Kitobni o'qish: «Виктория»
В поезде
Тошнота усиливалась от мерного покачивания поезда, подступала к самому горлу. Было зябко, болела голова, мысли путались и сбивались. Не получалось вспомнить что-то очень важное, важное и пугающее.
Вика лежала на боку, скорчившись от озноба, укрытая тонким и колючим одеялом.
– Не из нашего вагона вроде… контузило? – откашлявшись, спросил чей-то мужской басок.
– Да, кажется… – неуверенно ответил кто-то.
Сквозь дрёму слышался детский плач, кашель, чей-то храп и обрывки чужого разговора:
– Листовки скинули… а в них написано, дескать, Москва не столица, Урал не граница…
– Бегут, давка везде, магазины закрыли…
– Завод заминировали… Мы же не слепые, всё видим.
– Говорят, что и сам из Москвы сбежал, бросил нас.
– Отставить разговорчики! Провокатор, шкура! – Голос задыхался от бешенства.
«Это бред… Кажется, я заболела», – подумала Вика и снова провалилась в дремоту.
Очнулась она от холода. Дрожа всем телом, натянула одеяло до подбородка. Как сильно грохочет и лязгает вагон! Окна, что ли, нараспашку? Вика открыла глаза, превозмогая тошноту, и огляделась.
Очень старый плацкартный вагон был битком набит пассажирами и вещами. В проходе стояли не поместившиеся под полками потёртые фанерные чемоданы с металлическими уголками и замочками, большие узлы и корзины. Пассажиры сновали туда-сюда, спотыкались о чужие ноги и вещи. На верхних полках кто-то спал, укрывшись тонким шерстяным одеялом.
Напротив сидели две женщины и девочка-подросток в берете и чёрном пальто, из ворота которого виднелся кончик красного пионерского галстука. Галстук не был завязан узлом, а скреплён серебристым зажимом с красными язычками пламени.
– Очнулись? – мягко спросила одна из женщин в сером старомодном пальто. Её тёмные волосы были уложены вокруг головы венчиком. – Вам лучше?
– Не знаю, – с трудом ответила Вика, разлепив сухие губы, – тошнит.
– Ничего, пройдёт. Да вы лежите, лежите…
Она всё же села, оперевшись спиной о стенку и натянув на себя одеяло. В изголовье обнаружился её рюкзак с разными мелочами и курточкой. Где-то на дне рюкзака должен быть пакетик фруктовой карамели. Вика расстегнула замок, достала конфету – попалась лимонная – развернула фантик и отправила леденец в рот. Кисло-сладкий приятный вкус немного унял тошноту.
Мальчик с зелёным грузовиком, одетый в нелепую курточку и кепку, забыл про свою игрушку и не сводил с Вики тёмных выразительных глаз.
Та поняла:
– Как тебя зовут?
– Серёжа.
Вика протянула две конфеты:
– Держи, Серёжа!
Тот вопросительно посмотрел на женщину в пальто, она улыбнулась и кивнула: можно.
– Спасибо!
Одну конфету он спрятал в карман, вторую стал катать во рту с видимым удовольствием, болтая ногами. Фантик разгладил на коленке, сложил вдвое и тоже убрал в карман.
– Я собираю фантики от конфет, у меня их уже много, – похвалился Серёжа. – Только альбом дома остался, мама с собой не разрешила взять, говорит, что тяжёлый.
Тошнота отпустила, головная боль как будто притупилась. Но что это за вагон, похожий на музейный экспонат? Как же она здесь оказалась? Надо вспомнить…
***
Отпуск Вике дали в мае, а не в августе, как она хотела.
– Понимаете, Виктория Александровна, я не могу сразу двух врачей отпустить в августе, – вежливо и будто виновато объяснила заведующая отделением, – если не май, то, может быть, ноябрь вас устроит?
Нет, ноябрь не устроит, лучше май. Можно поехать к матери в Самару, погостить месяц. Давно ведь собиралась, да всё как-то не складывалось. Самара была Викиным родным городом, там она родилась, ходила в детский сад и школу, в спортивную секцию на плаванье. Оттуда уехала учиться в университет Сеченова в Москве, там осталась лучшая подруга Наташа.
Мама, конечно, обрадовалась:
– Виктория, наконец-то ты мне поможешь посадить картошку! (Она не мыслила жизни без дачи, своих помидорчиков и картошечки).
– Помогу-помогу… Мам, что тебе привезти из Москвы?
– Доча, дефицита в Самаре давно нет, слава богу! Ничего не надо, сама приезжай.
Незадолго до отъезда в Москве резко похолодало, и Вика с ворчанием достала из шкафа убранные на хранение ботинки и утеплённую курточку защитного цвета со множеством погончиков и кармашков.
Билет был куплен на седьмое мая. Поезд отправлялся утром с Казанского вокзала; четырнадцать часов пути – и Вика в Самаре. Продукты с собой можно не брать, только фруктов немного и печенья. Позавтракает в вагоне-ресторане – шиканёт.
…Утром Виктория едва не проспала, и всё из-за дурной привычки выключать будильник и ещё чуть-чуть полежать. Через сорок минут она в темпе одевалась, путаясь в штанинах и причёсываясь на ходу.
Времени на нормальный завтрак не оставалось. Вика торопливо допивала чашку кофе, когда позвонили из службы такси: машина стоит у подъезда.
– Выхожу, выхожу!
Она подхватила вещи, закрыла дверь на все замки и вызвала лифт.
***
Вика затащила в вагон тяжёлый чемодан на колёсиках и пошла по узкому коридору, разыскивая свой номер. К её удивлению, в купе других пассажиров не было.
«Это ненадолго, – подумалось с сожалением, – рано или поздно обязательно кто-нибудь подсядет».
Вика решила переодеться, пока никто не мешал. Достала из чемодана белую толстовку с британским флагом на груди и синие джинсы.
Заглянула проводница:
– Постель брать будете?
– Нет, спать я уже дома буду, – улыбнулась Вика.
При этих словах она почувствовала какую-то смутную тревогу, дурное предчувствие – так иногда бывало, но не стала зацикливаться и давать волю фантазии.
Поймав своё отражение в зеркале, Вика вспомнила, что в суматохе не успела накраситься. Достала из рюкзака косметичку, нанесла тушь на ресницы, мазнула губы розовой помадой, стянула резинкой в хвост светлые волосы до плеч. Черты лица у Виктории правильные, глаза голубые, чуть насмешливые. Фигура хорошая безо всяких диет. Красавица? А почему бы и нет?
Многие из её окружения не понимали, почему такая умная и эффектная девушка до сих пор не замужем: ну где глаза у этих мужчин?! А Вика улыбалась и цитировала Хайяма:
Я думаю, что лучше одиноким быть,
Чем жар души «кому-нибудь» дарить.
Бесценный дар отдав кому попало,
Родного встретив, не сумеешь полюбить.
Поезд тронулся, набрал ход, оставив позади шумный Казанский вокзал. Вике давно хотелось есть: чашка кофе только разожгла аппетит. Проверила кошелёк с деньгами и картой – он был на месте, положила в кармашек телефон и взялась за дверную ручку. Потом внезапно (к счастью, как оказалось) подумала, что ходить через вагоны в одной толстовке будет холодно, и сунула в рюкзак куртку.
А что же было потом?..
Вика шла через холодные тамбуры, через грохот и лязг буферной зоны, разыскивая ресторан. Чужие вагоны с заспанными пассажирами, очереди в туалет, двери, двери, двери…
Навстречу попалась хмурая проводница с подносом пустых стаканов.
– Простите, – остановила её Вика, – а где рес…
Вопрос прервал свист и шипение, поезд стал резко тормозить. Проводница вскрикнула, поднос полетел в сторону, раздался звон разбитой посуды, женский визг и крики из открытой двери купе.
Вику с силой отбросило на дверь тамбура. Боль оглушила, было трудно дышать, и показалось, что воздух стал плотным, светящимся, фосфоресцирующим. Теряя сознание, Вика услышала грохот и бухающие взрывы. И чужой, едва слышимый разговор.
– Гражданских бомбят, сволочи!
– Женщину контузило, товарищ капитан. Что делать?
– Надо занести её в вагон. Медики в поезде есть?
***
– Позвать врача? – сочувственно спросила Серёжина мать.
Вика отказалась, заверив, что чувствует себя лучше. У неё сотрясение мозга, судя по симптомам, надо в больницу и постельный режим, но это уже потом, дома…
Что же всё-таки случилось?
– Поезд стали бомбить, – буднично мама Серёжи, – бомба рядом разорвалась, окна вылетели. Скомандовали выходить из вагонов, мы выскочили… Вас контузило, без сознания долго лежали. Слава богу, все живы.
– Никакого бога нет, это просто так говорят, – встрял Серёжа.
Вика ужаснулась:
– О чём вы? Как это – «стали бомбить», кто?!
На неё посмотрели с жалостью.
– Немцы, кто же ещё.
Пассажиры стали с интересом прислушиваться к разговору.
– Какие немцы? Почему?
– У вас потеря памяти, – грустно объяснила мама Серёжи. – Война началась, вы помните?
– Нет, конечно, нет! – У Вики задрожали руки. – Когда это случилось?
– Двадцать второго июня.
– А-а-а… Я поняла, – улыбнулась она. Как же сразу не догадалась? День Победы же скоро! – Ролевики? Но как всё реалистично: и вагон тех лет, и обстановка, и одежда… Супер!
– Я всё же позову врача, – поднялась соседка.
– Не надо врача, я сама врач.
По вагону прошёл гомон и оживление, какая-то невысокая женщина направилась к выходу с алюминиевым чайником в руках. Поезд стал замедлять ход, зашипел и остановился. Вика прильнула к окну.
Это была маленькая станция со старинным кирпичным зданием вокзала, с небольшими окнами в резных наличниках на фасаде. И толпы людей… вся платформа забита людьми: женщинами, детьми, стариками… Кто сидел прямо на земле, кто на чемоданах. В такой-то холод!
– Открывать не буду, если никто не выходит, – раздался зычный голос, – открой – так штурмом будут брать.
Снаружи послышались отчаянные крики, чьи-то невидимые руки заколотили по дверям вагона, будто в подтверждение слов проводника. В окно было видно, как люди, похватав узлы и корзины, толпой бежали к поезду.
Вике стало страшно.
– Что происходит?
Небритый старик в ватнике, притулившийся на боковой полке, отложил газету:
– Знамо что… Все уехать хотят подальше от войны, немец-то под Москвой. Вот ты куда, девушка, едешь?
– В Самару, – ответила потрясённая Вика.
– Это раньше говорили: Самара, а с тридцать пятого года – Куйбышев, – поучительно поправил старик.
Она потянулась за газетой:
– Можно?
– Да бери, не жалко…
Это была «Правда» с фотографией лётчиков в шлемах на первой странице.
– «Гитлеровская свора продолжает лезть на Москву. Остановить врага! Отразить натиск фашистских разбойников!» – тихо прочла Вика. – Какая старая газета… Откуда она у вас?
– Сегодняшняя, на станции купил. Куда новее-то? – обиделся старик.
Вика посмотрела на дату в левом верхнем углу: суббота, 25 октября, 1941 год.
– Это сорок первого года газета.
– А какого же тебе надо?
– Этого года надо. Вы намекаете, что сегодня октябрь сорок первого года?
– С утра так и было, – усмехнулся дед и вытер рукой нос в красных прожилках. – Здорово же тебя контузило, девушка!
– Вы меня все разыгрываете, – покачала головой Вика. – Серёжа, тебе сколько лет?
– Семь!
– Значит, ты родился…
– В тридцать четвёртом году.
– Нет, ты родился в две тысячи десятом, – поправила она.
Серёжка рассмеялся:
– Вы что, тётя, таких цифр не бывает!
– Всё правильно, Серёжка в тридцать четвёртом родился, – подтвердила его мать.
Вика откинула одеяло. Здесь творится что-то странное, надо найти свой вагон! Она начала протискиваться к выходу, наконец добралась до тамбура, полного табачного дыма: там курили двое мужчин.
Дверь в буферную зону оказалась запертой.
– Ты куда, там закрыто! – сердито посмотрел один из курящих, видимо, проводник.
– Мне надо выйти! – с отчаянием сказала Вика, дёргая дверную ручку.
– Надо так надо, сейчас открою, – неожиданно легко согласился проводник.
Достал из кармана ключ и отпер другую дверь, что вела наружу.
– Пять минут стоять будем, потом крикнешь – отопру. Меня Николаем зовут.
Вика спустилась с подножки и побежала вдоль состава, наталкиваясь на людей, навьюченных мешками и узлами. Второй, третий, четвёртый вагон… Вот и нужный – пятый.
Она остановилась, тяжело дыша. «Её» вагон ничем не отличался от вереницы своих тёмно-зелёных собратьев образца тысяча девятьсот сорокового года. Кирпичного цвета покатая крыша блестела от влаги, на ней торчали вентиляционные «грибки». Из окошек с деревянными рамами заинтересованно смотрели пассажиры. Это дурной сон, это не может быть правдой!
Поезд лязгнул, дёрнулся и подался назад. Это отрезвило Вику: остаться раздетой на вокзале было бы ужасно. Она побежала назад изо всех сил, замолотила кулачками по двери вагона. И испугалась, что ей не откроют, как тем отчаявшимся людям.
– Николай! Николай!
Но дверь с лязгом распахнулась, проводник подал Вике руку, помог подняться в вагон и сразу запер за ней.
– Набегалась? – спросил он. – Кипяток искала? А чего без кружки?
– Мне нужно в Москву…
– Все из Москвы, а ты в Москву? Подожди, война кончится – вернёшься.
– Вы не понимаете, мне надо назад!
– Где уж не понять… Эх, молодо-зелено! – вздохнул проводник.
Поезд зашипел и тронулся, набирая ход.
***
Из приоткрытой двери уборной шёл едкий запах мочи. Вика вошла и заперлась, привалилась спиной к стене, закрыв глаза. Голова кружилась, снова подступила тошнота. Запах нечистот усилил позывы, и Вику вырвало в металлическую грязную раковину.
Она долго умывалась ледяной водой, пока не заломило лицо и руки. Вздрагивая от озноба, сняла толстовку с британским флагом и надела её наизнанку: так не будет видно картинки, лишние расспросы сейчас ни к чему; расстегнула плоский фитнес-браслет и сунула в карман джинсов. Золотой крестик на витой цепочке – подарок матери – спрятала под майку.
В купе её ждали.
– Я уже начала волноваться, думала, что вы отстали, – с облегчением сказала мама Серёжи, и Вика опять подумала, что у соседки удивительно мягкий и добрый голос. И лицо красивое, с большими выразительными глазами, как у Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли».
– Мы так и не познакомились. Как вас зовут? – спросила Вика.
– Валентина.
– А я Вика. Виктория.
– Какое хорошее имя у вас… Виктория – значит победа. Победа нам сейчас нужна.
Вика чуть улыбнулась: детстве из-за имени её дразнили клубникой.
Из рюкзака она вытащила утеплённую курточку с погончиками и кармашками на кнопках, натянула её поверх толстовки. Сразу стало теплее. Как хорошо, что начало мая выдалось холодным, как хорошо, что пришлось достать из шкафа колготки, ботинки и куртку! Краем глаза Вика заметила, как другие пассажиры пристально и детально рассматривают её одежду, лишь Серёжа искренне восхитился:
– Ух ты! Это военная куртка?
– Да, мне на военной подготовке выдали, – солгала Вика.
Она прихватила рюкзак и снова прошла в уборную, достала телефон. Его оставалось только выключить и спрятать в потайном кармане рюкзака вместе с паспортом, деньгами и банковской картой. Сейчас все эти вещи совершенно бесполезны и даже опасны: Вику легко могли принять за шпионку.
Ещё в рюкзаке обнаружилась коробочка амоксициллина, завалявшаяся с прошлого года. Совершенно по-новому Вика смотрела на маленькие капсулы – это же настоящее сокровище! Коробочка тоже отправилась в потайной карман. Дальнейшая ревизия рюкзака подарила зарядник от телефона, губную помаду, ключи от московской ипотечной квартиры, упаковку жевательной резинки, шариковую ручку и бумажные носовые платки. Только теперь Вика пожалела, что не взяла в дорогу продукты. Два яблока, банан, помятая пачка печенья «Любятово» и небольшая упаковка карамели – вот и все запасы. Без еды, без денег, без вещей. Совсем одна…
Поезд стоял, пропуская встречные эшелоны. Хотелось есть, но она Вика могла позволить себе истратить крохи еды из рюкзака. Соседки – женщина с девочкой – пересели поближе к столику, достали из корзины чёрный хлеб с салом и варёную картошку. Ели её, макая в соль и запивая молоком из бутылки. Вика отвернулась.
Валентина покопалась в сумке, зашуршала бумагой.
– Сынок, ты голодный? Возьми…
Серёжа взял бутерброд и стал жевать, катая грузовичок по стенке купе.
– Виктория, угощайтесь.
Вика увидела, что Валентина протягивает бутерброд с колбасой в бумажной салфетке, и пролепетала, краснея:
– Что вы, не надо! Я не голодна.
– Берите, пожалуйста, это не последнее.
Вика не стала ломаться, поблагодарила и начала есть. Ах, каким вкусным был этот бутерброд из куска белого хлеба и кружочка чайной колбасы!
Они разговорились. Валентина тоже ехала в Самару, и у Вики отлегло от сердца: всё-таки в городе она будет не одна.
– Вы к родственникам едете? – спросила Виктория.
– Нет, мы эвакуируемся с заводом. А вы? Тоже от организации?
– Нет, я сама по себе, так получилось, – призналась Вика и после недолгого молчания неожиданно добавила: – Чемодан у меня пропал…
Додумывая на ходу легенду, она рассказала, что во время бомбёжки потерялся чемодан с вещами, деньгами и документами.
– Как? Где потерялся? – ужаснулась Валентина.
– В другом вагоне. Я искала, его нигде нет.
Чемодан благополучно приехал в Самару, надо полагать. Мама, конечно, в панике: Вики нет, телефон молчит… Боже мой, бедная мама наверняка места себе не находит. Будет искать Вику среди отставших от поезда, потом в больницах и моргах. Потом заявление в полицию напишет, там дело заведут. И тогда какой-нибудь седовласый следователь выяснит, что пассажир в поезде сорвал стоп-кран, а после этого бесследно пропала другая пассажирка, Фомина Виктория Александровна, двадцати восьми лет…
Соседка Валентины прислушивалась к чужому разговору, испуганно моргая, потом не выдержала:
– Проводнику сказать надо про чемодан. Как же вы без документов?
– Ищи-свищи энтот чемодан, – хмыкнул дед с газетой. – Кто увёл, того уже нет!
– Всё равно надо сказать, пусть поищут.
– Сказать-то можно, а толку?
Он и мысли не допускал, что чемодан сам по себе потерялся.
Покопался в кармане и достал две мятые купюры по пять рублей.
– Эх, держи, девушка, вроде как милостынька тебе.
Вика вспыхнула, но не в её положении было отказываться.
– Спасибо.
Она никогда не видела таких старых денег и стала рассматривать серо-голубые банкноты с цифрой пять в гильоширной розетке, парашютиста на фоне самолёта.
– Первый раз деньги увидела? – мелко рассмеялся дед.
Вика опомнилась и спрятала «милостыньку» в карман куртки.
Куйбышев
Поезд едва волочился, часто и подолгу простаивал на разъездах, пропуская крытые брезентом платформы и санитарные поезда. Вика вспомнила, как сказала проводнице: «Спать я уже дома буду!» – и горько усмехнулась. Ехали двое суток.
Вагон отапливался маленькой печкой. Было холодно, по полу гуляли сквозняки. Виктория сидела с закрытыми глазами, подобрав ноги и закутавшись в тонкое одеяло.
«Это дурной сон, это не может быть правдой. Я сейчас проснусь и увижу своё купе», – подумала Вика и зажмурилась, сосчитала до десяти, медленно открыла глаза. С разочарованием увидела, что сон продолжается. Серёжа поглядывал на неё с любопытством, бросив игрушечный грузовик, Валентина дремала, привалившись спиною к стенке купе, старик с боковой полки пил чай, громко отхлёбывая из кружки, – он выходил на станции за кипятком.
– Давай кипяточку налью, у меня целый чайник. – предложил дед, заметив Викин взгляд.
Та покачала головой: наливать не во что. Валентина покопалась в сумке и протянула алюминиевую кружку.
– Вот, возьмите.
– Ещё кому надо? – спросил дед стал наливать кипяток в подставленные стаканы и кружки. – Сахару нету, жалко.
– У меня есть конфеты… – Вика достала из рюкзака несколько леденцов и угостила своих попутчиков.
Прихлёбывая из кружки, она снова задумалась.
«Вот так попала в историю… Зачем только пошла в этот вагон-ресторан? Сейчас бы уже лепила с мамой пельмени к празднику, салатики бы крошила… В колонне бессмертного полка шла бы с портретом прадеда Ивана, телевизор смотрела. Эх… ладно, нечего себя жалеть – глаза и так на мокром месте. Только слёз сейчас не хватало…»
Вика сходила в уборную, помыла кружку и отдала Валентине.
«Куда я еду и зачем? – вернулась она к размышлениям. – Никого в Самаре у меня нет, родных нет, дома тоже нет. Лучше уехать в Москву при первой возможности. Может, на том месте, где бомбили, какой-то портал, и я попаду в своё время?»
Поезд сбавил ход.
– Полчаса стоять будем! – объявил проводник.
Вика выглянула в окно. Рядом с длинным одноэтажным зданием с арочными окнами стоял деревянный навес, на крыше которого была прибита вывеска: «Горячие обеды». Рядом с прилавком толпился народ.
Пассажиры зашевелились, потянулись к дверям. Валентина тоже поднялась, взяла эмалированную мисочку и пошла с Серёжей к выходу.
Вика подсела к окну. Она видела пар, валивший от больших чёрных котлов, мелькающие в руках раздатчиц круглые половники. Неподалёку от навеса грелся большой бак, похожий на самовар, к нему подходили люди с чайниками, котелками и кружками, отворачивали краник и набирали кипяток. Вика догадалась, что это титан, хотя никогда раньше его не видела, а только читала.
Она давно была голодна. Валя по доброте своей предлагала то бутерброд, то варёную картофелину, Вика отговаривалась, что уже поела, купила на станции пирожок. Теперь она достала из рюкзака яблоко и стала есть, откусывая кусочки от красного бока.
Вернулась Валентина с мисочкой горохового пюре с маленькой тефтелькой и ломтиком ржаного хлеба, поставила на столик и сказала:
– Ешьте, пока горячее.
– Я не голодна, правда. Я на станции ела, – начала отнекиваться Вика.
От гороха шёл такой аппетитный запах, что у неё заурчало в животе.
– Виктория, вы никуда не ходили, я видела. Я вам предлагаю в долг, хорошо?
– Хорошо. Спасибо, Валя. Давайте уже на «ты»?
– Ничего не имею против, – улыбнулась Валентина.
Вика взяла ложку, стала медленно есть, сдерживаясь, чтобы не проглотить всё за секунду.
***
В Куйбышев приехали через два дня.
Товарные, пассажирские и санитарные поезда всё прибывали, перрон и привокзальная площадь кишели людьми как гражданскими, так и военными. Высоченной башни из стекла, с огромными залами и смотровой площадкой, конечно же, не было; на её месте стояло длинное величественное здание архитектора Рошфора. Вика с благоговением смотрела на изящную лепнину, арочные окна и бронзовые люстры. Какая же красота! Старый вокзал она почти не помнила, а вот таким видела его впервые. Очень захотелось сделать несколько снимков на смартфон, но об этом не стоило и мечтать. Плакаты со стен зданий призывали граждан быть бдительными: красная сильная рука перехватывала чёрную корявую вражью лапу. И народ бдел. Поэтому пусть телефон лежит и дальше в потайном кармане.
…Валентине дали ордер на вселение в коммунальную квартиру на втором этаже. Хозяйка кисло улыбнулась, принимая документ, пробежала глазами.
– Здесь указаны два человека, – заметила она.
– Сейчас уйду, я только помогла с вещами. – Вика указала на мешки и чемоданы.
Комнатка была маленькой, не развернёшься: окно с плотной светомаскировочной шторой, старый диван под пледом, двустворчатый шкаф, маленький стол и сложенная раскладушка у стены; но имела большое преимущество в виде отдельного входа из общего коридора, в конце которого была большая кухня.
– Если не получится у тебя с жильём, то возвращайся сюда, – предложила Валя, – мы поместимся на диване, а Серёжа будет спать на раскладушке.
– А хозяйка что скажет? Вон как зыркнула.
– Да ничего не скажет, не на улице же тебе ночевать… Серёжа, чего приуныл? Распаковывай чемодан. Сейчас устроимся и будем кашу варить.
Вика порезала банан и яблоко, разложила кружочки и дольки на тарелке. Надорвала упаковку с печеньем, прибавила несколько конфет к чаю.
Серёжа во все глаза смотрел на угощенье.
– Я никогда не видел такое печенье. – Он погладил красно-жёлтую упаковку «Любятово» с колосьями. – Это заграничное, что ли?.. А это банан? А почему он жёлтый? Мама приносила бананы, но они были зелёные.
Бананы появились в СССР в тридцать восьмом году. Их закупили по распоряжению Сталина, которому очень понравился экзотический вкус. Бананы привозили незрелыми, чтобы те не испортились раньше времени, но даже такие зелёные плоды были дефицитом. Для съёмок фильма «Старик Хоттабыч» не нашли настоящих бананов, использовали муляж из папье-маше и окрасили ярко-зелёным: плодов другого цвета художники не знали.
– Тётя Вика, можно фантик от печенья взять?
– Конечно, – разрешила Вика и сняла обёртку. – А ты читать умеешь, Серёжа? Цифры понимаешь?
– Мы только буквы в школе учили, а потом в эвакуацию поехали. – Серёжка старательно выговаривал слово «эвакуация». – Мама сказала, что здесь я буду опять ходить в школу.
Ну и хорошо, ну и славно. Не будет дату изготовления разглядывать.
Пришла из кухни Валя с дымящейся кастрюлькой.
– Вот и каша… пшеничная с маслом. Вкусная! Керосинку надо будет купить. Хозяйка сказала, что свою давать не сможет.
Разлили жидкую кашу по тарелкам, нарезали горбушку хлеба на ломтики. Вика, избалованная деликатесами, готова была поклясться, что вкуснее этой каши ничего сроду не пробовала. Было неловко есть не свою еду, но она утешала себя, что на чужой шее никогда не сидела и сумеет отблагодарить.
Потом пили чай, экономно откусывая от печенья.
– На вокзал хочу сходить, – сказала Вика, отставив чашку, – я утром видела, как приехал санитарный поезд, медсёстры раненых принимали. Медики там нужны, я думаю. Хоть у меня паспорта нет, но всё же попробую.
– Кстати, про паспорт! – вспомнила Валя. – Завтра мы пойдём в милицию, я подам документы на прописку, а ты заявишь об утере. Тебе справку выдадут, а потом и паспорт после проверки сведений.
«Проверки сведений»! Этого Вика больше всего боялась.
***
– Простите, я могу видеть врача?
Медсестра в белом халате с завязками на спине внимательно и удивлённо посмотрела на Вику, задержав взгляд на куртке.
– Анна Ивановна в санпропускнике.
– А где найти пропускник?
– Вон там, куда носилки понесли… А вы из посольства? – полюбопытствовала медсестра.
«Почему из посольства?» – подумала Вика, а потом её осенило: одежда! Слишком заметная, привлекающая внимание.
Она прошла через полный людей коридор и тамбур, заглянула в кабинет и увидела двух женщин, которые осматривали раненого.
– Здоров, – сказала одна из них и сделала пометку в журнале, – отправляем в госпиталь.
– Анна Ивановна? – осмелилась подать голос Вика.
Молодая женщина лет тридцати обернулась. Её лицо закрывала марлевая повязка, но глаза были добрыми и спокойными – это Вику приободрило.
– Можно вас на минутку, я по важному делу.
Анна Ивановна вышла в коридор и прикрыла дверь в кабинет.
– Что вы хотели?
– Я ваша коллега, эвакуировалась из Москвы, – начала Вика.
– Из Кремлёвской больницы?
– Нет, не из больницы… Я сама по себе приехала, так сложились обстоятельства.
– Понимаю, – кивнула врач.
– Мне очень нужна работа. Я офтальмолог, но могу работать и медсестрой.
Анна Ивановна внимательно смотрела на Вику:
– Как вас зовут?
– Виктория.
– Хорошее имя у вас, победное. Что вы заканчивали?
– Сеченова, в тридцать седьмом. – Вика заранее посчитала и запомнила все даты.
– Медики нам, конечно, нужны. В этом санпропускнике осматриваем пока только раненых, но это надо делать с каждым, с каждым приезжающим в город. Участились случаи малярии, сыпного тифа, не говоря уже о кишечных инфекциях… иначе эпидемии не избежать. Вы меня понимаете?
– Вполне.
– Не хватает рук… Если вы согласны, я поставлю вас работать в санпропускнике с другими медиками.
– Конечно, согласна. Только… – приступила Виктория к самому трудному, – у меня нет документов: поезд попал под бомбёжку.
– Это сейчас не редкость, к сожалению. Восстанавливайте свои документы, потом принесёте. Мы сделаем запрос в Москву по вашему месту работы. Вы где живёте?
– Ещё нигде, я только приехала.
– А, вот как! Сходите в исполком. С жильём, правда, в городе плохо, очень большой поток людей. Но попробуйте… Маша, – позвала Анна Ивановна сестру, – запиши данные Виктории…
– Александровны.
– …данные Виктории Александровны и дай ей халат. Мойте руки, принимайте следующего человека.
Медсестра с короткими косичками помогла завязать халат, подала полотенце. Вика послушно направилась к умывальнику, вымыла холодной водой руки.
Она присела на краешек кушетки и приступила к осмотру раненого, чувствуя себя, как на экзамене. Задавала вопросы и отмечала про себя, что Анна Ивановна одобрительно кивает, как учитель ученику, хорошо отвечающему урок.
– Подозрений на инфекции нет, – сказала Вика и поднялась с кушетки.
– Мне понравилось, как вы работаете. Это было профессионально, чётко, быстро. Вопросы грамотные, по делу, – похвалила Анна Ивановна.
– Спасибо.
– Завтра в вечернюю смену выходите. Да, вот ещё… если вам некуда идти… вот мой адрес. – Она быстро черкнула пару строк на клочке бумажки.
– Большое спасибо. Я думаю, что обойдусь, воспользуюсь в крайнем случае.
«Как много вокруг хороших людей! Или мне просто везёт?» – думала Вика, шагая от вокзала по улице Красноармейской. Торопиться было некуда, захотелось погулять по городу, помолодевшему на семьдесят шесть лет, привыкнуть к его новому виду.
С улиц исчезли светофоры, почти не было видно автомобилей, пропала надоевшая реклама, только ветер трепал края приклеенных на стенах агиток. Вика задержалась перед плакатом с суровой женщиной в красной косынке, приложившей палец к губам. Надпись предупреждала: «Не болтай!»
Супермаркеты с роскошными световыми вывесками уступили место скромным булочным, молочным и овощным магазинам. Не было на месте громадного дома со звездой в стиле сталинский ампир.
Вика прошла Шихобаловскую богадельню, в которой находилась школа-интернат (в будущем – приход и православная школа), остановилась перед огромным доходным домом Челышева из красного кирпича, с балконами и эркерами. Дом вмещал общежитие, квартиры и конторы.
Было холодно, в воздухе вились редкие снежинки. Вике стало зябко в короткой куртке. Такие курточки мама называла поперденчиками: короткие, что не прикрывают… ну понятно что. Виктория присматривалась к людям, спешившим по своим делам: женщинам в пальто с цигейковыми воротниками, в ватниках и платках, очень скромно, даже бедно одетым мужчинам, детям.
Рядом с тротуаром притормозила машина, и из неё выпорхнула нарядная женщина в облегающем синем пальто, в кокетливой шляпке, из-под которой выбивались белокурые локоны. Пахнуло дорогими духами. Мазнув по Вике взглядом, красавица процокала каблучками по тротуару и скрылась в старинном особняке Курлиной. Перед зданием сияли чёрным лаком шикарные мерседесы с флажками на крыльях, а у дверей топтался милиционер.
«Посольство Швеции», – вспомнила Вика. Её внимание привлекла смятая серо-голубая бумажка, валявшаяся на тротуаре. Это оказалась пятирублёвая купюра с парашютистом.
– Снова милостынька, – прошептала Вика, – пятнадцать рублей, если с той десяткой.
Она не знала ценности денег. Сколько, например, стоит хлеб: пятьдесят копеек или пятьдесят рублей? И можно ли что-нибудь купить на пятнадцать рублей?
Хлебный магазин был заметен издалека, возле него стояла толпа людей. Вика пристроилась в хвост очереди, засунула руки в рукава, сделав подобие муфты.
– Простите, сколько стоит хлеб? – спросила она у старой женщины в пуховом платке и ватнике.
