Kitobni o'qish: «По следам Луны»

Shrift:

Глава 1

Аурика пригнулась, понюхала воду, поморщилась. Нет, пробовать она не будет: все и так было ясно. В воде плавали противные белесые пятна, едва уловимо мерцавшие болезненным зеленоватым светом, как поганки на гнилушке. Одними глазами этого, пожалуй, не увидеть – но Аурике показывал все чувствительный нос, умевший видеть получше иных глаз. Да, именно поэтому улитки и подохли. И те же самые белесые пятна были у них на брюшках.

Она увереннее прижала к груди сверток из лопуха – с теми, кто выжил. Можно было бы, конечно, взять узелок в зубы – но зачем, ей удобно и так, а торопиться сейчас нет никакой нужды. Раз дело в том, что деревенские жители – а может быть, дачники – опять слили в ручей какую-то гадость, она просто отнесет улиток чуть выше по течению, туда, где чистая вода. И там уж – кто выживет, тот выживет. Во всяком случае, шансы у них будут.

Узелок чуть заметно зашевелился – одна глупая улитка, кажется, уже решила, что она в полной безопасности, высунула рожки, расправила мягкую брюхоногу и собиралась отправиться на поиски новых приключений.

А может, отнести их чуть подальше – к старому колодцу? Тому, что на самом берегу ручья? Там бьет холодный, как лед, подземный родник, вся деревня ходит туда за чистой водой – и там уж никто не посмеет ничего отравить…

Аурика осторожно пробиралась сквозь густую прибрежную траву, сквозь кусты – на двух ногах, чуть пригнувшись. Можно было бы, наверное, и не таиться, ведь уже стемнело, и вечер стоял безлунный – но колодец был все же совсем рядом с деревней. И излишек осторожности в таких делах – всегда лучше, чем наоборот.

Предчувствие в очередной раз ее не обмануло – запах дымка она почувствовала издалека, и сразу же услышала голоса.

– Пацаны, удочку достать надо! А то бабка узнает, что я купался!

– Откуда? Скажешь, просто рыбу ловили, в воду только у берега заходили, там тепло…

– Ага, так она и поверила!

Ребятишки. Ничего опасного, но зачем их пугать? Аурика пригнулась еще ниже, добавив теперь и третью точку опоры – ей все еще было лень брать узелок в зубы. Теперь она совсем скрылась в густой траве, да и прибрежные кусты надежно прятали ее от лишних глаз. Она умела двигаться бесшумно.

Но ребятишки каким-то чутьем – оно еще сохраняется у многих человеческих детей – похоже, все-таки догадались о ее присутствии.

– Пацаны, там под берегом ходит кто-то!

– Твоей бабки кошка, что ли? Ходит…

– Да нет, большой кто-то… Ушел уже…

– А если вернется?

– Лиса, небось!

– Волк!

– Рысь!

– Анаконда! Шшшшш, ща как подползет и удуууушит!

Им нравилось пугать друг друга ночными страхами, дикой водой и лесом – чем, видно, по вечерам пугали друг друга их крестьянские бабки и городские матери с отцами. Мальчишки с упоением корчили страшные рожи, завывали на разные голоса, и рыжие отблески рыбацкого костерка из прутьев плясали на их лицах.

Только один мальчик сидел чуть в стороне. Он не участвовал в общем веселье. Глаза его задумчиво и одновременно сосредоточенно всматривались – куда? Нет, не туда, где только что прошла Аурика. Он словно бы вглядывался в ночь, вслушивался в шелест ручья, и – показалось или нет? –ноздри его чуть подрагивали…

Присмотреться бы к нему… Но не сейчас. Позже. Сейчас надо доделать дело.

Аурика уже совсем близко подошла к колодцу – и вдруг остановилась, чуть слышно заворчав. Там кто-то был. Человек. Она почувствовала запах немолодого тела, старой ткани, жести – ясно, к какому-то деревенскому деду нагрянули на ночь глядя внуки из города, вот он и решил побаловать их чайком на родниковой воде. Что ж, придется ждать. Она легла – осторожно, чтобы не придавить улиток – прикрыла глаза. Уши и нос расскажут ей обо всем. А сюда, к ней, дед не пойдет – они все ходят по человеческой тропинке…

…Она проснулась как-то вдруг, не сразу сообразив, где она и что с ней. Потянулась всем телом, не открывая глаз, пошевелила ноздрями, ловя утренние запахи – ах, так это был сон! Раннее зимнее солнце уже щекотало ей нос, и сосна за окном, прямо у изголовья, празднично посверкивала инеем. Под одеялом было жарковато, и Аурика сбросила его, оставшись под одной простыней. Рядом на подушке сонно посапывал Бер – это его запах мягким, уютным и одновременно будоражащим облаком окутывал ее, как всегда по утрам. Он даже во сне окружал ее ласковой защитой – и даже во сне ей хотелось прижаться к нему, слиться с ним в одно целое…

– Береле…

Он уютно причмокивал губами во сне, как младенец – и ей было жалко будить его. Но утреннее солнце так играло на его тонком, с горбинкой, соколином носу, на рыжеватых, с чуть заметной проседью усах, что невозможно было не поцеловать его…

…Они очнулись спустя час – или два, или полтора? Бер мягко высвободился из ее объятий – она-то была готова обнимать его хоть круглые сутки! Но у него всегда четко работали «лесные часы».

– Рикеле, солнышко, сейчас, наверное, уже часов двенадцать… Ну вот, видишь – двенадцать ноль две. Тебе не хочется позавтракать?

Она снова потянулась – блаженно, как на теплом облачке.

– А куда торопиться? Сегодня же первый день новогодних каникул! Можем спать, до скольких хотим! Делать, что хотим! А чего не хотим, того не делать!

– Можем, конечно, – он улыбнулся ласково, словно ребенку. – Но, знаешь, мне кажется, сегодня что-то… Одним словом – пошли пить кофе с тортом!

Ну разве можно было не подскочить на кровати после таких слов?

…На кухне первым делом зажгли гирлянду – ее разноцветные огоньки заискрились на пухлых сугробах, укрывших и клумбу за окном, и кусты жасмина, и старую кряжистую яблоню.

– Здравствуй, яблоня! – сказала Аурика. Она всегда здоровалась с яблоней по утрам. – Ты такая красивая сегодня! Как Снегурочка!

Яблоня не ответила. Она спала долгим зимним сном и видела, должно быть, сны о лете.

Пока Бер доставал из холодильника торт, накрывал на стол и зажигал свечи в узорных подсвечниках – Аурика принялась молоть к завтраку кофе. Электрическая кофемолка весело жужжала, по кухне теплыми волнами растекался запах свежего кофе, тело все еще блаженно переживало утренний полет – и Аурике, как всегда, вот уже много-много утр подряд, захотелось петь и танцевать. Она обернулась к Беру, хлопотавшему у стола, прижалась лицом к его плечу, вдохнула запах…

И тут раздался звонок с дверь.

В первый день новогодних каникул? Кто бы это мог быть?

Аурика и Бер переглянулись – и оба поспешили к двери.

На пороге стояла девочка лет четырнадцати-пятнадцати. Худенькая, кареглазая – как и сама Аурика. Щеки раскраснелись от мороза. Из-под зеленой шапки с помпоном выбилась рыжая прядка, и девочка украдкой дула на нее, чтобы не лезла в нос. Руки у нее были заняты – она, стараясь не помять, держала небольшую коробочку из серебристого картона.

Увидев Бера, она неуверенно произнесла – голос у нее оказался удивительно низким, может быть, от смущения:

– Борис Михайлович? Аурелия Ионовна?.. Это вам от Василисы Ивановны, она очень просила именно сегодня передать… Это наша учительница музыки – ну, вы знаете, наверно… И еще просила… – передав коробочку Беру, она порылась в кармане серебристого пуховика с надписью Girl Power по шву, достала телефон. – Вот, я записала, чтобы не забыть! «Пусть в новом году найдется потерянное!» Это Василиса Ивановна просила передать – ну, поздравление, наверное…

Аурелия и Бер снова переглянулись. И девочке показалось, что в их глазах – темно-карих у Аурелии, серебристо-синих у Бера – блеснули зеленоватые искорки.

– А тебя-то саму как зовут?.. Аня? Спасибо, Анечка, ты даже не представляешь, как ты нам помогла – и нам, и Василисе Ивановне. А ты знаешь, что в этой коробочке?

Аня мотнула головой.

– Нет. Василиса Ивановна дала уже закрытую. Я вообще курьером подрабатываю – накопить хочу на… В общем, подрабатываю. А Василиса Ивановна сказала…

– Анечка, а ты не хочешь зайти? – Аурелия почувствовала, что пора вмешаться в разговор. – Чего стоять на пороге – тем более сегодня Новый Год! Заходи, выпьешь кофе с тортиком! Ты не очень торопишься?

Аня снова мотнула головой – на этот раз как-то грустно.

– Нет, не очень. Чего я там не видала… А папа знает, куда я пошла. Я всегда ему… ну… адреса сообщаю…

Она взглянула как-то настороженно, чуть исподлобья. Понятно, уже напугали. Типичный современный подросток. А впрочем, наверное, это и правильно – здесь, в этом мире, излишек осторожности иной раз лучше, чем наоборот…

Аурелия ободряюще улыбнулась ей. И Аня решительно переступила порог.

Глава 2

– Я ведь раньше думала, что музыка – это о… ну, скучища, – рот у Ани был набит шоколадным тортом, она шумно прихлебывала из миниатюрной чашечки с золотистым ободком ароматный кофе с какими-то специями и даже сама уже не удивлялась своей болтливости. – Гаммы там, шла собака по роялю…

– Наступила на мозоль! – тут же подхватил Бер.

– И от боли закричала – до-ре-ми-фа-соль! – это уже Аурика.

– Ага! Ты, собака, не форси, что украла – принеси! –а стишок-то с бородой, раз даже взрослые его знают. Или с усами. С рыжими…

– Я украла колбасу!

– Завтра утром принесу!

– Принесет она, как же,– Аня фыркнула прямо в чашку: Борис Михайлович изобразил хитрую собаку таким уморительным лицемерным голоском, что удержаться было невозможно. Кофе выплеснулся на скатерть – такую красивую, льняную, с узором из синих снежинок…

Ух, будь это у бабушки, попало бы ей сейчас!

Но Аурика, не говоря ни слова, каким-то незаметным движением промокнула капли неведомо откуда взявшейся в ее руке салфеткой – и, о чудо, на скатерти не осталось и следа от пролитого!

Аурика снова ободряюще улыбнулась съежившейся было Ане.

– Не расстраивайся, скатерти для того и живут на свете, чтобы на них все просыпали и проливали! Так что ты говорила про скучную музыку?

– То, что она вообще не скучная! Когда Василиса Ивановна… У нее… Знаете, у нее ноты прямо танцуют! На линейках! И все понятно, а когда она на фортепьяно играет… Мой папа, когда услышал, даже не поверил, что это «Лунная соната»! Он думал, соната тягомотная, а Василиса Ивановна… У нее это вообще не про луну! И без соплей!

– Ну почему же – может, как раз про луну, – добродушно усмехнулся Бер. – Только не про такую, которая в сопливых стишочках… А твой папа что – любит музыку?

– Ну… наверное, любит, – Аня как-то неуверенно скривилась. – Он этот… как его… бард. То есть вообще-то он айтишник. Про компьютеры знает вообще все! Мне в классе все завидуют, даже мальчишки просят – мол, спроси батю, как то и это… Ну и – на гитаре еще играет, песенки сочиняет… На фестивали ездит, я с ним даже пару раз была.

– И как, понравилось?

На лице у Ани снова отразилась внутренняя борьба.

– Да так, ничего… – Бер и Аурика смотрели на нее с внимательным интересом, и она вдруг решительно мотнула головой. – А по правде сказать, хе… ну, чепуха полная! Соберутся ста… не очень молодые… – она тут же с опаской покосилась на Бера.

– У нас это называлось «старперы», – охотно подсказал он и подмигнул гостье.

– То есть «старые перечники»! – радостно выкрикнула Аурика и даже запрыгала на стуле.

– Ну, Рикеле, зачем уж так… Юное поколение и без нас расшифрует! Может, еще и поинтереснее! Например, старые пе…

– Вот-вот! – воодушевленная поддержкой, Аня воспряла. – Они же даже играть не умеют! Прямо кровь из ушей! Хотя за столько лет-то можно было научиться? Небось в прошлом веке еще начали! Но им там по… все равно, наверное. Они только хвалят друг друга все время. Лишь бы хвалить. Даже если слова в песне тупые-претупые, как у одного деда, он про вампиров чего-то пел… Лучше бы честно сказали! Но они не скажут, тогда ведь и про них кто-нибудь по-честному… А я терпеть не могу, когда нечестно! А еще они улыбаются, а сами сожрать друг друга готовы и подставить, чуть что не так… Они думают, я мелкая, ничего не пойму, а я…

– А ты?

– Я – чувствую. Я с детства – чувствую. Когда люди правду говорят, а когда врут. Меня ма… В общем, меня «барометром» называли… – она вдруг насупилась. – Вы только не подумайте, мой папа не такой. Он, конечно, играет… не очень. И стихи у него… Но он туда не поэтому ездит. Понимаете, не поэтому! Ему просто надо…ездить куда-то. А они… Знаете, мне кажется – им нравится, что ему плохо. Что можно вокруг него собраться и кудахтать. Или не кудахтать, а лицо куриной… гузкой делать: ну да, чего ты хочешь, жизнь… плохая. И у нас плохая, и у тебя плохая, как у всех. А я не хочу, чтоб уныло и как у всех!

– Мда, – Бер кашлянул. – Ну, а тебе самой… Какая музыка нравится?

– Как у Василисы Ивановны! Чтобы по-настоящему! Чтобы как будто лимонад пьешь, и он в носу щекочет! Или когда на лыжах бежишь, и от мороза щеки красные! А вообще… Я меломанка, мне все нравится. Если песня хорошая, или там мелодия… Не все ли равно, кто сочинил? Да хоть блогер А4!

– Понятно, то есть ты – как тот кирпич, что с крыши свалился: лишь бы человек был хороший!

Тут уже Аурика, не сдержавшись, фыркнула в чашку. Все дружно рассмеялись, и Аня почувствовала себя совсем легко и просто. Ей уже все здесь нравилось: и эти маленькие, как наперстки, тонкие чашечки (дома они с папой пили чай из больших толстых кружек), и запах специй в кофе – что там, корица, кардамон, что-то еще неведомое? – и разноцветная гирлянда на окне, и два золотистых подсвечника в виде пальм, с недогоревшими длинными свечками, на подоконнике… Интересно, почему хозяева не зажгли эти свечи сейчас? Вон ведь у них мерцают другие, в двух красных глубоких подсвечниках, и еще в третьем, в виде странной голубой розы… Разве розы бывают голубыми? А впрочем, не все ли равно! Пусть идет, как идет, так даже интереснее!

– Хотите, я вам фотку покажу? Там Василиса Ивановна… Мы с ней на отчетном концерте…

Она выскочила в прихожую, сунула руку в карман пуховика… Да где же телефон? Только что ведь был тут!

– Гершель, не шали, – вполголоса произнес Борис Михайлович. – Это же гостья!

Аня недоуменно оглянулась – нет, в маленькой квартирке, кроме них, по-прежнему никого не было. А телефон… Да вот же он, на стуле! Прямо там, где Аня только что сидела! И когда это она успела туда его переложить? Вот балда, еще и задницей на него уселась и не заметила!

В набитом шкафу за спиной что-то недовольно завозилось, но Аня уже не обращала внимания: наверно, пальто какое-нибудь свалилось с крючка. Она увлеченно показывала Аурике фотки на телефоне, а Борис Михайлович как-то незаметно исчез из кухни.

Появился он минуты через две – и Аня виновато заерзала на стуле: в руках у него была гитара. Правда, не такая, как у папы и разного фестивального народа: не цветная, не с подключкой и не «палка со струнами». От этой гитары веяло чем-то старинным и основательным – и одновременно бесшабашным. Пожалуй… специями?

Борис Михайлович удобно уселся на стуле, привычным движением положил гитару на колено, едва заметно переглянулся с Аурикой:

– А ну-ка, Анечка, что ты скажешь об этой музыке?

Он тронул струны – и Аня услышала… фортепиано. Звук был такой непривычной для гитары силы и глубины, что девочке невольно показалось: в кухню внесли большой инструмент, похожий на доброго кита, и стены раздвинулись, чтобы вместить музыку.

Нет, это все же была гитара. Струны ее рассыпались колоколами и колокольцами, снежной искристой пылью, плясали, пели и хулиганили, сталкивая в воздухе разноцветные снежинки – и те звенели новогодним хрусталем. И тут же струны серьезнели, наливаясь синим зимним вечером, стараясь рассказать о чем-то печальном, пока не избытом, подспудном… И вдруг выплывали утренней светлой звездой из глубины колодца.

Аня слушала и не могла поверить: это – гитара?

Она очнулась только минуты спустя после того, как последний колокольный отзвук замер в воздухе.

– Что… это? Такое знакомое вроде…

– Это Бах, Анечка. Чакона.

– Как… Бах? Его разве можно… на гитаре? И… Я думала, он серьезный, как не знаю что!

– А он и есть серьезный. У него все – настоящее. Поэтому он – всякий. Он – во всем. И с ним можно – все!

Аурика задумчиво улыбнулась, провела рукой по глазам.

– Береле… А спой – нашу! Мне кажется, Ане…

Борис Михайлович хитро сощурился и, нагнувшись, ласково почесал ее пальцем за ухом.

– Скажи Гершелю, чтоб каподастр вернул, хулиган. Он, похоже, только тебя теперь и слушается… Нашу – так нашу!

Он снова тронул струны – и Аня очутилась в сказке.

Это была песня, чем-то похожая на те, что Аня слышала на бардовских фестивалях – и одновременно непохожая на них. Тут не было и следа раздражавшей ее натужной «душевности», когда большие тетки пытались зачем-то пищать и прыгать по сцене, как маленькие девочки, а большие дядьки изо всех сил изображали то простых, как три копейки, рубах-парней, то седо… не будем говорить, каких мудрецов, накрепко познавших жизнь («…за гаражами», ехидно добавляла про себя Аня, невольно вспоминая некоторых одноклассничков, которые несли нечто подобное, только не со сцены). Не было и вечного, не менее натужного ерничества. Песня вообще была странная, и музыка странная – скачущая, летящая, зовущая за собой и одновременно – не уговаривающая. Хочешь – лети за мной, навстречу чему-то незнаемому! А не хочешь – что ж, дело твое, мне пора!

Неужели это сочинил Борис Михайлович? И Аурика? Она же сказала – «нашу»…

– Борис Михайлович, а так научиться… можно?

Она сама испугалась своей смелости.

– Ну, не совсем так… Но хоть чуть-чуть похоже…

Борис Михайлович усмехнулся.

– Что, понравилось?.. А почему бы и не так? Тут, собственно, ничего такого особенного… Поставить руку, пальцы… Заниматься регулярно… Я ведь преподаю гитару. Как раз таким, как ты.

– Правда? – у Ани дух захватило от враз открывшихся перспектив. Вот это она удачно зашла, Василиса Ивановна к кому попало не пошлет!..

Но тут же в мозгу ехидно засипела противная мысль: а деньги? Кто будет оплачивать твои уроки? Папа и так… А курьерские заработки – она пока накопила едва ли треть…

Заметив ее враз поникшую физиономию, Аурика поняла, что снова пришло время вмешаться.

– Знаешь что, Анечка… Ты же сказала, что работаешь курьером? Ну, подрабатываешь… А нам с Бером как раз иногда нужно кое-что кое-кому передать. Не очень часто, раз в неделю-две. Хочешь, договоримся – ты будешь развозить наши поручения – что-нибудь вроде этой коробочки, как сегодня – а Бер станет давать тебе уроки? Правда, Береле, как удачно все получается?

Аня задумчиво, слегка насупленно молчала. Интересно, как на это посмотрит папа? Ему и так не очень по душе ее курьерские подвиги. «Смотри, заставят еще наркотики развозить, а ты и уши развесишь!» И бабушка туда же. Вечно у нее везде наркоманы и сутенеры…

– Мне надо с папой посоветоваться. А… коробочку вы так и не открыли?

Аурика улыбнулась – как показалось Ане, чуть грустновато – погладила пальцами серебристый картон.

– Мы и так знаем, что в ней. Хочешь, покажу?

И, прежде чем Аня успела ответить – развязала ленточку.

В серебристой коробочке лежала луковица. Просто – розовая луковица. И какое-то белое перышко, почти невесомое – попало, должно быть, случайно, откуда-нибудь из подушки.

– И это все?

«Вот так подарок на Новый Год…»

Борис Михайлович задумчиво крутил луковицу в руке.

– Знаешь, Анечка, так бывает: кто-то теряется – и сам не знает, что потерялся. Все вокруг его уверяют, что он… например, лук. И действительно, вроде похож. Кинь его в ящик с луком – никто и не отличит, и пустит, пожалуй, на суп. А потом станет плеваться да жаловаться, что луковица, мол, некачественная попалась. На что нужен такой лук, если он даже луком приличным быть не может? А посади такую луковицу туда, где ей следует быть… Вот, например, в этот горшок… Да поставь на окно, на солнце, в тепло… И расцветет – гиацинт.

Аурика двумя пальчиками осторожно взяла белое перышко, пощекотала Беру птичий нос.

– А из гадкого серого утенка может вырасти белый лебедь. Только не на курином дворе, там он не доживет – зарежут да набьют подушки! С куриных дворов надо вовремя уходить…

…Аня покидала этого чудной дом в легком обалдении. Она еще сама не знала, что с ней только что произошло и как ко всему этому следует относиться. Но новое знакомство прямо-таки звенело обещанием приключения – и этого было, пожалуй, пока достаточно.

В кармане пуховика болтались неизвестно откуда взявшиеся леденцы с имбирем и лимоном – хотя Аня могла бы поклясться, что никто из хозяев к ее одежде и близко не подходил. А в голове все крутилась странная песня Бориса Михайловича – Бера – и Аурики.

В детстве дальнем, на границе

Между явью и мечтой

Простучали мне копытца

Антилопы золотой.

Рыжей молнией промчалась

Вслед за солнечным лучом…

И с тех самых пор мечтаю

Я неведомо о чем.

Не богатство и не слава,

Не хозяйство и покой -

Манят даль меня и травы

За таинственной рекой,