. – Если уж по чести признаться, токмо от змея отбивался, да от ворон, что из гиблого места прилетели. Страху ещё натерпелся. Вишь, ещё и портки мне порвали, – пожаловался гонец, озабоченно рассматривая свои штаны.

– Опосля что сталось? – стал допытываться Стёпка.

– Дык облако, на котором я сидел, превратилось в орла. Он меня к вам и отнес. Жар-перо подарил из крыла своего.

Водяной прислушался к разговору:

– Погодь – погодь, парнишка! Какие вороны, из какого гиблого места?

Гонец неопределённо махнул рукой:

– Ежели по небу смотреть, то в той стороне болото будет, а рядом с ним корявые деревья. Вылезло чудище угрюмое из болота того, после из него чёрные вороны и полетели громадные. В три аршина каждая!