Kitobni o'qish: «Объятые иллюзиями»

Пролог

Предрассветная дымка окутала городок, бледными щупальцами тумана лениво огибая высокие фонарные столбы и кирпичные стены аккуратных, выстроенных рядком домов. Создавалось впечатление, что усадьбы не стоят на земле, а словно плывут в потоке призрачной реки. В сизоватые, неприветливые небеса замешались золотистые полосы рассвета, превратившие их в голубовато-сиреневую массу, тягучим потоком струящуюся над черепичными крышами и придававшую всему окружающему ощущение зыбкости и таинственности. В звонкой, свежей утренней тишине начал раздаваться сначала разрозненный и одинокий, а позже все более дружный и уверенный птичий щебет, знаменуя собой начало нового дня. Блеклые лучи тусклого, словно припорошенного пылью осеннего солнца с трудом пробивались сквозь тяжело нависшие свинцовые тучи, стремясь скорее дотянуться до земли. Медленно, словно нехотя, снопы серебристого света развеивали туман, заставляя его отступать и растворяться вместе с уходившей ночью, оставив напоследок мириады разбросанных по жухлой траве сверкающих кристаллов холодной росы. Мир неуверенно стряхивал с себя остатки дымчатых клочьев, готовясь к тому, чтоб предстать перед лицом распускавшегося дня.

Октябрь подходил к концу, неумолимо унося с собой ту очаровательно-поэтичную, золотую пору, которую так любят возносить в стихах. Деревья грустно покачивали поредевшими ветвями, и лишь вечнозеленые ели горделиво и высокомерно взирали на менее удачливых собратьев, уверенные в своей неприкосновенности. Жухлую, утратившую последнюю живительную сочность траву все еще украшали ярко-алые, апельсиново-оранжевые, бледно-лимонные, медные и кирпично-коричневые листья, но они уже безнадежно теряли краски, высыхая и скручиваясь, словно стесняясь своего увядшего вида. Они легко подхватывались и уносились неприветливым осенним ветром, в мечтах когда-то вновь обрести утраченную красоту. Их скорбный тихий шелест ознаменовал собой незаметный переход к угрюмой и мрачной поре, когда, зараженные всеобщей меланхоличностью жители городка поскорее спешат по домам, поплотнее укутавшись в длинные пальто и мягкие шарфы. Там они заваривают себе имбирный чай и карамельный латте и, обжигая руки о горячие чашки, проводят часы за чтением мрачноватых книг о замках с привидениями и просмотром леденящих душу фильмов.

Отвоевавший свои права день осветил тихие загородные дома, незримо просачиваясь сквозь тяжелые шторы и плотные занавески, ласково и шаловливо пробегая по лицам жителей, заставляя их нехотя просыпаться и, отчаянно зевая, выбираться из теплых постелей. Утренний холод просачивался даже сквозь толстые стены, так что люди зябко ёжились и укутывались в махровые халаты.

Начиналась обычная утренняя рутина: с бодрым свистом закипала вода, ложечки звенели о дно керамических чашек, насыпая кофе и сахар в скрупулезно выверенных пропорциях, гремели сковородки, бились яйца, выпекались вафли, раздавались щелчки бойко выпрыгивающих из тостерниц поджаренных кусочков хлеба, шелестели тонкие страницы газет, а члены семьи привычно переругивались, выясняя, кто первым займет ванную. Вскоре дома заполнялись соблазнительными запахами поджаренного омлета с беконом, свежесваренного кофе с карамельным или кокосовым сиропом, горячих бутербродов и добавляемой в овсянку корицы. Наиболее энергичные уже успевали пробежаться до ближайшей пекарни и вернуться домой, с видом победителей раскладывая на столе сырные багеты, политые глазурью булочки, маффины с ореховой начинкой и аппетитно хрустевшие круассаны. Завтрак проходил, как обычно: отламывались небольшие кусочки от багетов, намазывались маслом мягкие булочки, джем щедро лился на румяные тосты, золотистые вафли украшались ягодами и фруктами, в круассаны вкладывалась ветчина, мягкий сыр и листья салата, а из омлета выковыривались наиболее аппетитные кусочки бекона. Некоторые деловитые и вечно спешащие горожане ограничивались лишь маленькой чашкой кофе и суетливым пролистыванием утренних новостей. Пятнадцать минут спустя они судорожно застегивали пуговицы на плащах, натягивали на головы береты, проверяли содержимое кожаных сумок и портфелей, быстро расцеловывали детей и выбегали на улицы, поплотнее запахивая шарфы и поеживаясь от пробирающей до костей сырости. Вскоре они уже вливались в привычную будничную колею.

Маленький загородный сектор не отличался ничем примечательным. Те же ровные ряды одинаково ухоженных двух- и трехэтажных домиков, похожих на тысячу других. Стены заботливо и тщательно окрашены в бежевый, песочный, ненавязчиво-желтоватый и стерильно-белый цвета. Неяркие утренние лучи золотили черепичные крыши. Машины в небольших гаражах терпеливо ждали спешащих по делам хозяев. Вокруг каждого дома был разбит аккуратный сад, расчерченный прямыми брусчатыми дорожками. На ровно остриженных газонах кое-где яркими вкраплениями виднелись опавшие с деревьев листья и румяные бока позабытых яблок. Усадьбы были окружены, в зависимости от предпочтений хозяев, толстыми бетонными оградами, хрупкими деревянными конструкциями или изящными металлически решетками с художественно изогнутыми краями. Узкие улочки часто петляли и пересекались друг с другом, грозя совершенно сбить с толку новоприбывших, но таких здесь было немного. На каждой улице стояло несколько фонарей, зажигающихся поздно вечером и освещавших дороги неприятным желтым светом. Дома перемежались небольшими магазинчиками с цветами, продуктами, свежей выпечкой и необходимыми товарами для быта. Почта, маленький театр да несколько кафе с неброскими витринами и вынесенными на улицу захудалыми столиками являли собой единственные достопримечательности отдаленного от шумного мира и живущего своей обособленной жизнью пригорода.

Городок ожил и наполнился перекрикиванием торговцев, которые были на ногах с самого рассвета, грохотом открывающихся дверей и поднимающихся жалюзи, скрипами тележек и мерным гулом разогревающихся моторов машин. Пекари засовывали сформованное тесто в громадные печи, чтоб успеть выставить свежую выпечку для ранних посетителей. Продавцы приносили мешки, коробки и корзинки с последними собранными в огородах и садах овощами, фруктами и орехами. Ровными рядками на всеобщее обозрение были гордо выставлены громадные тыквы, аккуратные кочанчики капусты, морковь, свекла и яблоки с подбитыми боками. Работники небольших магазинчиков протирали витрины с трудом найденными губками, возвращали по местам в спешке брошенные накануне вещи и раскладывали товары, одновременно натягивая на лица фирменные улыбки к часу открытия. Покупатели и продавцы торговались, монеты пересыпались из рук в руки, привычным движением выхватывались утренние газеты, из маленьких окошек протягивались исходящие ароматным паром на морозном воздухе стаканчики с кофе и забирались деньги. Жизнь, ничем не нарушаемая и привычная до мелочей, шла своим обычным чередом.

Как и во всех небольших местах, все местное население знало друг друга в лицо и поименно, так что на улицах и в небольших очередях за кофе или булочкой то и дело раздавались приветственные возгласы, пожимались руки и дружелюбно похлопывались плечи. Люди останавливались на улицах и собирались в группки в магазинах, чтоб переброситься ничего не значащими фразами, обменяться новостями, закончить начатые накануне разговоры и пожелать друг другу хорошего дня.

На постепенно оживающей улице, ни с кем ни здороваясь и ни на кого не глядя, появилась одинокая женская фигура. Она быстрым шагом шла по неровной дороге, не присоединяясь ни к кому из ведущих разговор прохожих, глядя прямо перед собой задумчивым и ничего не выражающим взглядом. На девушке было кашемировое пальто графитного цвета, а шея плотно запахнута тонким клетчатым шарфом, под которым от осеннего холода были спрятаны прямые светлые волосы. Ни ее одежда, ни тоненький силуэт, ни черты лица не имели никаких кричащих деталей и ничем не притягивали взгляда. Но ее намеренная обособленность от остальных выглядела здесь настолько неестественно и так бросалась в глаза, что это выделяло ее более, чем самое вызывающее поведение. В этом кроется иногда парадокс жизни – чем больше хотим мы остаться в тени, тем больше вызываем желания узнать, что за этой тенью спрятано. Может быть, поэтому так много таинственных историй, которые так любят пересказывать в тесном кругу по вечерам, происходят именно по ночам, – ведь тайна всегда скрыта покровом неизвестности. Вот почему все меньше людей привлекает солнце, – оно у всех на виду, ярким сиянием освещая все вокруг, а, следовательно, не оставляя ни интриги, ни загадки, ни места для домыслов.

Как бы там ни было, девушка подошла к небольшой булочной и скрылась внутри. Перед прилавком стоял молодой улыбчивый парень, в этот момент принимающий из рук полноватой раскрасневшейся торговки хрустящую булочку с карамельным соусом и тут же с наслаждением откусывающий от нее кусок. Рядом с ним хмурый пожилой мужчина сквозь толстые стекла очков придирчиво оглядывал товар. Парень бегло и заинтересованно взглянул на девушку, прежде чем выйти из магазинчика, но быстро переключил свое внимание на ароматную булочку. Подозрительный мужчина все еще продолжал разглядывать румяные круассаны и багеты, источавшие потрясающий запах горячего сыра и поджаренного лука, поэтому продавец нетерпеливо перевела взгляд на девушку.

– Один круассан, будьте добры, – торопливо сказала она.

Женщина одетой в перчатку рукой достала крупный хрустящий круассан и вопросительно взглянула на девушку, мол, подходит или нет. Но девушка смотрела перед собой остановившимся взглядом, явно свидетельствовавшем о том, что мысли ее были далеко отсюда. Продавец лишь пожала плечами и назвала цену. Вздрогнув, девушка быстро расплатилась, осторожно взяла завернутую в немного замасленную бумагу горячую выпечку и торопливо покинула магазин вместе с соблазнительными запахами ванили, корицы и шоколада.

– А это еще кто такая, Кларисса? – недоуменно поинтересовался хмурый джентльмен. – Приезжая, что ли?

– Да она уже несколько месяцев здесь живет, – ответила торговка. – Только она редко на улицах появляется, выходит разве что за продуктами, поэтому ты ее и не видел. Она живет в доме на углу улицы, который слева от Мориссов.

– А с кем она живет? – поинтересовался мужчина. – Странно это все-таки. Не так уж много нас здесь, чтоб приезд новых соседей остался незамеченным.

– Ничего странного в этом, собственно, и нет, – ответила Кларисса. – Если принять во внимание то, что она живет там совершенно одна. Мой племянник разносит почту, и, по его словам, в доме находятся только она и ее собака, очень симпатичный пятнистый бигль. Сколько раз он ни приходил туда, никого, кроме девушки, там не было.

– И кому охота перебираться в нашу глушь, да еще и такой юной девушке, – недоуменно хмыкнул джентльмен. – К нам если кто и переезжает, так это любящие тишину женатые пары с детьми и старики вроде меня, нуждающиеся в покое и меланхоличных раздумьях о своей жизни. Заверни мне, будь добра, багет с чесночным соусом.

– Так, может, и она сюда переехала в поисках покоя и меланхоличных раздумий о своей жизни, откуда же нам знать, – беззаботно засмеялась продавщица и протянула багет. – Один доллар пятьдесят центов.

Мужчина забрал свой заказ и вышел из пекарни, неловко развернувшись в дверях с заходившим покупателем. Кларисса уже переключила внимание на очередного клиента. Любопытство, вызванное загадочным приездом и одиноким проживанием нелюдимой, совсем юной особы на окраине города в пустом доме, быстро угасло, вытесненное более насущными вопросами. День только начинался, а дел еще предстояло невпроворот.

Глава 1

Я все таким же торопливым шагом повернула за угол, оставив позади трехэтажную усадьбу Мориссов с неглубоким пустым бассейном, кафельное дно которого было засыпано сухими листья. Я зябко поежилась, кутаясь в сползающий шарф и спеша поскорее укрыться в спасительных домашних стенах. Я прошла вдоль крепкого, вычурно переплетающегося в верхней части ограждения вокруг своего дома, желая только, чтоб оно стало в несколько раз выше и толще, непроницаемой стеной отрезав меня от оставшегося позади мира.

Я резко нажала на темно-бронзового цвета ручку с немного облупившейся краской, обжегшей мою руку колючим холодом, и распахнула калитку дома, стараясь поскорее скрыться от беглых, иногда заинтересованных, а порой и недоуменных взглядов, вскользь бросаемых на меня. В голове мимоходом мелькнула мысль о том, как много люди могут понять и принять, кроме неудовлетворения их интереса и пренебрежения их обществом. Иногда меня охватывало непреодолимое желание скрыться, раствориться, стать невидимой и неосязаемой, чтоб, смешавшись с терпким дыханием осеннего ветра, затеряться в толпе. Я поняла, что просчиталась, решив, что здесь не привлеку ничьего внимания. Я вполне могла бы остаться там, откуда сбежала. Там всем было в достаточной степени плевать друг на друга.

Но я прекрасно знала, что это невозможно. Продолжать жить в месте, где каждый камень, каждый фонарь и каждое мелькнувшее в толпе лицо служило насмешливым напоминанием о неоправданных надеждах прошлого и о лишенном всякого смысла настоящем, было равносильно самоубийству.

Я захлопнула калитку за своей спиной немного громче, чем следовало, и наконец-то вздохнула со смешанным чувством, которое испытывала всегда, оставаясь наедине с собой. Проходя мимо щебечущих влюбленных парочек, смеющихся друзей и о чем-то спорящих членов семьи, меня охватывало скребущее душу понимание, насколько я одинока. Мне все время казалось, что прохожие поглядывают на меня с какой-то жалостью, провожая взглядом мою сиротливую фигуру. А может, это всего лишь игры моего разыгравшегося воображения. И все-таки, хотя бы нечастое нахождение среди людей было мне необходимо. Они были моим связующим звеном с внешним миром, которое я и отчаянно желала, и с содроганием боялась оборвать.

Из задумчивости меня вывел мой пес, бигль Майло, с радостным лаем бросившийся мне навстречу и, вставая на короткие задние лапы, возбужденно повиливая хвостом. Его блестящие глаза-бусинки приветственно заглядывали мне в лицо, а светло-розовый язычок все норовил облизать меня. Майло был моим неиссякаемым источником радости, и просто невозможно было не улыбаться при взгляде на его забавную пятнистую мордашку.

– Да ладно тебе, прекрати разыгрывать комедию, маленький лицемер. Я оставила тебя всего на каких-то пятнадцать минут, – со смехом сказала я, почесывая его за ушком и с удовольствием ощущая бархатную шелковистость его шерсти с рыжеватыми пятнами, в которой кое-где запутались мелкие листья и острые иголочки. Вздохнув, я начала выбирать их, но потом лишь безнадежно махнула рукой, бросив это занятие. Мой неугомонный пес редко задерживалась на одном месте, так что, вероятнее всего, через несколько минут он снова будет с восторгом зарываться в ближайшую кучу палой листвы.

Я направилась к входным дверям, цокая каблуками черных замшевых ботинок по брусчатой дорожке. Летом я обожала гулять по небольшому саду, окружавшему мой дом, с наслаждением вдыхая пьянящие ароматы кроваво-красных и приглушенно-розовых тюльпанов, наслаждаясь мягкими солнечными лучами и блаженным теплом. Сейчас же увядшие и поблекшие деревья и кусты, прелые влажноватые листья и разбросанные по траве сморщенные маленькие яблоки вызывали во мне только чувство уныния и отвращения. Шелестя листвой, Майло бодро трусил вслед за мной и время от времени бросался в траву, замечая в ней мелкого жучка или колеблемый ветром опавший лист.

Жилище мое ничем особенно не отличалось от остальных окружавших его домов, разве что было немного поменьше размером и выглядело не так аккуратно и ухоженно, как остальные, так как я особо не отягощала себя ни регулярным подравниванием газонов, ни подкрашиванием стен. Дом был двухэтажный, с кирпичными стенами неброского темно-бежевого цвета. Остроконечная крыша была покрыта черепицей. Большие прямоугольные окна были завешаны изнутри полупрозрачными занавесками. К главному входу вело несколько высоких ступеней, а по бокам от них свод поддерживали две изящные тонкие колонны. Поднимаясь по скользким ступеням, я шарила по внутренности карманов в поисках ключа и одновременно зажимала под мышкой завернутый в теплую бумагу круассан. Наконец, я отыскала их между помадой и смятой денежной купюрой, и отперла дверь.

Она открылась с неприятным скрипом, настойчиво напоминая мне, что неплохо бы смазать петли. Я в очередной раз сделала вид, что не заметила этого, и, пропустив Майло вперед, быстро заперла за собой дверь, не позволяя стылому воздуху проскользнуть вслед за мной во внутреннее помещение. Я зашла в просторную гостиную с гладким белым диваном и разбросанными по нему небольшими подушечками, круглым полированным столиком на изогнутых ножках из светлого дерева и мягкими затертыми пуфами цвета корицы. На столике лежала брошенная мною книга «Ребекка» с видневшейся между страниц малиновой закладкой. Рядом с ней укоризненно стояла невымытая чашка с холодными остатками жасминового чая.

Я размотала шарф и сбросила пальто, торопясь поскорее съесть свой завтрак, пока выпечка была еще теплой. Подхватив по дороге чашку и строго прикрикнув на Майло, чрезвычайно заинтересованного содержимым огромного вазона, расписанного переплетающимися цветами и птицами, я проследовала в кухню.

Хотя мои дядя с тетей уже около полугода как переехали из этого дома, однако многое здесь все еще носило на себе отпечаток их присутствия, заставляя меня чувствовать себя неуместно и время от времени вызывая совершенно необоснованное чувство неловкости. Это похоже на то, когда приезжаешь погостить к друзьям на несколько дней и испытываешь стеснение, раскладывая свои вещи по чужим комнатам.

Со стен гостиной на меня строго посматривали лица любимых исторических деятелей моего дяди Роджера. Дядя с неослабевающим пристрастием выискивал их на всевозможных аукционах и распродажах, уже через несколько дней теряя к ним всякий интерес и пускаясь в новые поиски. Так что, ничего удивительного, что картинами в тяжелых рамках были завешаны стены всех комнат. Я не преувеличиваю, буквально всех.

Тетя Полли же была маниакально помешана на создании уюта, вот только понимала его на свой манер. Требовалась немалая ловкость, чтоб лавировать между огромным количеством пуфов и колоссальных размеров креслами, которые создавали впечатление, что в гостях у тети Полли некогда заседало по меньшей мере пол города. А подсчитать, сколько времени мне пришлось потратить, задвигая в кладовую неподъемные вазоны и собирая расставленные по всему дому многочисленные стеклянные шары, шкатулки и статуэтки, изображающие ангелов, тонконогих оленей и жутковатого вида длинноухих зайцев, было просто невозможно.

Конечно, откликнувшись на мою просьбу не выставлять дом на продажу после переезда, а позволить мне некоторое время занимать его, оплачивая им аренду, дядя с тетей не потрудились забрать с собой все эти сокровища. Они вообще были люди довольно легкомысленные. Наверное, поэтому они и не стали сильно докучать мне, интересуясь, почему я так неожиданно покинула Нью Йорк, чтоб переехать в столь малонаселенное место совершенно одной. Я сослалась на то, что мне просто необходимо было некоторое время побыть в тишине подальше от шумного города, наслаждаясь свежим воздухом и восстанавливая пошатнувшееся здоровье. Не думаю, что они мне поверили, но их это и не слишком заботило. Главное, что я на время избавила их от мороки с продажей дома, а остальное было не их делом. Так что они удовлетворились этим ответом, а я выдохнула с облегчением. Боюсь, что попытки проникнуть глубже в настоящие причины моего бегства оказались бы для меня непереносимыми.

Перебравшись на новое место и терпеливо выслушав перечень имен, фамилий, марок машин и взаимосвязей между соседями, а также контакты всех сантехников, электриков и водопроводчиков, которые могли бы мне понадобиться, я распрощалась с дядей и тетей. Заполнив грузовик чемоданами, дорожными сумками, коробками и ящиками, они уехали в новое место, навстречу новой жизни. Как и я тогда. Вот только для них переезд был новым началом, а для меня – конечной станцией. Так мне казалось тогда, ведь я не могла представить себе, что способно побудить меня вновь стать частью этого грубого бессердечного мира, остающегося молчаливым в ответ на самые горячие просьбы. Мне казалось, что я словно очутилась в эмоциональном вакууме, не в силах более ничего испытывать и ничего желать. Я осталась наедине с самой собой.

Поначалу с отрешенным безразличием, а позже с каким-то отчаянным остервенением я принялась заполнять дом теми ничего не значащими вещами, которые по какой-то причине доставляют нам удовольствие. Я разбросала на кроватях и креслах шелковистые пледы и милые декоративные подушечки, наполнила вазочки свежими цветами, разложила на столиках свои дневники, блокноты и журналы и заполнила полки книгами: старыми экземплярами с затертыми, потускневшими страницами, и совсем новыми, пахнувшими свежей краской, купленными в единственном книжном магазинчике поблизости. Я заставляла полки и ниши в стенах разноцветными ароматическими свечами, украшала столики изящными ажурными салфетками и ставила на них небольшие тарелочки из переливчатого стекла. Я страстно желала заполнить собой каждый уголок своего нового жилья, чтоб почувствовать себя, как дома. Я хотела, чтоб каждая вещь в нем носила на себе мой собственный отпечаток. Я словно пыталась воплотить во внешний мир свою внутреннюю вселенную, чтоб взглянуть на себя со стороны и наконец-то понять.

***

Я включила электрический чайник и открыла ящик с чаем. Кофе я терпеть не могла – понятия не имею, почему мысль об этой горькой черной жидкости была почти единственным, что поднимало людей с постели по утрам. Я лично могло пить его, только добавив туда такое количество сладкого сиропа и взбитых сливок, что в итоге полученный напиток напоминал кофе весьма отдаленно.

Бегло пробежавшись взглядом по пакетикам с имбирным, малиновым, мятным, жасминовым и целой коллекцией фруктовых чаев, я решила остановиться на имбирном, добавив к нему дольку лимона. Подходящий выбор для промозглого осеннего дня. Заварив чай, я немного подула на него и с наслаждением отхлебнула, чувствуя, как по мне разливается живительное тепло. К слову, всех моих знакомых всегда шокировала моя способность пить практически кипяток. Интересно, можно ли добавить это к перечню моих немногочисленных талантов?

Добравшись наконец до вожделенного круассана, я, растягивая удовольствие, медленно разломала его на две половинки, усыпав стол хрустящими крошками, и начала намазывать одну из них арахисовым маслом без сахара. Майло в это время удобно устроился у моих ног, лениво повиливая хвостом. Он жадно поглядел на еду в моих руках, однако, быстро убедившись, что она не представляет для него интереса, равнодушно положил голову на лапы.

Я уже заканчивала выкладывать на арахисовое масло кружочки банана, когда мой телефон неожиданно громко зазвонил. Я вздрогнула – в последнее время мне не так часто поступали звонки. Скосив глаза на экран, я внутренне застонала.

Вот черт. Только этого сейчас не хватало. Я и так была не в лучшем настроении. Быстро вытерев пальцы о первую подвернувшуюся салфетку, я подняла телефон.

– Привет, мам, – хорошо отрепетированным за последнее время жизнерадостным голосом сказала я.

– Летти, дорогая, – раздался в трубке не менее оптимистичный и не менее наигранный голос моей мамы, в котором за непринужденным тоном скрывалась внутренняя озабоченность, – как у тебя дела? Надеюсь, все в порядке?

– Спасибо, мам, все хорошо, – ровным голосом ответила я, и, поняв по ее красноречивому молчанию, что она ожидает продолжения, вздохнула и добавила. – Все так же, как и пару недель назад. Что нового здесь может произойти? Я работаю, читаю, гуляю с Майло. В общем, наслаждаюсь жизнью, – тут мне пришлось подавить в себе нервный смешок.

– И все равно я не могу понять, почему ты не осталась в Нью Йорке… Ты могла начать строить отличную карьеру, Летти. Я ведь уже говорила, такими шансами не разбрасываются. И от нас ты была не так далеко. Зачем вдруг понадобился этот переезд в такую глушь…

– Мам, я уже сто раз говорила тебе и повторюсь еще раз, что я нуждалась в отдыхе. Я не хотела работать в офисе, так что я всего навсего нашла компанию с возможностью писать из дома. Нью Йорк… утомил меня, мам. Мне просто необходимо немного побыть вдали от города и побольше времени проводить на свежем воздухе. Это что, слишком странно? – я объяснила ей свой быстрый, ничем не обоснованной, без всякого предупреждения переезд точно так же, как и дяде с тетей.

– Ладно, тебе лучше видно, – миролюбиво сказала мама.

Мне был прекрасно знаком этот тон. Обычно она принимала его, когда делала вид, что сдавалась, чтоб через несколько минут продолжить осаду с удвоенной энергией.

Воцарилось недолгое молчание.

– А как дела у вас с папой? – постаралась отвлечь ее я. – И как там Джордж? Сколько оппонентов он оставил с носом на этой неделе?

Мой брат Джордж, который был старше меня на восемь лет, после окончания университета построил успешную карьеру адвоката, а число выигранных им дел уже перевалило за сотню. По крайней мере, он так утверждал. Все мы ужасно им гордились, включая меня. Я очень люблю своего «большого брата», как я шутливо привыкла называть его с детства, но его маниакальное увлечение работой и расписанный по пунктикам распорядок дня всегда вызывали во мне скуку и непонимание.

– О, у нас все отлично, – оживленно сказала мама. – Джордж на днях снова выиграл дело. Но в этом и не было никаких сомнений, правда ведь? Кстати, он интересовался, как ты там. Позвони ему, как сможешь, ладно? Мы с папой вчера отлично провели вечер. Папин коллега по работе и хороший друг пригласил нас в гости. Ты ведь помнишь мистера Крафта, верно? У него еще такие длинные тонкие усы и совершенно лысая макушка. он еще подарил тебе комплект для катания на лыжах, когда тебе исполнилось одиннадцать. Ты была просто в восторге! Так вот, мы познакомились с его женой Вильгельминой, очень элегантной и аристократичной женщиной с прической а-ля гарсон. Правда, мне казалось, что она держится немного высокомерно. Но, возможно, это только первое впечатление, а оно порой так обманчиво.

Я с обреченностью ожидала, что последует за этой тирадой. Обычно за таким несвойственным для мамы шквалом болтовни следовал плавный переход к тому, что ее действительно интересовало. Собственно, долго ждать мне не пришлось.

– Так вот, дочь мистера Крафта как раз собирается переезжать в Нью Йорк. Все они, разумеется, озабочены космическими ценами на аренду, поэтому поинтересовались, не могли бы вы с ней снимать квартиру на двоих. Ну а я сказала, что ты на время покинула город, но до этого жила с молодым человеком, так что в любом случае из этого ничего бы не вышло. К слову сказать, ты так ни разу и не объяснила мне, почему Брайан не…

Я сама не ожидала, что это имя произведет на меня эффект взорвавшейся бомбы.

– О Господи, мам! – крикнула я. – Неужели так трудно понять, что, если я молчу об этом, значит, мне не хочется говорить на эту тему?! Почему нельзя хоть иногда проявлять немного такта?!

Я с грохотом бросила телефон на стол. Тот проскользнул по гладкой поверхности и остановился практически на самом краю столешницы, чудом не упав. Майло недоуменно поднял голову, не понимая резкой перемены в поведении хозяйки, жалобно тявкнул и ткнулся головой мне в ногу. Я не обратила на него внимания.

Чай уже остыл, но выпечка все еще источала аппетитные запахи корицы и арахисового масла. Я машинально откусила кусок и тут же отбросила его. Во рту появился неприятный привкус желчи, не имевший никакого отношения к еде. Аппетит пропал совершенно.

Я пошарила рукой в ящике под столом и вытащила полупустую коробку с забытыми дядюшкой сигаретами Мальборо. Чиркнув зажигалкой, я жадно затянулась и тут же ужасно закашлялась – едкий дым непривычно крепких сигареты опалил горло. Я торопливо затушила сигарету о первую подвернувшуюся тарелку. Не имею ни малейшего понятия, почему эта дрянь когда-то доставляла мне удовольствие.

Я знала, что я не права – мама просто волнуется, и я не могла на нее за это злиться. Однако я ничего не могла с собой поделать. Я не могла ни слышать его имя, ни думать о Нью Йорке, в котором рухнули все мои мечты. Я не могла объяснить все причины, по которым я исчезла безо всяких объяснений. И уж тем более я не могла вернуться.

Я дала себе слово. Я покину этот дом и выйду из своего добровольного заточения только тогда, когда до конца разберусь во всем. Я должна была понять, почему так произошло.