Kitobni o'qish: «Всё начинается утром»

«Раз так, идите. Есть и другие миры, не только этот».

Стивен Кинг. «Темная башня: Стрелок»

Скажи, друг, знание этого низшего мира –

Ложно иль истинно, причинно оно?

Скажи, кто из смертных стремится познать лживость быта?

Кто Истину знал, и кто видел Его?

Кто тайну познал? Кто ее раскрыл всему Миру?

Откуда, откуда творения все?

Кто знает, откуда величье созданий, великое диво?

Он знает, но может быть знает не все.

И был Ты, когда свет подземный темницу пробил.

Ты тот, чем был изначала всегда.

Вне времени быта и царств Ты в пространстве парил.

О, мысль бесконечная, Вечность Моя!

«Каждый из нас, абсолютно каждый рождается индивидуальной личностью, то есть с определенным характером, естественно-внешними отличиями, связанными с генным набором. Но есть кое-что, что нас примиряет и приравнивает. Не что иное, как начала, вернее, два начала – добра и зла.

Может это выглядит на первый взгляд наивно и глупо, пусть, но если присмотреться, то в действительности так оно и есть. Добро и Зло заложены в любом человеке при рождении в одинаковой пропорции – пятьдесят на пятьдесят. По увеличению возраста любой из нас сам контролирует чаши мер в ту или иную сторону, борясь с любой из сторон.

Не рождается злых и бессердечных, жестоких и кровожадных людей, как и в той же мере добрых, любящих, нежных и так далее. Нет, человек сам решает, чья сторона, чья чаша весов ему близка, что ему дорого и нужно, за что он хочет бороться всю жизнь. Либо выбирается легкий путь Зла (Тьмы) без борьбы или проиграв её, либо сложный Добра (Света).

В книге одного писателя, как нельзя лучше сказано: «Нам не дано выбрать абсолютную истину. Она всегда двулика. Всё, что у нас есть, – право отказаться от той лжи, которая более неприятна. Погасить в себе свет гораздо легче, чем рассеять тьму».

Поэтому каждый для себя должен решать: стоит ли бороться за доброе начало в себе самом или просто опустить руки и поддаться Тьме, раствориться в ней без остатка и пропасть не только для всех, но, в первую очередь для себя».

Запись из дневника Лизы-наблюдателя

***

Все хрупко и может измениться в одно зыбкое мгновение.

Да уж, Элен Киндмонд познала это в полной мере теплым майским утром, ожидая автобус на остановке недалеко от дома. Если бы она только знала, что произойдет через пару минут…

Она стояла недалеко от края тротуара и думала о предстоящем экзамене. Ночью прошел обильный дождь, и вокруг было много луж, которые оккупировали маленькую остановку с лавочкой и навесом, а единственный подходящий подсыхающий островок суши был как раз у самого проезжего края. Солнце уже старательно высушивало проделки дождя, но людям, спешившим на работу и по делам, некогда было ждать, когда высохнут все лужи и посему они кучковались там же, где была и Элен.

Подставив лицо утреннему солнцу, зажмурив от удовольствия глаза, она улыбнулась и вспомнила, что сегодня вечером они с сестрой пойдут кататься на велосипедах в парке, а на выходные родители обещали устроить небольшой сюрприз для их младшей дочки-студентки. Сегодня последний экзамен, который был лишь формальностью, так как девушка была лучшей в своей группе на втором курсе и преподаватель заочно поставила ей отличную отметку. Да, день прекрасный, то, что надо. Впереди целое лето, столько всего увлекательного, столько сюрпризов и возможностей. Глаза зажмурились еще сильнее, а улыбка стала шире от нарастающего предвкушения.

Элен не услышала визг тормозов и крики людей, стоящих рядом с нею, все произошло мгновенно. Легковая машина, шедшая на превышенной скорости, не смогла справиться с поворотом и влетела в тот самый островок людей, мирно ждущих автобус. Это произошло слишком быстро. Счастливая девушка еще мгновение стояла с закрытыми глазами и улыбалась начинающемуся дню, когда она их открыла, вокруг было темно. Темно и пусто.

– Элен, услышь меня, прошу! – далекий голос звал девушку и она пошла, не понимая, как попала сюда, что произошло и где она.

– Кто ты? Кто ты? – тонул голос Элен во тьме. – Куда мне идти?

Затем мрак стал редеть и светлеть, становясь серым.

***

В больничном холле рядом с кофейным аппаратом находились три человека в напряженном ожидании. Высокий худощавый мужчина лет сорока, скрестив руки на груди, молчаливо стоял, прислонившись спиной к стене, и сосредоточено смотрел себе под ноги. Рядом на миниатюрном диванчике сидели, обнявшись две женщины, внешне очень похожие, но только возраст выдавал в одной старшинство как минимум вдвое.

– Мам, как такое могло произойти с ней? Это же несправедливо. Еще утром человек ничего не подозревая, ждал автобус, чтобы уехать в университет и вдруг такое! Как же быстро все меняется. В мгновение. Мечты, ожидания, надежды – все становится зыбким и эфемерным. Как такое могло случиться? – голова девушки покоилась на материнском плече, а слова едва уловимым, но сердитым шепотом долетали до уха женщины.

– Я знаю, Оли, я знаю, у меня самой не укладывается в голове такая несправедливость. Но мы должны быть сильными, как наша Эли, мы должны надеяться. Еще немного и врач придет, надо верить, милая, иначе никак. – проговаривала в ответ женщина, еще заботливее обнимая дочь и поглаживая ее по каштановым волосам, собранным в длинный хвост. – Дорогой, все будет хорошо, вот увидишь, она у нас крепкая девочка.

Мужчина лишь на секунду оторвал взгляд от пола и, рассеяно глянув в сторону обеих женщин, выдавил из себя:

– Надеюсь, Он тебя услышит, Лиза, и так и будет.

В холл вошла женщина в докторском халате, устало и не спеша она направилась к дежурной медсестре, сидевшей в другой части помещения. Та о чем-то проинформировала кратко врача и указала в сторону троицы.

– Здравствуйте, вы родственники Элен Киндмонд? – сухо спросила врач у семьи, подойдя к диванчику, на бейджике, прикрепленному к верхнему карману, было выгравировано «Р. Брайт».

– Да, мы родители, Элен. – женщина оживилась и тут же встала с дивана. – Что с ней? Как она?

– Меня зовут Ребекка Брайт, я лечащий врач вашей дочери. Была проведена сложная операция, у пациентки серьезная черепно-мозговая травма. Сейчас она переведена в палату интенсивной терапии. К счастью не задеты остальные жизненно-важные органы. Ей очень повезло, отделалась она ушибами и царапинами. Другим трем так не повезло. Но должна вас предупредить, что она находится в травматическом коматозном состоянии, и ее жизнь поддерживается аппаратом искусственной вентиляции. Она не в состоянии самостоятельно дышать.

– Она в коме? Это надолго? – перебил Ребекку Брайт отец семейства.

– Да, это кома. Вы должны понимать, травма очень серьезная, пациентку доставили уже в таком состоянии, мы сделали все возможное.

– Но, доктор, вы уверены, что больше ничего нельзя сделать?! – мужчина прижал заплакавшую и уже не сдерживавшую эмоций жену, вторая дочь стояла рядом, бледная, глаза влажные, нижняя губа искусана до крови и руки нервно теребили сумочку.

– Здесь время нужно. Может неделя, месяц, а может полгода. – спокойно продолжала врач. – Кто знает, мозг – самая таинственная часть человеческого организма. Приходите к ней и разговаривайте. Пациентка должна вас слушать. Чаще всего выздоровление происходит на восприятие голоса близкого человека. Но верных рецептов нет. Вам нужно запастись терпением и надеждой. Не отчаивайтесь. Если эта девушка выжила в такой ужасной аварии, то она очень сильная и обязательно вернется к вам. Вопрос во времени.

Навестить пациентку разрешили только одному из родственников и всего на несколько минут. В палату тихо вошла мама больной, быстро утирая ладонями влажные следы на лице. Дочь не должна видеть ее такой слабой в данный момент, мать всегда для ребенка остается сильной, чтобы не происходило.

Ее дочурка, малышка Эли, лежала на больничной койке, в специальной накидке укрытая простыней до груди; руки, испещренные красновато-лиловыми ссадинами и утыканные электродами и трубками, по которым перегонялось лекарство из капельниц, безжизненными плетями покоились поверх белоснежной простыни. Неестественная бледность лица, синяки с кровоподтеками и рассеченная верхняя губа добавляли в общую картину дополнительное ощущение отсутствия жизни в столь хрупком теле. Лишь аппарат, от которого теперь всецело зависела жизнь девушки, тихо подавал звуковые сигналы, а на мониторе стабильно пробегала кривая линия, сердце работало без сбоев.

Луиза Киндмонд подошла к дочери, остановилась в нерешительности и зажала рукой рот, из которого уже готовы были вновь вырваться рыдания. Слезы вновь подступили к глазам, и в носу защипало, но женщина усилием воли справилась с нахлынувшим отчаянием и зашептала, стараясь придать голосу нужное сейчас спокойствие и силу.

– Доченька, малышка моя. Как же так произошло? Почему именно с тобой, моя Эли? Если ты меня слышишь, а я надеюсь, что слышишь, пожалуйста, вернись ко мне моя дочурка. Как я без тебя буду? Как мы все без тебя будем? Доктор сказал, что шанс есть на выздоровление. Слышишь, есть! Не покидай меня, папу и сестру. Они так переживают за тебя! Ты нам всем очень-очень нужна, дорогая. Пожалуйста, услышь меня, солнышко, – мама осторожно коснулась пальцев правой руки дочери и очень нежно их погладила. – Я буду приходить к тебе каждый день, моя милая. Мы все будем приходить. Мы будем ждать твоего возвращения и выздоровления. Я люблю тебя, доченька.

Мать медленно наклонилась над лицом дочери и задержала взгляд на любимых и родных чертах. Вздохнув, она осторожно коснулась губами бледного лба, и резко отстранившись, быстро вышла из палаты, не оборачиваясь.

Все страдания, слезы и горе остались за белой больничной дверью, а в тишине лежала девушка, которая в действительности не слышала тех слов, что ей говорила мама. Потому что Элен Киндмонд не было в палате. Ее, собственно говоря, и в теле уже не было. Девушка спала. Но сны, которые она видела, уводили ее все дальше от ее мира, от семьи и от тела.

О, месяц ясноликий,

Плывущий в небесах,

Ты светишь очень ярко,

Ты спишь в моих глазах.

Ты освещаешь душу,

Заблудшую в пути.

Своим небесным светом

Ты можешь все спасти.

Счастливый милый месяц!

Пожалуйста, скажи,

Когда придет то время

И буду я в пути?

Когда найду дорогу

К туманам и снегам,

Пустыням и верховьям

И к свергнутым царям.

О милый, милый месяц!

Молю тебя скажи,

Открой мне жизни тайну

И душу наслади.

Я мучаюсь томленьем

И жду, что скажешь ты,

Надеюсь, ты откроешь

Мне вечные мечты.

Но ты молчишь, не скажешь

И не раскроешь мне

На вечные вопросы

Ответ о бытие.

Окинешь взором, молча

Ты Землю, Солнце – Мир

И мило улыбнешься

На мой немой призыв.

Я знаю, милый месяц,

Что любишь ты меня,

Но тайн ты не раскроешь,

За что люблю тебя.

ПОДЛУННЫЙ ЛЕС

В палате интенсивной терапии у постели недвижно лежавшей с закрытыми глазами пациентки, сидела девушка, с опухшими от слез глазами. Склонив голову, она нежно держала в своих пальцах безжизненную бледную ладонь той, что «спала». Посетительница тихим, но бодрым голосом разговаривала с лежавшей и не реагирующей на ее слова пациенткой, время от времени, прикладывая ее ладонь к своей щеке и губам и, в немой надежде взывала к «спавшей» подруге.

– Привет, сестренка. Как ты? Долго спишь. Тебя Кэрри заждался дома, тоскует, кричит, трясет клетку и требует свою любимую хозяйку домой. Папа очень переживает, весь в себя ушел, стал вспоминать, какой ты была в детстве проказницей. И мама себе места не находит. Скучно без тебя дома, Эл, очень скучно…. Мне не с кем на роликах гонять в парке. Эй, напарник, ты мне нужен, слышишь?.. Тут заходили твои друзья, Рэйч и Рут с Билом и скромнягой Шоном. Хотят к тебе заглянуть в самое ближайшее время. Кстати, не знаю, догадываешься ты или нет, но я, просто уверена, что Шон по уши в тебя влюблен. Он засыпал меня вопросами о тебе, больше всех переживает. Хороший малый, когда проснешься, не спи дальше, а бери инициативу в свои руки, парень то стеснительный жутко. Про университет не беспокойся, там все уладили. Да и каникулы уже скоро, оторвемся на них, сестренка, как думаешь? Конечно, оторвемся. Эл, у нас столько планов, помнишь, про поездку на озеро? Мы же ее всю зиму планировали, я знаю, что ты ни за что не пропустишь ее, я на тебя рассчитываю, подруга…

Худенькая фигурка прорисовывалась под больничным одеялом. Трубки капельницы и аппарата жизнеобеспечения обвили гибкими змеями тонкие, покрытые синяками и ссадинами, руки. Голова неподвижно лежала на плоской подушке, подчиняясь глубокому сну разума. Лицо, обращенное к потолку, обрамлялось стекавшими вниз по подушке, словно масляными мазками по холсту, длинными волосами каштанового цвета. «Спящую красавицу» можно было признать миловидной из-за утонченных черт: плавной линии бровей; прямого, даже чуть острого носа; тонких, но изящного контура алеющих губ и узкого с мягкой впадинкой подбородка, с окаймлением четко выступающих скул. Лишь глаза были закрыты и недоступны обзору окружающих. Девушка, сидевшая рядом, знала, что у сестры глаза были серого цвета с необычным оттенком, который был сравним лишь с лесным камнем, который, в прохладной тени мхом бархатным обрастает, как мантией. Но, то был взгляд художника, для остальных же глаза ее младшей сестренки всегда были обычными серыми с теплой ноткой внутри.

Посетительница вдруг улыбнулась, лицо ее преобразилось и просветлело, а глаза затуманились. Тишину палаты нарушил легкий девичий смех, добрый и по-своему неожиданный.

– Эл, а помнишь, когда мы были маленькими, нам родители не разрешали смотреть ужастики по телевизору, якобы кошмары будут сниться и все-такое. А мы с тобой нагляделись зимой в выходные фильмов о мумиях, помнишь, а когда на другой день возвращались домой от моей подружки Лизы поздно вечером, то шарахались от каждой тени, вот умора была. Ты тогда уже была храбрее меня, сестренка. Я помню, подобрала ты под каким-то деревом увесистую палку и всю дорогу держала ее на изготовке, готовая к обороне, а я прижималась к тебе. Тогда вроде только семь лет тебе исполнилось, но ты такая смелая и шустрая была! Да впрочем, Эл, ты такой родилась – маленькая сильная и смелая. Моя любимая сестренка, мой маленький воин. Это не с меня, а с тебя пример нужно брать, хоть ты и младшая. А сколько мы с тобой натворили дел вместе в детстве! Инициатором была ты, и всегда было так весело. Бедные мама и папа. Сколько нервов они потеряли из-за наших проделок. Без смеха не вспомнишь. Слышишь, Эл, просыпайся, пожалуйста. Ты мне нужна. Очень-очень….

***

Сначала вокруг все было серым, вернее бы было сказать дымчатым. Элен брела в густом смоге не весть взявшимся откуда-то. Туман был таким плотным, что ощущался физически – он забивался в глаза, нос, лез в уши, казалось, что еще немного и туман вберет в себя девушку, и она растворится в нем без остатка. И когда паника уже начала подбираться к ней хищной кошкой и готова была вцепиться в легкие, лишая драгоценного воздуха, туман начал рассеиваться и редеть.

Как ведут себя люди, когда попадают в сложную и пугающую их ситуацию? Кричат и зовут о помощи или молчат и пытаются выпутаться самостоятельно из сложившегося выхода. Элен Киндмонд относилась ко второй категории людей, она считала глупым, вопить что есть мочи, и призывать невесть кого. Просто глупо и нелепо и не по ней это. Нет, сама она бы откликнулась с готовностью тому, чей голос ее позвал бы, но сама, считала она, должна действовать самостоятельно и обязательно молча, ведь иногда только так можно пройти мимо монстра и остаться незамеченным им.

Но вместо ожидаемого света Элен вступила во тьму. Тьму лесную. Девушка шла вслепую, ступая по неровной покрытой сухими веточками и листьями земле. Выставляя впереди себя руки, она натыкалась на густые кустарники и стволы высоких деревьев. В лесу стояла подозрительная тишина. Ни сверчков, ни сов, ничего не слышно. Только шаги девушки отдавали хрустом раздавленных сухих веток. Элен не испытывала страха или тревоги, она шла в каком-то полу осознанном состоянии и даже не представляла куда именно идет и зачем. Ее глаза постепенно привыкли к темноте и стали различать стволы деревьев и кустарники, меж которыми она плутала. Поэтому она уже могла идти быстрее и действовать увереннее. Девушка не знала сколько прошло времени с того момента, как она вышла из тумана, да ее это не особо и волновало. Но не долго.

Нога запнулась за спрятавшуюся в листве корягу, и путница упала наземь, растянувшись во всю длину и лишь чудом успев укрыть лицо от болезненного удара. В нос ударил терпкий и влажный запах прелой листвы вперемешку с жирной и вязкой землей, оставившей на ладонях и одежде въедливые отметины.

– Что это на мне? – Элен недоуменно ощупывала края длинного и пышного одеяния, сидя поверх смутно видневшихся листьев и не заботясь о чистоте. – Где я?! Как я здесь оказалась?

Голос ее потонул в нараставшем изнутри страхе, новом ужасе, которому не было логического обоснования и, как она понимала, не будет. «Бежать!» – вот, что ее начало поглощать и попыталось кинуть невесть куда во тьму, где она бы точно свернула бы себе шею, но что-то изнутри ее сковало до сильнейшего оцепенения и холодный здравый рассудок постепенно начал вытеснять метавшуюся во все стороны панику. Это давалось не так просто и легко, сердце бешеными толчками прогоняло кровь, заряженную слоновьей дозой адреналина, и в какой-то момент девушке стало трудно дышать, казалось, что грудь разорвет боль, с каждым вдохом тисками сжимавшая легкие все сильнее.

Глаза мокрые и на выкате от ужаса и отчаяния, а больше от непонимания и губы, беззвучно взывавшие к тишине, выдыхали одно лишь слово белесой струйкой пара: «Мама».

Элен попыталась призвать на помощь память, чтобы логически связать свое пребывание в лесу да еще ночью и одной в нелепом на ее взгляд наряде. Кофта, джинсы да кроссовки – вот что нужно тому, кто заблудился в лесу.

Но все ее старания натыкались на стену, барьер из черноты и безмолвия – ни проблеска, ни единого звука, ни единого воспоминания, ничего. Нет, конечно, она помнила, кто она и всю свою предыдущую жизнь помнила, но до вчерашнего вечера, когда преспокойно легла спать в предвкушении следующего дня. А потом сплошная пустота, провал. Будто кто-то стер важный кусочек ее жизнь, как кнопкой на магнитофоне запись с пленки.

Страх и замешательство сменили досада и бешенство от бессильных попыток пробиться в прошлые воспоминания. И еще это платье! Она точно помнила, что у нее никогда не было такого наряда в гардеробе. Ни у нее, ни у сестры и тем более у мамы. Да и у подруг был совсем иной вкус на женские платья. А это было чересчур помпезным, длинным и неудобным, даже вычурным каким-то. Но в темноте многого не разглядишь, да и сидя на одном месте много не сделаешь, надо было идти куда-нибудь.

Сделав несколько шагов в выбранном наугад направлении, она почувствовала тупую боль в лодыжке той ноги, которой зацепилась за корягу. Ступать теперь она могла крайне осторожно, ибо пострадавшая нога при каждом шаге отдавала болезненным покалыванием.

Идти было неудобно, не то слово, приходилось балансировать на здоровой ноге, прихрамывая на поврежденную, и стараться не запутаться в тяжелом и длинном подоле платья, которое было непомерно длинным и волочилось шлейфом, цепляясь за кусты и корни деревьев. Вдобавок ко всему девушка начала замерзать, так как верх наряда представлял собой открытый топ без лямок, а посему плечи, декольте и руки были обнажены и открыты ночному прохладному воздуху.

Ёжась и растирая попеременно плечи, Элен брела в неведомом направлении, а в голове всплывали картины ее ушедшего детства. Вот ей три годика и они всей семьей прогуливаются воскресным днем по городскому парку. На улице июнь, солнечно и даже припекает, но они этого не замечают, им весело и они счастливы. Папа купил всем по «мороженке» и успел испачкать мамин нос, поднеся слишком близко рожок к ее лицу. Но она не рассердилась, а наоборот, рассмеялась, и заговорщицки подмигнув Элен и ее старшей сестренке Олиф, с невинным лицом приблизилась к провинившемуся папе и отомстила, метко обмакнув его кончик носа в свой рожок мороженного. Что тут началось! Родители смеялись и резвились, словно дети, пытаясь, как можно больше перепачкать друг дружку холодной сладостью, а девочки, глядя на проделки взрослых и заразившись их игривостью, стали мазюкать друг дружку, смеясь и получая удовольствие не меньшее, чем папа с мамой. А закончилась эта баталия всеобщими объятиями и поцелуем родителей. Элен до сих пор помнила, с какой нежностью папа смотрел на перепачканное мамино лицо и как светились мамины глаза в ответ. В тот день всей семье пришлось раньше положенного времени принять водные процедуры и устроить стирку «замороженных» вещей, как прозвал их после шутливой баталии отец, но впервые это было похоже на маленький праздник.

Вот Элен минуло семь лет, и она в страхе ожидает в своей комнатке наказания за содеянное, как ей кажется, страшное преступление. В попытке достать из верхнего шкафчика на кухне запрятанные мамой в стеклянную коробочку конфеты, девочка не удержав, выронила ту, которая разлетевшись, наверное, на миллион осколков рассыпала свое пестрое содержимое по кафельному полу. Ох, и взбучка же ее ждет! Коробочку подарила маме тетя Анна, мамина сестра, и мама дорожила этим подарком, протирала и держала в ней только самые вкусные конфеты. А тут Элен со своей неуклюжестью. Дверца комнатки приоткрылась, и мама прошла к кроватке, на которой с заплаканными глазами сидела ее младшая дочка с самым несчастным видом.

– Что случилось, Эли? Почему твои глазки красные и мокрые от слезок? – поинтересовалась мама тогда.

– Мамочка! Мне так жаль! Я не хотела, она сама выпала из рук и разбилась! Прости меня, пожалуйста, мамуля! Я так больше не сделаю. – Девочка не выдержала и расплакалась.

– Что разбилось, дорогая? Успокойся и расскажи?

– Твоя любимая коробочка, в которой ты держишь конфеты. Я знаю, что это подарок тети Анны и он тебе дорог. – Сквозь рев ответила дочка.

– Ты не порезалась, моя сладкоежка? – Мама и не думала сердиться вопреки страхам Элен.

– Нет, но твоя коробочка…

– Да ну ее. – Мама осторожно взяла маленькие ладошки девочки в свои теплые и мягкие ладони и, убедившись, что на них нет ни единой царапинки, продолжила. – Мне она никогда не нравилась, милая, поэтому я ее убирала в верхний шкафчик подальше, чтобы она мне глаза не мозолила. У тети Анны никогда не было фантазии и вкуса по части подарка, а ты даже сделала мне одолжение. Теперь не плачь, успокойся, Эли, пойдем, приберем осколки на кухне, чтоб никто не поранился, а потом сходим с тобой в магазин и выберем самую красивую коробочку под самые вкусные конфетки. Согласна? – Мама смотрела на нее с такой нежностью и теплотой, что нахлынувшее чувство облегчения и затопившей изнутри безграничной любви вылились в крепкое объятие вокруг маминой шеи и самого искреннего детского поцелуя.

– Ты самая лучшая в мире мама.

А потом они прибрались и пошли в магазин, где выбрали под сладости жестяную, на случаи будущих падений, банку, которая стояла отныне в центре стола, и мама знала, что конфетами злоупотреблять ее дети не будут потому, что им это уже и не требовалось. Все основывается на доверии.

Когда Элен исполнилось десять лет, она рассталась с детством. В семействе Киндмонд жил большой лохматый бобтейл по кличке Шустрый, любимец и полноправный член семьи. У него даже была своя «комнатка» – специально переделанная под него кладовка, но каждую ночь он верно сторожил сон своей любимицы Элен. К тому моменту Шустрому было восемь лет, и был он в отличной форме, но так уж сложилось, что в тот вечер октября, накануне Хэллоуина его шустрость подвела его и не уберегла от проезжавшей машины. Пес был еще жив и тяжело дышал, когда папа уложил его на заднее сидение машины. Элен сидела рядом и гладила взлохмаченную шесть на голове любимца, успокаивая его и себя. А Шустрый лишь тихонько скулил и не сводил грустного взгляда с любимой хозяйки. В больнице она узнала первый удар в жизни – Шустрый не перенес операцию и умер; слишком тяжелыми оказались ранения для пса. Мама успокаивала дочек как могла, папа, молча, сидел рядом и смотрел пустыми глазами в никуда, теребя в руках свободный ошейник.

– Это несправедливо! Шустрый должен жить и бегать, он же такой сильный и большой! – Элен никак не могла принять факт смерти.

– Я знаю, дорогая, я знаю. Но уже ничего не исправишь, милая, нашего песика не вернуть. – Отвечала мама, у нее по щекам растеклась тушь.

– Этот человек, который сбил Шустрого, он заслуживает смерти! – Выдавила со злостью Олиф, старшая сестра Элен.

– Никогда так не говори, Оли, и не думай. Этот мужчина не виноват. Он же извинился и расстроился не меньше нас, ты же видела. Просто Шустрый выбежал на дорогу не вовремя. Это судьба, случай.

– Не хочу ничего такого слушать! Он виноват, и только он! – Олиф закрыла ладошками лицо и разрыдалась.

– Не вини никого, милая, этим все равно не вернуть нашего Шустрика.

А на другой день они поехали в лес, выбрали небольшую полянку и под ветвистым дубом похоронили со всеми полагающимися почестями пса. И когда Элен положила на свежий холмик резиновый желтый мяч размером с кулачок, любимую игрушку Шустрого, то именно в тот самый момент детство внутри нее оборвалось, как сорванный цветок, и она поняла, что ребенком быть в мире взрослых не имеет смысла, если не можешь оградить своих близких от смерти. Хотя разве так уж всесильны взрослые?

***

Детские воспоминания, светлые и радостные, горькие и печальные, набегали теплыми мягкими волнами, оставляя после себя странное послевкусие чего-то ушедшего и полузабытого. На лице Элен сменялись аккордами оттенки чувств, давно прожитых и поблекших от времени, но сейчас вновь обретших силу и цвета, то расцветая улыбкой, а, то и извлекая из глубин давно выплаканные детские слезы.

«Наверное, когда воспоминания начинают сплошным потоком накатывать и оживать внутри, то это может означать приближение скорой смерти. Ведь недаром же утверждают, что вся жизнь пролетает перед глазами за миг до кончины». – Размышляла она.

Но в том-то и была штука, что дальше детства воспоминания не проявлялись. Ни отрочества, ни юности. Почему-то именно детские воспоминания оживил и возродил внутри Элен этот мрачный ночной лес.

Ее глаза, освоившиеся с темнотой, начали ощущать впереди слабое мерцание, которое с приближением становилось ярче. Девушка заволновалась и убыстрила шаг, впереди был свет, и он ее влек, притягивал и звал. Еще чуть-чуть и станет ясно, куда же она идет.

Элен, не осознанно перешла на легкий бег, приподнимая подол ненавистного платья, и оставалось лишь пройти сквозь плотные заросли высокого кустарника, который длинной стеной отгораживал девушку от влекомого источника света. Зажмурив глаза и стиснув губы, она ринулась в центр кустов и стала протискиваться сквозь них. Было очень трудно, но кусты поддавались и пропускали вперед девушку, оцарапывая и стегая ее по лицу и рукам, вдобавок ко всему неудобное платье якорем цеплялось за каждую веточку, отдергивая свою хозяйку назад и издавая хруст рвущейся ткани, не выдерживавшей такой атаки. На что, впрочем, ей было абсолютно наплевать. Но вот последняя ветка позади и ее ноги ступили в высокую траву. Элен стояла в нерешительности и удивленно рассматривала огромную поляну, покрытую высокой травой, в центре которой высился огромный домина.

Это был даже и не дом, а особняк, только потрепанного и запущенного вида. А свет, исходящий от Луны, почему-то освещал только эту поляну, как некий отрезанный мирок. Оглядевшись, путница заприметила тоненькую тропинку поблизости, больше похожую на притоптанную траву и прямехонько по ней направилась к жилищу. Она еще не понимала, что именно хочет найти в этой неожиданной находке, потому что в ней боролся инстинкт самосохранения со странным нездоровым любопытством, влекущим ее в неизвестность.

«Прям из ужастика домик, зайдешь, дверь захлопнется за тобой, и попадешь в лапы чудовища». Но прохладный влажный воздух пробрал ее тело до мелкой дрожи и укрытие с крышей и стенами казались сейчас единственной возможностью остановить переохлаждение тела.

Через пару минут Элен стояла перед зданием. В ярком лунном свете было хорошо видно, что дом очень старый, за ним давно не следят, снаружи было видно, что дом пуст и безжизнен, когда-то он видимо был белоснежным, местами белели рваные клочки выживших останков краски. Окна чернели пустыми глазницами из трех небольших этажей, являя собой дыры без стекол и ставень.

Девушке дом показался очень старым не только своей неухоженностью и заброшенностью, но и стилем постройки, что-то ей подсказывало, что этому особняку много лет, даже веков и хозяева давным-давно покинули свою обитель. Ну да это и не особо волновало Элен, ее тянуло внутрь и, решившись, она взошла по ступенькам к большой растрескавшейся и висящей на одной петле и честном слове двери и толкнула ее внутрь. Она ожидала, что дверка оторвется, рухнет на пол и рассыплется в прах, но та с громким скрипом поддалась на удивление очень легко и открылась вовсю ширь, пропуская внутрь незнакомку. Девушка осторожно зашла внутрь и оказалась в очень просторном холле с огромной лестницей, ведущей вверх. Несмотря на заброшенный вид, внутри дом был вполне обитаем и красив!

Освещения не было внутри, но оно и не нужно было, ведь через окна лился такой яркий лунный свет, который освещал помещение не хуже дневного. Что-то продолжало звать Элен дальше к лестнице, поэтому она не стала особо осматриваться, а смело и уверено подошла к широкой мраморной лестнице, которая спиралью шла наверх. Благодатное тепло, в котором сейчас нуждалась путница, обволокло обнаженные плечи и руки, разморив и вводя в полусонное состояние.

Воздух был пропитан чем-то очень старым и позабытым со странной смесью болотного духа. То в нос ударял явственный аромат амбры, а то и ладан перебивал пыльную взвесь застоявшегося амбре. Но сквозь все сильнее ударявшую пелену в нос прорывался один неприятный и навязчивый, беспокоивший и волновавший оттенок.

Стены некогда благородного здания украшали шелковые обои с изображениями средневековых красавиц-принцесс, драконов и рыцарей, рвущихся в атаку. Она не удержалась и, коснувшись пальцами лоснящейся поверхности, провела сверху вниз, прочувствовав невероятную мягкость и гладкость ткани.

Под лестницей в тени стоял предмет, привлекший внимание гостьи своей отчужденностью в общей картине холла. Им оказалось огромное зеркало в полный рост, обрамленное в массивную рамку из темного отполированного дерева. Зеркало видимо было не в ладу с последними хозяевами, от центра ломаными стрелками расползались во все стороны множественные трещины, искажая и дробя единое отражение на десятки. «Кто-то сильно психанул и со всей дури засадил по нему. Что же так взбесить должно было?». В подлестничном полумраке она хорошенько вгляделась в свое покореженное отражение, рассматривая платье и туфли, выпачканные в земле и траве. Не смотря на мелкие прорехи подола и пятна грязи, платье сидело неплохо, подчеркивая тонкую талию и выделяя бюст, а золотистый оттенок удачно гармонировал с уложенными в пышную прическу волосами, немного растрепавшимися, но не потерявшими приданной им элегантной формы. На руках, шее и плечах алели мелкие ссадины и царапины после сражения с злосчастными кустами, но Элен позабыла о них в миг – голос призывал ее снова, на лестницу.